И.Д. Горемыкин, Б.В. Штюрмер, А.Ф. Трепов, Н.Д. Голицын

«Министерская чехарда» длилась весь год. Несколько раз менялись военные министры, министры иностранных дел, руководители других ведомств. Особенно важный в условиях народного и общественного недовольства портфель министра внутренних дел в начале года был у А. Хвостова, в марте перешел к Штюрмеру, а в сентябре к А. Протопопову.

Александр Дмитриевич Протопопов, который проявит полную беспомощность в момент февральского кризиса, может считаться своего рода символом деградации властных институтов.

Это был не кадровый чиновник, а представитель Общества – депутат от октябристов и товарищ председателя Думы. Он был человеком обходительным, сумел понравиться царю, и тому пришла в голову гениальная мысль: примириться с либеральной оппозицией, поставив на ключевую должность одного из думских вождей.

Протопопов с готовностью переменил политический лагерь и даже сшил себе жандармский мундир. Однако в качестве министра оказался ни на что не годен. Отсутствие профессиональных навыков он компенсировал верой в мистику: ходил на сеансы к знаменитому тибетскому гуру Бадмаеву, слушался советов оккультиста Карла Перрена.

С примирением тоже ничего не вышло. Думцы сочли Протопопова предателем и подвергли обструкции. Председатель Родзянко публично отказался подать «перебежчику» руку. Отношение депутатов к министру «из своих» было намного хуже, чем к любому выдвиженцу из бюрократии.

Весь год прошел под знаком Распутина. Оппозиция, революционеры, жадные до сплетен газеты, салонные болтуны – все с негодованием или просто с любопытством обсуждали интимную жизнь царской семьи и охотно распространяли всякие скандальные слухи. По большей части они были ложными, но «Старец» действительно активно влиял на кадровые назначения в правительстве, и это превратилось в серьезную государственную проблему. Хуже всего, однако, было то, что «распутинщина» окончательно подорвала сакральность фигуры самодержца, а без этой психологической опоры вся «ордынская» конструкция становится очень шаткой.

Семнадцатого декабря заговорщики, в число которых входили члены августейшего семейства (великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, супруг царской племянницы), умертвили Распутина, веря, что тем самым спасут престиж монархии, но произошло нечто обратное. Убийство усилило общее ощущение того, что на самом верху творится нечто непристойное и мерзкое.

Раскол происходил не только между самодержцем и Обществом, но и внутри самой императорской фамилии. Неверие в способности царя, раздражение на его ошибки, ненависть к неумной, во все вмешивающейся царице привели к тому, что в самом высшем эшелоне стали возникать проекты дворцового переворота с заменой Николая на какого-нибудь другого Романова.

Кандидатов было два: брат Михаил и дядя Николай Николаевич, разжалованный в командующие второстепенного Кавказского фронта, но по-прежнему популярный среди офицерства.

Жандармский генерал А. Спиридович, по роду службы хорошо осведомленный о подобных настроениях, рассказывает, что зимой один из руководителей «Земгора» тифлисский городской голова Хатисов обратился к Николаю Николаевичу с прямым предложением.

Хатисов доложил, что императрицу Александру Федоровну решено или заключить в монастырь, или выслать за границу. Предполагалось, что государь даст отречение и за себя, и за наследника. Хатисов просил великого князя ответить, как он относится к этому проекту и можно ли рассчитывать на его содействие, так как он должен сообщить ответ князю Львову. [186] Великий князь выслушал доклад и предложение спокойно.

Согласия не дал, но занял выжидательную позицию.

Однако много опасней великокняжеских комплотов был прямой публичный конфликт между Властью и Обществом. Это давнее противостояние, то обострявшееся, то затухавшее, вошло в свою финальную стадию еще в предыдущем году, когда военные неудачи нанесли огромный удар по авторитету самодержавия. Возникла та же ситуация, что в 1905 году, а перед тем в 1855 году. Множество людей задалось естественным вопросом: зачем авторитарный режим забрал себе столько власти, если не умеет с нею справиться? И что это за военная империя, которая так плохо воюет?

Как уже говорилось, с одной стороны, Общество активно включилось в работу по спасению страны, с другой – потребовало участия в управлении. Император на время притушил дискуссию, заставив Думу прервать заседания.

У царя были колебания, не закрыть ли эту оппозиционную говорильню до конца войны (как сделал, например, австрийский император). Ближайший помощник генерал Алексеев убеждал ввести диктатуру, которая объединила бы военную власть с гражданской. Существовало и до сих пор существует мнение, что, если б это было сделано, государство устояло бы. Вряд ли. Взрыв все равно произошел бы, только, вероятно, без промежуточного, «февральского» периода либерального правления. После поражений на фронте, развала в тылу и огромных бесполезных жертв монархия не имела поддержки ни в одном слое общества. В критический момент даже гвардия не станет защищать предержащую власть. С. Завадский, в ту пору прокурор Петроградской судебной палаты, пишет:

…Оно [правительство] не удовлетворяло ни крестьян, ни рабочих, ни торгово-промышленные круги, ни чиновничество, ни общественных деятелей, ни землевладельцев; не удовлетворяло оно ни фронт, ни тыл, ни левых, ни правых; не удовлетворяло, по-видимому, и самого царя. Не будучи уверено в своей правоте, оно не могло внушить к себе уважения смелому; стыдясь своей неправоты, оно не могло показаться сильным трусливому. Власть крепка только тогда, когда массы или еще верят в ее безупречность, дающую ей нравственный авторитет, или убеждены в совершенной ее бессовестности, позволяющей ей не задумываться перед средствами расправы.

Не было ни первого, ни второго. Курс, который избрал самодержец и который можно назвать «ни то ни се», сократил жизнь обреченной системы. Николай не дал Обществу никаких дополнительных полномочий, но и не распустил его организационный центр. В феврале заседания Думы возобновились.