Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Основные темы исторических событий 9 глава




 

IV

 

Проблема выбора формы встает обычно тогда, когда историк пишет монографию, то есть труд, основанный на оригинальных исследованиях, первоначально оформленный в виде диссертации на соискание учёной степени, а затем публикуемый в качестве книги или статьи в научном журнале. В подобных работах сложность фактологической базы обычно видна из текста, в котором утверждения автора подтверждаются тщательными ссылками на соответствующие документы. Многие монографии носят узкоспециализированный характер и предназначены, прежде всего, для коллег-ученых. Кроме того, поскольку суть монографии состоит в использовании в основном первичных, а не вторичных источников, она охватывает, как правило, довольно узкую тему. В особенности это относится к молодым ученым, представляющим результаты трёх-четырех лет исследовательской работы в период аспирантуры. Хотя теоретически эти труды обладают «научной новизной» (такое требование предъявляется к работам, представленным на соискание ученой степени), их значение в научном плане часто невелико. Необходимость в течение нескольких лет подготовить приемлемую для защиты диссертацию, чтобы получить работу в научном учреждении, часто заставляет исследователя подстраховываться, сосредоточившись на конкретном массиве источников, ещё не изученном или, по крайней мере, не изучавшимся с точки зрения данной научной проблемы. Люсьен Февр как-то ядовито заметил, что большинство исторических работ пишутся людьми, которые «просто стремятся показать, что они знают и уважают правила профессии»[135]. Это, конечно, неизбежное следствие профессионализации исторической науки. В то же время аспирантские исследования порой дают потрясающие результаты: сразу вспоминается, например, «Структура семьи в Ланкашире XIX века» (1971) Майкла Андерсона, которая и сейчас представляет собой кладезь демографической информации о рабочем классе, или «Вызов олигархии» (1982) Линды Колли, перевернувшая с ног на голову наши представления о торизме при первых королях Ганноверской династии. Самые благодатные перспективы для начинающих открываются в новых областях исследования: изучение истории Африки за последние 40 лет было отмечено рядом важных диссертаций, ставших новым словом в науке. Как минимум при подготовке диссертации вырабатывается навык исследовательской работы и написания монографий, а, кроме того, таким путем пополняется массив достоверных научных знаний.

Однако если бы историки в своих трудах ограничивались освещением лишь тех проблем, где они полностью овладели первоисточниками, историческое знание было бы столь отрывочным, что утратило бы всякий смысл. Понимать прошлое – значит, находить объяснения событиям и процессам, представляющим важность по прошествии времени, и они отличаются таким масштабом, что ни один исследователь не в состоянии охватить их без посторонней помощи: причины Английской революции, а не только политика архиепископа Лода, социальные последствия промышленной революции, а не упадок ручного ткачества в Западном Райдинге, «борьба за Африку», а не только Фашодский кризис. Очевидно, разобраться в столь сложных темах, просто собрав воедино детальные исследования, невозможно. Как сказа; Марк Блок, «микроскоп – прекрасный инструмент для исследований, но куча сделанных с его помощью слайдов ещё не является произведением искусства»[136]. Когда историк «отступает на несколько шагов» чтобы разглядеть одну из таких проблем в целом, он сталкивается с гораздо более острыми проблемами интерпретации – необходимость соединить множество сюжетов в связный рассказ, оценить значение различных факторов. Даже если вы всю жизнь изучали относящиеся вашей проблеме первоисточники, завоевав право проявлять разборчивость при использовании трудов других историков, вы всё равно будете вынуждены принимать немалую часть их доводов на веру.

Трудности только возрастут, если историк выйдет ещё дальше «за ограду» собственных исследований и попытается создать обобщающий обзор целого периода. Если монография относится к вторичным источникам, то обзорный труд вполне можно назвать «третичным» источником, поскольку автор вынужден делать чёткие выводы по ряду проблем лишь на основе стандартного набора авторитетной «вторичной» литературы. Неизбежным результатом становится придирчивая критика со стороны специалистов, в чьи «владения» он при этом вторгается. Подобные работы весьма подвержены капризам моды, и их выводы опровергаются новыми исследованиями куда быстрее, чем это происходит с узкоспециальными монографиями. Научный престиж такого «единоличного» синтеза страдает ещё и от того, что многие из этих работ представляют собой не подлинный синтез, а учебник, где в справочных целях кратко, в жестко систематизированной манере излагается сумма знаний по заявленной теме. Некоторые историки, сознавая, что свой профессионализм убедительней всего, они демонстрируют при анализе первоисточников, инстинктивно полагают, что «настоящим ученым» вообще не стоит заниматься подобным делом[137]. Другие пытаются удовлетворить спрос на обзорные работы, участвуя в коллективных трудах. Прототипом таких трудов стала «Кембриджская новая история», подготовленная под руководством лорда Актона в 1896 г. Это двенадцатитомное издание охватывает период, начиная с середины XV в., при этом в каждом томе имеются страноведческие и тематические главы, написанные ведущими учеными того времени. С тех пор вышло множество коллективных трудов. Они обладают несомненной ценностью, излагая в сжатом виде итоги работы крупнейших специалистов, но, тем не менее, проблему не решают. Как бы ни были близки взгляды авторов, и каким бы узурпатором ни был редактор, в них невозможно достичь единого подхода, а темы, не связанные с научными интересами участников, попросту исключаются.

Широкий обзорный труд, написанный одним историком, осуществляет несколько важных функций. Во-первых, лучшие из таких работ становятся могучим генератором новых вопросов. При постоянной работе с первоисточниками, требующей сосредоточенного внимания к деталям, у ученого может возникнуть своего рода интеллектуальная зашоренность: по выражению лорда Актона «наши идеи покрываются архивной пылью»[138]. Отвлекшись от архивов ради обзорного исследования по длительному периоду, историк скорее обнаружит новые модели и гипотезы, которые затем сможет проверить при детальном изучении. «Эпоха революций» Э. Дж. Хобсбаума (1962), по сей день непревзойденный обзор истории Европы с 1789 по 1848 г. – периода, прошедшего под двойным знаком Французской революции и промышленной революции, – полон захватывающих сопоставлений, не доступных ни одному историку, занятому только одной страной. Похожего эффекта добился Эйса Бриггс в своей «Эпохе перемен 1783 – 1867» (1959), изменив периодизацию британской истории. В новых областях науки, где интерпретационные вопросы едва сформулированы, подобный «шоковый» метод может привести к плодотворным результатам, особенно если в ней с самого начала проявляется тенденция к развитию путем накопления узкоспециальных исследований. Это со всей четкостью проявилось в истории ментальностей и в истории воздействия колониализма на Африку, причем список таких примеров можно продолжить. Опасность раздробленности научного знания очевидна. Наступает момент, когда историк должен проанализировать узкие исследования в совокупности, создавая новую картину преемственности, перемен и противоречий и формулируя новые вопросы. Именно таким синтетическим трудом стала новаторская работа А. Дж. Хопкинса «Экономическая история Западной Африки» (1973), которая в течение целого десятилетия определяла направление исследований данного региона.

Во-вторых, общий обзор представляет собой единственный путь, с помощью которого историк может выполнить свои обязательства перед широкими читательскими кругами. Интерес общественности к научным историческим трудам ни в коей мере не ограничивается обзорами – достаточно вспомнить успех «Разгрома Великой Армады» (1959) Гаррета Маттингли или «Монтайю» (1976) Эммануэля Леруа Ладюри. Но привлекательность этих двух книг обусловлена, прежде всего, их описательной ценностью. Если историк хочет поделиться с обществом своим пониманием исторического процесса и связи между прошлым и настоящим, он делает это посредством масштабного обзорного труда. Многие историки, стараясь сохранить свой научный статус любой ценой, чересчур переоценивают опасность поверхностного изложения и просто ошибок, кроме того, существует распространенное снобистское пренебрежение по отношению к тем, кто пишет для широкой аудитории. Однако популяризаторский подход и серьезная наука вполне совместимы. Искусство «высокой вульгаризации» как назвал Хобсбаум свои выдающиеся произведения в этом жанре[139] является необходимой частью ремесла историка.

Наконец, широкомасштабный обзор ставит общие проблемы исторической интерпретации, чрезвычайно важные сами по себе, которые не попадают в поле зрения при более узком подходе. Историю можно назвать «прогрессивной» наукой в том смысле, что почти каждый исследователь прошлого с позиций ретроспективного знания задается вопросом, в каком направлении идет развитие событий. И это не метафизические рассуждения, а признание того, что основные области исторического опыта с течением времени подвергаются совокупным изменениям. В работах, охватывающих короткий период, этого вопроса можно избежать, но он занимает центральное место при любой попытке понять целую эпоху: заметен ли рост профессиональной специализации, или удлинение «общественной лестницы», или разрастание управленческих функций, или прогресс в области свободы слова и вероисповеданий – а может быть, имеет место обратная тенденция? Или, абстрагируясь от критериев роста в отношении исторического процесса, данный период можно рассматривать с точки зрения разрыва преемственных связей, когда новая обстановка заставляет порвать с унаследованными из прошлого тенденциями. Именно в таком смысле, например, используется термин «новый империализм» применительно к европейской экспансии в конце XIX в.[140] Проблемы научной интерпретации, возникающие при анализе длительного периода, относятся к иному, несомненно, более высокому уровню, чем те, что связаны с каким-либо конкретным эпизодом.

Кругозор историка столь же обогащается и при широком пространственном, а не временном охвате, поскольку здесь появляется возможность для сравнительного анализа. Любое общество в истории нельзя рассматривать изолированно не только потому, что практически все изучаемые общества не были изолированы в реальности, но и потому, что многие их важнейшие черты проявлялись одновременно на широком пространстве: достаточно вспомнить развитие феодального землевладения в раннесредневековой Европе, плантационного рабства в Новом Свете в XVII – XVIII вв. или абсолютизма в Европе XVIII в. Сравнительный анализ развития какого-либо процесса в различных странах дает возможность отделить общее от особенного и соответственно оценить полученные выводы. К примеру, в «Господстве белого человека» (1981) Джордж М. Фредриксон сравнивает развитие расовых отношений в Америке и Южной Африке, начиная с появления первых белых поселенцев в XVII в. и до возникновения идеологии сегрегации в XX в. Это позволяет ему более чётко раскрыть особенности каждого общества; выясняется, что господство белых не было «семенем, посеянным первыми поселенцами, из которого должно было постепенно вырасти некое особое дерево», а «текучим, многовариантным, открытым процессом». Вопрос, почему у аналогичных обществ исторический опыт различен, представляет неизменный интерес, и разрешим лишь при синтетическим подходе, не ограниченном рамками изучения первоисточников.

Одним из последствий гигантского расширения масштабов исторических исследований за последние 100 лет стало повышение требований к всеобъемлющему обзору по сравнению с теми, что предъявлялись великими учеными XIX в.: он должен включать не только калейдоскоп «событий», но и данные об условиях материальной и духовной жизни, которые на протяжении многих периодов – и уж, несомненно, в доиндустриальную эпоху – менялись очень медленно, если вообще менялись, но именно они предопределяли образ мыслей и действий человека. Утверждение Дж. Р. Элтона, что «историческая наука занимается событиями, а не состоянием; она исследует то, что происходит, а не то, что уже сложилось», – спорная полуправда. Как мы могли убедиться, центральным вопросом для понимания исторического процесса является соотношение между верхним и глубинным слоем, другими словами, событиями и структурой. Солидную часть марксистских трудов можно расценить как одно из проявлений этого интереса (см. гл. 8), но наиболее прямой подход к проблеме нашла школа «Анналов», и, прежде всего Фернан Бродель:

 

«Возможно ли как-нибудь одновременно передать и явную историю, привлекающую наше внимание постоянными и драматическими переменами, и ту, другую, «подводную», почти беззвучную и всегда сдержанную, о существовании которой практически не подозревают ни наблюдатели, ни участники, мало подверженную разрушительной работе времени?»

 

Согласно Броделю, главная трудность состоит в идее однолинейного времени, разделяемой традиционными историками, – речь идет о единой временной шкале, отмеченной непрерывностью исторического развития. Из-за того, что историк сосредоточен на документах, и попытках понять образ мыслей их авторов, эта временная шкала может охватить лишь короткий период, регистрируя последовательность событий и исключая системные факторы. Бродель предложил выход – полностью отказаться от идеи однолинейного времени, заменив её концепцией «множественности социального времени», означающей, что история развивается в различных плоскостях, которые для практического удобства можно свести к трем: долгосрочной (la longue duree), раскрывающей основные условия материальной жизни, состояние умов и, прежде всего воздействие окружающей среды; среднесрочной, представляющей «жизненный цикл» форм социальной, экономической и политической организации общества; и краткосрочной – на уровне личности и событийной истории. Проблема, которую сам Бродель не сумел решить в «Средиземноморье», состоит в том, каким образом можно представить сосуществование этих разных уровней в конкретный исторический момент, как раскрыть их взаимодействие в виде связного рассказа, объединяющего разные уровни нарратива, описания и анализа. Эту проблему современные историки осознают куда острее, чем их предшественники; можно сказать, что она – главная[141].

 

V

 

Какие же качества необходимы для успешного исторического творчества? Сторонние наблюдатели придерживаются на этот счет весьма нелестной точки зрения. Пожалуй, самая знаменитая из приземленных характеристик профессии принадлежит доктору Джонсону:

 

«Историку не нужны большие способности; ведь историческое сочинение не задействует величайших возможностей человеческого ума. Все факты у историка под рукой, поэтому ему не надо ничего выдумывать. Не нужен ему и сколько-нибудь высокий уровень воображения; не более чем требуется для простейших форм стихосложения».

 

Даже во времена Джонсона это замечание не было справедливым, а в свете развития профессии после XVIII в. оно представляется ещё менее уместным. Дело-то в том, что факты не находятся у историка под рукой. Новые факты продолжают пополнять массив исторического знания, и в то же время достоверность установленных фактов подвергается постоянной переоценке. Кроме того, как показано в гл. 3 и 4, плохое состояние источников делает эту двойную задачу куда более трудной, чем кажется на первый взгляд. Профессиональная подготовка ученых-историков, введённая в XIX в., преследовала и до сих пор преследует главную цель: избавить их от иллюзии, что сбор фактов не требует особых усилий[142]. Соответственно во всех пособиях по исторической методике особо подчеркиваются такие качества, как владение первоисточниками и способность к их критическому анализу.

Но приобретение эти навыков для историка – лишь первый шаг. Процесс интерпретации и создания научного труда предполагает наличие ряда других столь же необходимых качеств. Во-первых, историк должен уметь прослеживать взаимосвязь событий и выделять из массы деталей схемы, позволяющие лучше понять прошлое: причинно-следственные схемы, схемы периодизации, подтверждающие определения вроде «Возрождение» или «средневековье», понятия о социальных группах, придающие смысл утверждениям о роли мелкой буржуазии во Франции XIX в. или о «росте мелкопоместного дворянства» в Англии XVII в. Чем шире масштаб исследования, тем больше должны быть способности к обобщению и концептуализации. Немногочисленность по-настоящему удовлетворительных синтетических трудов с большой степенью обобщений свидетельствует о том, насколько редко эти интеллектуальные дарования встречаются в полном объеме.

Помимо остроты интеллекта, историку необходимо и воображение. Применительно к научным сочинениям этот термин должен быть правильно понят. Речь, конечно, не идет о сознательной творческой выдумке, хотя Джонсон, очевидно, имел с виду неполноценность историков именно в этом отношении. Дело же в том, что любая попытка воссоздать прошлое предполагает работу воображения, поскольку прошлое никогда полностью не отражается в дошедших до нас документах[143]. Вновь и вновь историки сталкиваются с пробелами в архивных материалах. Чтобы их заполнить, учёный настолько глубоко изучает имеющиеся источники, что у него вырабатывается «чутье», инстинктивное понимание того, что должно было случиться. В эту категорию часто попадают проблемы мотивации и менталитета, и чем дальше и чужеродней изучаемая культура, тем большие усилия воображения требуются, чтобы понять её. Сухими и скучными обычно считаются те книги, где воображение автора не сумело оживить накопленный объём данных.

Как выработать в себе историческое воображение? В этом отношении весьма полезно не закрывать глаза, не затыкать уши (да и нос), жадно впитывая всё из окружающего нас мира. Как пояснил Ричард Кобб:

 

«Немалую часть истории Парижа XVIII в. или Лиона Х1Х-го можно буквально пройти, увидеть, и особенно услышать, в маленьких ресторанчиках, на задней площадке автобуса, в кафе или на парковой скамейке».

 

Способность «чувствовать» людей прошлого требует определенного уровня самопознания, и некоторые историки даже предложили включить психоанализ в программу обучения начинающих ученых. Но широта личного опыта в этом плане представляет собой более надёжную основу. Во времена, когда исторические труды сводились в основном к политическому нарративу, опыт общественной деятельности часто рассматривался как наилучшая подготовка для историка; как сказал Гиббон о своем недолгом пребывании в роли члена парламента:

 

«Восемь сессий, что я провел в парламенте, стали школой гражданского благоразумия, первой и важнейшей добродетели историка».

 

Боевой опыт также, вероятно, углубил представления многих историков, живших в XX в., о политике, дипломатии и войне. Однако особенно важно разнообразие опыта: соприкосновение с различными странами, классами и людскими характерами, таким образом, потенциал воображения историка приобретает некоторое сходство с широким спектром ситуаций и менталитетов, которые он встретит, изучая прошлое. К сожалению, обычная карьера нынешних ученых-историков оставляет немного возможностей для приобретения такого опыта. Высказанное несколько лет назад предположение, что наилучшей подготовкой для историка было бы кругосветное путешествие и работа по нескольким различным специальностям, при всей его непрактичности не лишено смысла.

Однако одно дело – понимать прошлое, и совсем другое – уметь донести это понимание до читателя. Дар слова, или литературное мастерство, весьма важны для историка. Вплоть до XIX в. это воспринималось как аксиома. С античных времен ведущие представители исторической профессии относили её в первую очередь к разновидности литературного труда. У истории была собственная муза (Клио), своё место в читательской культуре и набор риторических и стилистических приемов, овладение которыми и было главной задачей начинающих историков. Всё изменилось, когда история превратилась в научную дисциплину. Профессиональных историков, шедших по стопам Ранке, волновали проблемы, связанные с методикой, а не с подачей материала. Владение источниками, или «исследования», противопоставлялись «писательству» в ущерб последнему; «Бывшую музу Клио сейчас чаще встретишь с читательским билетом, сверяющей сноски в Государственном архиве». В результате многие из научных трудов, изданных за последние 100 лет, просто невозможно читать[144].

Владение хорошим стилем – не просто полезный «довесок». Оно занимает центральное место в деле воссоздания исторической реальности. То, что вы поняли, используя свое научное воображение, вы просто не сможете выразить, не обладая серьезным литературным даром: умением подмечать детали, способностью передавать настроение, темперамент и атмосферу, создавать иллюзию захватывающего действия – качествами, получающими наибольшее воплощение в художественной литературе. Интерпретационные труды имеют меньше общего с беллетристикой, и, возможно, по этой причине историки, которые высоко ценят литературную составляющую своей профессии – например, Дж. М. Тревельян или К. В. Веджвуд – относительно редко работают в этой сфере. Специальная аргументация и необходимость снабжать многие утверждения оговорками не способствуют «литературности». Тем не менее, проблема совмещения нарратива с анализом, сопровождающая любую попытку научной интерпретации, является, по сути, проблемой литературной формы. Её решение почти никогда не диктуется самим материалом.

Итак, все вышеперечисленные качества или квалификационные требования, необходимые для историка, могут показаться не слишком жёсткими. Тем не менее, редко кто может овладеть ими в полной мере. Очень немногие историки в равной степени сильны в области методики, интеллекта, воображения и стиля, и, несмотря на гигантский рост научных исследований за последние десятилетия, количество удовлетворяющих всем требованиям трудов в любой области истории по-прежнему невелико. В то же время разнообразие инструментария историков подтверждает ещё один факт: история, по сути, является гибридной дисциплиной, сочетающей свойственные науке технические и аналитические процедуры с воображением и стилем, присущими литературе[145].

 

Глава 7.

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...