А. Изменение высказанных прежде взглядов.

З. Фрейд.

Страх.

При описании патологических феноменов наш язык различает симптомы и торможения (Hemmungen), не придавая однако большого значения этому различию. Если бы нам не встречались случаи заболеваний, о которых приходится сказать, что у них наблюдается только торможение, но нет симптомов, и если бы мы не пожелали узнать, чем это обусловлено, то вряд ли явился бы интерес разграничить понятие «торможение» «симптом».

Оба эти явления не выросли на одной и той же почве. Торможение имеет особое отношение к функции и вовсе не означает не что безусловно патологическое. И нормальное ограничение функции можно назвать затормаживанием. Симптом же имеет признак болезненного процесса. И торможение, таким образом, тоже может быть симптомом. В таком случае о торможении говорят, имея ввиду простое понижение функции, а о симптоме – когда речь идёт о необычном изменении функции или о новом действии, не соответствующему нормальному. Во многих случаях кажется совершенно произвольным обозначение положительной или отрицательной стороны патологического процесса, подчёркивание его результата как симптома или как торможения. Всё это в действительности вовсе не интересно и постановка вопроса, из которого мы исходили, оказывается мало плодотворной.

Так как торможение по своему существу так тесно связано с функцией, то может возникнуть мысль рассмотреть различные функции Я, для того чтобы установить, в каких формах проявляются их нарушения при отдельных неврологических заболеваниях. Для такого сравнительного исследования мы избираем сексуальную функцию, еду, двигательную деятельность и профессиональную работу.

А. Сексуальная функция подвержена самым разнообразным нарушениям, большинство которых носит характер простого торможения. Их можно объединить в понятие психической импотенции.

Выполнение нормальной сексуальной функции предполагает сложный процесс, нарушение которого возможно в любом месте. Главные остановки торможения у мужчины:

(1)отход либидо, необходимого для начала процесса (психическое неудовольствие),

(2)отсутствие физической готовности (отсутствие эрекции), (3)сокращение акта(ejaculatio praecox, которое может быть описано как положительный симптом),

(4)прекращение акта до естественного окончания (отсутствие ejaculatio),

(5)отсутствие психического эффекта (ощущения наслаждения, оргазма).

Другие нарушения возникают из- за связи, установившейся между функцией и особыми условиями, извращёнными или фетишисткими по своей природе.

Мы не можем дальше скрывать от себя известное отношение торможения к страху. Некоторые виды торможения представляют собой очевидный отказ от функции, так как при выполнении её мог возникнуть страх. Непосредственный страх перед сексуальной функцией часто встречается у женщины. Мы его относим к явлениям истерии, так же как и защитный симптом отвращения, появляющийся первоначально как последующая реакция на пассивно пережитый сексуальный акт, а позже при мысленном представлении его. Большое количество навязчивых действий оказывается также мерами предосторожности и предупреждения сексуальных переживаний, являясь, таким образом, также фобическими по своей природе.

Но в понимании здесь далеко вперёд не продвигаешься. Можно только заметить, что применяются самые разнообразные способы для того, чтобы нарушить функцию

1) Простой отход либидо, который, скорее всего даёт картину, названную нами чистым торможением.

2) Ухудшение в выполнении функции;

3) Затруднение функции из-за особых условий её выполнения и модификация её путём отклонения на другие цели.

4) Предупреждение выполнения функции с помощью мер предосторожности.

5) Прекращение функции из- за появления страха, если начало её не удаётся предупредить.

6)Последующая реакция, которая протестует и стремится повернуть вспять совершённое, если функция всё же выполнена.

Б. Самое частое нарушение питания – это отвращение к пище при отходе либидо. Нередко также бывает и усиление желания есть. Навязчивое влечение к еде, мотивированное страхом перед голодной смертью, исследовано мало. Более известно истерическое отвращение к пище ввиде симптома рвоты, а также отказ от пищи под влиянием страха, что относится к психоматическим состояниям (бред отравления).

В. Функция движений тормозится при некоторых невротических состояниях из-за нежелания ходить и слабостью при хождении. Истерические препятствия создаются при этом двигательными параличами моторного аппарата или специфическим нарушением только данной функции его (абазия). Особенно характерно затруднение передвижения из- за требования определённых условий, при невыполнении которых наступает страх(фобия).

Г. Торможение работы, которое так часто наблюдается в виде изолированного симптома терапевтического отклонения, проявляющегося как понижение потребности в работе или как плохое выполнение её. Наконец, оно возможно и как реактивное явление в форме усталости (головокружение, рвота), если обстоятельства вынуждают продолжать её. Истерия приводит к прекращению работы из- за паралича органа или функции, существование которой несовместимо с выполнением работы. Невроз навязчивости нарушает работу беспрерывным отвлечением внимания и потерей времени из- за остановок и повторений.

Этот обзор мы могли бы распространить и на другие функции, но не можем ожидать, что тем самым достигнем большего! Мы всё равно бы оставались бы на поверхности явлений. Решимся поэтому на формулировку, которая сократит объём, загадочного, в понятии о торможении. Торможение является проявлением ограничения функции Я и может иметь различные причины. Некоторые механизмы такого ограничения функции и общие тенденции нам хорошо известны.

В случаях специального торможения эту тенденцию легче узнать. Если играть на рояле, писать или даже ходить становиться трудно из-за невротического торможения, то анализ объясняет причину этого явления слишком сильной эротизацией выполняющих эту функцию органов- пальцев и ног. В общем, мы поняли, что Я как функция органа терпит повреждение, если его эрогенность, его сексуальное знание увеличивается. Этот орган ведёт себя в таком случае – если решиться на несколько рискованное сравнение, - как кухарка, которая не хочет больше работать у плиты, потому что хозяин дома завязал с нею любовные отношения.

(-236- З. Фрейд. Страх.) Если писание (то есть процесс, при котором жидкость заставляют вытекать из трубочки на кусок белой бумаги) приобретает символическое значение coitus`a; или если хождение становится символической заменой топтания живота матери- земли; то и писание и хождение не выполняются потому, что воспринимаются как выполнение запрещённого сексуального действия. Я отказывается от возможной для него функции, чтобы не быть снова вынужденным совершить вытеснение во избежание конфликта с Оно.

Другие торможения возникают, очевидно, с целью наложения на себя наказание. Это нередко бывает при нарушениях профессиональной деятельности. Я не должно этого делать, - такое запрещается строгим сверх-Я, потому что такая деятельность приносит ему пользу и успех.

Более общие задержки Я протекают по – другому. Если перед Я стоит психическая задача особой трудности (например, необходимость побороть печаль, подавить сильные аффекты, постоянно отгонять возникающие сексуальные фантазии), то оно становится намного беднее энергией, которой может располагать. Это вынуждает Я ограничить свои усилия, одновременно направленные на многое другое, подобно спекулянту, который вложил все деньги в свои предприятия и не располагает свободным капиталом. Поучительный пример такого интенсивного кратковременного общего торможения я имел возможность наблюдать у одного больного, страдающего навязчивыми идеями. Он впадал в парализующую усталость, длившуюся один или несколько дней в тех случаях, которые должны были бы, несомненно, вызвать у него взрыв ярости. Исходя из этого, можно, вероятно найти путь к пониманию общего торможения, которым отличаются постоянные депрессии, и самая тяжёлая их них – меланхолия.

Резюмируя можно сказать, что торможения представляют собой ограничения функции Я из осторожности или из-за уменьшения энергии. Теперь легко понять, чем торможение отличается от симптома. Симптом не может быть понимаем как процесс, происходящий в самом Я или над ним.

Основы симптомообразования давно исследованы и, будем надеяться, сформулированы безупречным образом. Симптом является признаком или заменой не имевшего места удовлетворения влечения, результатом процесса вытеснения. Вытеснение исходит из Я, которое иногда по поручению сверх-Я, не допускает проявления влечения возбужденного в ОНО. Я достигает посредством вытеснения того, что представление, бывшее носителем неприемлемого душевного движения, не делается осознанным. Анализ часто показывает, что это представление сохранилось виде бессознательного образования. До сих пор всё ясно, но затем начинаются трудности, с которыми не удалось ещё справиться. Наши прежние описания процесса при вытеснении старательно подчёркивали, как результат его, отстранение от сознания, но в других пунктах оставили место сомнению. Возникает вопрос: Какова судьба активированного в оно влечения, стремящегося к удовлетворению? Ответ давался не прямой и состоял в том, что с помощью процесса вытеснения ожидаемое удовольствие от удовлетворения превращалось в неудовольствие. И тут возникала проблема: каким образом в результате удовлетворения влечения может возникнуть неудовольствие? Мы надеемся объяснить положение вещей, сделав определённое указание, что наметившееся в ОНО течение возбуждения вообще не осуществляется из-за вытеснения. Я удаётся его приостановить или отклонить. В таком случае и отпадает загадка «превращения аффекта» при вытеснении. Эти мы сделали уступку Я в том смысле, что оно может проявлять столь сильное влияние на процессы в Оно, и нам необходимо понять, каким путём открывается ему возможность этого неожиданного могущества. Я полагаю, что это влияние Я приобретает в силу своих тесных отношений к системе восприятий, составляющих сущность его и ставших причиной его дифференциации от Оно. Функция этой системы, названной нами W-BW, связана с феноменом сознания. Эта система воспринимает возбуждения не только извне, но и изнутри и, при помощи ощущений«удовольствие – неудовольствие» (Lust- Unlast), которые оттуда до неё доходят, она старается управлять всеми течениями, происходящими в психике по принципу удовольствия. Мы представляем себе Я беспомощным по отношению к Оно. Но когда Я восстаёт против какого-либо влечения в Оно, то достаточного ему дать сигнал неудовольствия, чтобы достичь своей цели с помощью почти всемогуще инстанции принципа удовольствия. Если мы на минуту станем изолированно рассматривать эту ситуацию, то сможем иллюстрировать её примером из другой области. В каком-либо государстве известная клика противится мероприятиям, принятие которых соответствовало бы желаниям масс. Это меньшинство овладевает тогда прессой, обрабатывает при её помощи суверенное «общественное мнение» и таким образом добивается того, что предполагаемое решение не состоится. С этим ответом связывается дальнейший вопрос: откуда бьётся энергия, израсходованная на то, чтобы дать сигнал недовольства? Здесь нам указывает путь та мысль, что отражение нежелательного процесса внутри психики должно происходить по образцу отражения внешнего раздражения, то есть что Я одинаковым способом защищается и от внутренней и от внешней опасности. При внешней опасности органическое существо сначала делает попытку к бегству, отнимая вначале психическую энергию (Besetzung) от восприятия опасного. Позже это существо узнаёт, что действительным средством являются также мускульные реакции, которые делают невозможным восприятие опасности даже, если ему не противишься, например, оно старается удалиться из области действия опасности. Подобной попытке к бегству равноценно и вытеснение. Я отнимает подсознательную психическую энергию (Besetzung) у предметов своих влечений, подлежащих вытеснению, и использует её для развития чувства недовольства – страха. Проблема, каким образом при вытеснении возникает страх, - не простая. Тем не менее, мы вправе придерживаться взгляда, что Я является подлинным местом проявления страха, и отказаться от прежнего взгляда, полагающего, что энергия вытесненного душевного движения автоматически превращается в страх. Если раньше я это утверждал, то давал этим феноменологическое описание, но не мета психологическое. Из сказанного вытекает новый вопрос: как это возможно с экономической точки зрения, что от одного только процесса отнятия и оттока психической энергии (Besetzung) – как это происходит при обратном отходе подсознательной энергии Я – возникает неудовольствие или страх, которые согласно не нашим предположениям, могут быть лишь следствием повышенной концентрации психической энергии. Мой ответ таков: причина этого явления не может быть объяснена с экономической точки зрения. При вытеснении страх не образуется вновь, а воспроизводится как аффективное состояние по имеющемуся уже воспоминанию. Следующий вопрос о происхождении этого страха, как и аффектов вообще, бесспорно заставляет нас, однако, оставить психологическую почву и вступить в пограничную область физиологии. Аффективные состояния воплощены в психической жизни как осадки травматических переживаний отдалённой древности и в ситуациях, соответствующих этим переживаниям воспроизводятся как символы воспоминания. Полагаю, что я был прав, когда уподобил их позже индивидуально приобретённым истерическим припадкам и рассматривал их как нормальные образы последних. У человека и родственных ему животных акт рождения вызывает характерные черты выражения аффекта страха, как первое индивидуальное переживание этого аффекта. Нам не следует, однако, слишком переоценивать эту связь. Признавая её, мы не должны упускать из вида, что аффективный порыв в ситуации опасности является биологической необходимостью и всё равно был бы непременно создан. Считаю также неправильным предположение, что при каждой вспышке страха в психической жизни происходит нечто равносильное воспроизведению ситуации рождения. Нет даже уверенности в том, что истерические припадки, являющиеся первоначально такими травматическими репродукциями, надолго сохраняют этот характер. В другом месте я утверждал, что большинство вытеснений, с которыми нам приходится иметь дело при терапевтической работе, являются случаями проталкивания вслед (Nachdrangen).Они предполагают имевшие прежде место первичные вытеснения, которые притягательно действуют на новую ситуацию. Олб этих основах и предшествующих степенях вытеснения ещё мало известно. Подвергаешься опасности слишком переоценить роль сверх-Я при вытеснении. В настоящее время невозможно судить о том, создаёт ли возникновен7ие сверх- Я грань между первичным вытеснением и проталкиванием вслед(Nachdrangen.) Первые очень интенсивные вспышка страха возникают, во всяком случае, до дифференциации сверх-Я. Весьма вероятно, что такие количественные моменты, как слишком большая сила возбуждения и прорыв защиты от раздражений (Reizschutz), являются ближайшими поводами к первичному вытеснению. Упоминание о защите от раздражений говорит нам, подобно сигналу, что вытеснения возникают в двух различных ситуациях, а именно: когда недопустимое влечение пробуждается с помощью внешнего восприятия и когда оно возникает изнутри без провокации извне. В дальнейшем мы вернёмся к этому различию. Но защита от раздражения имеется только против внешних раздражений, а не против требований внутренних влечений. Поскольку мы изучаем попытку к бегству со стороны Я, мы остаёмся в стороне от образования симптомов. Симптом возникает изречения, которому противодействует вытеснение. Когда Я, воспользовавшись сигналом неудовольствия, достигает своей цели, совершенно подавляя влечение, мы ничего не узнаем о том, каким образом это произошло. Узнать это мы можем только в тех случаях, которые следует отнести к вытеснениям большее или менее неудачным. В последнем случае, в общем дело обстоит так, что влечение, несмотря на вытеснение, всё же находит себе замещение, которое носит на себе печать искажения, сдвига торможения. В нём больше нельзя узнать удовлетворение, оно не сопровождается ощущением удовольствия, но зато этот процесс принимает характер навязчивости. При затухании процесса удовлетворения до степени симптома вытеснение проявляет свою силу ещё и в другом направлении. Процессу замещения удовлетворения симптом по возможности отрезается выход наружу с помощью моторной сферы. Даже в том случае, когда это не удаётся, процесс замещения должен исчерпаться изменением в собственном теле и не может перейти во внешний мир, ему запрещено превращаться в действие. Нам это понятно: при вытеснении Я работает под влиянием внешней реальности и поэтому изолирует от этой реальности успешное течение процесса замещения.

Я владеет доступом к сознанию, как и переходом в действие по отношению к внешнему миру. При вытеснении оно использует свою власть в обоих направлениях. Представление, замещающее влечение, испытывает на себе одну сторону силы этой власти, само влечение - другую. Здесь уместно спросить, как примирить это признание могущества Я с описанием, данным нами в исследовании «Я» и «ОНО» о положении того же Я.Там мы описывали зависимость Я от ОНО и от сверх-Я, его бессилие и склонность испытывать страх перед ними. Там же вскрыли, с каким трудом Я удаётся поддержать своё превосходство. Это мнение нашло в последствие громкий отзвук в психоаналитической литературе. Многочисленные голоса настойчиво подчёркивают слабость Я перед ОНО, рационального – перед демоническим в нас. Делаются попытки превратить это положение в основу психоаналитического «миросозерцания». Не должно ли понимание значения вытеснения удержать именно аналитика от такого крайнего увлечения? Я вообще не стою за фабрикацию миросозерцания. Представим лучше это философам, которые по собственному признанию, не в состоянии выполнить свой жизненный путь без такого рода путеводителя, содержащие сведения на любой случай жизни. Примем смиренно презрение, с которым философы смотрят на нас с точки зрения своих возвышенных потребностей. Так и мы не можем скрыть свой нарцистической гордости, то постараемся найти утешение в т ом соображении, что все эти «путеводители жизни» быстро стареют; что именно наша близорукая, ограниченная, мелкая работа создаёт необходимость в новых изданиях их и что даже новейшие из этих путеводителей представляют попытки заменить старый, такой удобный и совершенный катехизис. Нам хорошо известно, как мало удалось до сих пор науке пролить свет на загадки этого мира. Все старания философов ничего в этом деле изменить не могут. Только терпеливое продолжение работы, подчиняющейся исключительно требованиям точного знания, может медленно изменить такое положение вещей. Если путешественник поёт в темноте, то он этим только скрывает свой страх, но больше он от этого не видит. Вернёмся к проблеме Я. Видимость указанного противоречия, происходит от того, что мы ограниченно понимаем абстракции и из сложной ситуации вырываем только одну или другую сторону.

Отделение Я от ОНО кажется вполне правильным, оно навязывается нам определёнными обстоятельствами. Но, с другой стороны, Я тождественно с ОНО, составляет только особенно дифференцированную часть его. Если мы в мыслях противопоставляем эту часть целому или если между обеими частями возникло дёйствительное противоречие, то слабость Я становится нам очевидной. Если же Я остаётся связанным с ОНО, неотделимо о него, то проявляется его сила. Таково же отношение Я со сверх-Я. В большинстве случаев они оба сливаются, и мы можем из различить, о большей части, только тогда, когда между ними возникает конфликт. В случае вытеснения решающее значение имеет тот факт, что Я организованно, а ОНО- нет. Я представляет именно организованную часть ОНО. Ничем не оправдывается представление о Я и ОНО, как о двух различных военных лагерях: будто при помощи вытеснения Я старается подавить часть ОНО, но тут остальная часть ОНО спешит на помощь и вступает в борьбу с Я. Пожалуй, нечто подобное и возможно, но не таково, безусловно, исходное положение при вытеснении. Обычно влечение, поддающееся вытеснению, остаётся изолированным.Если акт вытеснения показал нам силу Я, то в одном отношении он является показателем бессилия Я и того факта, что отдельные влечения ОНО не поддаются его воздействию. Ибо процесс, превращенный вытеснением в симптом, продолжается вне организации Я и независимо от неё. И не только используются тем же преимуществом можно сказать экстра территориальностью. Даже там, где последние ассоциативно связываются с частями организации Я, всё же подлежит сомнению, не перетянут ли они на свою сторону эти части Я и распространятся ли с их помощью за счёт Я. Давно известное нам сравнение видит в симптоме «постороннее тело», которое беспрерывно поддерживает явление раздражения и реакции в ткани, в которую внедрился. Хотя бывают случаи, когда борьба против неприятного влечения заканчивается образованием симптома (поскольку нам известно, что, это скорее всего, возможно при истерической конверсии), однако процесс принимает другое течение. За первым актом вытеснения следует длительный и не имеющий конца эпилог: борьба против влечения находит своё продолжение в борьбе с симптомом.

Этот вторичный этап борьбы показывает нам два лика с противоположными выражениями. С одной стороны, Я по природе

своей вынуждено предпринять нечто вроде попытки восстановления и примирения. Я представляет собой организацию, основанную на свободе обращения и возможности взаимного влияния между всеми его частями. Его десексуализированная энергия выдаёт своё происхождение в стремлении к связи и однородности, и этот импульс к синтезу всё увеличивается по мере развития Я. Таким образом, понятно, что Я старается устранить характер отчуждения и изолированности симптома, пользуясь любыми возможностями каким- то образом связать его с собой любыми связями и воплотить в своей организации. Нам известно, что такое стремление оказывает влияние уже сам акт образования симптома. Классический пример тому представляют те истерические симптомы, в которых мы увидели компромисс между потребностями в удовлетворении и в наказании. Выполняя такое требование сверх-Я, эти симптомы с самого начала составляют часть Я, между тем как с другой стороны они имеют значение отвоёванных обратно позиций вытесненного и прорыв последнего в организацию Я. Они являются, так сказать, пограничными станциями, занятые смешанными отрядами. Все ли первичные истерические симптомы так организованы – заслуживает тщательного исследования. В дальнейшем Я ведёт себя так, как будто оно руководствовалось примерно таким соображением: ну что же, симптом имеется и не может быть устранён; приходится мириться с таким положением вещей и извлечь из него максимальную пользу. Тут имее5т место приспособление внутреннего мира к чуждой Я части, представленной симптомом, - такое же приспособление, какое Я обычно выполняет в нормальных условиях в отношении реального внешнего мира. В поводах к этому недостатка нет. Существование симптомов приносит с собой известное ограничение деятельности, что помогает умиротворить требование сверх-Я или отклонить притязания внешнего мира. Таким образом, на симптом постепенно возлагается защита важных интересов. Он приобретает ценность для самоутверждения, всё теснее срастается с Я, становится ему всё необходимой. Только в редких случаях процесс залечивания постороннего тела может воспроизвести нечто подобное. Это значение вторичного приспособления к симптому можно ещё преувеличить, утверждая, что Я вообще создало себе симптом только для того, чтобы воспользоваться его преимуществами. Это также верно или неверно, как мнение, что раненый на войне нарочно заставил оторвать себе ногу снарядом, чтобы потом, не трудясь, жить на свою инвалидную пенсию.

Другие симптомы при неврозе навязчивости и при паранойе приобретают большую ценность для Я не потому, что приносят ему преимущества Э, а потому, что доставляют нарцистическое удовлетворение, которого Я лишено. Нервные системы невротиков, страдающих навязчивостью, льстят их самолюбию, создавая им представление о себе, как об особо чистых и совестливых людях, лучших, чем все другие. Систематический бред при паранойе открывает для проницательности и фантазии этих больных поле деятельности, ничем для них незаменимое. Из всех тех отношений возникает то, что нам известно как «вторичная выгода от болезни при неврозах. Она помогает стремлению Я создать в себе такой симптом и укрепляет его фиксацию. Когда мы делаем попытки путём анализа оказать помощь Я в его борьбе с симптомом, то находим сопротивление этим примиряющим условиями между Я и симптомом. Нам не так легко разрушить два этих приёма, которые применяет к симптому. Они находятся действительно в противоречии друг с другом.

Второй приём имеет менее любезный характер, действуя в направлении вытеснения. Но вам не следует упрекать я в непоследовательности. Я миролюбиво и согласно воплотить в себе симптом, приобщить его к своему ансамблю. Нарушение исходит из симптома, который, в качестве настоящего заместителя и отпрыска вытесненного влечения, продолжает играть его роль, беспрерывно возобновляя притязания на удовлетворение и заставляя, таким образом, Я снова дать сигнал неудовольствия и перейти к самозащите.

Вторичная борьба против симптома очень разнообразна. Она разыгрывается на разных сценах, используется всевозможными средствами. Мы немного сможем о ней сказать, если не изберём предметом исследования отдельные случаи образования симптомов. При этом у нас найдётся повод к тому, чтобы остановиться на проблеме страха, которую мы уже давно чувствуем за нашими рассуждениями. Лучше всего исходить из симптомов, образующихся при истерическом неврозе. На предпосылках симптомообразования при неврозе навязчивости, паранойе и других неврозах, не будем останавливаться из- за недостаточной нашей подготовленности.

Первый случай, который мы рассмотрим, представляет собой детскую истерическую фобию животного; например, безусловно типичный в своих чертах случай фобии лошади «маленького Ганса». Уже при первом взгляде мы убеждаемся, что обстоятельства реального случая некритического заболевания гораздо сложнее, чем мы можем себе представить, имея дело только с абстракциями. Нужно совершить некоторую работу, чтобы разобраться в том, что является вытесненным душевным движением, что – заменяющим его симптомом, а что- мотивом вытеснения.

Маленький Ганс отказывается идти на улицу, потому что им владеет страх перед лошадью. Таков сырой факт. Что тут является симптомом: развитие страха, выбор объекта страха, отказ от свободы передвижения или несколько этих моментов одновременно? В чём состоит удовлетворение, в котором он себе отказывает? Почему он должен себе в нём отказать?

Легко ответить, что в этом случае вовсе не так много загадочного. Непонятный страх перед лошадью – это симптом; невозможность пойти на улицу – явление торможения; ограничение, которое я налагает на себя, чтобы предупредить появление симптома страха. Верность объяснения последнего случая совершенно очевидна, и в дальнейшем рассмотрении этого случая можно оставить это торможение без внимания. Но первое беглое знакомство со случаем не показывает нам даже настоящего выражения предполагаемого симптома. При более точном исследовании мы узнаём, что речь идёт вовсе не о неосознанном страхе перед лошадью, а о вполне определённом боязливом опасении: лошадь его может укусить. Правда это объяснение старается укрыться от сознания и заменяется неопределённой фобией, в которой сохраняется ещё только страх перед объектом. Это ли содержание является объектом?

Мы не продвинемся вперёд, пока не примем во внимание всю психическую ситуацию ребёнка, какою она нам открывается во время аналитической работы. У него имеется ревнивая и враждебная эдипова установка к отцу, которого он, однако, искренне любит, поскольку мать не является причиной это раздвоения. Его фобия должна быть попыткой разрешить этот конфликт. Подобные амбивалентные конфликты очень часты, и нам известен другой типичный для них исход, когда одно из.

Другими словами налицо, амбивалентный конфликт, то есть вполне обоснованная любовь и не менее справедливый гнев и оба по отношению к одному и тому же лицу. Его фобия должна быть попыткой разрешить этот конфликт. Подобные амбивалентные конфликты очень часты, и нам известен другой типичный для них исход, когда одно из борющихся душевных движений, обычно нежное, невероятно усиливается, а противоположное исчезает. Лишь чрезмерность и навязчивый характер нежности показывает нам, что тут имеется не только установка на неё, а что нежность всегда находится на стороже, стараясь удержать в подавлении противоположное чувство. Это даёт нам возможность конструировать развитие установки, которое мы описываем как вытеснение при помощи реактивного образования в Я.Случаи, подобные маленькому Гансу, не содержат таких реактивных образований. Очевидно, имеются различные пути выхода из амбивалентного конфликта.

Между тем, несомненно, установили нечто другое. Вселение, подлежащее вытеснению, представляет собой враждебный импульс против отца. Анализ даёт нам доказательства этому, доискиваясь до происхождения идеи о кусачей лошади. Ганс видел, как лошадь упала, как упал и поранил себя приятель, с которым он играл «в лошадки». Мы вправе предположить у Ганса желание, чтобы отец упал и разбился, как лошадь и как приятель. Связь с отъездом из дома, который Ганс видел, позволяет предположить, что желание устранить отца нашло себе и менее робкое выражение. Но такое желание равноценно намерению лично устранить отца, желанию убить, заключённому в Эдиповом комплексе.

От такого вытесненного влечения пока нет прямого пути к его замене, которую мы предполагаем в фобии лошади. Упростим психическую ситуацию маленького Ганса, устранив инфантильный момент и амбивалентность. Представим себе вместо него молодого слугу в доме, влюблённого в свою госпожу и пользующегося милостивым вниманием с её стороны. И в этом случае остаётся то обстоятельство, что он ненавидит большее сильного хозяина дома и хотел бы его устранить. Естественно, как следствие этого у него возникает опасение мести со стороны хозяина, что вызовет у него состояние страха передним. Совершенно так же у маленького Ганса появилась фобия перед лошадью. А это значит, что сам страх мы не можем считать симптомом. Если бы маленький Ганс, который влюблён в свою мать, стал проявлять страх перед отцом, то мы не вправе были бы приписывать ему невроз, фобию. Мы имели бы дело с совершенно непонятной аффективной реакцией, которая превращается в невроз только по единственной причине – замене отца лошадью. Следовательно, этот сдвиг имеет право называться симптомом. Он и образует тот механизм, который позволяет разрешить мамвалетный конфликт без помощи реактивного образования. Этот процесс становится возможным и облегчается тем обстоятельством, что врождённые черты тематического мышления ещё легко оживают в этом возрасте. Пропасть между человеком и животным ещё не вполне осознаётся и несомненно, не так резко подчёркивается как, позже. Взрослый мужчина, вызывающий одновременно и удивление и страх, занимает место наряду с животным, которому по различным поводам завидуешь, но знаешь, что оно может быть опасным. Амбивалентный конфликт не разрешается, таким образом, в отношении того же лица, а как бы обходится стороной, так как одно из вызванных им побуждений переносится в виде замены на другое лицо.

Всё это совершенно ясно. Но в другом пункте анализ фобии маленького Ганса принёс нам полное разочарование. Искажение, в котором состоит симптомообразование, совершается вовсе не над «представителем» влечения, подлежащего вытеснению (то есть над человеком, представляющим и характеризующим определённое содержание). Оно совершается над другим представителем, соответствующим только реакции на действительно неприятное. Наше ожидание было бы более оправдано, если бы маленький Ганс вместо страха перед лошадью проявил склонность мучить её, бить, или откровенно выражал желание видеть, как они падают, разбиваются или даже издыхают в судорогах (с топаньем ногами). Нечто в этом роде действительно наступает во время анализа невроза, но занимает далеко не первое место в его проявлениях. Но странно: если бы Ганс действительно проявил, как главный симптом, такую враждебность к лошади, вместо того чтобы питать её к отцу, тогда мы не заподозрили бы у него невроза. Следовательно, что- то тут не в порядке – или в понимании нами вытеснения или в определении симптома. Но, одно мы сейчас отмечаем: если бы маленький Ганс действительно проявлял такое отношение к лошадям, то характер недопустимого агрессивного влечения вовсе не был бы изменён вытеснением, а был бы подменён его объект.

Не подлежит сомнению, что встречаются случаи вытесненеия, не достигающие ничего больше такой заменой объекта. При генезисе фобии маленького Ганса произошло, однако нечто большее. Насколько большее –это мы узнаем из другой части анализа.

Мы уже слышали, что маленький Ганс указал, как на содержание своё фобии, на представление, что его укусит лошадь. Позже мы познакомились с происхождением другого случая фобии животного, где внушающим страх животным был волк, который также замещал отца. После одного из снов у этого мальчика появился страх, что его сожрёт волк, как и семерых козлят в сказке. То обстоятельство, что отец маленького Ганса играл с ним в «лошадки», имело, безусловно, решающее влияние на выбор объекта страха. Точно так же отец одного моего русского пациента, подвергнутого мною анализу, когда ему было около тридцати лет, играя с ребёнком, изображал волка и шутя грозил съесть его. Позже я нашёл и третий случай – с молодым американцем. У него правда не образовалось фобии к животным, но именно это обстоятельство способствует пониманию первых двух случаев. Сексуальное возбуждение этого третьего больного вспыхнуло под влиянием рассказанной ему фантастической сказки об одном арабском вожде, преследовавшем человека, сделанного из пряника (Gingerbreadman), чтобы съесть его. Он отождествил себя самого с этим съедобным человеком. В лице арабского вождя легко узнавался заместитель отца. И эта фантазия стала почвой для его авто эротических занятий. Но представление о том, что можно быть съеденным отцом, - типичное детское представление с древних времён. Аналогии этому из мифологии (титан Кронос) и из жизни влечений всем известны.

Несмотря на приведённые подтверждения, эти представления кажутся нам настолько странными, что мы с недоверием можем приписать их ребёнку. Нам также неизвестно, действительно ли они означают то, о чём как будто говорят, и нам непонятно, каким образом они могут стать предметом фобии. Однако аналитический опыт даёт требуемые объяснения. Объяснение, что тебя может съесть отец, является выражением пассивных нежных чувств униженным путём регресса.

Это выражение желания получить любовь Если проследить дальше историю этого случая, то не остаётся никакого сомнения в правильности такого толкования, отца в качестве объекта для генитальной эротики. Правда намерения генитального желания уже нельзя назвать нежными, когда это желание преодолевает переходную фазу из оральной организации либидо к садисткой. Возникает вопрос: идёт ли тут речь о замене психического компонента влечения каким- нибудь регрессивным способом выражения или действительно о регрессивном унижении желания, вызвавшем в Оно генитальной содержание? Это

Поделиться: