Провокативность в культурно-историческом контексте.

Прежде, чем мы рассмотрим провокативность в качестве элемента художественной практики, обратимся к культурологическим работам, которые помогают понять культурно-исторические корни художественной провокации, ее органическую и неразрывную связь с культурным процессом и социогенезом.

Известный культуролог и специалист по семиотике Ю.М. Лотман писал о том, что жизнестойкость и возможность саморазвития культуры как сверхсложной системы связаны с тем, что внутри нее всегда присутствует «механизм для выработки неопределенности», создающий “резерв внутренней вариативности” (32, с.90-91). Провокативность выступает в качестве одного из таких механизмов выработки неопределенности в культуре. Если традиционная официальная культура (власть, другие социальные институты) обеспечивает стабилизацию, укрепление существующего положения вещей, то в противовес ей всегда должна существовать контркультура, представленная локальными субкультурами – сектами и другими эзотерическими объединениями, коммунами типа хиппи-сообществ, изолированными монастырями, группами «странных» артистов и художников, деятельность которых, размывающая границы существующих структур и противостоящая им, через кризисы и конфликты порождающая новое, обеспечивает тем самым гетерогенность культуры, без которой она нежизнеспособна в долговременном плане. При этом контркультура не оторвана, не отторгнута от «тела» культуры, она подобна зеркалу, особым образом отражающему конвенциональную культуру и общество с его ценностями и нормами. Ее фундаментальная социальная функция - расшатывать культурные и личностные стереотипы и таким образом способствовать изменению, обновлению, развитию как общества в целом, так и отдельных людей (25, 32).

К названным выше представлениям о механизмах «выработки неопределенности» и о «контркультуре» близко понятие «антиповедения» (обратное, перевернутое, опрокинутое поведение, «поведение наоборот», «замена тех или иных регламентированных норм на противоположность»). А.Успенский, посвятивший этим явлениям специальное исследование и изучавший феномен антиповедения на примере культуры древней Руси, указывает, что в архаической и средневековой культурах сам принцип антиповедения как такового был в высокой степени узаконен и регламентирован (34).

В разные времена провокативный механизм включался в социальных ситуациях (инициация), в которых происходила резкая смена социальной позиции, например, переход в статус взрослого из предшествующей возрастной группы. Сюда относятся и ритуалы смены профессии, посвящения в маги, и т.п. Во время ритуалов инициации, как правило, происходило временное нарушение обычной социальной структуры («коммунитас»), когда отменялись все установленные правила поведения. Например, М. Элиаде отмечает, что в ходе женских таинств, связанных с родами, на севере Шлезвига «все деревенские женщины будто сходили с ума: все они шли к дому матери, танцуя и крича; если им по дороге встречались мужчины, они срывали с них шляпы и наполняли их навозом; если им попадалась телега, то они разламывали ее на куски и отпускали лошадь» (42, с.249). В ходе обряда инициации посвящаемые оказывались в особом переходном состоянии, утратив свой прежний социальный статус и еще не обретя новый, обычно более высокий. В некоторых обществах в этот период им разрешалось безнаказанно красть и ходить голыми. В то же время они подвергались жестоким физическим испытаниям и унижениям со стороны окружающих, в ходе чего должны были пережить внутреннюю трансформацию (32, 33, с. 169-170). Этот последний момент необходимо особо подчеркнуть. Странные и кажущиеся современному человеку жестокими «перформансы» того времени имели отчетливую социально-педагогическую и психотерапевтическую функцию, обеспечивая людям выполнение труднейшей психологической задачи – быструю смену социально-психологического статуса с соответствующей драматической перестройкой личностных установок и ориентаций, всей ролевой структуры. Средством такого, как мы сказали бы сейчас, личностного роста выступали вопиюще провокативные формы поведения, а также состояние сильной психологической фрустрации у участников таких «педагогических акций». Именно высокая эмоциональная вовлеченность и наличие чувства фрустрации сближает названные явления со сферой функционирования современного радикального искусства. Впрочем, во все времена какой-то элемент искусства воспринимается как радикальный, и возмущение по поводу акций художников-импрессионистов было не меньшим, чем у современных зрителей в акциях человека-собаки Кулика.

Одной из форм антиповедения, характерной для средневековья, является карнавал. В своих широко известных работах Бахтин отмечает, что карнавал выполнял терапевтическую функцию как для каждого индивида, так и для общества в целом, воплощая идею вселенского обновления. “Человек как бы перерождался для новых, чисто человеческих отношений” (1, с.15), Для карнавала как для одной из форм антиповедения характерна своеобразная логика “обратности”, непрестанных перемещений «верха» и «низа», разнообразные виды пародий и травестий, снижений, профанаций, шутовских увенчаний и развенчаний” (1, с.16.) Это пародия на мир, существующий вне карнавала.

Другой механизм «выработки неопределенности», также характерный прежде всего для средневековой культуры –феномен юродства. Целью жизни юродивого было не допустить “охлаждения страсти”, вывести окружающих “за пределы банального”, обличать грехи и пороки слабых и сильных (“ругаться миру”).

Известно, например, что популярный в Москве 19 века юродивый Степан Яковлевич никогда не мылся, а не менее известный Степан Митрич никогда не вставал с постели, выращивая из своего тела идеальные мощи.

Описан случай, когда Св. Симеон: «набрав за пазуху орехов, вошел... в церковь во время Литургии и стал орехами гасить свечи. Его хотели прогнать, а он взошел на амвон и стал бить орехами женщин, так что едва выгнали его из храма: выбежав из церкви, он опрокинул столы с хлебами для продажи, за что хлеботорговцы его избили почти до смерти». (39, с.121).

Однако сам по себе «подвиг юродства» не являлся самоцелью, о чем свидетельствуют позднейшие запреты церкви на мнимых юродивых. «Такой безумный... должен был исполнять функцию общественной терапии” (7, стр.154).

Для России названный феномен особенно характерен, юродство здесь имело ряд специфических черт и играло заметную роль в общественной и духовной жизни. Вспомним место, которое занимает сцена с юродивым в знаковом произведении русской культуры – «Борисе Годунове», а соответствующая ария – известнейшая в репертуаре Ф. Шаляпина.

Приведенные выше примеры имеют то общее, что в самых различных обстоятельствах провокативные действия людей, которые на первый взгляд, предстают как антисоциальное поведение, нарушение норм приличия, то есть, как «безобразие», - при серьезном научном рассмотрении оказываются важным интегрирующим фактором, обнаруживают потенциал позитивных изменений, способствуют разрешению кризиса, стимулируют развитие личности и социального сообщества.

В научной литературе имеется понятие, наиболее полно воплотившее в себе характеристики так понимаемого феномена провокативности. Это Трикстер, являющийся мифологическим персонажем, а если взять шире – метафорой определенной социальной роли, определенного типа взаимодействия с людьми, совпадающего с предметом нашего исследования, поскольку Трикстер - это прежде всего мастер провокаций с неожиданными для окружающих и самого объекта провокации благотворными результатами. Впервые психологический анализ трикстерства предпринял еще К.Юнг, интерес которого к мифологии вытекает из самих основ его психоаналитической теории. Эта линия исследований была продолжена рядом авторов (Кереньи, Радин, Платов, Новик).

В работе “Психология образа Трикстера” К. Юнг пишет о Трикстере как о чрезвычайно древней психологической структуре, мифологеме. Он относит этот образ, живущий в коллективном бессознательном, к архетипу Тени (24,с.284). Авторы отмечают непредсказуемость и хитрость Трикстера, его склонность попадать «в дурацкие ситуации» и при этом выходить победителем. Платов отмечает свойство Трикстера способствовать «стиранию чувства собственной важности» у окружающих. Пример тому - Локи, аналог Трикстера в скандинавской мифологии, Бог-пересмешник, побратим верховного Бога Одина, знаменитый своей «перебранкой» с Великими Богами, их тотальным охаиванием (23, с.7-21). Все авторы отмечают амбивалентное отношение, которое вызывает к себе образ Трикстера: он одновременно притягивает и отталкивает. Учитывая задачи нашего исследования, особенно важно отметить, что большинство авторов указывают на катализирующую функцию Трикстера и его аналогов в мифологических сюжетах и архаических обществах: только благодаря деяниям Трикстера все ценности обретают свое настоящее значение. Как у противника всяких границ миссия Трикстера - это «внесение беспорядка в порядок, и таким образом, создание целого, включение в рамки дозволенного опыта недозволенного»(24,с.257).

В современной западной цивилизации провокативную функцию в рассматриваемом аспекте призваны выполнять искусство авангарда и молодежная контркультура, а в таких специальных областях, как психотерапия, педагогика, рекламный бизнес и др., провокативные методы воздействия используются в качестве профессиональных методов.