Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Мир Соловьева: другие работы




 

Множество интересных логико-философских идей высказано было Соловьевым в других работах, в некоторых из них те или иные стороны логики всеединства получили свою более детальную разработку, в ряде работ были внесены им существенные дополнения. Оставить это совсем без внимания было бы невозможно, но рассматривать их мы будем уже не так подробно, надеясь на достаточное оформление логико-философской концепции Соловьева при анализе “Начал”. Конечно в первую очередь нам интересен философский логос в произведениях Соловьева. Именно с этой точки зрения мы коснёмся анализа таких работ, как “Критика отвлеченных начал”, “Чтения о богочеловечестве”, “Оправдание добра” и др. Часто мы будем привлекать результаты подробного исследования философии Соловьева из “Миросозерцание Вл. Соловьева” Е. Н. Трубецкого.

 

§1. ”Критика отвлеченных начал”

Начала как малые абсолютные. Топос начала, связь топоса и модели. Идеальное и реальное всеединства. Сведение всех проявлений отвлечения начала к гипостазированию. Выделение в качестве оснований этого вывода трех аксиом. Отношение порядка на множестве начал, изменение структуры упорядочивания при гипостазировании начала. Вытекающая отсюда необходимость различения начала как модуса и как моды. Связь идеи порядка и философии условного бытия («постулат упорядочивающей условности»). Критика начал как восполняющее движение в плане моделей. Две силы в этом движении. Идеальная критика как полная и непрерывная критика начал. Феномен экранизации. Два вида доминирования начала. Концепция “становящегося абсолютного” как точка зрения относительного субъекта в логике абсолютного. Инверсия абсолютного и относительных субъектов, метафизический и генетический порядки бытия. Сознание-бытие в гносеологии Соловьева. Вера, воображение и творчество.

Это произведение – докторская диссертация Вл.Соловьева, которую он защитил 6 апреля 1880 г. в Петербургском университете. Но работа над ней была начата им ещё в 1877 г. “Критика” состоит из 46 глав, главы 1-24 посвящены критике практической философии (нравственность, экономика, право и религия), главы 26-41 представляют критику теоретической философии (реализм и рационализм). Последние главы (42-46) посвящены логике абсолютного и элементам цельного знания.

Идеи “Критики” сколь типичны для философской логики вообще, столь же должны быть признаны удивительными для обычного мышления.

Основные предпосылки “Критики” таковы: есть, во-первых, разного рода начала, т.е. “частные идеи (особые стороны и элементы всеединой идеи)”. Ясность этого понятия обманчива, оно довольно глубоко и непросто. Начала могут определять деятельность существ, выступать в качестве ценностей, норм и принципов деятельности. Т.о. начала – это высшие регулятивы субъектной деятельности. Пример начала – то или иное понимание Добра, Бога, Истины и т.д. Начала могут овладевать существом, подчинять его себе. Есть отвлеченные начала, т.е. начала, “которые, будучи отвлекаемы от целого и утверждаемы в своей исключительности, теряют свой истинный характер и, вступая в противоречие и борьбу друг с другом, подвергают мир человеческий в то состояние умственного разлада, в котором он доселе находится” (I, т.1, С.586). Это вообще значит, что начала способны замещать собою “целое”, т.е. всеединую идею и наконец абсолютное. Когда они принимают на себя роль абсолютного, то выступают в качестве того безусловного основания, которому всё подчинено, через которое все рассматривается. Начала – это кандидаты на абсолютное, это миропорядки и мироустройства, это целые вселенные, “малые” абсолютные. В какой-то мере всем им свойственна определенность, но этим начала далеко не исчерпываются, они способны уходить в абсолютное, и потому само их бытие есть в какой-то мере нонсенс и парадокс. В множественности начал многократно усиливает себя та парадоксальная природа абсолютного, в которой совмещались только два абсолютных.

Во-вторых, начало обладает своим местом (топосом) во всеединстве. Одна из задач “Критики” – определение границ начала в его отношениях к другим началам.

Соловьев пытается строго различить два класса начал: отрицательных и положительных. Первые требуют безусловного отрицания. Трубецкой отмечает, что до конца провести Соловьеву эту дихотомию не удается, и во введении к “Критике” он склоняется к возможности отвлечения любого начала (см. II,т.1, С.120-123).

Топос начала определяется теми условиями, при которых данное начало представляет собою абсолютное. Например, топос Истины – это теоретическая сфера жизни, в которой Истина вполне представляет сущее всеединое, топос рационализма – это теоретическая область плюс условия безусловности формальной стороны познания, и т.д. Топосы начал – это начала в своем инобытии, в выраженности себя как условий своей безусловности. Начало и его топос – это та же пара, что сущее и его сущность, т.е. модус и его модель. Каждое начало дано не только как сущее, но и как сущность – материя своего воплощения.

Начала не обязательно осуществляются субъектом в соответствии со своим местом и ролью во всеединстве. Кроме всеединства идеального, где все начала на своих местах, есть всеединство реальное, эмпирическое, топические определения в котором того или иного начала могут не совпадать с идеальными. Хуже от этого может быть только субъекту, и он тем совершеннее, чем ближе его ментальное всеединство к абсолютному.

Итак, критика начал предполагает два всеединства – идеальное и реальное. Гарантия плодотворности критики – в опоре на идеальное всеединство, в возможности постоянно отслеживать степень отличия структуры реального всеединства от идеального. Идеальное всеединство в логике составляет основу логической онтологии, данность её личности может быть осуществлена как в логическом чувстве, так и в сознательной формулировке логики всеединства.

Итак, возможность отвлечения начала заложена в отличиях реального всеединства от идеального. В общем случае основа отвлечения – это любая разница реального топоса от идеального, однако, Соловьев в конечном итоге источник всех этих отличий сводит к одному – гипостазированию (абсолютизации) неабсолютного начала. Это означает, что в реальном всеединстве все начала подчинены какому-то одному началу, которому они не всегда подчинены в идеальном всеединстве.

Логика рассуждений здесь такова: 1.какова бы не была деформация структуры начал в реальном всеединстве, всегда в этом реальном всеединстве найдется высшее начало, которому подчинены все остальные (аксиома неэлиминируемости высшего начала) (АН), 2.в реальном всеединстве новые начала не возникают, но только меняют свои отношения (или исчезают) сравнительно с таковыми в идеальном всеединстве (аксиома эманации) (АЭ).

Итак, переход к реальному всеединству предполагает только изменение системы отношений между началами (АЭ), причем, здесь всегда будет какое-то начало в качестве высшего (АН). Наконец, если Соловьев 3.отождествляет вид реального всеединства с видом доминирующего в нём начала (аксиома равносильности) (АР), т.е. не может быть разных (по системе отношений) реальных всеединств, подчиненных одному и тому же началу, и наоборот, – не может быть разных доминирующих начал, выражающихся в одной и той же структуре определяемого ими реального всеединства, то отсюда наконец вытекает, что любое реальное всеединство можно получить гипостазированием какого-либо начала в идеальном всеединстве.

В самом деле, если дано какое-то реальное всеединство, то в нём есть высшее начало (АН), и это начало присутствует и в идеальном всеединстве (АЭ). Если реальное всеединство не совпадает с идеальным, то в нём абсолютизировано иное начало, чем в идеальном всеединстве (АР), т.е. относительное начало.

Какие могут быть отношения между началами, кроме отношений подчинения?

Приведем здесь в виде схем систему всех начал, используемых Соловьевым в “Критике” (рис.19).

Из рис.19 мы видим, что отношения начал образуют многоуровневую иерархию. В ней можно узнать измерения общечеловеческого субъекта. Т.о. начала – это одновременно принципы выделения подсубъектов в едином субъекте человечества.

Основная форма отношения между началами – отношение подчинения. В математике такое отношение называется отношением порядка. Система начал может быть представлена как частично-упорядоченное множество (многообразие), т.е. множество, на котором задано отношение порядка, но не обязательно любые два элемента находятся между собою в этом отношении (говорят, что могут быть

несравнимые элементы). Правда, Соловьев тяготеет к использованию схемы упорядочивания второго интенсионального измерения общечеловеческого субъекта – по степеням (с.materialis – c.formalis – c. finalis), что при последовательном проведении этой схемы позволило бы упорядочить все элементы, но реально эта схема не всегда осуществляется им в систематике начал, и, кроме того, остаются еще отношения сфер – практической, теоретической и эстетической (первое интенсиональное измерение), которые как будто рядоположены. Конечно, в логике абсолютного могут быть упорядочены и сферы, но по крайней мере реальные всеединства могут быть не совершенно упорядоченными.

Отношение порядка можно иллюстрировать кругами Эйлера или графами (рис.20).

Пусть, например, рисунок 20 представляет некоторую простую систему начал. В чём в этом случае выразится, например, гипостазирование начала В? Это значит, что мы перейдем к такой системе начал, где будет доминировать В, т.е. все начала окажутся ему подчиненными. На кругах Эйлера это выразится в том, что все начала должны будут включиться в В. Но если это понятно для начал D и Е, то как это возможно для начал С и А? Нам придется тогда рассматривать не те А и С, которые даны на рис.20, но некоторые их представления А¯В и С¯В, т.е. “А при условии доминирования В” и “С при условии доминирования В”, и именно эти элементы должны будут подчиняться В. Но тогда, очевидно, то же верно и вообще для всех элементов, в том числе и для самого В: мы должны взять не вообще В, но В¯В – “В при условии своего доминирования”. Т.к. В в этом случае будет всё подчинено, то ничего большего В (в кругах Эйлера) при этих условиях не будет, и мы можем В изобразить большим кругом, в который включены все остальные элементы (рис.21).

Совсем не обязательно, чтобы представление начал было именно таково, как на рис. 21, главное, чтобы 1)начало В доминировало, 2)все остальные начала ему подчинялись.

Заметим, кстати, что система начал на рис.20 – это ведь начала при условии доминирования начала А, так что вернее здесь сами начала изобразить как Х¯А – “начало Х при условии доминирования А”, где Х может быть любым началом, изображенным на рис. 20. Как теперь будут звучать введенные нами аксиомы?

1. Аксиома неэлиминируемости высшего начала (АН) говорит о том, что какую бы систему начал мы ни взяли, там всегда будет доминирующее начало, т.е. всегда будет большой круг, в рамках которого – как его части – будут представлены все другие начала.

2. Аксиома эманации (АЭ) предполагает, что есть идеальная и наиболее полная система начал и есть множество образующихся из нее реальных систем начал. В реальной системе начало может исчезать (например, гипостазирование теоретического познания может приводить к элиминации нравственности), но не может добавляться. Поэтому реальные системы начал не богаче идеальной системы, и отношения порядка между оставшимися началами могут быть иными, чем в идеальном случае.

3. Аксиома равносильности (АР) тесно связывает между собою (устанавливает взаимно-однозначное соответствие, как сказал бы математик) вид гипостазируемого начала и вид получаемый в результате этого системы начал. Это значит, что систему начал нельзя менять слишком произвольно, гипостазируя то или иное начало. Основа индивидуальности начала – его место в идеальной системе начал. Тогда система начал, образуемая при гипостазировании данного начала, должна однозначно соответствовать этому месту и только ему.

Теперь получается, что нужно различать начало вообще и начало в той или иной системе всеединства, т.е. А и А¯Х, где Х – любое начало в идеальном всеединстве.

Вспомним здесь об идеях сущего и бытия, теории логических проекций-мод у Соловьева. Начало нужно различать как модус – источник предикации в различных всеединствах, и как моду – ту или иную конкретную предикацию в конкретном всеединстве. А – модус, А¯Х – мода. В моде А¯Х и А и Х даны как модусы, но А дан активно, Х – страдательно, как собственная модель модуса Х, в которой начало Х гипостазируется, получает доминирование над всеми иными началами. В простейшем случае модель Y можно отождествлять с множеством всех мод X¯Y при условии доминирования соответствующего начала Y как рефлексивной моды Y¯Y. Например, модель А изображена на рис. 20, модель В – на рис. 21.

Идея порядка, определенного на множестве начал, тесно связывается в философии всеединства со степенью условности начала по отношению к сущему-всеединому. Эту мысль можно пояснить достаточно просто. Пусть Х – некоторая сущность (возможно, сущее), которая может выступать в качестве источника разного рода своих предикатов, т.е., в нашей терминологии, выступает как модус Х, способный образовывать моды Х¯У. В этом случае мода Х¯У – это более условное, более ограниченное состояние, чем модус Х. Отношение моды и модуса можно в этом случае связать с идеей порядка, полагая, что Х¯У £ Х – «Х¯У меньше или равно Х». В этой простой идее и фиксируется убеждение представителей философии всеединства о связи условности и умаленности. В общем случае предикации сущего в свою очередь могут становиться новыми источниками предикаций, образуя свои предикации – так возникают цепи умаления-обусловливания: Х ³ Х¯У1 ³ (Х¯У1)¯У2 ³ …. Описанную интуицию связи умаления (порядка) и условности можно выразить в качестве отдельного положения – как своего рода «постулат упорядочивающей условности».

Как теперь выглядит метод абсолютизации в “Критике отвлечённых начал” с точки зрения описанных выше конструкций?

Этот метод всё время ведётся ответом на один и тот же вопрос: “Что есть сущее (абсолютное)”? Чтобы ответить на него во всей своей полноте, необходимо предварительно опустошить сознание, очистить его от всего известного. При этих условиях обнажатся самые поверхностные слои сознания-бытия, самые первые начала всеединства. Ответ на вопрос о сущем посчитает достаточным в качестве сущего указать на эти начала. Это значит, что возникнет система реального всеединства, в котором будет доминировать (положительно гипостазироваться) какое-то очень малое (в системе иерархии идеального всеединства) начало. Показательно для этих всеединств, что они очень бедные, в них большинство начал даны в неразличимых модах. В гипостазировании начала следует различать два момента: во-первых, к гипостазированию толкает ответ на вопрос о сущем, и здесь начало ещё положительно в своём гипостазировании, выражает собою какую-то сторону сущего. Переход к началу здесь вос-полняет, дополняет ранее положенные начала и тем приближает к сущему. Но затем образовавшаяся реальная система всеединства становится уже тесной, исчерпавшей себя и начинает сдерживать энергию дальнейшего восполнения сущего – подходит очередь момента отрицательного гипостазирования начала. Обнаруживаются условия модели, при которых прежде доминирующее начало обнаруживает свою неполноту, невключенность в себя некоторой области бытия и тем самым опровергает себя. Наступает черёд нового начала. Так развёртывается Соловьевым критика отвлеченных начал. Системой обоснования её хода выступают не обычные логические рассуждения, но предпосланная исследованию структура идеального всеединства, которая позволяет переходить к своим вариантам реальных всеединств, сообщая чувство логической полноты и необходимости. Шарик исследования катится по жёлобу логической онтологии, попадает в лунку и приостанавливается в ней, потом край этой лунки ущербляется и перестает сдерживать ход шарика. Здесь мы видим постоянные перенормировки условий логической полноты, переход от одной системы логики к другой, что само по себе есть уже металогический процесс. Соотношение логических позиций Л1 и Л2 постоянно меняется: нарастает полнота имманентности позиции Л2 по отношению к некоторому началу и выстаивается в нём, затем растет трансцендентность в позиции Л1 и ранее полное начало локализуется, подчиняется ещё большей полноте. В идеале критика должна выстроить всю систему начал в полный и непрерывный ряд, начавшись с нуля и закончившись в бесконечности. Каждое последующее начало – минимальное восполнение предыдущего.

Заметим, что в этом случае более полные начала при гипостазировании менее полного начала как бы “экранируются” им, могут выразить свою полноту только в меру полноты господствующего начала и в этом сливаются с ним (рис. 22).

Та определенность, которая выходит за рамки господствующего начала (область С на рис. 22) становится неразличимой, превращаясь в границу доминирующего начала (в границу А (справа) на рис. 22).

Соловьев пытался выразить различие положительных и отрицательных начал через невозможность доминирования последних или по крайней мере невозможность слишком выраженной степени такого доминирования. Трубецкой резонно замечает, что в этом случае не было бы необходимости в критике отвлечённых (отрицательных) начал (Ibid). Более к месту здесь замечание Соловьева о религиозном характере положительных начал, в отличие от рационального характера начал отрицательных. В этом случае следует иметь в виду два способа доминирования начала: 1)”религиозный” – положительное начало доминирует только до тех пор, пока ростом абсолютного в реальной онтологии не будет исчерпана заложенная в нём полнота. И даже в момент доминирования положительное начало укоренено в сущем, стяжённо содержит его в себе, 2)”рациональный”– отрицательное начало может нарушать и задерживать ход абсолютизации своим доминированием, что возможно только на основе отпадения этого начала от абсолютного, замыкания в собственной самости.

Следует заметить – и этим мы удовлетворим и точку зрения Трубецкого, – что первый тип доминирования (положительное гипостазирование) может быть свойственен и не религиозным (по их оценке в культуре) началам, а второй тип (отрицательное гипостазирование) – и началам внешне религиозным.

Наконец, в “Критике” Соловьев развивает идеи “становящегося абсолютного” (глава 44). Инаковость второго абсолютного и его потенциальность Соловьев начинает трактовать как становление абсолютного. Тогда первое абсолютное выступает идеальным пределом этого становления, а во втором абсолютном появляется начало чистого ничто – противоположного предела второго абсолютного. Пример второго абсолютного – сам человек, т.е. относительный субъект. Т.о. в концепции “становящегося абсолютного” Соловьев переходит на точку зрения относительного субъекта, хотя еще и рассматривая его как второе абсолютное, подсубъект абсолютного субъекта. Становящееся абсолютное – это душа мира, т.е. субъект, имеющий своим телом вселенную. Впервые свою собственную, хотя еще и идеально-потенциальную, действительность мировой субъект (душа мира) получает в человеке, в его разуме. Теперь формула “Я есмь”, формула сущего, применяется Соловьевым к человеку, т.е. относительному субъекту. Он сохраняет в себе структуру абсолютного, но теперь она инверсна к структуре абсолютного субъекта: идеей, т.е. материей, для относительного субъекта (человека) выступает идеальный предел первого абсолютного (сущего), и наоборот: сущее человека, его “Я есмь” укоренено в становящейся и двойственный природе второго абсолютного (Идее). Соловьев пишет: “... человек есть безусловно-сущий, самостоятельный субъект всех своих действий и состояний, в этом качестве (т.е. как сущий – В.М.) он одинаково есть субъект как своего божественного (нормального) состояния, когда он находится во всеединстве, так и своего внебожественного, ненормального состояния, когда он утверждается в себе исключительно...” (I, т.1, С.715). Сущее человека – источник его абсолютной свободы, в том числе свободы от самого абсолютного (от Бога, где Бог – это и есть первое абсолютное, но уже с точки зрения человека как относительного субъекта). В связи с этим возникают два порядка бытия: 1) порядок метафизический и логический, в нём prius (первое) – это Бог (вспомним здесь «постулат упорядочивающей условности»), 2) порядок генетический, в котором prius – то, что становится (Человек). “Что в одном порядке есть первое, то в другом становится последним, первое по существу, абсолютное, становится последним в процессе, во времени” (I, т.1, с.717). Генетический порядок предполагает метафизический порядок как уже пред-данный.

В 45 и 46-й главах Соловьев касается проблем теории познания и теософии. Сознание в философии всеединства не может быть замкнуто в себе, т.к. это привело бы к нарушению органического характера мирового целого. Сознание – это сознание-бытие; как одно из начал всеединства, сознание прорастает в бытие в своих корнях. Поэтому в познании мы не только внешне относимся к объекту, но и имеем в себе его сущее. Позднее эти идеи получили своё развитие в интуитивизме Лосского. Проблема сложности и возможных ошибок познания при этих условиях решается выделением в сознании уровней. Эта дифференциация ментальной среды сознания конечно же описывается Соловьевым по образцу ментальной диады сущего и бытия, в более рассчленённом виде предстающей как триада “сущее – идея – бытие”. Познавая объект, мы имеем его в вере, воображении и творчестве. Верой обеспечивается непосредственное сообщение с объектом как сущим, но за счет неопределённости в остальных определениях. В воображении дается идея объекта, априорная и бессознательная. Творчество – это уже собственно развёртывание процесса познания на основе взаимного согласования ощущений и идеи объекта. В творчестве взаимосвязь ощущений и идеи проявляется и выступает высшим принципом ментального синтеза, гносеологическим всеединством, совокупно предицирующим сущее объекта.

 

§ 2. “Чтения о Богочеловечестве” и “La Russie et l’Eglise universelle” (“Россия и вселенская церковь”)

“Дедукция” Троицы. Мистерия творения. Творческая эволюция. Человек как центр мира. Теофания. Богочеловечество. Падение человека и миссия Христа. Церковь, христианская политика и свободная теократия.

В этих работах 1881 и 1889 гг. более основательно исследуется Соловьевым проблематика мирового и общечеловеческого субъектов. Мы сжато даем сводку основных черт этих субъектных онтологий.

Всякая онтология, по Соловьеву, субъектна, осуществляется существами-сущими. Каждое такое существо, во-первых, едино, во-вторых, двойственно – как пара “сущее – бытие”, в третьих, тройственно – как сущее, его выражение вовне (действие) и возврат к себе. Есть два вида субъектов: относительные субъекты и субъект абсолютный (Бог). В относительных субъектах все три модуса бытия несовершенны: сущее не совпадает с бытием, действие гетерономно и нет полного совпадения действия с сущим-причиной. Только в абсолютном субъекте все три модуса бытия совершенны: в нём сущее совпадает с бытием, действие автономно (чистый акт) и вполне совпадает с сущим-причиной, выражаясь в наслаждении Бога самим собой. Три модуса Бога не могут быть его пространственными частями или этапами во времени, они трансрациональны, отличны от Бога и есть он сам. Это три существа (ипостаси) в одном: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух. Четвертая ипостась абсолютного субъекта – принцип относительного существа как становящегося абсолютного. Со стороны этого субъекта Бог предстает как идеальная потенция, предел тварного мира – София. Становящееся абсолютное в первую очередь выражено как мировой (космический) субъект – мировая душа. В своей усовершенности и по выходу за рамки только природного воплощения (в человеке) мировая душа становится существенно софийной. Становящееся абсолютное заключает в себе начало хаоса, не-сущее (mh on), которое содержится в самом абсолютном от века, но в подавленном состоянии. При творении Бог освобождает хаос и допускает его к бытию. Творению предшествует игра Божественной Премудрости, когда Бог вызывает к бытию все будущие формы в их первообразах и тем гарантирует победу над хаосом в конце времён (торжество Божественной силы). Хаос допускается к бытию ипостасью Бога-Отца, затем само творение выражает влияния ипостасей Бога-Сына (Божественного Логоса) и Духа. Первый акт творения – создание земли и неба. Земля – принцип вошедшего в бытие хаоса, небо – мир ноуменальных первообразов. Небо включает мир идей, порожденных действием Логоса, и мир чистых духов (ангелов), вызванных к бытию ипостасью Духа Святого. Действиями этих ипостасей окончательно определяется единство неба как светлого небесного существа, Софии, отделенной от мрака земной материи.

Дальнейшие акты творения выражаются в развёртывании творческой эволюции, пытающейся заполнить пропасть между землей и небом, возвысить первое до второго. Субъект эволюции, особенно природного её этапа, – мировая душа. Здесь она выступает как начало слепое и двойственное. Абсолютное (София) не дано как таковое природному миру, но преломляется в ненасытимой тяге к жизни всего существующего. Мировая душа начинает своё бытие лишь как несовершенное, но не злое существо. Дальнейшая эволюция сопровождается её грехопадением и умалением всеединства. Как результат, появляются пространство, время и механическая причинность. Тем не менее, мировая душа не лишает себя возможности быть восприемницей света, но лишь затрудняет творческую эволюцию. Природную эволюцию Соловьев описывает вполне в духе Шеллинга. Она завершается созданием Человека. Человек для Соловьева – это центр творческой эволюции, начало, в котором абсолютное впервые начинает непосредственно влиять на субъекта, хотя еще как только идея. Именно сознание человека есть данность абсолютного в идее. Задача человека – осуществить эту идею, приведя тварный мир во всеединство. Т.о. Человек для Соловьева – это принцип мирового субъекта, сознательно устраивающего тварное бытие по первообразу небесной Софии. Человек появляется в центре второго абсолютного и заполняет всю вторую половину творческой эволюции, вплоть до осуществления софийного бытия (рис. 23).

В плане своей центральной роли в тварном бытии Человек иногда трактуется Соловьевым вообще как принцип становящегося абсолютного.

Бог не может принудить творение к развитию, но постоянно побуждает к этому. В этой роли Бог в первую очередь выступает как Божественный Логос – принцип сообщения первого абсолютного со вторым. Воплощение Логоса в твари выражается в софийности её. Без свободной воли относительного субъекта Логос не может воплотиться. Т.о. творение есть теофания (Боговоплощение), и это есть обоюдный Бого-тварный процесс. При распространении принципа Человека до тварности вообще, теофания становится богочеловеческим процессом, процессом становления Богочеловечества. Но существенно богочеловеческие черты процесс развития приобретает конечно после появления первого человека (первого Адама).

Как и мировая душа, первый человек впадает в грех, отвергает свою миссию устроителя твари. Он пожелал властвовать над низшей природой от себя и тем самым подпал материи, стал одной из тварей, враждебных природе. Последствия человеческого грехопадения выразились в анархической множественности индивидов (умаление социального пространства), несовместимости поколений (умаление социального времени), смертности человека. И опять-таки, отвергнув свою миссию, человек лишь утяжелил пути богочеловеческой эволюции, но не уничтожил её (ведь гарантии были даны в игре Божественной Премудрости). Как цель Природы – Человек, так цель Человека – рождение Богочеловека. После грехопадения достижение этой цели осложнилось, оказалось погруженным в тесные рамки цивилизации и её формы (в частности, религии). Осуществление Богочеловечества после грехопадения требует уже помощи со стороны Божественного Логоса, центром теогонии становится воплощение его в человечестве в лице Христа. Христос – первый Богочеловек (второй Адам). Этапы теогонии: мессианское предварение Христа в естественном человечестве, явление Христа, возникновение Богочеловечества. Первый Богочеловек не может быть концом истории, считает Соловьев, конец истории человеческой – это одновременно окончание истории космической, возникновение Богочеловечества. Поэтому первый Богочеловек может явиться только в середине истории. Миссия Христа состоит в искуплении Человека, восстановлении его связи с Богом. До воплощения Христа его миссия подготавливается в мировых религиях и религиозном усовершении жизни естественного общества, всеединстве трёх ветвей общественной власти – священнической, царской и пророческой. Основное содержание всякой религии – смысл жизни, т.е. связь человеческого и Божественного. Т.о. истинная религия всегда богочеловечна. Богочеловечество – это всеединство Бога и Человека, истинный предмет всякой религии. Принцип Богочеловечества содержит в себе все религии как те или иные его стороны. Христианство – это просто наиболее полная религия, находящая высшее религиозное выражение идее Богочеловечества. Предел всеединства в одном человеке дан во Христе, выражение этой полноты всеединства – победа над смертью. Главное в христианстве, быть может, не столько учение Христа, сколько сам Христос как живое свидетельство реальности Богочеловека. Через Христа должно восстановиться всеединство человеческой природы, нарушенное грехопадением. В то же время в искуплении не должна быть нарушена свобода человека, искупление не может быть совершено помимо человеческой природы, в связи с чем Божественный логос должен воспринять на себя всю полноту личностного воплощения в человеке. Логос в Христе принимает на себя возможность принятия всей мучительности искушений человеческой природы. Искушения Христа – это искушение материей (чувством), гордостью (умом) и злом (властью = волей). Преодоление искусов этих основных начал творения даёт Христу власть над плотью (землёй), умом (царством идей) и духом (царством духа), т.е. над землей и небом. Миссия Христа продолжается в Церкви. Церковь – это софийно усовершенная часть человечества, и Церковь относится к Христу, как София к Логосу. Но Церковь историческая отклоняется от миссии Христа, происходит раскол христианства, обособление и борьба частей единого церковного организма. Для преодоления этих уклонений и расширения софийной общественности в человечестве требуется подчинение политики нравственности, воссоединение церквей (христианская политика). Россия должна сыграть здесь ведущую роль. Высшая форма общественного развития – свободная теократия, всеединство церкви, государства и земства, священничества, царства и пророчества.

§ 3. “Оправдание добра”

Критика практических начал на новом уровне. Переходный характер “Оправдания добра”, скрытая логика в нем. Топический характер первичных начал нравственности. Необходимость разведения теории всеединства и ее моделей, задача реконструкции логики всеединства в ее чистоте. “Оправдание добра” как модель субъектной онтологии. Три вида онтологий у Соловьева, подчеркивание им сплава внутреннего и внешнего в жизнедеятельности существа. Первичность бессознательного, ее данность в степенях себя существа. Живая деятельность. Расширение в идее субъектных онтологий у человека. Два условия совпадения деятельности с законом онтологии. Относительность свободы воли за исключением злой воли.

Отдельной книгой этот главный труд Соловьева по нравственной философии вышел в 1897 г. Замысел его возник у него в связи с переизданием “Критики отвлечённых начал”. Намереваясь отредактировать главы по нравственной философии, Соловьев значительно расширил их и наконец оформил в новое произведение.

Соловьев пишет: “Безнравственно по существу всякое практическое утверждение чего-нибудь вне его должной связи или отношения со всем”(I,т.1,С.407). Т.о. основа безнравственности – отрицательное гипостазирование практических начал. Отсюда ясно, что нравственность – это воплощение всеединства в практической сфере жизни, как на уровне отдельного человека, так и в разного рода общественных группах, вплоть до человечества в целом. Книга и строится по этому принципу: начав с индивидуальной нравственности, Соловьев позднее переходит к проблемам экономики, национальной политики, права и завершает свое исследование рассмотрением нравственной организации человечества в ее целом.

Многие логико-философские конструкции “Оправдания добра” – это конструкции из “Критики отвлечённых начал”. Более глубоко и детально разработана в “Оправдании добра” наконец проблематика экстенсионального измерения общечеловеческого субъекта: семья, род, нация, государство рассмотрены как малые всеединства в составе всеединой организации человечества.

Можно найти множество интереснейших и глубоких идей в “Оправдании добра”, в целом это произведение производит большое впечатление, но в плане логико-философском следует согласиться с Трубецким, что это произведение недостаточно последовательное с точки зрения логики всеединства (см. II, т.2, С. 40-45). Яркий пример – попытка Соловьева утвердить стыд, жалость и благочестие как безусловные начала нравственности (II,т.2, С.93-95). Лишь “зерцалом в гадании” в “Оправдании добра” угадывается методология и логика всеединства. Вернее, она везде постоянно предположена, но явно проговаривать её в тех формульных выражениях, которые были у него ранее, Соловьев словно не решается и стыдится. Соловьев в это время уже начинает испытывать неудовлетворение слишком прямолинейным выражением идей всеединства в эмпирической действительности. В нём нарастает дихотомия двух всеединств – идеального и реального, всё более второе из них видится ему не просто умалением первого, но и его существенным искажением. Окончательное выражение это ощущение найдёт в “Трёх разговорах”.

И тем не менее, как и во всех своих произведениях, Соловьев поразительно логичен и в “Оправдании добра”. Конечно, эта логика маскируется, но она легко угадывается человеком, представляющим себе систему всеединства. Надо сказать, что Соловьев необыкновенно чувствовал законосообразный фон всякой субъектной жизни, он ощущал здесь законы такие же строгие и непреложные, как и в математике. Он писал о нравственной философии: “Её задача по своей ясности и независимости от каких-нибудь внешних обстоятельств равна задачам чистой математики. При каких условиях отрезок трехугольной призмы равен трём пирамидам? При каких условиях общественные отношения в данной сфере соответствуют требованиям нравственного начала и обеспечивают данному обществу прочное существование и постоянное совершенствование?” (I, т.1, С.425-426). Соловьев ясно различает данное и должное, данность может быть какой-угодно, мир должного этим не поколеблется, в нём предзаданы вечные условия как истинности, так и нравственности. В этом плане изучение обоих должных совершенно аналогично, опирается на равную прочность и непреложность единого мира идей. Это нужно постоянно помнить как вообще при чтении Соловьева, так и при чтении “Оправдания добра”. Он не столько исследует, каковы реальные практические отношения, сколько рассматривает те вечные константы нравственности, выдерживанием которых практическая нравственность усовершится с необходимостью. Соловьев глубоко проникал в мир ноуменов субъектных онтологий, ему очень свойственна энергия теоретизации трудно уловимого мира существ.

Та же идея первичных начал нравственности двойственна. В ней есть произвол, верно отмечаемый Трубецким по отношению к началам стыда, жалости и благочестия. Но где-то, за поверхностью её, чувствуется нечто более основательное, заставляющее все же принять эту концепцию. Здесь есть логико-философская нагрузка, которой снабжает Соловьев начала стыда, жалости и благочестия: стыд – основа отношений человека к низшему, не дающая ему пасть; жалость – выражение принципа отношения к равному человеку; благочестие – отношения к высшему. Т.о. это начала-силы, позволяющие человеку удерживаться в рамках своего медиального топоса в иерархии мирового всеединства. Возможно, эти силы находят не совсем ту интерпретацию, которую указывает Соловьев, но то, что такие начала есть, что они с неизбежностью вытекают из нравственной организации человека – это чувствуется с необходимостью в рамках логики всеединства.

Нужно четко различать два уровня в философии Соловьева – уровень логики всеединства и уровень её моделей, интерпретаций. В логике Соловьев безупречен, и только в предлагаемых им модельных представлениях идей логики всеединства могут чувствоваться натяжки и несоответствия. Например, частный вид всеединства в области культуры – конструкция необходимая, а вот её интерпретация религией, или даже одной ветвью этой религии может вызывать сомнения. Аналогично, Богочеловечество как логическая конструкция интерпретируется на земном человечестве, теократия – на материале истории (см. II, т.1, с.327-337). Неверные моделирования логики всеединства ещё не говорят против самой этой логики, модели могут быть изменены и приведены в большее соответствие с теорией. То же следует сказать и относительно используемой Соловьевым терминологии, которая часто не совпадает со своим общепринятым употреблением, но играет вполне конкретную интерпретационную роль в системе логики вссединства (см. о понятиях “церковь”, “мистицизм” в (15, С.114-118)). Поэтому-то важна не только хорошая интерпретация, но и предварительное определение логики всеединства во всей чистоте её теоретических положений.

С этой точки зрения “Оправдание добра” – также некоторого рода модель определённого фрагмента логики всеединства, имеющего отношение к жизнедеятельности всех подсубъектов общечеловеческого субъекта в нравственно-практической сфере. Она требует своей расшифровки, необходимо увидеть её именно как модель этого фрагмента и затем реконструировать его в своей чистоте. После этого станет ясно, что именно хотел сказать Соловьев, что ему удалось выразить, что нет, и как нужно улучшить это выражение. Этот метод мы постоянно применяли ранее, будем его применять и дальше. ”Оправдание добра” лежит просто несколько в стороне от главного направления нашего исследования, касаясь проблем частной субъектной онтологии.

Отметим здесь только рассуждения Соловьева о трёх главных видах онтологий – неорганической, органической (мир растений и животных) и человеческой. В первой царствует механическая необходимость, во второй к ней присоединяется необходимость психологическая, наконец в мире человека к этим двум добавляется ещё необходимость идейно-разумная, или нравственная. Неорганическая онтология – крайнее умаление субъектной онтологии, “ибо чистого механизма, или абсолютной бездушности, в природе не существует” (I, т.1, С.112 – примечание). Вспомним, что для Соловьева пространство, время и механическая причинность – результат умаления ктойного всеединства.

Соловьев не согласен с отождествлением Кантом психической необходимости с механической, он пишет о психической жизни животного мира: “существенная особенность, не позволяющая свести эту жизнь к одному только механизму, состоит в том, что для нормального взаимодействия животной организации с внешнею средой эта последняя должна быть представлена в самом животном в виде мотивов, определяющих его движения по собственному чувству приятного и неприятного; присутствие или отсутствие этой способности чувствований, неразрывно связанной с двумя другими способностями – хотения и представления, т.е. присутствие или отсутствие собственной внутренней жизни, есть различие самое существенное, какое только можно мыслить, и если мы за животным признаём эту одушевлённость, а у механического автомата её отрицаем, то мы уже не имеем права отождествлять их...” (I, т.1, С.113). Соловьев считает, что можно, “конечно, сказать то же в известном смысле и о растениях” (I, т.1, С.112 – примечание), и вообще о субъектной жизни. Но описываемая здесь сторона составляет только бессознательную часть жизни всякого существа, она не обладает свободой сознательной деятельности. Интерес к “бессознательному” был проявлен Соловьевым ещё в “Кризисе западной философии”, в связи с философией Гартмана (см. I, т.2, С.70-74), близость к которой Соловьев неоднократно подчёркивал. Здесь мы видим более глубокую подоплёку упомянутых в “Оправдании добра” концепций причинности. Механическая причинность во многом несамостоятельна и есть лишь умаление субъектной необходимости. Последняя складывается из бессознательной (“психической”) и сознательной (“идейно-разумной”). Бессознательная необходимость первична во всяком существе, составляет основу его жизнедеятельности. Она не только не мешает разумной необходимости, но: “4. “Бессознательное” часто управляет человеческими действиями посредством чувств и предчувствий там, где им не могло бы помочь сознательное мышление. 5.”Бессознательное” своими внушениями в малом, как и в великом, споспешествует сознательному процессу мышления и ведёт человека в мистике к предощущению высших, сверхчувствительных единств. 6. Оно же, наконец, одаряет людей чувством красоты и художественным творчеством” (I, т.2, С.71).

Таким образом, бессознательная необходимость присутствует как первичное начало и в жизни животных (подсознательное), и в жизни человека (надсознательное). Структура её, тем не менее, везде одинакова – в бессознательном среда деятельности существа (это может быть и внешняя среда обитания животного, и мир идей для человека) представляется в существе в виде мотивов, определяющих действия существа “по собственному чувству приятного и неприятного”, причем, вся эта система “чувствований, хотения и представления” тесно связывает одно с другим в единое целое.

Итак, предметность (начало представления) преобразуется существом в “собственное чувство” приятного – неприятного, т.е. в некоторую пропорцию соотношения этих пределов всякого чувствования (начало чувства), и это последнее в свою очередь определяет мотивы действий существа (начало воли). Понять это можно на любом примере инстинктивной субъектной деятельности. Например, как птица ориентируется в пространстве во время длительных перелётов? У неё нет компаса, она не делает расчетов, она просто чувствует, что вот это направление плохое (“неприятное”), а это – хорошее (“приятное”). По всем возможным направлениям птица определена степенями приятного – неприятного, как бы степенями себя: приятно потому, что это моё в ином, неприятно, т.к. нет моего в этом. Именно такое распределение степенями себя по онтологии позволяет существу верно действовать в ней, не зная законов этой онтологии. Бессознательная (“психическая”) необходимость выражается в про-чувствовании субъектом онтологии степенями себя. На этой основе рождается побуждение к действию у субъекта: действовать так, чтобы сохранить или повысить приятное, степени себя. Здесь мы имеем дело с фундаментальными законами живой деятельности во всяком воплощённом в онтологию существе (см. ниже). Соловьев подчеркивает принципиальность этой конструкции именно для существа, ктойности, отличающей его от чтойных начал, хотя и в последних может быть обнаружен своего рода вырожденный случай психической необходимости.

У человека возникают два коренных прибавления, сравнительно с животным миром: 1)он ограничивает бессознательную необходимость сознательной волей, 2)область его воплощения бесконечно расширяется на нравственное начало, в конечном итоге – в сферу всеединства, данного человеку в идее. Человек может чувствовать степени себя в идеальном всеединстве, т.е. в конечном счёте – во всём бесконечном бытии, и только его тело по-прежнему привязывает его к земному. Богочеловек должен будет преодолеть и это препятствие, сделав всеединство не только своей идеей, но и своим телом (отсюда симпатии Соловьева к замыслу фёдоровского “Общего дела” – см. II, т.1, С.85-92).

В сознательной воле человек может прерывать развёртывание бессознательных деятельностей и представлять их. Это значит, что человек начинает искать обоснование этой деятельности за её пределами, только её собственных оснований ему уже не достаточно. Он восходит к логосу деятельности, который открылся ему в идее. Т.о. первая особенность человека вытекает из второй – у человека появляются абсолютные основания его жизнедеятельности, которые и позволяют воспринять неполными все иные основания, прервать их и выйти за их рамки, в абсолютное.

Соловьев отмечает относительность понятия субъектной онтологии. Необходимость деятельности существа складывается из двух факторов: 1)ясного представления структуры онтологии, и 2)волевой восприимчивости к ней. Субъект может ясно представлять себе, например, условия чужой жизни, но не чувствовать её как степени себя и не содержать в себе необходимость её мотивов. Наоборот, можно быть очень восприимчивым, только ощущать онтологию, но смутно представлять её себе. В этих случаях действие субъекта не будет выражать закон, необходимость онтологии, разве только случайно. Если оба условия воплощения соблюдены, деятельность совпадает с необходимостью, законом онтологии. Свобода воли – это свобода от необходимости одной онтологии с включением в необходимость другой. Есть, правда, одно исключение – ясный и вполне восприимчивый выбор зла волей. У зла нет метафизического основания, вернее, оно дано в той мере бытия, которая требуется только для бытия небытия. В этом случае переход воли в онтологию чистого зла не может быть необходимостью, это единственный случай свободы чистой воли. Бог обеспечил бытие и этой возможности, но принципиально иначе, чем бытие положительных оснований: как ущербное, не способное быть доведённым до конца основание, хотя, приняв его, всегда можно пытаться сделать ещё один шаг в его направлении.

 

§4. ”Теоретическая философия”

Чистое сознание как минимум ментальной определенности. Его данность в форме экранов сознания. Способность к тотализации как специфика ментального. Системы экранов сознания как экраны сознания. Ошибка Декарта. Чистое сознание как сознание-бытие, единство ментального и онтологического. Этапы ментального всеединства: память, слово, замысел, сущее-Истина. Единство абсолютного и относительного субъектов в ментальном всеединстве.

“Оправдание добра” – это расширенный раздел нравственной философии из “Критики отвлечённых начал”. Вторым таким разделом должно было стать произведение по теоретической философии. “Критика” в этом случае воспроизвела бы себя на новом уровне. Но начатый труд по теоретической философии остался незавершённым, первые три статьи из него были впервые напечатаны в 1897-99 гг. и озаглавлены издателем как “Теоретическая философия”.

Как и в “Критике”, Соловьев строит теоретическую философию в виде постепенного восполнения всеединства, но теперь оно берется не столько в формах философских систем, сколько как элементы и части ментального всеединства сознания-бытия.

Наименьший плерон ментального всеединства – чистое сознание. Это простейшие образования ментальной среды сознания, некоторые простые данности каких-то кусков определённости, вне всякой их связи с объективностью или субъективностью. Они даны как области сознания, способные занимать собою всё наше внимание, погружать нас в свою ментальную тотальность, и затем вытесняться другими такими же образованиями. Это определённости вместе со своим фоном, ментальные пространства, своего рода экраны сознания. Мы не можем быть вообще вне этих экранов, мы всегда совпадаем с границами какого-то из таких экранов (ср. с аксиомой неэлиминируемости в “Критике отвлеченных начал”). Деятельность субъекта развёртывается как постоянная смена таких экранов сознания. “Во всех этих случаях имеется на лицо одинаково достоверный факт: данное сознание непосредственно занято известным, определённым представлением” (I, т.1, С.773). Это чистое сознание: со-знание, т.е. то, что вместе с знанием, то, что всегда сопровождает группу определённостей. Здесь заложена основа ментальности: способность этой группы определённостей занимать внимание, становиться тотальностью, экраном сознания. Это одно из характернейших свойств ментальной среды: её части пульсируют, и каждая из них может распухнуть на все целое, заслонить собою весь ментальный фон. В такой обнажённой первичности нейтральных “комплексов ощущений” встречает нас ментальная среда сознания.

Вскоре в ней, тем не менее, обнаруживается некоторая гетерогенность. Мы замечаем, что есть чувственные ментальности и формально-общие, причём, и те и другие даны непосредственно. Возникают иерархии экранов сознания, которые сами являются экранами сознания. Феноменология сознания постепенно разворачивается и дифференцируется внутри себя, но в целом по-прежнему остаётся феноменологией. То, что выступает ноуменом по отношению к предшествующему уровню состояний сознания, является феноменом на своем собственном уровне – так в идее своего рода уровневой феноменологии преодолевается Соловьевым кантовско-декартовская дихотомия феномена-ноумена. Только так можно выходить к идее реальности – изнутри самой феноменологии сознания, непрерывно следуя порядку её иерархии. Ошибка Декарта состоит в том, что он сделал переход от чистого сознания к бытию слишком грубо, перескачив сразу огромное количество промежуточных этапов. Зачем? Структура сознания такова, что она сама, изнутри себя, выводит к бытию и субъектам как собственным, достаточно сложным, но всё тем же экранам сознания. Весь ход рассуждений Соловьева именно на этом и построен: он внутри самого чистого сознания находит всё новые членения, сохраняя природу его непосредственности. Но тогда и чистое сознание – не совсем сознание, это общая нейтральная форма бытия, лежащая по ту сторону субъекта и объекта. Чистое сознание постепенно переходит в сознание-бытие. Конструкции ментальной среды оказываются чертами субъект-объектного всеединства, cognition is being, ментальное совпадает с онтологическим. Если бы такого перехода не было, то познание и бытие оказались бы совершенно изолированными друг от друга сущностями (и совершенно самодостаточными в себе). В то же время понятия “познания” и “бытия” обозначают нечто соотнесенное друг с другом. Понятие “гносеология” – это понятие относительное, т.е. предполагающее одновременно понятие “онтология”, поскольку познание есть по определению отношение субъекта к объекту, сознания – к чему-то вне него. Если элиминируется понятие “объект” (“онтология”), то теряет смысл и понятие “субъект” (“гносеология”). Путь европейского субъективизма непоследователен: изгоняя понятие “объекта”, оставляют понятие “субъекта”, в то время как оба этих понятия нуждаются друг в друге. Реально это приводит к сужению сферы бытия только границами гносеологии. Если последовательно пойти по предложенному пути “элиминации объекта”, то мы должны, изгоняя “объект”, одновременно изгонять и “субъекта”, переходя к “сущему” Соловьева, для которого и “субъект” и “объект” – одинаково предикаты “сущего-всеединого”.

Следовательно, понятия “познание” и “бытие” не имеют никакого отношения к совершенно самодостаточным сущностям. Если обозначить совершенно самодостаточную сущность через “сущее”, то, утверждая, что “познание совершенно самодостаточно (совершенно изолированно от бытия)”, мы либо 1)должны вместо понятия “познания” употреблять понятие “сущее” (и тогда внутри “сущего” вновь возникнет соотнесенное разделение на “познание” и “бытие”), 2)либо должны понимать под “совершенной самодостаточностью” познания нечто на самом деле не совершенное, но лишь относительное, вновь предполагая с более глубокой точки зрения отнесение познания и бытия. В любом случае между познанием и бытием есть переход, есть отношение. Можно сказать еще и так, что, если мы вырезаем из всеединства какой-либо элемент, то либо мы делаем это на самом деле, но тогда, полностью выделяя этот элемент из себя, всеединство возникает как такое новое всеединство, в котором вновь все (т.к. здесь новые “все”) элементы связаны со всеми (допущение же полной изоляции Х и У равносильно исчезновению одного из них, так как “бытие двух” – это уже результат отношения, отсутствия изоляции. Поэтому, полностью изолируя элемент из всеединства и продолжая принадлежать точке зрения оставшегося всеединства, мы получим исчезновение “вырезанного” из всеединства элемента и вновь заполнение тотальности только всеединством). Либо мы только ослабляем связи элемента с другими элементами, сохраняя с более глубокой точки зрения все эти связи. В обоих случаях во всеединстве любой элемент всегда оказывается связанным с любым другим элементом – это одно из наиболее фундаментальных утверждений философии всеединства (эта же идея отмечается для философии всеединства и Ю.И.Левиным – как утверждение наличия “органической связи” между любыми двумя элементами всеединства, см. Приложение 13).

Структура знания предстаёт как ментальная иерархия (всеединство) элементов, каждый из которых может заполнить собой внимание. Постепенно из материала чистого сознания лепится Соловьевым ментальное всеединство. Первичные феномены сознания рядополагаются в экране сознания памяти – возникает новый плерон сознания, в котором преодолевается время. На основе рядов памяти образуются феномены-понятия (смыслы), образующие основу слова (победа над пространственной разделённостью в обобщении). Ментальное всеединство поднимается над временем и пространством, закладываются основы языка и разума.

Новый плерон в феноменологии сознания-бытия – замысел: субъект ментального всеединства, выражающий себя речью, системой слов. Замыслы как мысли возникают вначале трансфлексивно, выражая в себе иное самим себе. Затем рождается рефлексия, обращение мышления на себя. Далее ментальное многообразие продолжает наращиваться в виде замыслов всё более высоких порядков. Замысел – “то творческое да будет, которое из хаоса фактических состояний сознания создаёт умственные мирки и миры” (цит. по II, т.2, С.220). Т.о. замысел – это общее название для всех сущих ментального всеединства, начиная с уровня отдельной мысли. Наиболее крупные замыслы – замыслы житейского, научного опыта. Венчает всю эту иерархию замысел философский – сущее как Истина (теоретическое абсолютное). Ментальное всеединство никогда не дано во всей своей ясности и полноте, но всегда в той или иной степени “рассеяния и безразличия”, оно всегда становится и никогда не завершено. Здесь мы видим применение логики всеединства к сфере сознания. Субъект философии (теоретической деятельности) двойственен – это и субъект абсолютный (как Истина) и субъект относительный, становящийся, способный заблуждаться. В то же время второй может приобщаться к первому, и тогда осуществляется процесс истинного познания. Основа всех ошибок познания – отпадение относительного субъекта от абсолютного, что выражается в отождествлении теоретического субъекта с его предикатами (гипостазирование предикатов).

§ 5. “Три разговора”, проблема теодицеи и отношение

Поделиться:





Читайте также:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...