 |
«Неприкаянность». «Общение». «Пошлость». «Родной». «Счастье»
|
|
|
|
«Неприкаянность»
Кажется, что это слово существовало давно, но его нет ни в словаре Даля, ни в древнерусских текстах, и раньше конца XIX века оно не встречается. Возможно, оно связано с какими-то жаргонными, тайными языками, в которых «неприкаянный» означало «ни к чему не приделанный». То есть оно вообще никак не связано с покаянием, хотя это первое, что обычно приходит на ум.
Слово это стало означать некоторое специфическое состояние, которое лучше всего описывается тоже очень характерным русским словом «маяться». Оно, в свою очередь, связано с основополагающим для русской языковой картины мира представлением о свободе, как о просторе, но отражает другую сторону этого представления. Когда простора слишком много, человеку становится неуютно, и он не может найти себе место.
«Общение»
По определению Анны Зализняк, общаться — это «разговаривать с кем-то в течение некоторого времени ради поддержания душевного контакта». При этом разговор не обязательно должен быть «о главном» — речь может идти в том числе и о пустяках; суть в ощущении общности. Между людьми, которые общаются, имеются определенные отношения.
Все, что касается отношений — в данном случае дружеских, — для русской языковой картины мира очень важно. И в ситуации, когда по-английски можно просто сказать a friend of mine, по-русски приходится решать, какой из «терминов дружбы» описывает отношения наиболее адекватно — «знакомый», «приятель», «друг». Сам факт знакомства делает человека «своим», выделяет его из множества «чужих». И тогда «по знакомству» можно что-нибудь получить, более тесные отношения для этого не требуются.
На первый план в идее «приятеля» вышло удовольствие, получаемое от общения с ним. Кроме того, очень важно, что приятели общаются в неформальной атмосфере, на равных. Для русского концепта «друг» ключевой, по-видимому, является готовность помочь в случае необходимости. Отсюда частотность выражения «будь другом». А вот интенсивное задушевное общение не является необходимым условием: так, можно считать своим другом человека, с которым не виделся уже много лет, но про которого сохраняешь уверенность: если понадобится — он не подведет.
|
|
|
«Пошлость»
Слово «пошлость» выражает самую убийственную эстетическую оценку, которая есть в русском языке. Пошлым может оказаться все, что угодно, в том числе и противоположные вещи: целеустремленно делать карьеру и медитировать лежа на диване, читать только детективы или только классическую литературу, стремиться быть как все и хотеть быть ни на кого не похожим. Но главное, пошлость коварна.
Характеризуя другого человека и его действия словом «пошлость», говорящий в своих глазах возвышается над ним, думая: мои ценности — настоящие, и поэтому я (и такие, как я) бесконечно превосхожу тебя (и таких, как ты). И в этом последнем смысловом компоненте кроется источник образуемого пошлостью порочного круга: удовольствие, получаемое от чувства превосходства над человеком, идущим в толпе протоптанной тропой и не подозревающим об этом, — является одним из самых банальных проторенных путей, то есть пошлостью.
«Родной»
Среди множества русских ласкательных обращений «родной» стоит особняком и выражает не столько романтическую влюбленность или страсть, сколько глубокую нежность, доверие, ощущение душевной близости. При этом с точки зрения языка родным становятся, то есть сила любви может превратить чужого в кровного родственника.
Можно было бы допустить, что слово «родной» — просто случайная причуда русского языка, но Ирина Левонтина в своей статье «Милый, дорогой, любимый... » блестяще доказывает, что это не так. Она пишет, что метафора кровного родства чрезвычайно широко представлена в ассортименте русских просторечных обращений к незнакомым людям: отец, папаша, мать, мамаша, сынок, дочка, сестренка, браток, бабуля, внучок и т. д. Человек каждый раз соотносит примерный возраст собеседника со своим и прикидывает, кем бы он мог ему приходиться, вступает с ним в квазиродственные отношения. А назначая собеседника, например, дядей, говорящий сам как бы временно становится его племянником и ожидает от него суррогата соответствующих чувств.
|
|
|
«Счастье»
Время от времени социологи вычисляют так называемый «индекс счастья» в разных странах. В этих опросах Россия регулярно оказывается на последних местах. И тут дело не в тяготах русской жизни, а в том, что неудобно и немножко стыдно ответить «да» на вопрос «вы счастливы? ».
Исторически основным значением слова «счастье» была случайная удача. Человек, про которого сейчас бы сказали, что ему везет, мог быть «счастлив в картах». Или, например, характерное высказывание Суворова: «Сегодня счастье, завтра счастье — помилуй Бог, а ум-то где? » Так что русский человек в принципе не очень рассчитывал на счастье. Употреблялось счастье и в значении «состояние, когда человеку так хорошо, что он уже ничего не может больше хотеть», но и такое счастье ценилось меньше, чем небесное блаженство, настоящий «предел стремлений».
XX век устранил небесное блаженство из идеологического и из бытового дискурса, но и счастье тоже скомпрометировал. С одной стороны, его обзывали «мещанским», а с другой — чересчур идеологизировали («счастья народов надежный оплот», «спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство»). Так что неудивительно, что вопрос о счастье, ставит русского человека в тупик.
|
|
|
