Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Дональд пендлитон. Служба атташе. 3 глава




Вероника позвала его.

Он оперся на край кровати, склонился над ней и поцеловал. Она обняла его и притянула к себе.

А за окном жил своей жизнью мир, созданный Артуром Ноулендом, и все в нем было, как положено.

 

Пер. с англ. Р. Галимова

 

 

ОБНАЖЕННАЯ

 

Половая свобода была преступлением, наказанием – Позор. И вот средь бела дня нагая женщина шла в суд, где должны рассмотреть ее апелляцию.

Улицы большого города были полны людей. Мадам Л. шла спокойным шагом – если она придет раньше времени, ее все равно не впустят, она точно знала расстояние, которое ей надо было пройти, поэтому ждать придется не более пяти минут, если, конечно, все обойдется. Еще она знала: бежать, чтобы поскорее покончить с унижением, нельзя – только привлечешь к себе внимание. Ею и без того уже заинтересовалась кучка зевак.

Если бы произошло самое худшее – а это было более, чем вероятно – никто бы не пришел на помощь, хотя ее брат со своим другом шли следом.

Тому, кто изнасилует нагую женщину, ничего не будет, но любого, кто попытается защитить такую, ждет суровое наказание, осужденная оставлена на произвол судьбы.

Шесть месяцев кряду она носила это клеймо и выжила не столько благодаря удаче, сколько заботами друзей. Незавидна была участь тех женщин, которым пришлось отбывать срок Позора в больших городах.

В этом ей повезло, хотя помогли ей те самые друзья, что невольно подтолкнули ее к преступлению.

Жалость к себе давно ушла, осталось только желание вернуться к нормальной жизни.

В этот день ненадолго проснулся стыд, но она, в общем-то, привыкла переносить его. Не отступал только страх, ужас перед физическим насилием.

Она выросла в обществе, где нравственность была освящена законом, – по крайней мере, для женщин – и вполне принимала эти правила, но к ежедневному страху перед изнасилованием невозможно было привыкнуть, он не отпускал ее в течение всего срока Позора.

Закон защищал женщин целомудренных, единобрачных, верных своим мужьям, тех же, кто сбивался с пути истинного, он жестоко карал.

Во время Позора она часто размышляла о своем преступлении.

Только трое… но это не имело значения. От этого ее вина не становилась меньше, но у нее и вправду было только трое мужчин, двое, если не считать мужа. Первым ее преступлением стало короткое, случайное знакомство, завязавшееся и завершившееся в течение одной ночи. Испугалась она потом, когда вспомнила, какое наказание следует за прелюбодеяние, но со временем постаралась все забыть и не придавать этому особого значения. Когда же это было?.. То ли четыре, то ли пять лет назад…

Она прошла уже половину пути.

Закон гласил, что в день подачи апелляции женщина должна пройти обнаженной от комендатуры полиции нравов до здания суда в одиночку и пешком. Избежать этого было невозможно: телекамеры следили за ней от начала до конца пути. Если она отклонялась от назначенного маршрута хоть в какой-то мелочи, то ее дело не принимали к рассмотрению, и Позор продлялся на неопределенный срок.

Позади все так же молчаливо шла кучка зевак.

Года два назад они с мужем познакомились с новыми друзьями. Муж имел кое-какие способности к живописи и надеялся, что общение с богемой поможет ему завоевать признание. В обществе, где господствовал конформизм, эти новые знакомые старались выглядеть вольнодумцами и радикалами. Они высмеивали законы морали, провозглашали преимущества гуманизма и свободного самовыражения…

В этой компании они с мужем позволили себе увериться, что на законы и вправду не стоит обращать внимания. В таком-то настроении она и встретила того, третьего. Однажды вечером, когда все остальные обсуждали какой-то незначительный политический вопрос, он увел ее в другую комнату, напоил каким-то самодельным ликером и соблазнил. Впоследствии она объясняла себе свой поступок как мелкий вызов жестоким законам.

А через несколько дней ее арестовали.

У перекрестка ей пришлось подождать. Сбоку торчала стойка одной из контрольных телекамер. Зеваки ждали поодаль – хоть за это она была им благодарна – но, может быть, они лишь выжидали подходящего момента, чтобы наброситься на нее.

На другой стороне улицы стояло несколько женщин. Взглянув на нее, они отвернулись. Ни сочувствия, ни искры понимания! Она хотела было попросить проводить ее, но удержалась: никто и никогда не помогал обнаженным.

Еще до суда ей стало ясно, что кто-то из ее друзей-радикалов оказался доносчиком. Это ужаснуло ее даже больше, чем уход мужа – тогда она просто почувствовала себя свободной. Не имея понятия о том, кто же все-таки предатель, она не смела просить помощи у друзей. Во время суда ни один из них не выступил в ее защиту, а свидетели обвинения давали показания анонимно.

После оглашения ей дали временное имя – «Мадам Л.». Она вернулась домой и с неделю пыталась вести обычную жизнь. Заказывала продукты по телефону, не выходя из квартиры. Без мужа и его вещей в доме было пусто, одиноко, просто невыносимо. Она не имела права выходить из дома, не раздевшись донага, если бы она попалась на улице одетой, наказание стало бы пожизненным. Каждый шорох в коридоре казался ей шагами насильника, каждый мужчина, который останавливался под ее окном, казался потенциальным маньяком, улицы города представлялись лабиринтом темных аллей с крадущимися тенями.

В конце концов, не зная, куда деваться, она сняла свои одежды и поехала на машине к самому близкому другу, надеясь, что доносчик – не он. Боясь еще одного предательства, она все же попросила его о помощи… и, к ее удивлению, он захотел и смог ее выручить.

У него был большой дом милях в пятидесяти от города, и она провела там весь свой срок Позора.

Здесь она сразу почувствовала себя в безопасности. Она по-прежнему не имела права показываться на людях одетой, и первые несколько недель соседи относились к ней враждебно. Но она чувствовала – и правильно, как оказалось, что в сельской местности меньше шансов подвергнуться нападению.

О ее беде узнал брат, он приезжал несколько раз. Он не мог защитить ее, но, по крайней мере, был рядом.

Когда срок подходил к концу, пришло время новых мук: ее, горожанку, манила красота пейзажа, но она, как Тантал, не могла наслаждаться этой красотой в полной мере, потому что боялась выйти из дома. Только однажды они вместе с братом прогулялись по окрестностям, но… нагая женщина нигде не может укрыться от взоров.

Итак, срок Позора окончился. Никто так и не напал на нее, тело ее осталось нетронутым.

В последний вечер она вернулась в свою городскую квартиру вместе с братом и его другом, а утром явилась в спецкомендатуру.

Отсюда надо было пройти три мили к зданию суда.

Она услышала, что мужчины, идущие позади, разговаривают. Это был хороший признак. Брат сказал, что они с другом будут делать все возможное, чтобы не дать неизбежной кучке зевак превратиться в неуправляемую толпу насильников. «Молчание, говорил он, – опасно». Если кто-нибудь набросится на нее, мало кто останется в стороне, большинство потеряет рассудок, и молчание будет знаком одобрения насилия.

Раздалось несколько замечаний о ее фигуре, но они были, в общем-то, добродушными. Она знала, что брат сам собирался затеять разговор о ее внешности.

Один мужчина обогнал остальных и несколько шагов шел рядом. Он смотрел, оценивая, ее тело, но она пристально взглянула ему в глаза. Он тут же отвернулся и свернул в какой-то магазин.

Всю свою жизнь она осознавала уязвимость своего пола. Ребенком ее учили быть скромной и сдержанной, уважать отца и брата, остерегаться незнакомых мужчин. Позднее она, следуя совету матери, никогда ни с кем не уединялась. В этом не было ничего необычного: от подруг она узнала, что их воспитывали точно так же. Только став взрослой и самостоятельной, она поняла, что было тому причиной. Мужчин было в несколько раз больше, чем женщин. И хотя общество окружало ее особой заботой, соответствующей ее полу, она знала, что это будет лишь до тех пор, пока она будет следовать правилам игры.

Нет ничего милее невинной женщины, и нет никого виноватей, чем та, которая оступилась.

Наконец показалось здание суда, а кучка зевак была все такой же небольшой. «Интересно, – подумала она, – это одни и те же мужчины шли за мной всю дорогу, или по пути кто-то отставал, кто-то присоединялся?» А еще она возблагодарила судьбу, что разбирательство было назначено на дневное время. В газетах, которые особо не сокрушались об участи обнаженных, часто встречались сообщения о том, как их насиловали и убивали по дороге на вечерние заседания суда.

До ареста это ее не заботило, она думала, что это не коснется ее никогда, но, испытав на себе все стадии наказания, она поняла, что на самом деле она прекрасно знала, как все происходит. И еще она знала, что представляет собой суд.

Женщина еще раз оглянулась. Толпа, в основном, рассеялась, наверное, они поняли, куда она идет. Осталось человек десять, среди них был брат со своим другом. Худшее было позади. Осталось пройти несколько сотен шагов, и она успокоилась и словно привыкла к прогулкам по городу в таком виде.

«А как же другие женщины, тоже привыкают? Или просто сидят взаперти?»

Здание суда стояло на небольшой площади, густо обсаженной деревьями. Она прошла через живую ограду, шум улицы остался позади. Оглянулась. Кроме брата и его друга осталось всего пять человек.

Вход был с другой стороны здания, и она свернула за угол. У крыльца роилось около сорока мужчин.

Брат быстро нагнал ее и пошел рядом. Пока они пробирались к двери через толпу, он не отставал, хотя и не показывал, что знаком с ней. Закон гласил, что обнаженные должны являться в суд в одиночку, хотя она подозревала, что мало кто из них отказывался, если находился мужчина, готовый тайно поддержать несчастную.

У двери стояла еще одна женщина, вернее, девушка, молодая, не старше двадцати лет. Она отвернулась к стене, съежилась, пытаясь спрятаться от рук, что тянулись к ее нагому телу.

Девушка увидела, как подходит Мадам Л. и вздохнула с облегчением… тут дверь распахнулась, и вышел человек в форме.

– Твоя очередь – сказал он девушке.

Он повел ее через дверь, и Мадам Л. подалась вперед.

– А я?

– После нее. Ты пришла слишком рано.

Дверь захлопнулась, и Мадам Л. обернулась к толпе.

Она поняла, что если смотреть прямо в глаза мужчин, то это не даст им возбудиться. Напротив стоял брат, он старался не выделяться из толпы, но в то же время прикрывал ее.

Казалось, мужчины не слишком интересовались ею. Возможно, она была старше, чем им хотелось бы, а может, они боялись последствий, если сделают это прямо здесь, на ступеньках суда? Или это обыкновенный вуайеризм? Мужчины стояли поодаль, разговаривали, разбившись на кучки. Она ненавидела их всех, зная, что они собой представляют: неудачники, которые хотят воспользоваться слабостью тех, кого низвергло общество, еще раз унизить их. Если они набросятся на нее – она погибла. Их было слишком много, и в этой толпе не было ни малейшего порядка: они, будут безжалостно сражаться за ее тело и растопчут ее в этой свалке.

Но минуты текли, ничего не происходило, будто им не было до нее дела.

Опять открылась дверь, и пристав спросил:

– Имя?

– Я известна как Мадам Л.

– Хорошо. Ты следующая. Жди.

Дверь снова закрылась, и все стали с нетерпением ждать, когда она откроется.

Через минуту вышла девушка. На ней по-прежнему ничего не было.

Пристав грубо столкнул ее с крыльца, она упала.

– Теперь заходи ты, – велел он Мадам Л.

Она смотрела на распростертое тело девушки, на мужчин, надвигавшихся на несчастную.

– Заходи!

Он схватил ее за руки и втащил внутрь. Из-за двери донеслись крики мужчин и вопли девушки.

– Что с ней?

– Ее апелляцию отклонили.

Ее провели через короткий коридор к лестнице, около которой была небольшая комната. Пристав завел ее в эту комнату и сказал:

– Если тебя помилуют, оденешься здесь.

Здесь было несколько вешалок с одеждой. Это были грубые серые комбинезоны, такие обычно надевают для какой-нибудь грязной работы.

– Наверх. – Пристав кивнул на лестницу.

Она медленно поднялась и очутилась на узкой площадке, которая, как оказалось, выходила в зал заседаний. Было высоко, и она безотчетно ухватилась за перила.

Внизу заседал апелляционный суд. Зал напоминал веер, перья которого расходились от площадки, на которой она стояла.

Вопреки ее ожиданиям в зале не чувствовался дух формализма: люди садились, вставали, пересаживались из кресла в кресло. Ряды были обращены к ней, как в лекционном зале. На задних рядах спокойно разговаривали. Первые несколько рядов были забиты публикой, дальше был огороженный сектор для судей и сановников, за ними было еще несколько рядов, но многие места пустовали. В зале были только мужчины.

Вспыхнули прожектора, их лучи сошлись на площадке. От неожиданности она зажмурилась. Один из судейских встал и совсем тихо сказал:

– Заседание начинается.

Постепенно шум умолк.

– Рассматривается заявление женщины, носящей в настоящее время имя «Мадам Л.». Вы удостоверяете свою личность?

– Да, я Мадам Л, – сказала она и увидела, что заработали магнитофоны, установленные у стены.

– Прекрасно. Я – ваш защитник. Для того, чтобы обосновать вашу апелляцию, мне необходимо услышать ваше заявление. Вы должны помнить, что клятва, данная вами на предыдущем процессе, остается в силе. Это вам понятно?

– Да, сэр.

– Сущность вашей апелляции состоит в том, что вы исповедуетесь под присягой. Вы должны рассказать суду обо всех деталях вашего преступления. Ваш рассказ суд сравнит с показаниями, данными под присягой свидетелями обвинения, и если они в чем-то не совпадут, вам будет устроен перекрестный допрос. Если суд не будет удовлетворен аутентичностью исповеди, ваша апелляция будет отклонена. Вопросы есть?

– Сэр… как подробно следует рассказывать?

– Ваш рассказ должен быть полным, вплоть до самой последней мелочи. Каждая ваша мысль, каждое движение и желание ценны для исповеди. Вы должны описать поминутно все пережитые вами ощущения, и как вы на них реагировали. Не опускайте ничего, каким бы незначительным это ни казалось. Начинайте.

Защитник сел в свое кресло.

Все с нетерпением приготовились слушать. Мадам Л. вздохнула и начала перечислять свои преступления.

Вот когда началось насилие.

 

Пер. с англ. Р. Галимова

 

 

 

Роджер Желязны

ДЕВА И ЧУДОВИЩЕ

 

 

Время было тревожное, ибо снова пришла пора выбора. Старейшины сказали свое слово, и жертва была избрана, несмотря на возражения самого старшего из них, Руиллика.

– Недостойно раз за разом склонять свои головы, – протестовал он.

Ему даже не ответили. Юную девственницу отвели в темную пещеру и накормили сонными листьями.

Руиллик был недоволен.

– Это неправильно, – твердил он. – И несправедливо.

– Так делали всегда, – ответили ему, – каждой весной и каждой осенью.

Все тревожно поглядывали на небо, которое уже начало светлеть – близилось утро.

И Бог уже слышался в лесу.

– Пора уходить, – сказали старейшины.

– А вам никогда не приходило в голову остаться и посмотреть, что делает Бог-Чудовище? – с горечью в голосе спросил Руиллик.

– Не кощунствуй! Пошли отсюда.

Руиллик поплелся следом за прочими.

– Нас все меньше с каждым годом, – бурчал он. – Придет день, когда нам некого будет принести в жертву.

– В тот день все мы погибнем, – ответили ему.

– Так зачем же тянуть? – спросил он. – Не лучше ли сразиться сейчас, чем ждать, когда мы перемрем?

Старейшины только покачали головами – как всегда, век за веком. Они почитали возраст Руиллика, но мнения его не разделяли. Один раз они оглянулись и увидели озаренного солнечными лучами Бога с копьем наперевес, на белоснежном скакуне. В сырой туманной пещере девственница в ужасе забила хвостом, глаза ее едва не вылезли из-под чешуйчатых век. Она почувствовала Бога, и пещера огласилась глухим ревом.

Старейшины, больше не оборачиваясь, продолжали свой путь.

На опушке леса Руиллик остановился и поднял костлявую лапу к голове, словно пытаясь удержать какую-то мысль.

– Помнится, – сказал он, – раньше все было совсем по-другому.

 

Пер. с англ. С. Ирбисова

 

 

Айзек Азимов

Я В МАРСОПОРТЕ БЕЗ ХИЛЬДЫ

 

 

Сначала все шло просто сказочно. Без всяких усилий, само собою. Вообще без моего участия. Я и пальцем не шевельнул удача сама плыла в руки. Тут-то я и должен был почуять, что добром это не кончится!

Был первый день моего отпуска. Месяц работы – месяц отдыха: все как положено в Галактической Безопасности. И этот месяц отдыха как всегда начинался тремя днями в Марсопорте. А уж потом была Земля.

Обычно Хильда (благослови ее бог, она лучшая из всех жен на свете) уже дожидалась меня, и мы славно проводили время, такая миленькая маленькая прелюдия к отпуску. Все дело лишь в том, что Марсопорт – самое буйное местечко во всей Системе, и для миленькой маленькой прелюдии не совсем подходит. Только как втолковать это Хильде?

На этот раз моя теща (боже, если уж без этого никак не обойтись, благослови и ее) заболела за пару дней до моего прилета на Марс, и в ночь перед посадкой я получил от Хильды космограмму, что она останется на Земле подле своей мамочки и меня не встретит.

Я послал ответ, полный сожалений, любви и озабоченности здоровьем ее обожаемой мамаши, а когда спустился с трапа, оказался…

Я ОКАЗАЛСЯ В МАРСОПОРТЕ БЕЗ ХИЛЬДЫ!

Это еще не все, как вы понимаете. Что-то вроде рамы без картины или женского скелета. В раму просятся линии и краски, на скелет – соблазнительная плоть.

И тогда я решил позвонить Флоре – той самой Флоре, о которой у меня сохранилось несколько замечательных воспоминаний.

Решил – и рванул к ближайшему видеофону (к чертям экономию, полный вперед!)

Я прикинул шансы. Десять против одного, что ее не окажется дома, что она занята и отключила аппарат или что она, скажем, вообще умерла.

Но видеофон был включен, она была дома и – о, Великая Галактика! – до того жива, что дух захватывало.

Она была бесподобна. Ни время, ни привычка над дивной новизной ее не властны, как кто-то когда-то сказал.

Уж не знаю, искренним ли был ее восторг, но, увидев меня, она так и взвизгнула:

– Макс! Сколько лет!

– Много, Флора, много. Но это я, и у меня вопрос – к тебе можно? Я в Марсопорте… и, представь себе, без Хильды!

– Вот это да! Приезжай!

Я ошалело вытаращился на экран. Это уж слишком. Понимаете, Флора пользовалась сногсшибательным успехом и всегда была занята.

– Ты что… свободна?

– Ну, намечалось тут у меня кое-что. Но, Макс, я все улажу, давай ко мне!

– Еду! – отозвался я с чувством.

Флора – это такая девушка… К тому же у нее в квартире марсианская гравитация 0,4 земной. Аппаратура для нейтрализации марсопортского псевдогравитационного поля, конечно, штука дорогая, но она того стоит, а трудностей с оплатой у Флоры никогда не было. Да что там, если вы хоть раз держали в объятиях девушку при 0,4 «же», так ничего объяснять не требуется, а если не держали, так и объяснять бесполезно, могу только посочувствовать: что толку рассказывать, как летают в облаках!

Я отключил видеофон – зачем пялиться на изображение, если есть возможность увидеть оригинал во плоти, – и шагнул из кабинки.

Вот тут-то, в этот самый момент, на меня и дохнуло катастрофой. Это дуновение приняло мерзкий облик Рога Кринтона из Марсианского Управления Службы Безопасности, – лысина, сияющая над блекло-голубыми глазами, тускло-желтая физиономия и непотребного окраса усы. Впрочем, я и не подумал падать на карачки и отбивать ему поклоны: мой отпуск начался с той самой минуты, как я сошел с корабля.

Так что я поинтересовался вполне вежливо:

– Какого вам черта? У меня свидание. Я тороплюсь.

– У тебя свидание со мной. Я ждал еще у трапа, – ответствовал мой плешивый шеф.

– Я вас не видел.

– Ты вообще ничего не видел.

Он был прав. Если он пытался перехватить меня в шлюзе, так у него голова кружится до сих пор, наверное: я проскочил через камеру быстрее, чем комета Галлея сквозь солнечную корону.

– Ладно. Что вам от меня нужно?

– Есть тут одно дельце, приятель.

Я выдал ему точную анатомическую характеристику того места, куда он может засунуть свое дельце, и предложил помочь, если он сам не справится.

– У меня отпуск, приятель.

А он мне:

– Готовность номер один, друг мой!

Это могло значить только одно – мой отпуск кончился, не начавшись. Я не поверил. Я взмолился:

– Рог, имейте совесть! У меня самого готовность номер один!

– И думать забудь.

– Рог! – взвыл я. – Неужели нельзя вызвать кого-нибудь другого?

– На Марсе ты единственный агент класса А.

– Так запросите с Земли. У них же в штабе куча агентов.

– А нам надо с этим разделаться до 23.00. Да что у тебя трех часов не найдется?

Он был непробиваем. Оставалось вернуться к видеофону, гордо бросив Рогу через плечо: «Частный разговор!»

Флора снова засияла на экране, словно мираж на астероиде:

– Что-нибудь не так, Макс? Только не вздумай сказать, что не можешь. Я уже отказалась от приглашения.

– Флора, детка, – сказал я. – Я буду. Я в любом случае буду. Но тут надо кое-что уладить.

Ее не интересовало, что я там собрался улаживать. Она задала самый естественный вопрос. И голос у нее был обиженный.

– Нет никакой другой девушки, – тоскливо ответил я. – В одном городе с тобой не бывает других девушек. Существа женского пола – возможно, но не девушки. Флора, сладость моя, это – работа. Подожди. Совсем недолго!

– Хорошо, – ответила она, но от ее ответа я вздрогнул.

Я выбрался из кабины и вяло поинтересовался:

– Ну, Рог, какую кашу мне предстоит расхлебывать?

Мы пошли в бар космопорта, заняли отдельный кабинет, и Рог Кринтон, наконец, сказал:

– В 20.00 по местному времени, то есть через полчаса, с Сириуса прибывает «Гигант Антареса».

– О’кей.

– Среди прочих с него сойдут три человека. Они останутся ждать «Пожирателя пространства», который сядет в 23.00 и немного погодя уйдет к Капелле. Стоит этой троице ступить на «Пожиратель», как она окажется вне нашей юрисдикции.

– Так.

– Между 20.00 и 23.00 им предстоит сидеть в отдельном зале ожидания, и тебе вместе с ними. У меня с собой голограммы всех троих, так что ты не ошибешься. За это время тебе надо узнать, кто из них везет контрабанду.

– Какую?

– Самую скверную. Измененный спейсолин.

– Что?

Все. Нокаут. Я знал, что такое спейсолин. Если вы хоть раз бывали в космосе, вы тоже знаете. И даже если никогда не покидали Земли, все равно знаете. Он необходим для путешествий в Пространстве. Первую дюжину полетов в нем нуждаются почти все, а многие вообще без него не обходятся. Боятся головокружения в невесомости, тошноты, а то и психоза. Спейсолин все это снимает, а привыкания и побочных эффектов не дает. Спейсолин идеален и незаменим.

– Вот именно, сказал Рог, – обработанный спейсолин. Простейшая химическая реакция в простейших условиях превращает его в препарат, с первого раза делающий человека наркоманом. Эта штука пострашнее самых опасных алкалоидов.

– И мы только сейчас об этом узнали?

– Служба знает об этом уже несколько лет. Но прежде удавалось прихлопнуть любое заведение, где додумывались до такого. А сейчас дело зашло слишком далеко.

– Каким образом?

– Один из троих везет с собой немного обработанного спейсолина. Система Капеллы не входит в Федерацию – ее химики легко сделают анализ образца и еще легче его синтезируют. После этого нам останется либо бороться с торговлей самым опасным наркотиком без всяких шансов на успех, либо сразу закрывать лавочку, запретив исходный продукт – спейсолин, – и поставить крест на полетах в Пространстве.

– И кто же из них его везет?

Рог осклабился:

– Да если бы мы это знали, на что бы ты понадобился? Ты и разберешься – кто.

– Ну и работенку вы мне подсунули.

– Смотри, не ошибись. Каждый из них – большая шишка на своей планете. Первый – Эдвард Харпонастер, второй – Джоакин Липски, третий – Андьямо Ферручи. Ну как?

Он был прав. Я слышал обо всех. Вы, наверное, тоже. И без серьезных улик ни к одному из них не подступиться.

– Неужели кто-то из них связался с такой гадостью? – спросил я.

– Тут пахнет миллиардами, – ответил Рог. – А значит, каждый из них мог связаться. И один связался – Джек Хоук установил это прежде, чем его убили.

– Джека Хоука убили?! – На минуту я забыл о новом наркотике. На минуту я забыл даже о Флоре.

– Да. Именно один из этих типов и организовал убийство. Теперь слушай. Ткнешь в него пальцем до 23.00 – получишь повышение, прибавку к жалованию, сочтешься за беднягу Джека и в придачу – спасешь всю Галактику. Ошибешься – будет скандал галактических масштабов, а ты вылетишь из Службы и угодишь во все черные списки отсюда до Антареса и дальше.

– А если я ни в кого не ткну?

– Для тебя это ничем не будет отличаться от ошибки, обещаю тебе от лица Службы.

– То есть мне просто снимут голову?

– Снимут и ломтиками нарежут. Наконец-то ты начал меня понимать, Макс.

Рог Кринтон всегда был уродом, но сейчас он выглядел омерзительно даже для урода. Глядя на него, я утешался только мыслью, что он тоже женат, и уж его-то половина круглый год безвылазно торчит в Марсопорте. И он это заслужил. Быть может, я к нему жесток, но он заслужил!

Как только Рог отправился восвояси, я позвонил Флоре:

– Бэби, сладость моя! Есть дело, которое я обязан провернуть, но говорить об этом я не имею права. Ты только подожди, а я буду у тебя, даже если мне придется проплыть через весь Большой канал до полярной шапки в одних подштанниках, сковырнуть Фобос с неба или разрезать себя на кусочки и послать тебе бандеролью…

– Ха! – сказала она. – Если б я знала, что меня заставят ждать…

Я поморщился. Флора явно не относится к поэтическим натурам. Но когда я поплыву с ней в облаке жасминового аромата при 0,4 «же», романтика окажется не самым главным…

– Ну подожди чуть-чуть. Флора, – только и сказал я. – Это не займет много времени. Я искуплю свою вину.

Я был раздосадован, но не слишком горевал. Рог предоставил мне разбираться, кто из троих – преступник. Дело не стоило выеденного яйца. Оно было настолько простым, что я мог бы сразу вернуть Рога и выложить ему все. Но, собственно, чего ради? Пусть этот умник двигает меня по службе, а не наоборот. Я потрачу на все это пять минут и поеду к Флоре, слегка опоздав, зато с повышением, симпатичным чеком в кармане и слюнявыми поцелуями Службы на щеках.

Весь фокус в том, что большие шишки недолюбливают космические перелеты, предпочитая видеосвязь. А если им так уж необходимо присутствовать на какой-нибудь суперконференции лично, то они без спейсолина не обходятся. Во-первых, без него они не рискнут лететь, во-вторых, спейсолин дорог, а крупные промышленники любят все дорогое – знаю я их психологию.

Но это относится только к двоим. Тот, третий, что везет контрабанду, не рискнет принять спейсолин даже под страхом подхватить букет неврозов. Под спейсолиновым кайфом можно не только проболтаться о наркотике, но вообще вышвырнуть его или отдать по первой просьбе, так что он должен быть в ясном уме. Вот и вся премудрость.

«Гигант Антареса» прибыл точно в восемь. Я принял боевую стойку, готовясь прищемить хвост ядовитой крысе и проводить с миром двух почтенных акул галактического бизнеса.

Первым передо мной предстал Липски. Плотоядные губы, седеющие волосы и внушительные брови. Он глянул сквозь меня и… сел.

– Добрый вечер, сэр! – радушно поздоровался я.

– Вечерняя чашечка кофе панамцев сердца горячи и перебор сердечный, – последовал сонный ответ.

Вот это и есть спейсолин: в мозгах короткое замыкание, а слова сплетаются в немыслимых ассоциациях.

Вторым явился Андьямо Ферручи. Черные усы, длинные и набриолиненные, оливковая кожа, испещренная оспинами. И тоже сел.

– Как путешествие? – поинтересовался я.

– Шествие под бой часов кукушка куковала, – было мне ответом на это раз.

– Кукушка путь лет предсказала, – донеслось от Липски.

Я усмехнулся. Значит, остается Харпонастер. Что ж, для него у меня наготове пистолет с хорошей дозой снотворного и магнитные наручники.

В дверях обрисовалась худощавая фигура. Лысый и моложе, чем на голограмме. Харпонастер. И он был напичкан спейсолином под завязку.

– Проклятье! – вырвалось у меня.

– Клятвы выполняют клятвенно клянутся, – заявил Харпонастер.

– Минуты наполнили вазы цветами, – сказал Ферручи.

– Стая в цвету на вишневых ветках, – закончил Липски.

Я смотрел то на одного, то на другого, пока вся эта чушь, наконец, не стихла.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...