 |
Как делают скульптуру из гранита
|
|
|
|
Обманутые и побежденные
Такие люди регулярно приходят ко мне в офис. Чаще – это старики, в ношеных, но чистых, свежевыглаженных рубашках, или старушки в поеденных молью шляпках, блузках с кружевными воротниками, пожелтевших от времени и хозяйственного мыла. Реже – женщины и мужчины от сорока лет, задолбаные жизнью, с выцветшим и затравленным взглядом бесправного животного.
Они приходят с пугающей меня регулярностью. Каждый раз – новые. И каждый раз – с одной и той же проблемой.
У них взяли деньги за памятник и ничего не сделали. И теперь у них нет ни денег, ни памятника. Еще хуже, если какие-то работники взяли деньги, начали что-то делать на могиле, разворотили, раскурочили и пропали. Тогда не только нет денег и памятника, но есть развороченная и брошенная могила любимого человека.
Я узнаю этих обманутых людей сразу. По водянистым глазам, по согнутой спине, по рукам, не находящим себе места и механически перебирающим какие-то свои бумажки – липовые договора, документы на захоронение, заявления в милицию и отписки участковых инспекторов.
Проблема в том, что я даю заказчикам такие же бумаги – договор на работы, спецификацию к договору, чек на получение предоплаты, а после выполнения работ – чек на доплату и акт приема-передачи выполненных работ.
Их обманули под очень похожие бумаги. Они показывают мне и договор с неразборчивой печатью какого-то ЧП, и выписанный от руки чек с той же печатью. И, конечно, в договоре обязательно указано, что «Заказчик подтверждает, что ему известно про то, что срок исполнения заказа может быть изменен в случае возникновения природных условий, при которых выполнение работ будет противоречить требованиям государственных стандартов и других нормативных актов».
Они смотрят на мои бумаги и не верят мне. Я не виню их в этом.
Где они находят жуликов? А везде. Вчерашняя бабушка год назад встретила своих «исполнителей» на кладбище, они заливали фундамент на соседнем захоронении, такие бравые и работящие, хорошие обходительные ребята, ловкие и умелые. Почему она отдала им свои сбережения? Потому что. Для многих заказчиков это единственное понятное объяснение. И да, конечно, они же работали на кладбище.
И чем я лучше? Тем, что у меня офис и выставочный зал в каменных надгробиях? Так при желании его можно свернуть так же быстро, как и развернуть – в полдня. У меня весь пакет настоящих документов? Так и её «исполнители» надавали ей бумажек.
Всё, что у меня есть – рекомендации прежних заказчиков. И все, что есть у заказчика – рекомендации друзей и знакомых. «Вот мы там заказывали, там не обманут, и сделают все хорошо».
Это единственная реально действующая гарантия в нашем государстве. Она называется в два слова – по знакомству. По рекомендации. Хреновая гарантия, если вдуматься. И от того, что она единственно действующая, мне становится очень не по себе.
Я уверен, что вчерашняя бабушка не пойдет в суд. Она не знает, и не умеет, адвокат будет стоить дорого, а денег у неё уже нет. А если и пойдет, пока суд начнет разбираться, переносить заседания с одного дня на другой, отправлять дело на расследование и сбор фактов, пока будет искать неизвестных «исполнителей», бабушка может и не дожить до судебного приговора, а тем более может не дожить до его исполнения. А бабушке каждый день снится развороченная могила, и там лежит её сын или муж, и он тоже ей снится, каждый день, и это не прибавляет ей ни сил, ни здоровья.
А в милицию она уже ходила. Давайте угадаем вместе, что ей ответил участковый.
Я не скорая помощь. И не благотворительная организация. Кто бы что ни говорил, кто бы как ни старался выглядеть хорошеньким, бизнес – это инструмент по производству денег. Я не могу себе позволить работать без прибыли. У моих работников тоже есть семьи, и дети, и мамы.
Я узнаю обманутых людей сразу, только они заходят в офис. И помогаю не всем. И когда отказываю в помощи, люто ненавижу себя и наше государство. Но государство – больше.
|
|
|
|
|
|
**
Сегодня понедельник, тот самый день, когда о работе думаешь больше, чем в любой другой день недели.
Свой понедельник я провожу на карьере и в цеху – выбираю гранитные блоки и отправляю их на производство, «разбирать» кусок камня на гранитные плиты. Работа эта грязная. Грязь и каменная пыль везде. Соваться в карьер без резиновых сапог, все равно, что есть борщ вилкой, и дела не сделаешь, и перемажешься весь с головы до ног.
Работники карьера пилят гранитные пласты на здоровенные каменные краюхи, по несколько тонн каждая. Сами понимаете, чистоты процесс не добавляет.
Выбрать в карьере гранитный блок – целое искусство и невероятное мастерство. А если внутри камень с трещиной? Тогда и при вскрытии блока не получится напилить ровных гранитных плит и весь блок можно будет смело отправить на сввалку. А это – не одна тысяча долларов. А если внутри блока камень в белых жилах или пятнах. Каменщики называют это «новый год». Вскрыл блок, а там «новый год», белые пятна, жилы, или все в серых «звездах». И опять блок – на свалку. Выбрать хороший гранитный блок, как выбрать арбуз, никогда не будешь уверен наверняка в его серединке, пока не разрежешь. Потому опытные мастера, умеющие определить внутренность блока по его внешнему виду, в большом почете.
Вот они, гранитные блоки россыпью. Ну, и какой брать?
Приглянувшийся экземпляр укладываем на грузовую машину. Пора двигать в цех.
В цеху пила разбирает блоки на прямоугольные заготовки. Они будут серого цвета, все еще грязные и малопривлекательные. Почти каждый обыватель скривится, глядя на них, и скажет – фу, какая гадость, а где же гранит?
Вот он, человек, который превращает кусок мало привлекательного камня в привычный человеку на глаз и на ощупь гранит. Полировщик.
На рабочем месте полировщика не только грязно, но еще и мокро.
|
|
|
Получившиеся гранитные плиты хранятся на полетах, упакованные и стянутые специальными лентами.
Вот они, лежат и ждут своего часа, когда за них возьмется резчик, чтобы придать им окончательную форму памятника, и художник, чтобы выгравировать на камне портреты и надписи.
Но о резчиках и художниках поговорим как-нибудь в другой раз.
Эх, пора мне надевать резиновые сапоги…
**
Заехал я недавно на кладбище, как раз после недавней грозы с ураганным ветром. Надо было мне с заказчиком встретиться на участке – замеры для памятника сделать, оценить объем демонтажных работ, подъезды и подходы к участку посмотреть. Встретился я с заказчиком, все замерили, все обсудили, бумажки нужные подписали и разошлись, довольные друг другом.
Иду я к машине, по сторонам гляжу.
А гроза, скажу вам, недавно прошла хорошая, ветром по кладбищу деревьев поваляло несколько штук, и таких уважительных деревьев, высоких.
И посещает тут меня шальная мысль.
- Иди, - говорит мысль, - посмотри, куда да как деревья упали. Вдруг какой-то памятник поломало или покосило. Владельца участка можно будет через директора кладбища узнать, вызвонить человека, объяснить ему суть проблемы, предложить все поправить за понятные деньги.
Мысль у меня в голове еще формулировать предложение не окончила, а я уже с дорожки свернул, по тропинке между оградок пошел. Кручу головой, непорядок высматриваю.
Известное дело – свинья, она везде грязь найдет.
Увидел я дерево поваленное, ближе подошел, огляделся. Смотрю – упало дерево для кладбища очень удачно, а для меня неудачно совсем. Не попало дерево по памятникам, только по одному скользнуло по касательной и аккуратно между оградок на тропинке и легло.
Подошел я ближе, памятник тронул, тот, по которому дерево слегка попало, - пошатывается памятник, так пошатывается, что если бы дерево чуть-чуть левее по нему угодило, не устоял бы, рухнул непременно.
- Так ты толкни его, толкни, - мысль в голове забеспокоилась. – Все на дерево хоть так, хоть так подумают.
В долю секунды мысль мелькнула. Я еще не согласиться с ней не успел, не возразить ей как следует. И тут же нога на плитке гранитной, мокрой от дождя, поскальзывается, и я как грохнусь на дерево, куда-то в густоту его веток. Чувствую – нога болит, и локоть тоже о себе напоминает.
«Ах, ты ж, - думаю, - памятничек попался. Ну я тебе!»
Встаю неспешно, делаю аккуратный шаг в сторону памятника, спотыкаюсь через какую-то ветку и лечу вперед лицом. Хорошо, руки успел перед собой выставить.
Отполз я от памятника на безопасное расстояние, то есть шагов так на десять. Поднялся.
«Ладно, - думаю. – Где-то ж еще деревья падали».
Решил на лавочку стать, оглядеться.
Когда лавочка подо мной хрустнула и завалилась набок, а я с неё полетел в ближайшие кусты, я даже не удивился. Летел и не удивлялся. Только успевал высматривать, куда бы мне менее травматично приземлиться бы.
Плюнул я на эти памятники. Иду назад, от веток отмахиваюсь.
- Ладно, - говорю вслух. – Хорош. Понял я все. Мысли на секунду, а дел дежурному врачу в травмпункте часа на два, не меньше.
Дохромал до машины.
И самому не верится, и нога болит вполне убедительно.
|
|
|
**
У него было так много женщин, что у большинства он не может вспомнить имен, так – беленькая, черненькая, или «а вот еще одна была».
Он крепкий, плечистый, с ухоженной щетиной и загорелой лысиной.
- Вот у тебя работа сидячая, - говорит он мне. – Офис, машина, дом. Везде сидя. Плохо это для здоровья мужского. А я тебе хитрость подскажу. Надо ежедневно ягодицы сжимать, вот так, будто хочешь в туалет по большому, а надо перетерпеть. Раз двести-триста сжимай ягодицы за один подход. По два подхода в день. И никаких проблем.
Смеется, показывая ровные, белые вставные зубы.
- Была у меня одна. Любила это дело в общественных местах. Помню, везу её на машине, в пробке по мосту тянемся, а она у меня брюки расстегивает. Я её курткой накрою, чтоб людям из соседних машин видно ничего не было.
Он заказал полный комплекс работ по захоронению на Южном кладбище – заливка цоколя, замощение площади гранитной плиткой, памятник в человеческий рост. На художественное оформление принес с десяток фото и все никак не мог определиться, какое выбрать.
- А вот фото девочки одной. Я от неё на вторую неделю сбежал – года не те, сердечко от темпа пошаливать начало, а темп она любила бешенный.
Портрет на камне пришел принимать лично.
Долго стоял, смотрел, заглядывал то слева, то справа.
На портрете – мужчина в военной форме, в медалях и орденах, погоны полковничьи, на петлицах – танки.
- Похож, - говорю ему. – На вас.
Кивает.
- Еще бы не был похож, - отвечает. – Это же я и есть. Вот в дате смерти осталось только год, месяц и день дописать.
Гляжу – точно.
- Так вам, получается, сколько лет? – удивляюсь.
- Шестьдесят пять, - говорит. Улыбается во все свои вставные зубы.
- Детей нет, жены тоже нет. Кому я буду нужен, когда умру? А так все подготовлю, и буду уверен, что не останусь под забором. Осталось только душеприказчика найти, чтобы кремировал и урну захоронил. Поминки там, все положенное. Пойдешь ко мне в душеприказчики?
- А родственники какие-нибудь как же? – спрашиваю.
- Да ну, родственники. Нужен я им. Посторонний человек всегда все лучше сделает. Ответственнее. Я ж ему, постороннему-то человеку, ничего плохого не делал. Так что, пойдешь в душеприказчики?
Я отказался.
|
|
|
**
В стране очередная волна экономического кризиса, низкая активность на рынках и в отпуск за границу летают все меньше. Так, во всяком случае, все вокруг поговаривают. Врут, наверное.
Однако, одну мою знакомую не так давно уволили по сокращению. Уволили с должности кладовщика весьма крупного предприятия.
Достаточно крупное предприятие позволяло себе платить все зарплаты официально и уволили знакомую честно, по сокращению, что позволило знакомой сразу стать на биржу труда и теоретически получать пособие по безработице. Теоретически, потому как за полтора месяца пособие только исправно насчитывалось, но не выплачивалось. Кризис, а что вы хотели?.. И вот, через полтора месяца безработных будней, биржа труда нашла знакомой работу!
- Предложили должность упаковщицы готовой продукции! – радостно сказала знакомая и отправилась по указанному на бирже труда адресу.
А сегодня утром она же позвонила мне и с ужасом рассказала, что за привлекательным названием «упаковщица готовой продукции» скрывалась малопривлекательная работа по обмыванию покойников и укладке их же в гробы!
**
У неё умер муж. Не так давно, год назад. Она рассказала мне, что муж долго болел – рак желудка – мучился, принципиально отказываясь от прописанных врачами обезболивающих уколов.
- Не хватало еще умереть наркоманом, - говорил муж и терпел.
Ночью, забываясь коротким сном, муж скрипел зубами и кричал от боли.
Она вытирала его липкий холодный лоб и поила чаем.
Через год после смерти мужа она пришла в офис и заказала памятник – не дорогой и не дешевый, нормальный памятник, с резным крестом и портретом мужа в пол-оборота.
- Не уходит он, - сказала она мне, когда делала заказ. Она сидел напротив меня, ухоженная, с уложенными волосами, пахнущая хорошими духами. Наверное, в молодости она была красавицей.
- Кто? – не понял я.
- Муж. Ходит по квартире и ходит. Меня по волосам гладит. Я ему говорю – уходи! Что ты здесь забыл? Ты меня пугаешь! Он затихнет. День-два не показывается и опять, просыпаюсь от того, что кто-то трогает. А это он, опять волосы гладит.
Нет, женщина совсем не выглядит сумасшедшей. Скорее, она печальная и усталая.
- Бывает, - говорю.
- Вот, памятник ему поставлю, может быть, успокоится. Я ему так и сказала – все, памятник тебе ставлю и уходи! что тебе здесь на земле делать?
Памятник сделали быстро, за неделю. Бывают такие проекты, когда все ложиться в масть, одно к одному, все получается и ладится. Так и здесь. Неделя – и памятник готов, сделан и установлен.
Она пришла в офис через неделю. Такая же ухоженная, опрятная, хорошо одетая, села с достоинством на предложенный стул
- Не ушел, - сказала. – Три дня не было. И опять ночью голову гладил. Я же одна живу, дочка с мужем на другом конце города. Страшно очень. Но я дочке и не рассказываю. Скажет еще, что я сумасшедшая.
- Может вам попа пригласить? – советую.
- Приглашала уже. Опять дня два не было, и все равно вернулся. Он мне ночью голову гладит, а я рыдаю. Жалко его, так жалко. Ведь не место ему здесь. Ему туда надо, наверх. А он вот, мне волосы гладит.
Мы пьем кофе, я и женщина. Она рассказывает про мужа, я делаю вид, что слушаю и киваю.
- Ой, - вскакивает вдруг она. – Заболталась я. Пойду. Погляжу. Вдруг он уже ушел.
Я смотрю ей вслед и думаю о том, что раньше, в молодости, она наверняка была очень красивой женщиной.
**
На телефон звонит заказчица и плачет.
Я знаю, она должна была поехать на кладбище, на участок и принять выполненную работу – памятник мои парни закончили монтировать вчера.
А она – плачет. Всхлипывает, тяжело вздыхает, шмыгает носом и плачет, плачет…
- Что-то случилось? – спрашиваю я.
- Ох, - выдыхает, почти вскрикивает и больше не говорит ничего – плачет.
- Что-то с памятником? – спрашиваю.
В голове кручу варианты, где мы могли облажаться.
(Collapse)
Вспоминаю утвержденный с заказчицей три-дэ макет.
Что могло с объектом пойти не так?
Плохая цветность камня? Не должно бы, сам проверял каждую деталь, все получилось ровно, без пятен и трещин.
Может быть, сколы по углам? Или потерлись плоскости при транспортировке? Нет, укладывали как всегда, на полеты, увязывали лентами, перекладывали деревянными планками.
- Вы понимаете, - говорит заказчица, и в горле у нее что-то булькает, голос срывается и опять в трубке у меня слышен один её плач.
Этот плач выкручивает мне жилы.
Что случилось-то, ёлки-палки!? Криво установили? Не понравился выгравированный на камне портрет? Сели на лавочку и она сломалась? Ну, нет, ну, не может быть… я же проверял…
- Понимаете, - всхлипывает заказчица.
- Просто, - плачет заказчица.
- Спасибо вам, - говорит заказчица. – Спасибо. Все так хорошо получилось. И мама такая на портрете. Мамочка моя… Мамочка…
И заказчица опять плачет, долго, громко, навзрыд.
Я положил телефонную трубку.
Знаете, я стараюсь не задумываться много над горем, с которым люди приходят ко мне.
А вчера, после этого звонка, вспомнил мысль, которая давно, когда я только начинал заниматься изготовлением памятников, долго не давала мне покоя.
Вот мы достали из земли кусок камня, а в нем уже начинает тлеть память про какого-то человека, не знаю, может быть хорошего, а может быть плохого.
Вот мы обтесали камень, придали ему форму памятника, и память про какого-то человека подступила ближе.
Вот высекли портрет – и все, этот камень теперь и стал этим человеком.
К камню будут приходить люди. Портрет на камне будут целовать. Камень будут гладить. На камень положат хлеб.
Вы заметили, что приходя на могилу через много лет, редко кто смотрит на холмик земли. Все глядят на камень.
И как я его сделаю, так он и останется на много лет, этот внешний вид того, что совсем недавно было человеком.
Давно мне не было так по настоящему жутко, как вчера…
**
Группа родственников заказала гранитный надгробный памятник своему деду. Долго спорили, какой, да по сколько денег скидываться. Решили. Заказали памятник сразу на двоих, с одного боку на гранитной плите дед, уже мертвый и похороненный, с другого боку – бабка, еще живая, но уже изрядно пожившая.
Бабка сопротивлялась по мере сил, но никто слушать её не стал. Один двойной-то памятник, известное дело, дешевле, чем два одинарных. На том и порешили – о живых надо думать, а не о мертвых, экономить надо.
Памятник заказали сразу с двумя портретами, один портрет мертвому деду, второй живой бабке. И даты сразу заказали выбить. Деду, понятное дело, и дату рождения и дату смерти. Бабке – дату рождения и начало даты смерти. Дело происходило в 2004-м году, вот и выбили бабке на дате смерти
– 200, с той мыслью, чтобы потом только день, месяц дописать, да год одной цифрой добить.
Экономия тут вот какая. На памятнике, если в цеху по обработке гранита, одну цифру или букву выбить – 5 гривен стоит, а если туже цифру или букву на установленном памятнике выбивать, на кладбище непосредственно, в четыре раза дороже – 20 гривен за символ, потому как неудобно на установленном памятнике художнику работать, хлопотно.
Прикинули группа родственников дебет с кредитом, так и так посчитали, отмахнулись от сопротивляющейся бабки, прикинули, что лет уже бабке много, под девяносто, никак она больше трех лет еще не протянет, и решили – выбьем по максимуму дату смерти. Так и получилось у бабки, дата смерти стала у неё обозначилась цифрой 200, а остальные цифры остались своего часа ждать.
Только бабка тоже оказалась не промах.
Хорошо, родственнички – сказала бабка, - попляшете ещё у меня.
Кукиш им показала. И прожила еще шесть лет. И умерла в 2013-м году, на девяносто восьмом году жизни.
А это что? Это значит, что надо лишнюю цифру теперь заполировать и новую выбить. Да все равно не так, ведь заполировать если только одну цифру, то ямка небольшая на камне получится, заметно и не красиво, так что по уму надо всю надпись заполировать, а это на стоящем памятнике уже не сделаешь, а значит, надо памятник демонтировать, везти его в цех, там полировать, рубить новые цифры, потом опять монтировать на место. А это все деньги, деньги, деньги.
Такая вот беда теперь у группы родственников.
**
Иногда мне кажется, что они мстят нам за многие годы стояния в бесконечных социалистических очередях. Они, заказчики и клиенты, те, кому за пятьдесят. В этом возрасте таких заказчиков большинство.
Заключая договор на оказание каких-либо услуг, они будто покупают себе раба на всю сумму договора.
- А почему нам не засыпали в цоколь землю?
- Вы не оплачивали эту услугу.
- А на фото у вас цоколь с землей. И мы решили, что и наш будет с землей. Засыпайте, или я не доплачу. Ничего не знаю. Засыпайте, и не надо тут ерунды придумывать.
У меня ощущение, что они мстят нам за наше капиталистическое настоящее.
Вы хотели капитализм? - будто говорят они, - Вам так плохо жилось в социализме с человеческим лицом товарища Брежнева? Ну, так вот вам звериное лицо капитализма! Клиент всегда прав, так что нагибайтесь, я клиент и сейчас я вас буду править.
- Почему в этой части плиты гранит гладкий, а в этой части – шершавый?
- Плита полируется на станке, полуавтомат, полируется по всей плоскости одинаково.
- Я же чувствую! Здесь гладко, а здесь нет.
Я провожу рукой, разницы не чувствую. Заказчица брызжет слюной.
- Вы что?! Считаете меня сумасшедшей?! Я хочу другую плиту! Вам ясно? Другую! И не смейте мне подсунуть ту же самую! Я её запомнила!
Они не педантичны, они въедливы. Они не принципиальны, они придирчивы. Они не упорны, они уперты, хотя часто кажется, что они упороты.
- Почему ваши работники не выкорчёвывают пень? У нас на участке пень, почему они его не выкорчёвывают?
- Эту услугу мы не обговаривали и вы её не оплачивали.
-Это что, так сложно? Послушайте сюда, вы обязаны привести все в порядок! Уберите пень, это не сложно!
- Если не сложно, уберите его сами.
- Да как вы смеете! Да я на вас буду жаловаться! Я не заплачу вам ни копейки!
Не платите. Не надо. Я отказываюсь выполнять ваш заказ. Я ценю каждого своего клиента, но я имею право оставаться человеком, а не рабом. Я имею право не выполнять ваш заказ. Заезжайте, заберите аванс. Я имею право его вам вернуть, читайте договор. У меня частная фирма. И, слава богу, мы живем не при социализме.
**
Я узнаю их по мутным стеклянным взглядам, по запаху крепких сигарет и дешевого алкоголя. Я узнаю их по разговору, по склонности больше умничать и рисоваться, чем интересоваться и слушать. Я узнаю их по манере водить разговор по кругу, будто козу на привязи, снова и снова заводить одни и те же вопросы, обсасывать одни и те же детали, уточнять уже десяток раз уточненные моменты и подробности.
Они редко приходят в контору сами, чаще – с кем-то из друзей или родственников, с такими же стеклянными глазами и гнилыми ртами.
Когда-то, когда я еще не умел их распознавать в разговоре, я предлагал им выезжать на участок для более точного определения объема работ.
Они всегда с готовностью соглашаются, становятся деловито суетливыми, садятся ко мне в машину внушительно и чинно, и едут с министерскими лицами, с какими впору подписывать соглашение о Таможенном Союзе.
На участке у них, где-то в середине кладбища, всегда запущенно и неухожено, и непременный старый крест с табличкой в ржавых потеках клонится набок, будто прислушивается к земле.
И они опять начинают ходить кругами, опять идут один за другим те же самые вопросы.
И они размахивают руками, представляя, где и как должен стоять памятник, словно показывают пантомиму. И опять и опять те же самые вопросы и те же позиции и позы.
Их почти никогда не смущает цена, какую сумму вы бы им не назвали за изготовление и установку памятника.
- Конечно, - говорят они, скорбно вздыхая. – Это же для моих родных.
Чаще всего – для родителей. Реже – для братьев или сестер. Почти никогда – для теть или дядь. Но чаще - для родителей, для папы или для мамы.
Они едут обратно, всю дорогу рассказывая, что завтра они придут к вам с деньгами и сделают заказ. Нет, к чему ждать завтра, они придут сегодня. И их стеклянные знакомые на заднем сиденье мычат что-то одобрительное.
И они никогда не приходят.
Зачем? Ведь они и так уже сделали немало, они все узнали, они проявили участие, они, можно сказать, выполнили свой долг. Почти. Но завтра – непременно и до конца.
На кладбищах по работе я бываю часто. Я помню эти могилы. Иногда специально заезжаю глянуть – не ошибся ли в людях.
Нет, не ошибся.
Сохнет трава. Гнется к земле крест. Ржавеет табличка. Маме больше не стыдно за детей.
**
Есть у меня традиция – каждый год, в конце декабря я собираюсь и, нет, не иду с друзьями в баню, а объезжаю все киевские кладбища.
Для всех вас, может быть, звучит дико, ехать перед праздниками в такие невеселые места. Но у нас в стране все хорошее, как и все плохое, идет от отношений. А я на кладбищах работаю, я памятники устанавливаю. Потому мне с каждым директором кладбища надо отношения налаживать, надо контакт держать и контакт теплый и дружественный, чтобы любой щекотливый вопрос по работе можно было решить легко и непринужденно.
Потому, в конце декабря затариваюсь я приличным алкоголем и выдвигаюсь в путь.
Вот вы еще скажете – подумаешь, что такого, объехал, раздал презенты и живи спокойно. Да только мало кто знает, что кладбищ в городе Киеве целых двадцать шесть штук. Не все они действующие и не на каждом бывает работа, но все равно много. Пока до последнего кладбища доберешься, ощущаешь себя Дедом Морозом после двадцать шестого детского утренника за последние сутки.
Одним словом, к последнему кладбищу приехал я утомленный, измученный и в вечерней темноте.
Замечу, что дирекция кладбища стоит за забором, на территории участка, отдельным небольшим домиком, и идти к ней от дороги метров тридцать, делая небольшой крюк по асфальтированной дорожке.
В директорском кабинете кроме директора обнаружился еще и местный поп. Внушительный бородатый дядька с латунным крестом на объемном животе заведовал церковью у входа на кладбище, деревянной церквушкой, такой маленькой, что мне иногда было не понятно, как этот пузатый служитель культа помещается в неё.
Судя по устойчивому алкогольному аромату в кабинете и блестящим директорским глазам, праздновать приближение Нового Года на кладбище начали еще дня два назад. Моя подарочная бутылка пришлась кстати, директор и поп её немедленно распечатали и хлопнули по очередной рюмашке.
- Кушать хочется, прости Господи, - сказал поп и аккуратно занюхал алкоголь рукавом рясы.
- Так мы сейчас организуем, без проблем, - отозвался директор и достал телефон. – Суши есть будете?
- Мне палочки учебные, прости Господи, - кивнул поп.
Я глянул на них обоих, и поесть тоже не отказался. С этими поздравительными поездками всегда одна и та же история, кофе выпьешь два ведра, а еды в организм попадет – кусок печенья да вчерашняя конфета.
Директор по телефону быстро сделал заказ и когда на том конце разговора спросили, куда вести еду, назвал адрес кладбища. Кто не в курсе, у всех кладбищ есть адрес, с улицей и номером дома.
- Какой номер квартиры? – спросила принимавшая заказ девушка.
- А у нас частный дом, - ответил директор.
- Отдельный вход со двора, - скорректировал поп.
- Собака не кусается, - добавил и я на общей волне.
- Только палочки учебные, прости Господи.
- Что, батюшка, - спросил директор и налил еще по одной. – Обычными палочками согрешить боитесь?
- Все мы грешные, прости Господи.
Они чокнулись, выпили и закусили конфетами из подарочной коробки.
Когда доставщик суши приехал по адресу и рассмотрел в свете фар за решетчатым забором проглядывающие в темноте могильные кресты и памятники, идти к директорской конторе он отказался наотрез. Не помогли ни уговоры, ни обещания доплатить, не угрозы быть проклятым и сгореть в Гиене огненной. Я плюнул и решил забрать заказ сам.
Курьер стоял у мотороллера у края дороги, но со своего железного коня не слазил, будто был готов в любой момент сорваться с места и удрать. Вход с улицы в контору не освещался, только у дальнего угла кладбищенского забора светил одинокий фонарь, кажется, только усиливая темноту за своим пятном света. Делать крюк по асфальтированной дорожке в темноте мне не захотелось, я напрямую по газону подошел к забору и через решетки позвал курьера:
- Э-эй! Там! На мотоцикле!
Курьер дернулся и, наверное, сорвался бы с места и уехал, но перепутал рычаги, и мотороллер хрипнул и заглох.
- Да не бойся ты! Подойди к оградке! – воззвал я к курьеру из темноты, чем окончательно рассеял в его подшлемной части остатки здравого смысла.
Как загипнотизированный, на деревянных ногах, курьер слез с мотороллера, повернулся и пошел на мой голос. Жаль, я не мог видеть его лица. Думаю, с такими лицами приговоренные к смерти усаживаются на электрический стул.
- Стой! – сказал я. И курьер остановился.
- Протяни руку.
Он протянул в темноту дрожащую руку и я, просунув свою руку в щель между решетками, с трудом вложил ему приготовленные без сдачи деньги. Курьер почувствовал купюры, каким-то автоматическим движением положил их в карман и замер, ожидая, наверное, дальнейших приказаний.
- Пакет с едой отдай, - сказал я.
Курьер в темноту через забор протянул пакет. Я взял его, и курьер тут же преобразился – он резко отдернул руку, быстро развернулся на месте и рванул к мотороллеру, прыгнул на него и, с силой отталкиваясь ногами от земли, покатил по улице, дальше и дальше, и не оглядываясь.
Когда в доставленном заказе в итоге не обнаружилось учебных палочек (о которых, между прочим, напоминали дважды), директор и поп оказались уже настолько пьяны, что палочки стали для них вопросом принципиальным.
Они вдвоем взялись за директорский телефон и позвонили в службу доставки.
Поп пообещал всех проклянуть и сказал, что уже раздувает кадило.
Директор стал угрожать высокими и важными знакомствами, говоря о том, какие уважаемые люди у него тут вокруг лежат.
Поп призвал святых угодников и заявил, что по всем работником службы доставки завтра отслужит заупокойную.
Директор намекнул, что сейчас он за все договориться, и службу доставки начнут терроризировать привидения, а её работников – ночные кошмары.
Через полчаса новый курьер привез под кладбищенский забор четыре учебных набора и три десерта – банановый, клубничный и шоколадный. От денег курьер категорически отказался и даже поинтересовался, не надо ли нам еще чего-нибудь.
Но нам больше ничего было не надо.
**
Её отец в 80-х годах служил начальником продуктовой базы. Напористый и деловитый, с масляными глазами начинающего алкоголика, он делал то, что умел делать лучше всего – ловчил и комбинировал, обманывал и обвешивал, набивая купюрами канистру от бензина в пыльном углу старого гаража все туже и туже.
Вечерами, держась рукой за предынфарктное сердце над стаканом коньяка, он желал своей дочери лучшего будущего. И когда в 95-м году дочь окончила школу, устроил её в медицинский институт.
Людей лечить, это вам не сметану водой разбавлять, интеллигентная профессия, всегда при уважении и при деньгах – так он искренне верил.
Она, и в школе не отличавшаяся особыми успехами в учебе, институт тянула кое-как и, откровенно говоря, если бы не папина канистра из-под бензина, вышибли её еще бы с первого курса. Но преподаватели прежде всего люди, любящие деньги не меньше представителей всех прочих профессий.
Так они и справлялись, где она недоучит, там папа доплатит.
Когда она, наконец, получила диплом, папа уже отдавал себе отчет, что великого врача из неё не получится.
Он устроил её в интернатуру в военный госпиталь, разумно рассудив, что уставной пациент менее прихотлив и более привычен к скотскому с собой обращению.
Не ржавели старые связи, крутились смазанные в свое время дефицитным маслом шестеренки, не забывались заслуги и услуги.
Ей зачли какие-то курсы, вписали практикумы, присвоили офицерское звание.
Она двинулась вперед и вверх, не умея делать людей здоровыми, она решила делать карьеру.
Огляделась и, с папиной напористостью и деловитостью, вышла замуж за перспективного офицера, сына заведующего отделением с каким-то покровительствующим родственником в министерстве. К тридцати годам она уже была майором, ловко водила Тойоту Королу и трижды в неделю проплывала пару километров в бассейне.
Первый раз забеременела она в тридцать три года. До этого долго ничего не получалось, хотя перепробовали с мужем всякие способы, переходили по коллегам-врачам и поездили по сельским бабкам-шептуньям.
А тут вдруг – забеременела.
Равнодушно улыбчивая тетка из гинекологии написала в карточке пугающее – старородящая первородка.
Она боялась этих рычащих слов. Всего боялась – снов, сглаза, тошноты, болей в спине, наливающихся грудей, прохожих, машин, несвежих продуктов и рыночного молока.
- Не того боялась, - сказала она мне через год.
Она пришла к нам в контору одна, без мужа и без отца.
Она выглядела дорого. Прическа, цвет волос, шуба, перчатки из тонкой кожи, ухоженные руки в кольцах. Все было к месту, все стоило хороших денег, все на уровне.
И говорила она тоном человека, который привык, что его слушают и слушаются – ровная тихая речь, выверенные слова, выдержанные паузы.
Мы быстро определились, как зальем бетонный постамент, и каким гранитом его облицуем.
Гранитные перила по периметру, с точеными балясинами на каменном резном бордюре.
Стела с двумя колоннами по бокам, и сверху гнутая гранитная арка.
Вазы, шарики, цветник.
Подошли к портрету.
Она показала те фото, что у неё были, и я сразу понял, что с портретом у нас проблема.
Все снимки оказались из телефона, смазанные, но главное – ракурс, все снято снизу вверх, виден мягкий подбородок, и аккуратные дырочки пуговичного носика, пухлые щечки закрывают глаза, и еще удивленно вздернутые бровки, дальше чепчик, край мехового конверта, рюши.
- Катенька здесь лежит, - говорит она своим ровным голосом. – Мы мало фотографировали. Боялись сглазить. Не того боялись.
Это был мой первый по настоящему дорогой проект.
Много гранита, много работы и постоянный страх сделать что-то не так, страх все испортить, страх не справиться.
Я тогда не знал о ней всех тех подробностей, что написал выше.
Она была просто заказчик, тогда еще один из немногих, со своим горем, со своей бедой.
Подробности её жизни я узнал позже, через год, когда на захоронении поднимали наши рабочие надгробную плиту, а художник на памятнике дописывал новые инициалы – мальчика, прожившего меньше полугода, и в этот раз не было фотографии, и на стеле вместо неё рисовал художник ангела, пузатого и печального, усевшегося на край облака.
Я не знаю, отчего умер второй ребенок.
А первый ребенок, мне сказал её отец, мятый старик с синими прожилками по впалым щекам, первый ребенок умер от простуды.
**
Сегодня, прям с утра, в контору пришел отменный экземпляр заказчика.
Круглый весь, улыбающийся, с легким утренним перегаром, довольный жизнью и своим местом в ней.
Знаете, есть такие люди, которые всякий разговор в итоге выкручивают в монолог о себе, любимом.
Экземпляр был как раз из таких людей.
У него на Северном кладбище похоронена тетка.
Отличная была женщина, и баба что надо, сиськи такие, что твоя голова, и юмору большого, и души открытой, и нальет всегда, и чем закусить найдет, еще и лаврушки даст зажевать, чтобы жена вдруг не унюхала.
А жена то – о-го-го – дама с характером, кулаки крепкие, раз в магазине так двинула охраннику, который к ней в сумку захотел заглянуть, так тот летел-катился, аж чеки веером над стеллажами. И дочка-красавица, вся в неё, прости Господи, что фигурой, что характером.
А тетка то чего?
Какая тетка?
Ах, тетка!
Тетка молодец. Таких теток нынче поискать – не найдешь, таких уже не делают, выпуск образца одна тысяча девятьсот двадцать Бог его знает какого года, тогда люди всяко больше о душе думали, потому такими человечными рождались.
Тетка квартиру завещала. Это в Киеве-то! Видишь, какой широты душевной человек был. Золотая тетка.
Квартиру то продали. А и вправду, зачем троим четырехкомнатная квартира? Продали, значит, купили двушку. А чего? Троим двушки за глаза. Свою-то теперь однокомнатную сдаем, да, все чин чинарем. Гусю не сваты, свинье не товарищи.
Тетке вот надо памятник сделать.
Чтобы строго, хорошо и перед людьми не стыдно.
Просчитайте, чего там да сколько, чтобы «под ключ», к
|
|
|
