Батя блаженко и его «бачата»

ЖИВЫЙ В ПОМОЩИ

 

Светлой памяти моего боевого товарища

Героя Советского Союза

полковника Николая МАЙДАНОВА

это издание посвящается

 

Погибшим — вечная память. Живым — честь. Русскому оружию — слава! Виктору - солдатское спасибо.

Игорь Чмуров,

Герой Советского Союза, ветеран Афганской войны

 

 

ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ЧИТАТЕЛЬ!

Благодарю Тебя за найденную в нашей непро­стой жизни минутку для знакомства с частицей чужой Тебе судьбы ветерана-афганца Виктора Николаева. Его путь к Тебе лежал через годы, через горы, через войну, и даже не одну. Война меняет душу человека. Каким-бы он ни был, войдя в череду страданий и смертей, побед и поражений, выходит всегда другим. Изжить из себя войну, забыть её невозможно. Помните лю­дей, которые, радуясь первые дни после воз­вращения, потом готовы были вернуться обрат­но? Почему? Там настоящим было всё. Муже­ство было мужеством. Предательство — пре­дательством. В мирной жизни распознать их труднее.

Неизбежность любой войны — убивать. И, убивая врагов в ходе боя, люди думают только о спасении своего тела и получают колоссаль­ное облегчение оттого, что — жив!!! А враг — мертв... Никогда в мгновение убийства не видно за спиной противника его семью: жену, де­тей, его отца и мать.

Самое потрясающее, что всё это действие совершенно оправдано. Победитель счастлив, что погубил не им сотворенную жизнь. Так было и с Виктором. Прости ему, Господи!

Не судите строго за страшные подробности войны, где больше скорби, чем улыбки.

Сознательно сохранен слог, изречения, опи­сана подлинность взаимоотношений, порядок происходящих событий, чтобы всё соответство­вало ежедневной действительности войны. О ней надо писать всё или ничего. О войне мо­жет писать только тот, кто прожил её всю, во всей черноте и святости. Лёгкие набеги на фронт не делают никого фронтовиком. Все раз­мышления, которые предлагаются Тебе, доб­рый читатель, личностны и потому спорны.

Главное желание — вымолить прощение у Бога. И ещё Виктор просит прощения у той зем­ли и у того народа, которым он нёс разрушения и беду.

Москва, август 1998 года по Р. X,

ВЗБРАННОЙ ВОЕВОДЕ

 

Из церкви вышел человек в офицерской форме...

Михаил Булгаков

 

В церковь входил человек. Немногим стоящим на паперти почудилось — он шёл в парадной офицерской форме: тусклое золото звезды в просвете погона и на груди рубиновый отблеск ордена... Но Виктор был одет по гражданке, и свой орден он оставил дома в верхнем ящике письменного стола. Виктор шёл, преодолевая тягостное головокружение и пульсирующую боль. Недомогание нарастало с каждой ступе­нью крутой каменной лестницы. Окружающие видели только выправку, лёгкий, размеренный, чуть замедленный шаг, аккуратную короткую стрижку, спокойный, уверенный взгляд, устрем­лённый к образу в киоте над входом в храм. Широкое и чёткое крестное знамение: словно честь отдал перед строем. Окружающим виде­лось именно так, что он вошел в храм в офи­церской парадной форме.

Был будний для Города вечер. До начала праздничной службы оставалось немного вре­мени. Дон-нн!.. Объемный голос благовеста— главного храмового колокола — понесся над Коломенским, разрастаясь в невидимый, но жи­вой звучащий шар. Через томительное мгнове­ние звук докатился до новостроек, серпом ок­руживших древнее царское село. До берега реки Москвы звук дошел ещё быстрей, омыл осле­пительно стройный шатёр на крутояре и вмес­те с ним вознесся в небо. Откликнулось от мно­гоэтажек тихое эхо, и тут же раздался следую­щий удар звонкой могучей меди. Дон-н-н!..

По окрестным тропинкам и дорожкам со всех сторон к воротам «заповедника» стекались окре­стные богомольцы. Многие шли с цветами, что­бы украсить ими праздничную икону. Виктор от­дышался на высоком крыльце — многоступен­чатом подъеме, пропитанном многовековыми со­грешениями, премудростями, горем, радостями и веселиями, и только потом прошел в притвор, приветственно кивнул в сторону свечного ящи­ка, потом приложился к большой иконе. На ней был изображен древнеримский конный воин, ко­торый своим копьем колол жирного чешуйчато­го змея, извивающегося в агонии. Губами коснув­шись копья, Виктор испытал мгновенное облег­чение от назойливой боли, терзающей висок.

 

* * *

 

...Под развороченным дымящимся вертоле­том лежал молоденький солдат с наполовину срезанной осколком, как лезвием, головой. Ря­дом, держа в руках грязные, как машинная ве­тошь, кишки, бил ногами об землю выгнувший­ся в дугу старший лейтенант — недавно при­бывший на базу «Скоба» вертолетный техник.

— Засунь ему кишки обратно! — орал Анд­рей. —Засунь, а то наступим и оторвём. Бери за ноги, я — за руки!

До блиндажа старлея не донесли. Глаза бед­няги закатились, и вслед за пурпурной пеной изо рта вывалился язык. Поэтому, чтобы зря не рисковать, залегли так, чтобы видеть ближай­шие подступы: со стороны горящих вертоле­тов к ним подобраться не могли.

— Всё... Оставляем здесь, потом заберем, —приняли решение друзья-офицеры. Позади гу­дели в пламени и разлетались от рвавшегося топлива и снарядов останки боевых винтокрылых машин. Жаром и гарью наполнился воз­дух, смрадное дыхание смерти заполнило всё вокруг. Виктор чувствовал его кожей, пересох­шим ртом. Неожиданно «духи» прекратили об­стрел, но не верилось, что это — всё...

Так бывало всегда: сразу после отступив­шей дурноты в мозгу Виктора на несколько мгновений вспыхивали самые мучительные эпизоды прошлого. И всякий раз разные. В прошлом было много, очень много мучитель­ного и ужасного.

Старушки, из постоянных прихожанок, при­мащивались со своими сумочками и рыбацкими складными скамеечками вдоль стен. Неко­торые из них уже узнавали Виктора и потому приветливо кивали:

— Спаси тебя Господи, сынок...

Пересекая пространство храма, Виктор про­шел к левым диаконским вратам, со священным трепетом приложился к ним и осторожно открыл дверь. Он с благоговением вошел в алтарь. С ве­рой во Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь решительно опустился на колени и прижал горячий лоб к прохладному каменно­му полу, медленно поднялся и ещё дважды до земли поклонился сияющему дарохранительни­цей Престолу. В своем недавнем прошлом он сошел с ума, чтобы прийти к уму через скорби и наказания — к началу постижения Истины по милости Божией. Подошел под благословение к отцу Александру. Теплая и по-особому чистая рука священника умиротворяюще легла в скре­щенные ладони Виктора, и он благоговейно при­коснулся лицом к деснице пастыря.

— Облачайся, — коротко приказал батюш­ка и продолжил свои неспешные приготовле-ния к службе. Виктор снял пиджак, повесил его на один из крючков для мирской одежды и достал из шкафа стихарь. Повернулся с оде­янием в руках к священнику. Тот издали быс­тро, но вместе с тем и чинно благословил алтарника, после чего Виктор, как в гимнас­тёрку, но гораздо осторожнее просунул голо­ву в ворот парчовой священной одежды и столь же благоговейно вдел по очереди руки в широкие рукава. Это одеяние напоминало ему сказочную рыцарскую мантию, воинское облачение... Может быть, такими были поход­ные плащи легионеров, которыми предводи­тельствовал блистательный воевода Георгий? — К прохождению службы готов, — само­му себе сказал Виктор, расправляя складки сти­харя, и почувствовал, будто исчезли за плеча­ми целые десятилетия его жизни. Он увидел себя изнутри подростком. Да, нет, совсем ре­бенком, который испытывает невыразимую ра­дость и счастье от одной только мысли о Бо­женьке!.. Так в детстве он и говорил: «Божень­ка, пусть всем будет хорошо...» А ведь даже не был крещен тогда. Откуда это было?! Да вот отсюда — от Престола, от сияющего не­бесным золотом Креста, от верующих русских людей, которые несуетливо заполняли храм. Виктор налаживал кадило. Последний звук при­зывного колокола чисто растаял в небе Коло­менского...

«Благословен Бог...»

Первоначальная молитва священника поло­жила предел всему мирскому и суетному.

«Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу...»

Чинно, своим порядком потекла служба Христу.

«Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу...»

Виктор осторожно подул на плоский уголек в кадиле.

«Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему...»

Уголь ровно отозвался на дуновение таин­ственными всполохами алого и желтого кале­ния по всей поверхности. Осталось положить на уголек несколько зернышек ароматного афонского ладана, и кадило готово. Мистичес­кий дым этой малой жертвы Господу устремил­ся через крестообразные отверстия кадильно­го куполка вверх, к сводам Казанского собора. Батюшка, не глядя на Виктора, благословил кадило, уверенный, что бравый «афганец» в нужном месте, и принял его в свою руку, ловко вдев указательный палец в кадильные кольца. Как и положено по чину, алтарник приложился к руке священника, которая уже раскачивала ка­дило, источавшее обильные клубы христианс­кого фимиама и издававшее глуховатые метал­лические звуки медными цепочками.

И дым духовного сражения наполнил весь алтарь, когда отец Александр обошел Престол, с четырех сторон кадя первейшей храмовой свя­тыне. Духи зла в виде остатков суетных мыс­лей и малодушных вздрагиваний чувств о мирском, житейском стремительно бежали прочь — в окна, двери, в подпол храма. И духи злобы поднебесной бежали дальше — в несча­стные души десятков тысяч людей, которые жили в этой округе. И там, в их сердцах, не ог­ражденных крестом и верою, они присоединя­лись к уже угнездившемуся там прежде злу. И души томились недоумением: отчего же жизнь такая унылая, беспросветная, тягостная — дом и работа, дом и работа, дом и работа, и пьянка: одна радость, от которой тошно? «Миром Господу помолимся!..» Матери, и бабушки, и дети окрестных жи­телей уже облачались в латы православной мольбы. Христово воинство выравнивало свои грозные ряды, собиралось духом и, возглавляемое пастырем, присоединялось к могучим от­рядам Небесных Сил. И шла, и шла молитва друг о друге, о близких и сродниках, о храме, о веси и граде, о Державе Российской, обо всем мире. И зло не выдерживало натиска, и выпрыги­вало на миг из уюта черствых сердец близживущих маловеров. И что-то простое — хоро­шее и доброе — приходило на ум и сердце тех людей, им совершенно непонятное. Приходи­ло то, что христиане зовут Надеждой. И пусть на мгновение их жизнь обретала смысл и яс­ность, чтобы пережить еще одну ночь (малую смерть) и воскреснуть для нового дня...

Виктор внимательно следил за ходом служ­бы, чтобы, не дай Бог, не оказаться нерастороп­ным и не нарушить благоговейный чин Успен­ской Всенощной. Всё время он чувствовал на себе взгляд Божией Матери. Именно взгляд \ «Державной» поднимал дух Виктора горе, и внутренним взором он как бы обозревал Моск­ву и всю Россию...

«...великого Господина нашего Патриарха Московского и всея Руси...»

И как бы видел он тысячи и тысячи русских храмов, где в то же время единым духом и еди­ными устами могучей рекой благодати лилась православная служба, шла битва с мировым злом, битва с сатаной, битва с антихристом. И особенно ярко представлялся образ из читан­ной недавно «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря», где преподобный Серафим Са­ровский свидетельствовал о молитвенных ды­мах по всему нашему Отечеству, восходящих к Небу, к Богу.

После елеопомазания многие ушли. Виктор с сожалением думал об этом, глядя на опустев­ший на треть храм. Но самые мужественные, самые стойкие слушали в полутьме слова Царя-Воина, Царя-Пророка Давыда: «Трепещите, языцы, яко с нами Бог!»

Служба подходила к концу. Хор победно гря­нул:

«Взбра-а-а-а-анной Во-о-о-еводе по-о-о-беди-и-и-ительная...»

Мы победили. Отвоеван еще день мира и ти­шины, день любви и надежды. Молитва своим бравурным строем более всего напоминала Виктору какую-то древнюю солдатскую песнь из той, еще Царской, России. И сейчас молитва звучала как марш на параде будущей победы Православной Отчизны при освобождении от чужебесия, от иноверного пленения.

Раньше Виктор мало думал о том, как жи­вёт Родина. Главное — чтобы жила. Последние

годы стал понимать: выжить можно, только ду­ховно победив тот страшный морок, который душит родную землю вот уже восемьдесят лет. И понял наконец: выжила Россия только пото­му, что каждый день остаток верных из года в год вставали на духовную брань:

Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная воспи-суем Тираби Твои, Богородице; но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед сво­боды, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная.

ПРЕДЧУВСТВИЕ МАТЕРИ

Все!!! Под ногами в проеме нижнего носового блистера пронеслась граница. Десяток верто­летов на бреющем, взвихрив за собой стаи ша­ров перекати-поля, разом, не сговариваясь, от­крыли победную пальбу изо всех видов оружия. Крики «Ура!», веера пыли, свист пуль, ракет­ные взрывы так перепугали ошалевших сусли­ков, змей и прочую местную фауну, что жив­ность на всякий случай притворилась мертвой. Для этих мест за последние десятки лет самым громким звуком был громовой раскат перед ред­кой грозой.

Розовый рассветный край земли и неба стре­мительно золотел, утро переваливало в жаркий среднеазиатский день. Через несколько минут дружный строй вертолетов оказался на фоне поднявшегося над горизонтом диска жизни. Импровизированный хор орал:

«...Этот день Победы!..»

Провонявшие потом, с проступившими раз­водами соли на затасканных «камуфляжках», с прокопченными лицами мужики, как дети, обнимались от безотчетной радости и бережно пе­редавали по кругу фляжку со спиртом.

— Прощай, Афган! Прощай, этот призрач­ный мир. Нам вернуться сюда больше не суж­дено. Мы уходим с Востока. Уходим.

Через несколько часов по всей России раз­летелись телеграммы, заставившие людей, сме­ясь и плача, перечитывать их десятки раз и твер­дить, как молитву, про себя: «Он в Союзе...»

Раннее-раннее летнее утро. Над речкой сте­лется сизый прохладный туман. Тихо. Так тихо, что даже слышен тяжкий и протяжный вздох коровы в хлеву. И в этой тишине и в этом покое матери снится странный сон. Будто её скромный деревенский дом начала заливать вода. Поднимаясь всё выше и выше, она отре­зает все выходы из дома... И мать, заметавшись на кровати, вдруг увидела вынырнувшую из всё увеличивающейся воды голову ребёнка. Бросилась к дитю, схватила, прижала. Это ока­зался её маленький сынок... И вода начала спа­дать, а стены оказались сухие, и в материнс­кую душу и в её растревоженное сердце на­хлынуло что-то долгожданно хорошее. Просы­паясь, она услышала голос: «Ну, вот и всё, Люба, стихия для тебя закончилась!» А утром сельский почтальон, взволнованный фронтовик Егорыч, не постучавшись, ввалился в дом с телеграммой:

 

«Я в Союзе. Поздравляю. Целую. Сын Виктор».

 

Витька был плотью от плоти военной кос­точки — пращурские гены. Со стороны отца прадед Виктора, Василий Кряжин, был танки­стом. Во время Курской битвы он командовал ротой «тридцатьчетвёрок». В момент атаки про­тивника его экипаж расстрелял восемь танков тогдашних «духов», но его тоже подбили. «Тиг­ры» шли так густо, что праддедовский танк с пустым стволом и без правой гусеницы таран­ными ударами раздолбал еще трех «тигров», но «тридцатьчетверка» загорелась... В общей слож­ности своей ротой они сорвали атаку тридцати танков противника, пока не возобновилось на­ступление свежих наших сил. В живых остал­ся тяжело раненный Кряжин и его наводчик. За этот подвиг прадеду присвоили звание Ге­роя Советского Союза.

Дед матери — Григорий Астафьев был связи­стом, званием сержант. В конце апреля сорок пятого их группе, состоявшей из трех человек, было приказано восстановить прервавшуюся те­лефонную связь между Ставкой Жукова и бункером Гитлера, по которой маршал вел переговоры о немедленной капитуляции. Разрыв на­шли, но в перестрелке двое связистов были уби­ты, а Григория Астафьева смертельно ранили — трижды в грудь и в голову. Единственно, на что ему хватило сил, это соединить разрыв провода зубами. Связь была восстановлена. Ток пошел через тело умирающего сержанта. Маршал Жу­ков спрашивал потом, почему прерывалась связь. Когда ему доложили обстоятельства её восста­новления, он тут же, оперевшись ногой о под­ножку машины, на своем планшете написал представление о представлении Григория Аста­фьева к званию Героя Советского Союза, а его товарищей — о награждении орденами Ленина. Посмертно.

Виктор учился в школе имени Героя Союза Астафьева и рос на улице его имени. В Восточ­ном Казахстане это имя осеняло школы, мно­гие улицы в городах и поселках. Имя Астафь­ева носил и крупный медный рудник в Усть-Таловке, в которой снимался знаменитый те­лесериал «Тени исчезают в полдень». Всё это, конечно, вселяло в его душу не только гор­дость за своего героического предка, но и раннюю мальчишескую ответственность пе­ред миром, перед Родиной за их покой и бла­годенствие.

Любимым местом времяпрепровождения Виктора в старших классах был школьный во­енный кабинет. Военрук Александр Иванович, старший лейтенант запаса, только ему доверял чистку учебных ППШ, АКМ, карабина, наве­дение порядка с другими учебными пособия­ми, а порой и деликатно-доверительные «ди­версионные» операции по добыче дефицитной «Московской», к которой старлей относился с известным мужским уважением.

Когда Витька после года армии поступил в Сибирское высшее военное авиационное учи­лище, то на каникулах Александр Иванович был непременным его гостем, считая себя пригла­шенным без лишних церемоний. И в его взгля­де, увлажненном «наркомовскими» ста грамма­ми, читалась законная гордость за воспитанни­ка. Он непременно уточнял: «Знал, кому дове­рить автомат для чистки!» Мать улыбалась, провожая гостя, а сердце ее сжималось в без­отчетном страхе за сына...

 

БЕСПРЕДЕЛ В СИБИРСКЕ

Настоящим жизненным испытанием для Вик­тора и его товарищей по училищу стало усми­рение массового хулиганского беспредела кав­казских призывников. Курсантское боевое кре­щение пришлось на завьюженную ноябрьскую ночь семьдесят девятого года, в самый канун Афганской войны. Для будущих офицеров это было грозным предзнаменованием грядущих испытаний. И не только афганских... Случилась внезапная и небывалая для сибирских мест беда, по военному лексикону — совершенно не­штатная ситуация...

Прибывший в Челябинск эшелон с призыв­никами с Кавказа, шедший транзитом, кажет­ся, до Омска, внезапно взбунтовался во время продолжительной стоянки. Сначала бунт охва­тил весь состав с горячими уроженцами Юга. Сопровождающие офицеры и солдаты не спра­вились с ситуацией и вместе с проводниками бросили эшелон на произвол судьбы. Взрыв погрома с привокзальной площади смердящи­ми клубами понесся в ближайшие улицы, переулки и подворотни. Озверелые парни врывались в дома, мародёрствовали и безо всякой причины избивали местных жителей. По боевой тревоге были подняты курсанты местных военных учи­лищ — автомобильного и авиационного.

Штыками и прикладами они запихали не­поддающихся никаким увещеваниям будущих «защитников Родины» в вагоны. Местные вла­сти тут же дали поезду «зелёную улицу» и ли­хорадочно отправили эшелон подальше от лич­ной ответственности: пусть отдуваются в Сибирске, где оставалась последняя боеспособ­ная точка...

Триста-четыреста осатаневших призывни­ков под шестичасовой перестук вагонных ко­лес неотвратимо превращались во всё более и более звереющую стаю. Когда поезд подошел к последнему спасительному оплоту Заура­лья — Сибирску, там уже не осталось ни одно­го целого стекла и неразодранной обивки плац­картных лежаков. А в двенадцатом вагоне над мёртвым бригадиром эшелона, заколотым стальными прутьями для занавесок, выли бе­лугой десятки раз изнасилованные проводни­ца и её дочь.

В Сибирске осатаневшие, вкусившие без­винной крови призывники уже не таились. Вместо голоса — рык и клёкот. Обкуренные анашой, они громили пристанционные пяти- и девятиэтажки: в ближайших домах на первых двух этажах почти не было квартир, куда бы не вломились погромщики... Безумно крича от ужаса, полуодетые люди выскакивали из домов в морозный мрак ветреной ночи и попадали в руки пьянеющего от безнаказанности и крови молодняка.

Поднятые ночью по сигналу «Боевая трево­га», курсанты третьего и четвертого курсов си­бирского училища ёжились на плацу, переми­наясь с ноги на ногу на пронзительном ветру при двадцативосьмиградусном морозе. Коман­дирский «УАЗ» своими фарами высвечивал ку­сок убелённого плаца. Все ребята с какой-то надеждой смотрели на освещённое простран­ство, пронизываемое беспрерывным густым вихрем мелкого колючего снега. Наконец из темноты в круг света ступил начальник училища. На фоне лучей фар курсантам был виден только его силуэт. Некоторое время он, види­мо, пристально вглядывался в лица ребят и по­том внезапно и коротко поставил боевую зада­чу: любыми средствами пресечь безпорядок, вплоть до применения выданных перед по­строением штык-ножей... Оперативную вводную сделал начальник местной контрразведки и тихо, совсем по-неуставному добавил:

— Сынки! Пролилась кровь мирных жите­лей. Теперь эти подонки люты и очень опасны. Задачу выполняйте группами не менее трех-пяти человек... Приказываю всем поднять воротники шинелей и поверх ворота наглухо за­вязать шапки, чтобы избежать возможных уда­ ров ножами в шею.

Он запнулся и после паузы добавил:

— Остановите их. Приказываю действовать с максимальной жёсткостью и... жестокостью! За всё отвечу сам. — В голосе полковника контрразведки чувствовались спазмы, мешав­шие размеренно говорить; казалось, что он едва сдерживал слезы.

— Во время дороги во всех «Уралах» будет по офицеру госбезопасности, который вскроет спецконверт с подробными инструкциями, опи­санием участка и конкретного плана действий каждой группы, — закончил свою речь контрразведчик.

За полчаса дороги все уже знали, кто в ка­кой группе. Было разрешено пользоваться все­ми приёмами рукопашного боя и обездвижива­ния противника, которым ребят научали с пер­вого курса. Штык-ножи были отсоединены от стволов автоматов и заправлены в голенище сапога, ножны от них были засунуты в другой сапог поглубже, полы шинелей заправлены за поясной ремень. Автоматные ремни отстегну­ли, распустили по всей длине — почти до по­лутора метров. На одном конце ремня устраи­валась петля. С другого конца ремень каждый курсант наматывал на правую руку, чтобы лов­чее орудовать петлей в момент схватки. Имен­но петлей необходимо было орудовать, обез­движивая ноги дебоширов или прихватывая ею их шеи.

В двенадцатом часу ночи вокзальная пло­щадь бушевала бесчисленными непривычными здесь криками мечущихся пассажиров, гудка­ми многих легковых машин. Не ко времени све­тились окна отдаленных жилых домов. В это столпотворение на большой скорости въехало шесть могучих «Уралов», они с ходу четко раз­вернулись и одновременно подали задними бортами к высокому парапету, ограждавшему привокзальное пространство. За несколько се­кунд без лишней суеты триста курсантов со своими командирами высадились из машин и столь же быстро выстроились в двухрядную скобу, разомкнутая часть которой была направ­лена в сторону восемнадцати вагонов воинского эшелона. Сжимать кольцо начали по направ­лению к тупику по сигналу длинной очереди трассерами в ночное небо из автомата Калаш­никова. Оба курсантских полукольца разом взревев, не нарушая боевого порядка, начали сужаться к намеченной цели.

Задача внутреннего кольца, сформированно­го в основном из лучших спортсменов учили­ща, была самая ответственная, опасная и гряз­ная: освобождение местных жителей из лап распоясавшейся кавказской молодежи. Задачей второго кольца было — не выпускать для побе­га юных бандитов и доводить до конца работу упущенную первой цепью.

Виктор был назначен командиром группы из трех человек. В ней был его лучший друг мин­чанин Вася Курень, чемпион Сибири по боксу, который при росте в два метра и весе в сто со­рок шесть килограммов шел впереди «бульдозером». Виктор и Андрей Языков — кандида­ты в мастера спорта по офицерскому многобо­рью — шли по левую и правую руку могучего белоруса.

Молодецким кликом нагоняя на себя задор и ужас на зарывшегося в морозную темень про­тивника, группа бойцов замахала ремнями и, вскидывая автоматами, медленно «зачесала» по выделенному для нее сектору, который ра­створялся под углом пятнадцати градусов в самый центр взбунтовавшегося эшелона. Поезд стоял в дальнем вокзальном тупике без огней и оконных стекол изогнутым, темным, мрачным червем. Пока до него было пример­но пятьсот метров. По пути зачистки стояли два жилых дома с редкими огнями только на верхних этажах. Обитатели нижних изнутри оцепенело поприлипали лицами к погашен­ным окнам.

За час до операции по усмирению хулиганс­кого безпредела уполномоченный представи­тель, как принято говорить, соответствующих органов по молчавшему много лет «кухонному» радио внезапно спокойным голосом кратко опо­вестил обывателей мирного города Сибирска о смысле происходящего и четко пояснил прави­ла их поведения в этой чрезвычайной ситуации. После чего двери квартир враз в едином грохо­те сдвинутой мебели были забаррикадированы. Собаки, чуя недоброе, залаяли, бабы, как водит­ся, запричитали, мужики сквозь зубы закостерили судьбу и случай. Видя и слыша всё это, ре­бятишки дружно заревели, заплакали, закрича­ли... Поначалу всех охватило оцепенение бессильного ужаса, но, увидев из окон цепи сибирских курсантов, гражданский люд встрепенул­ся надеждой:

— Слава Богу, эти точно выручат!

Вскоре к вокзалу подошло около двадцати машин «скорой помощи», они расположились подковой по направлению к эшелону и разом включили дальний свет своих фар. Таким об­разом, выделенный для досмотра курсантами участок был довольно сносно освещен. По пути попался железный покореженный скелет какой-то привокзальной пристройки. Ребята-курсан­ты по первоначалу даже не опознали в нём но­венькое уютное кафе-стекляшку. Оно по своей новизне сразу стало пользоваться у юных слу­живых особым почетом за необыкновенно вкус­ное недорогое мороженое и забористое пиво, пару кружек которого можно было пропустить подальше от взоров вездесущего патруля. Лег­ковесная общепитовская конструкция была рас­колочена настолько, что ее былую привлека­тельность можно было идентифицировать толь­ко по перевернутым стульям и столикам.

Верным доказательством того, что эта гру­да металлолома и есть знаменитое новое кафе, был расположенный рядом на почетном поста­менте паровоз-фронтовик. Этот семидесяти­двухлетний ветеран, прошедший, начиная с первой мировой, несколько войн, заслуженно отдыхал на самом видном месте привокзаль­ной площади. В настоящий момент он пережи­вал позор, весь усеянный битым бутылочным и стаканным стеклом. Он стыдился мерзких, рисунков и надписей, глумливо начертанных на его боках мелом и кирпичом. Импровизирован­ный писательский энтузиазм южных гостей смело тянул на «единицу», ибо только в одном нецензурном «термине» о женской части тела из семи букв они умудрялись сделать три ошиб­ки, но чаще грамотеи ограничивались другим трехбуквенным сквернословием.

Трёх друзей-курсантов тормознул рвавший­ся из окна первого этажа жилого дома отчаян­ный гнев немолодого мужского голоса:

— Не смей!!! Не трогай!!! Не прикасайся к ней, негодяй!

Послышался шум явно неравной борьбы, девчоночий визг и глухой грохот падающего тела. Всё это сопровождалось разгульным жи­вотным хохотом и постоянно повторяющейся фразой:

— Затыкныс, гавнё-о-о! Затыкныс ва-а-а-а!

Вася Курень первым из тройки рванул в тем­ный подъезд. Друзья — следом за ним. На пло­щадке первого этажа валялась хлипкая орголитовая входная дверь с половиной вышибленно­го косяка. Из квартиры бил раздирающий душу девичий вой, за которым ещё слышался слабе­ющий старческий голос. Всё это сопровожда­лось животным ржанием наливающихся воз­буждением стервецов. Перед ошалевшим взо­ром курсантов, разом ввалившихся в скромное советское жилье, открылась дикая картина. Бессмысленнно вспоротый линолеум пола, сорван­ная с крюка и безпомощно болтающаяся на электропроводе перекошенная трёхрожковая люстерка с единственной уцелевшей лампоч­кой, остервенело разодранные клочья пороло­на из двух дешевых кресел. В углу за перевер­нутым чёрно-белым «Горизонтом» хрипел за­валенный матрасом и подушками старик. А на полу кухни билась распятая для гнусного на­слаждения зверей тринадцатилетняя девочка. Её обезумевшие от ужаса глаза выпучились в разные стороны. Обезображенный окровавлен­ный рот девчушки вместе с истошным криком издавал звук неправдоподобно громко клацаю­щих зубов.

Два мародёра уже со спущенными штана­ми, мыслью полностью погрузившиеся в пред­вкушение грязного наслаждения, даже не заме­тили почерневших от гнева курсантов. С того момента, когда ребята услышали с улицы без­надёжный крик старика, и до мгновения, когда эта русская троица воочию засвидетельствова­ла факт глумления, прошло каких-то семь-восемь секунд. Но в душе каждого парня это вре­мя протянулось, как долгое томительное бессилие в дурном сне. Следующие три секунды занял бросок на одного из голозадых насиль­ников, который своей кормой вылетел в окно кухни вместе с рамой. Он даже не успел сооб­разить, что с ним произошло.

Андрей выскочил на морозный балкон и ряв­кнул что-то нечленораздельное находящимся вблизи однокурсникам второй линии оцепле­ния. Они мгновенно сообразили, в чем дело, и, зацепив любителя извращений петлей автомат­ного ремня за ноги, поволокли его голой зад­ницей по мерзлому асфальту через всю вокзаль­ную площадь в бурчащий «ЗИЛ» с откинутым тентом.

Второй насильник очумел от неожиданнос­ти происходящего. Зимняя сибирская стужа мо­гильным холодом окатила его не в меру горя­чую южную душу. Пудовый кулак Василия за­ставил крепкого кавказца дважды перевернуть­ся в воздухе. Смуглолицый парень целиком вле­тел в узкую щель между газовой плитой и умывальником. Бившуюся в истерике девочку ре­бята с трудом завернули в простыню, потому что в шоке она приняла их за новых насильни­ков. Еле-еле ее удалось уложить на кровать, укрыть одеялом и хоть как-то успокоить береж­ными причитаниями. Курсанта Языкова немед­ленно отправили на вокзал за врачом. К этому времени старик немного пришел в себя, он сто­ял на коленях у кровати внучки и громко пла­кал навзрыд.

Могучий Василий с трудом выдернул из ку­хонной щели юного, но искушенного негодяя и поставил его на ноги. Нижняя челюсть маро­дера, выбитая из суставных гнезд, болталась на уровне груди. Ворочая омертвелым языком, он невнятно и злобно сипел:

— Хайтаны... ха е хим хех, хех хаехим!

Это означало:

—- Шайтаны, зарежем всех, всех зарежем!

Он плевался из горла слюной, перемешан­ной с кровью, и пытался обеими руками вста­вить челюсть на место. Штаны с трусами спол­зли до самых пят призывника. Его злобный хрип внезапно осекся, он мысленным взором прочертил путь ответного взгляда Василия до его обнаженного «причинного места». От страшного приговорного озарения он согнулся крючком и присел на корточки, судорожно ища брючный карман, из которого трясущимися руками извлек замусоленный комок денег. Ребята поняли:

—Откуп!..

Новый всплеск адреналина заставил курсан­тов замереть. Голый парень швырнул деньги в лицо Виктора. Освободившимися руками он закрыл низ живота, упал на пол и завертелся юлой. Животный страх вызвал у него бесконтрольный позыв кишечника. В мгновение он не­произвольно испражнился невероятно большой и зловонной массой, и тут же весь сам в ней измазался. Вместе с этим он облил и себя, и пространство вокруг неестественно долгой мочевой струей, бесновато воя и хрипя:

— Аа-а-а... Хр-хр-хр-р-р...

...Через десяток секунд он валялся под бал­коном в оцепеневшем изумлении. То, чем он доселе так гордился, заглотал унитаз, несколь­ко раз профырча водой.

И Василия, и Виктора била крупная дрожь.

— Не дребезжи, Витька! — простучал зуба­ми боксер. — Это только начало... Только подумай, если бы это были твоя сестра и отец?!

От этой мысли оба придя в себя, друзья при­ступили к дальнейшей зачистке нижних этажей дома. Тут к ним подоспел Андрей, доставив­ший врача пострадавшей.

Подкова курсантского оцепления продолжа­ла неумолима сжиматься. Она всё чаще и чаще размыкалась на два-три человека, чтобы про­пустить очередную пару, волочащую по шпа­лам через промёрзшие рельсовые пути и стрел­ки визжащего призывника, который при этом грозил сибирскому училищу всеми возможны­ми видами восточной мести.

Количество арестованных определялось множеством кровавых дорожек по снегу. Ми­нут через пятьдесят около двух сотен оставших­ся бандитов удалось загнать в разбитые ими же вагоны. Мощный военный громкоговоритель раз за разом предлагал им прекратить безчинство, остепениться. По армейскому звуковещанию выступил даже пожилой представитель братского Кавказа. В ответ на это — крики, угрозы.

Свистели невидимые в ночи оконные стальные прутья. Курсанты на шинели бегом понесли своего товарища. Ему брошенным прутом полоснуло по шее, как бритвой. Выс­тупивший по громкоговорящей связи пред­ставитель КГБ дал последний шанс успоко­иться, прекратить безпорядки. На раздумье было дано пять минут. В ответ опять — зве­риный рёв и дикий хохот.

В два часа сорок минут оцеплению был от­дан приказ на поражение. В три десять всё было кончено. На заледенелой вокзальной площади равномерными крепко связанными штабелями по три—пять человек лежали сотни обездви­женных дебоширов, которые еще недавно на­воднили ужасом сначала Челябинск, а потом спящий Сибирск. Их организованной колонной развезли «Уралы» по определенным точкам — кого в городские КПЗ, вытрезвители, в след­ственный изолятор, местную тюрьму и на га­уптвахту, кого-то и в морг.

Свои ранения, полученные в горячке опера­ции, осматривали курсанты. Шинель Виктора по пояс была пропитана дурной бандитской кровью, мочой, слюной и соплями, в складке полы застряли два чьих-то зуба, да и рукава до локтя покрылись багровой слизью. Звенела от полученных мощных ударов голова, правая рука еле сгибалась, ныло ушибленное плечо. Не лучше обстояли дела у Андрея, но Васька, с его боксерским опытом и кошачьей пластикой, по­лучил только шальную царапину на правой щеке.

 

 

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ «ДОЛГ»

Вопреки обязательному для будущих офи­церов программному «интернационализму», бравые сибирские курсанты испытывали чув­ство законной гордости от того, что одолели беснующуюся орду непривычных для Сиби­ри дебоширов. Челябинцам было слабо, а си­бирцы-молодцы честь не уронили. Особым уважением к курсантам прониклись и местные жители. Но первый страшный опыт отнятой у кого-то жизни, пусть даже законным насилием, будил в их молодых душах иные чувства, далекие от гордости, неизъяснимые привыч­ными житейскими понятиями, обыденными взаимоотношениями между людьми. Оправ­данная обстоятельствами жестокость вовсе не находила легких оправданий в сердцах буду­щих офицеров, каждый одолевал это проти­воречие внутри, накапливая таким пережива­нием особую воинскую мудрость защиты беззащитного, попечения о слабом против сильного...

Город не одну неделю зализывал душевные и физические раны от наглого и чудовищного погрома, впрочем, память о нем среди сибир­цев-старожилов жива и сейчас. Естественно, во­енная прокуратура тогда же возбудила рассле­дование дикого ЧП. Но старый контрразведчик сдержал слово: ни один из курсантов не при­влекался за «превышения мер обороны». Все случаи увечий и даже смертельных исходов среди погромщиков были оправданы конкрет­ными обстоятельствами, действиями, адекват­ными жестокости распоясавшихся, вооружен­ных ножами и заточками преступников. Не было ни одного случая, чтобы многочис

123Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: