 |
Зависимость или мошенничество?
|
|
|
|
Структурные концепции
Наиболее ярким примером структурного объяснения underclass’а является объяснение Уильяма Джулиуса Уилсона (William Julius Wilson), хотя даже и в его общем подходе есть несколько спорных моментов. Основные разногласия вызывает вопрос, является ли причиной неблагоприятного положения чернокожего населения цвет его кожи или же его классовая позиция. Любой аргумент, предполагающий, что раса - основная причина неблагоприятного положения, рискует возродить евгенику - что мы ниже и увидим. Однако любой аргумент, отрицающий определяющее положение расовых факторов, также провоцирует оппозицию тем, что он отрицает постоянное влияние предубеждений и дискриминации. В своей ранней работе “Уменьшающаяся значимость расы” Уилсон утверждает (1978: 1):
“За последние годы расовые отношения в Америке подверглись фундаментальным переменам, настолько сильным, что теперь жизненные возможности чернокожих индивидов больше связаны с их экономической классовой позицией, чем с их ежедневными столкновениями с белыми.”
В своей книге Уилсон ссылается на “огромный underclass чернокожих пролетариев - на массу населения, занимающую самый низ социально-классовой лестницы, бичем которой являются плохое образование, низкая оплата труда и нестабильная работа”. Таким образом, он определяет underclass по цвету кожи, а точнее - по его уязвимости на рынке труда, без ссылки на поведенческие, моральные или культурные факторы. Хотя underclass и определен по расовому признаку, объясняется он с классовой точки зрения. Спорным моментом в его аргументации является утверждение, что традиционные барьеры, препятствующие социальной мобильности чернокожих, “рухнули под тяжестью политических, социальных и экономических перемен эпохи борьбы за гражданские права” (с. 1).
|
|
|
Несмотря на это утверждение, Уилсон приводит данные, которые демонстрируют значительно более неблагоприятное положение чернокожих по сравнению с белыми в отношении занятости. Он утверждает, что с 1954 г. отношение белых безработных к чернокожим безработным постоянно составляло примерно 1:2 и что в середине 1970-х уровень безработицы среди чернокожих подростков в 2,5 раза превышал уровень безработицы белых. Кроме того, вместе с ростом безработицы росло также и число чернокожих подростков, выбывающих из состава рабочей силы (сс. 91-2). По его мнению, это следует объяснять изменениями в экономической структуре, которые влияют на чернокожих, занимающих низшие классовые позиции, не в силу их этнической принадлежности как таковой, а в силу их положения в структуре занятости. Отмирание производства в центре города сопровождалось ростом занятости среди “белых воротничков”, создавая спрос на хорошо образованных работников и уменьшая потребность в низкоквалифицированных работниках.
Уилсон, в той же работе, где он говорит о непропорционально высоком уровне безработицы среди чернокожей молодежи, упоминает и повышенный удельный вес чернокожих - от 16% до 24% в период с 1964 по 1974 гг. - среди занимающих высокие технические, профессиональные и административные позиции (Wilson, 1978: 102). Этот пример приведен здесь для того, чтобы подчеркнуть прежде всего классовое объяснение underclass’а. Однако увеличение числа возможностей для высококвалифицированных чернокожих работников имело мало значения для противоположной части классового спектра. Хотя возможности занятости в промышленности расширились, это произошло за пределами “внутреннего города”, где сконцентрировано бедное чернокожее население, в то же время наблюдалось “бегство на окраины” - как предприятий, так и относительно зажиточного населения, чернокожего и белого.
|
|
|
Говоря о том, что чернокожие бедняки видят в работе источник самоуважения и что они, тем не менее, могут потерять желание искать работу вследствие “длительного недостатка успеха”, Уилсон несомненно затрагивает вопросы, касающиеся поведения и ценностей. Чтобы сделать эту концепцию более убедительной, он ссылается на исследование Либау (Liebow), проведенное в 1967 г., и идет дальше, говоря, что чернокожие могут презрительно относиться к низкооплачиваемой лакейской работе:
“Сегодня работники реже идут на ту низкооплачиваемую и лакейскую работу, на которую их деды и отцы с готовностью соглашались. В определенной степени такая перемена в их отношении связана с революцией поднимающихся ожиданий - не только для чернокожих бедняков, но и для всех граждан Америки... многие чернокожие бедняки впитали ценности, порожденные движением за гражданские права и распространенными среди чернокожих другими движениями протеста - ценности, которые возбуждают их гордость и откровенно отвергают то мнение, что меньшинствам, поставленным в неблагоприятное положение, следует довольствоваться системой неравных вознаграждений” (Wilson 1978: 108).
Так же, как и другие (например, Пайвен и Кловард) (Piven and Cloward 1971), Уилсон предполагает, что в этом смысле ожидания чернокожих южан, мигрирующих в северные города, были ниже ожиданий чернокожих, рожденных на Севере, и что вторая группа была более склонна прибегнуть к преступлению или государственной помощи как к заменителям неприемлемой работы.
В отношении чернокожих родителей-одиночек Уилсон также считает это фактором, связанным с классом, а не с черным цветом кожи как таковым:
“Увеличение среди чернокожих бедняков семейных хозяйств, возглавляемых женщиной, является следствием того, что плохо обученные и плохо образованные чернокожие мужчины имеют все меньше и меньше возможностей получить высокооплачиваемую работу и, следовательно, им становится все труднее удовлетворять качествам, ожидаемым от кормильца семьи” (с. 132).
Он также приводит утверждение Стэка (Stack, 1974) о том, что “система общественной помощи способствует ослаблению позиции чернокожего мужчины”, несмотря на то, что с 1990 г. AFDC (помощь семьям с детьми-иждивенцами) была доступна во всех штатах для семей (здесь и далее слово “семья” (household) для простоты изложения употребляется в значении “семейное хозяйство” - прим. перев.) с безработным отцом. Может показаться, что Уилсон не оспаривает поведенческих характеристик, которые другие (например, Аулетта, Мюррей) использовали при определении underclass’а, однако он считает их второстепенными для подспудных структурных сил, воздействующих на безработицу, и для незначительных перспектив городского чернокожего населения. Далее, однако, он утверждает, что экономические и политические изменения так сформировали классовую структуру чернокожих, что все труднее становится говорить об “их едином или универсальном опыте” (c. 144). По его мнению, это тоже имеет особое значение для чернокожего underclass’а.
|
|
|
Реально обделенные
Уилсон развивает свои аргументы дальше, обращаясь в работе “Реально обделенные” (1987) непосредственно к дебатам, касающихся городского underclass’а, к дебатам о роли культуры и структуры. Определение underclass’а, предложенное в указанной работе, лишь незначительно отличается от определения, уже приведенного выше:
“Индивиды, которым не хватает тренировки и умений и которые или переживают период длительной безработицы, или не являются частью рабочей силы; индивиды, участвующие в уличных преступлениях, а также те, чье поведение отклоняется от нормы в любой другой форме; семьи, долго живущие в бедности и/или в зависимости от помощи государства” (Wilson, 1987: 8).
Его акцент сместился с нестабильной занятости к отсутствию занятости; кроме этого, определение стало охватывать преступность и зависимость от государственной помощи. Дженкс (Jencks, 1992: 150) делает несколько интересных замечаний, важных для определения размера underclass’а: бедные семьи, возглавляемые не-студентами моложе 65 лет, которые работали в предыдущем году менее 48 недель, составили в 1968 г. 5,7% и в 1987 г. - 8,7%. Если исключить инвалидов, то процент уменьшается до соответственно 3,9% и 6,7%, а если включить только тех, кто вообще не работал в предыдущем году, то получается соответственно 1,9% и 3,2%. Второе определение Уилсона исходит из минимального подхода, который более или менее соотносится с четырьмя группами, выделенными Аулетта. Однако он утверждает, что: “Независимо от того, каким термином это называть, нельзя отрицать, что семьи “внутреннего города” (см. ниже), а также индивиды, чье поведение резко отличается от поведения основной массы американцев, имеют тенденцию объединяться в группы” (Wilson, 1987: 7).
|
|
|
То, что в дискуссиях явно доминировал консервативный акцент на альтернативной системе ценностей, неблагоприятном воздействии правительственных программ и недостаточной инициативе индивида, Уилсон объяснял неудачной попыткой исследователей-либералов принять участие в дискуссии в полную силу. Существовала тенденция или вообще избегать проблемы underclass’а, отрицать действительность самого понятия и пользоваться избирательными доказательствами того, что underclass не существует, - или же соглашаться с тем, что такое явление имеет место, и связывать его с расизмом.
Когда же исследователи-либералы погружались в дебаты с головой, они выстраивали оппозицию объяснениям, основывающимся на культуре, объяснениям, согласно которым явление underclass’а суть субкультура не-работы, преступности и беззакония. Они считают культурный подход тавтологичным, поскольку ценности оказываются следствием поведения, а поведение, в свою очередь, объясняется в его связи с субкультурной системой ценностей (Wilson, 1987: 15). Противоположная позиция подчеркивает структурные корни опыта underclass’а - с точки зрения или расизма, или классовой структуры. Хотя Уилсон принимает все черты underclass’а, приписываемые ему в консервативной литературе, - большое количество матерей-одиночек, зависимость от государственной помощи, бедность, безработицу и насильственные преступления - он стремится сконструировать более обстоятельное и глубокое объяснение, чем те, что были предложены как левыми, так и правыми.
В таком объяснении историческая дискриминация играет гораздо более важную роль, чем современный расизм, - ее наследием, в числе прочего, является и большое количество низкоквалифицированного чернокожего населения “внутреннего города”. В то время, когда шел процесс ограничения иммиграции, миграция бедных чернокожих с Юга способствовала концентрации большого количества чернокожего населения в городах Севера. Являя собой отличную от других и постоянно растущую группу, для которой не было четкой позиции в структуре занятости, чернокожие стали объектом стереотипизирования и возмущения. Говорят, что вновь прибывшие с Юга пошатнули позицию всех чернокожих и утвердились как население, поставленное в неблагоприятное положение, занимающее нижние позиции в иерархии занятости, население, особенно чувствительное к изменениям в экономике. Уилсон считает, что именно это наследие, а не активные современные расистские отношения, создало предпосылки для появления чернокожего городского underclass’а.
|
|
|
Резкое увеличение внутри городов Севера количества молодежи, принадлежащей к меньшинствам, произошло во время экономической перестройки, обусловившей появление новых требований к образованию работников; эти факторы породили несоответствие между спросом на рабочую силу и ее предложением на рынке труда. Выдвигая этот аргумент, Уилсон использует работу Казарда (Kasarda 1986) и ссылается на цифры, демонстрирующие концентрацию безработных подростков в семьях с низкими доходами и растущее выбывание чернокожей молодежи из рабочей силы (ср. с Мюрреем). В то же время, происходил отток небедных чернокожих на окраины - что приводило к концентрации бедных внутри городов; в результате складывалась “социальная среда, существенно отличавшаяся от среды, которая существовала в этих же общинах несколько десятилетий назад” (Willson: 58). Таким образом, неработающая чернокожая молодежь не имела положительных ролевых моделей и была лишена неформальных контактов, которые могли бы дать информацию, оказать влияние или поддержку при поиске работы. Уилсон утверждает, что основным теоретическим понятием здесь является не культура бедности, а социальная изоляция: “underclass существует главным образом по причине крупномасштабных и неблагоприятных перемен на рынке труда и порождаемой этими переменами пространственной концентрации бедноты в определенных районах, а также вследствие изоляции таких районов от более зажиточных частей чернокожей общины” (Wilson, 1991: 5).
Некоторые (Gans, 1990), однако, утверждают, что термин “underclass” стал настолько размытым, что не стоит его больше использовать. Уилсон (1991) принимает эту позицию, предлагая взамен термин “бедные, живущие в гетто,” (ghettо poor) и призывая уделять “больше внимания исследованию и теоретическим вопросам, а не заострять его на спорных понятиях и вешании ярлыков” (с. 5). Он утверждает, что одной из целей такого исследования должно быть соединение структурного и культурного подходов, хотя я склонна предположить, что такое объединение непременно приведет к главенствующему положению того или другого. По мнению Уилсона, стратификация в индустриальном обществе не ограничивается материальными различиями, а простирается также и на различный культурный опыт. Этот опыт “сформирован существовавшими и существующими экономическими и политическими структурами”, приводящих к тому, что “различие групп по стилю жизни, нормам и ценностям связывается с различиями в доступе к организационным каналам привилегий и влияния” (Wilson: 1). Значит, существует связь между структурной позицией и соответствующей культурной ориентацией и привилегиями. Это очень веский аргумент, и неявно он противоречит любому утверждению о том, что определенный набор ценностей и отношений является причинным по отношению к структурно неблагоприятной позиции. Как бы то ни было, возможно, утверждение Уилсона и может соединить структуру и культуру, но сила объяснения лежит в данном случае в структуре, и в этом смысле разрыв между культурой и структурой остается.
Теперь предметом его собственного исследования стала география возникновения концентрирующейся в гетто бедности, явления возникшего в основном в двух регионах - на Северо-Востоке и Среднем Западе. Здесь перестройка промышленности привела к потере рабочих мест для “синих воротничков”, эти потери частично были компенсированы посредством переработки информации, возникло также несоответствие между проживанием рабочих в центре города и размещением рабочих мест на окраинах. Это вызвало миграцию молодой, более образованной части чернокожего населения на окраины, а также появление населения, поставленного в неблагоприятное положение, отделенного от производства, загнанного в центры метрополий. “Основной проблемой проживающих во внутригородских гетто является отсутствие работы, которое усугубляется растущей социальной изоляцией обнищавших районов, что отражается, например, в быстром уменьшении доступа к информации относительно имеющихся рабочих мест” (Wilson, 1991: 9). Дженкс (1992: 123) также соглашается с гипотезой о таком несоответствии и отмечает трудности, испытываемые обитателями центров городов, при поиске работы, которая, может быть, и имеется на окраинах, но которая для них недоступна, даже если им и посчастливится преуспеть в поиске. Ситуация обостряется нежеланием окраинных производителей размещать объявления внутри городов - так как они не желают давать работу тем, кто может по ним обратиться.
Значимость расы
Дженкс заостряет внимание на том, что чернокожие занимают более неблагоприятное положение, чем белые, даже если у них одинаковый уровень образования. Он предполагает, что частично это можно объяснить “культурным конфликтом” (1992: 129), - он, таким образом, возвращает расе ее прежнее центральное место в дебатах. За некоторое время до этого Файнштейн (Fainstein 1987) оспаривал выпады в дискуссиях по поводу underclass’а, особенно работы Уилсона (1987) и Казарда (1985, 1986). Утверждение о несоответствии умений предполагает, что чернокожий underclass частично является продуктом уменьшающейся роли перерабатывающей промышленности и возрастающего значения наукоемких отраслей промышленности, из которых исключаются плохо образованные; underclass также является продуктом бегства на окраины чернокожего среднего класса, стремящегося подняться по социальной лестнице. Файнштейн желает подчеркнуть роль расы в перспективах занятости и карьеры, делая особый акцент на том, что, пока “чернокожие бедные тонут экономически, чернокожий средний класс не поднимается” (1987: 403). Он аргументирует это тем, что городские чернокожие не столько зависят от уменьшающегося перерабатывающего сектора, сколько страдают от того, что в любой отрасли промышленности им доступны в основном низкооплачиваемые работы, и это является следствием расовой дискриминации.
Главное же, о чем говорит Файнштейн, - это то, что анализ позиции бедных чернокожих должен быть отделен от анализа более зажиточных чернокожих. Таким образом, он показывает, что безработица среди чернокожей молодежи не только непропорционально высока среди тех, кто происходит из семей с низкими доходами, но и значительна для тех, чьи семьи имеют доходы выше средних (1987: 416). Если разделить все население по уровню доходов на пять частей, то оказывается, что доходы чернокожих самой низшей (пятой) группы уменьшились по сравнению с белыми, то же было и в четвертой группе, а позиция высших групп с середины 1970-х гг. перестала улучшаться. Файнштейн заключает, что “данные демонстрируют то, что межрасовые различия перевешивают неравенство среди чернокожих, что так называемый чернокожий средний класс, выделяемый по уровню доходов, относительно мал, и его доходы невелики по сравнению с доходами белых, а также что позднее его позиция не улучшалась в течение более чем 10 лет” (1987: 426).
Он предполагает, что Уилсон преувеличил различие между двумя группами чернокожего населения, так как даже самые хорошо оплачиваемые категории чернокожих отстают от белых. Файнштейн идет дальше и говорит, что этот аргумент противоречит действительной структуре занятости чернокожего населения. Приводя в качестве примера Нью-Йорк, он утверждает, что чернокожие недопредставлены по сравнению с белыми в сужающемся перерабатывающем секторе и что их удельный вес относительно высок в “бело-воротничковых” отраслях промышленности. Он также отвергает предположение, что чернокожие уменьшают свои возможности нежеланием перемещаться в районы, где появляется много вакантных мест, на непрестижную низкооплачиваемую работу, предпочитая оставаться там, где государственная помощь больше. Файнштейн верно отмечает, что “чернокожие мужчины почти никогда не получают государственного пособия, и их надо поддерживать скрытым образом на скудных выплатах, выделяемых женщинам с детьми-иждивенцами” (с. 438).
Он также ссылается на важность существования неформальных связей, обеспечивающих как поступление информации о работе, так и помощь работодателям при отборе работников. Как предполагает Уилсон, концентрация чернокожей бедной молодежи в одном районе будет работать против нее. Также, по мнению Файнштейна, расовые предрассудки будут препятствовать продвижению в работе, а любое утверждение, что адресная поддержка их государством достигла своей цели, неубедительно. Утверждение Элвуда (Ellwood) сходно с утверждением Файнштейна в том, что удаленность места жительства от места работы не объясняет высокий уровень безработицы среди чернокожих. Сопоставляя безработицу среди чернокожих в разных районах Чикаго, Элвуд обнаружил одинаково высокий ее уровень, хотя Казарда (1980) и считает, что по своему местоположению районы отличались друг от друга незначительно. Как бы то ни было, поскольку степень безработицы среди чернокожих и среди белых в одном и том же районе города однозначно различна, Элвуд приходит к выводу, что неблагоприятное положение черных объясняется “расой, а не пространством”.
Здесь наблюдаем разногласия внутри широкого структурного подхода к underclass’у по поводу того, какие факторы - расовые или экономические - дают верное объяснение. Хотя и невозможно отрицать, что в городской экономике произошли изменения, усилившие уязвимость чернокожего бедного населения на рынке труда, все же представляется, что такой подход игнорирует все еще имеющую место расовую дискриминацию, с которой сталкивается чернокожее население на всех уровнях занятости. Как бы то ни было, нет разногласий по поводу того, что чернокожий underclass не может вырваться из нищающих районов города. И отсутствие достаточного количества подходящих рабочих мест, и бегство жителей с лучшими перспективами, способствовало обнищанию этих районов - что скорее всего приведет к предсказываемой Уилсоном социальной изоляции underclass’а. В этом смысле структурный подход, основанный или на расовой дискриминации, или на экономических изменениях, сплетается с культурным подходом, акцентирующем внимание на том, что это “районы, которые оставила коммерция, районы, где сводники, торговцы наркотиками и безработные бездомные заменили работающих отцов как главенствующих социализирующих агентов” (Kazarda 1989: 45).
Ваквент (Wacquant) и Уилсон стремятся подчеркнуть, что существуют районы гетто, существенно отличающиеся от бедных районов, населенных чернокожими. В последних две трети населения работает, а одна - нет, тогда как в первых соотношение обратное, или 61% взрослых не работает (Wacquant and Wilson 1989: 16). Это особенно интересно в свете данных о длительной безработице. Дженкс (1992: 155) утверждает, что степень кратковременной безработицы была стабильной примерно для 7% белых мужчин и 10% чернокожих в течение периода с 1963 по 1987 гг. - что позволяет предположить наличие рабочих мест для части работников. Однако подобное утверждение слишком расходится с резким ростом уровня продолжительной безработицы среди черных мужчин: с 1% среди белых и 4% черных в начале 1960-х, до 2% и 6-8% соответственно в 1985-7 гг. По мнению Уилсона и Ваквента, объяснение не следует ограничивать индивидуальной, моральной точкой зрения, подчеркивающей недостаток заинтересованности, и исходить при объяснении из “совокупной структурной западни”, одним из измерений которой является скудность “социального капитала”.
Здесь следует отметить еще один аспект интерпретации расовых различий - начинающееся возрождение генетического подхода. Дженкс (1992) поднимает эту проблему в своей работе “Переосмысливая социальную политику”, однако его утверждение представляется неясным и запутанным: “Вывод, что вероятность совершения насильственных преступлений чернокожими в два раза выше, чем белыми, почти неизбежен. Это означает, что гены, определяющие цвет кожи, также тесно коррелируются в США с насильственной преступностью, как и гены, определяющие пол” (с. 98). Ему не удается достаточно убедительно подчеркнуть различие между корреляцией и причинностью, и он идет дальше, утверждая: “Примеры пола и расы позволяют предположить, что наследственность и окружающая среда не являются взаимоисключающими объяснениями человеческого разнообразия, поскольку гены могут влиять на поведение посредством своего влияния на окружающую среду” (с. 100).
Проблема окружающей среды и наследственности уже рассматривалась при обсуждении underclass’а, и генетическое объяснение оказалось недостаточно убедительным. Конечно, в отношении расовых различий представляется невозможным отделить предполагаемое генетическое влияние от факта видимого социального различия, а также все то, что вытекает из него вследствие стереотипизирования и дискриминации. Лэйн (Lane 1985), например, говоря о Филадельфии конца 19 века констатирует, что количество преступлений, совершенных чернокожими, было прямо связано с недопущением последних к рабочим местам, в сфере как умственного, так и физического труда - то есть его взгляд близок к утверждению Уилсона о связи между экономическими и культурными интерпретациями.
Родители-одиночки
Другой стороной позиции Уилсона в отношении underclass’а является вызов, который он бросает утверждениям относительно изменения структуры семьи под влиянием государственной помощи. Позиция Уилсона уже была затронута в предыдущей главе, однако ее дальнейшее упоминание в контексте теоретической дискуссии по поводу underclass’а оправдано. Гипотеза, выдвигаемая в настоящее время такими авторами как Мюррей (1984), отличается от того особого внимания, которое прежде уделялось “семьям, возглавляемым женщинами” - внимания, подчеркивавшего роль структурных условий, разрушавших экономические перспективы чернокожего населения. Позиция Уилсона соотносится с этим взглядом, характеризуя безработицу среди мужчин как “единственный важный фактор, послуживший причиной возросшего количества незамужних матерей среди бедных чернокожих женщин” (1987: 73). Не влияние государственной помощи, а падение предложения “подходящих для женитьбы мужчин”, представляется ему настоящим объяснением распространения матерей-одиночек.
Уилсон утверждает, что экономические условия для чернокожих мужчин ухудшаются с конца II мировой войны, а их доля в составе рабочей силы снизилась с 84% в 1940 г. до 67% в 1980 г. Он приводит доказательства того, что вероятность развода уменьшается с возрастом, поскольку отсутствие работы для чернокожих, особенно, если оно сочетается с высоким уровнем смертности и судимости, играет огромную роль в снижении “показателя численности подходящих для женитьбы мужчин”. В течение длительного времени уменьшалось количество чернокожих мужчин, занимающих позицию кормильца семьи. Однако Уилсон опирается также и на нормативные или “культурные” объяснения, ссылаясь на работу Хогана и Китагава (Hogan and Kitagawa 1985), показывающую значительно большее число беременных девочек-подростков в социальной среде, характеризующейся “большим риском”. Факторами “риска” являются низкий классовый статус, проживание в бедных внутригородских районах, проживание в семье, возглавляемой женщиной, с пятью или более детьми, сестрой-подростком, имеющей ребенка, а также недостаточный контроль родителей за контактами дочерей. Он также ссылается на данные, показывающие значительно более позднее ожидание замужества среди чернокожих, чем среди белых - что связано со “скудным брачным рынком”, с которым сталкиваются чернокожие женщины (Hogan, 1983). Уилсон интерпретирует эти данные как дополнительные доказательства влияния социальных структурных факторов, несмотря на то, что появление нормативных ожиданий, окружающих брак и рождение ребенка, показывает гораздо более сложную динамику, иллюстрирующую, как утверждает сам Уилсон, связь структурных и культурных сил (1991).
Предположение Мюррея, что выплаты AFDC отбивают охоту к труду, опровергается тем, что их сумма упала с начала 1970-х, а также тем, что она не превышает заработок на оплачиваемой работе. Опровергая гипотезу Мюррея, Уилсон утверждает, что реальные объемы государственной помощи не поднимались с 1960-х до середины 1970-х гг., оставаясь стабильными и после. К 1984 г. сумма государственных пособий была лишь на 4% больше их объема в 1960 г., и на 22% меньше, чем в 1974. Сейчас же, начиная с 1975 г., налоговый кредит на заработанный доход (the Earned Income Tax Credit) повысил стимулы к работе для низкооплачиваемых работников, которым пособия выдавались также и в натуральной форме. Таким образом, если соотношение государственной помощи и зарплаты действительно повлияло на типы семейного хозяйства и брака, тогда в 1970-х тенденция к увеличению количества матерей-одиночек должна была бы повернуть вспять, а не усиливаться.
Дженкс (1992: 158), однако, утверждает, что недельный заработок мужчин из низшей (десятой) по уровню зарплаты группы упал на 25% между 1970 и 1987 гг., так что соотношение зарплата/государственная помощь мало изменилось. Он стремится изменить точку зрения Уилсона, предполагая, что сравнение в утверждении последнего о безработице чернокожих неверно: “Мальчики-подростки, даже когда они имели работу, никогда не зарабатывали достаточно, чтобы поддерживать семью, и они редко женились даже в 1950-х... В 1960 г. менее 4% [16-19-летних] чернокожих мужчин, имевших тогда работу, были женаты.” Он также утверждает, что, согласно данным Уилсона, количественное отношение подходящих для женитьбы чернокожих мужчин 25-44 лет к женщинам оставалось в период с 1950-х до 1960-х гг. стабильным и составляло 70: 100, оно упало до 63: 100 к 1982 г. - этого недостаточно, чтобы говорить об увеличении количества родителей-одиночек. Согласно Дженксу, именно на оставшуюся часть населения Уилсону следовало бы обратить внимание, поскольку между 1960 и 1980 гг. уменьшение числа регулярно работавших женатых чернокожих мужчин было почти так же велико, как и сокращение этой категории среди всех чернокожих мужчин. “Должно быть, брак теряет свою привлекательность также и по неэкономическим причинам” (1992: 133). Более того, чернокожие составляют уменьшающуюся часть получателей государственной помощи, и их доля упала с 45% в 1969 г. до 40% в 1987 г. (с. 170).
Наблюдения Дженкса показывают явный недостаток такого понимания underclass’а и ставят под сомнение верность подхода, который строится вокруг идеи о уменьшении количества индивидов, имеющих семью, поскольку брачная нестабильность ни в коем случае не ограничивается низшей социальной стратой. Это не та проблема, на основе которой можно провести четкую границу между underclass’ом и остальным населением. Необязательно также, что такой проблемой является длительная безработица, если она - просто результат уязвимости к отдельным аспектам экономических изменений. Такой проблемой остается лишь добровольное выбывание из состава рабочей силы, а также преступность, которая на самом деле может отражать неприятие общества, не соответствующего ожиданиям. Споры об американском underclass’е делятся по существу на две группы: одну интересует влияние экономических изменений и этнической дискриминации, другую - уход и оппозиция отдельной группы людей, находящихся в неблагоприятном положении. Одна концепция изучает процесс социального и экономического исключения, а согласно другой, - угроза заключается в не-участии.
Британские дискуссии
Хотя дискуссия о природе и размере underclass’а наиболее полно развернулась в США, идеи, на которых она строится, вовсе не новы для Великобритании, причем это касается как возросшей заинтересованности культурой зависимости в 1980-х, так и исследований, проведенных в 1960-е и 70-е гг., и, возможно, наиболее примечательной здесь является работа “Круги депривации”, начатая в 1972 г. сэром Кейтом Джозефом, министром образования. Его волновало, “почему, несмотря на длительные периоды всеобщей занятости и относительного процветания, а также улучшения, наступившего после II мировой войны в области социального обеспечения, депривация и проблемы неумения приспособиться к окружающей обстановке остаются столь заметными” (Rutter and Madge 1976: 3). Этот вопрос породил гипотезу о существовании кругов депривации. “Возможно, труд здесь сопровождается неким процессом, часто заметным, но не вполне осознаваемым, процессом, в ходе которого проблемы передаются от одного поколения другому...” (MacGregor 1981: 93).
Эмпирические исследования, направленные на изучение этого явления, несколько изменили используемые термины, отдав предпочтение “неблагоприятному положению”, а не “депривации”, и представив проблему так: передается ли депривация от одного поколения другому каким-либо поддающимся наблюдению способом? Было решено, что неблагоприятное положение имеет тенденцию к концентрации во “внутреннем городе”, но вопрос о том, появляется ли оно там или же вызывается чем-то извне, остался открытым. Общим в проводимых исследованиях был набор проблем, очень схожий с набором проблем исследования самовоспроизводящейся “культуры бедности”, а также его современным эквивалентом - идеи, что underclass воспроизводит самого себя через социализацию, проходящую в бедности, а также через отсутствие подходящих ролевых моделей. В исследовании “кругов депривации” основным вопросом было: “Насколько продолжающееся существование неблагоприятного положения является результатом некой формы межпоколенной преемственности и насколько независимо от нее оно появляется в каждом последующем поколении?” (Rutter and Madge 1976: 303).
Возможно, и были какие-то доказательства семейной преемственности, однако такая преемственность была незаметной, и тем более выразительны замечания в заключительной части исследования, заслуживающие того, чтобы привести их здесь достаточно полно:
“Во-первых, даже там, где преемственность форм неблагоприятного положения сильна, отсутствие преемственности поражает. По меньшей мере, половина детей, рожденных в семье, находящейся в неблагоприятном положении, не повторяют в следующем поколении эту его форму. Более половины всех форм неблагоприятного положения появляются в каждом последующем поколении “с нуля”. С одной стороны, даже там, где преемственность наиболее сильна, многие индивиды разрывают круг, а с другой, - многие оказываются в неблагоприятном положении, не будучи воспитанными родителями, находившимися в неблагоприятном положении” (Rutter and Madge, 1976: 304).
Оказалось также, что преемственность значительно слабее через три поколения, чем через два. Тем не менее это исследование не исключает возможности субкультурного влияния (с. 312), утверждая, что последнее имеет некоторое значение для преступности несовершеннолетних и их низкого коэффициента интеллекта (IQ), хотя в качестве общего объяснения оно все же “неудовлетворительно”. Аналогично, оказалось, что на коэффициент интеллекта более всего влияют генетические факторы, однако и в этом случае сильно воздействие окружающей обстановки. Влиянием генетических факторов можно было пренебречь в случае с достижениями на учебном поприще и в случае с преступностью несовершеннолетних. Что же касается безработицы, то упор делался прежде всего на внутригосударственной и международной обстановке, особое же значение придавалось региональным особенностям. Таким образом, возможности для получения работы были в центре внимания, причем личностные факторы имели небольшое значение для уровня безработицы. Кроме того, невзгоды самого страждущего могут отражать как его индивидуальные особенности: возраст, недостаток мастерства или физическую несостоятельность, так и позицию отдельных социальных групп, отношение к ним, особенно это касается этнических меньшинств. Исследование лишь затрагивает явное неблагоприятное положение этнических меньшинств, однако отмечается низкий уровень занятости их членов и вытекающие из этого плохие перспективы иметь хорошее жилье, порождающие тенденцию к сегрегации по месту жительства (с. 314; сравни Wilson 1991). Эта мысль занимает центральное место и в другом исследовании, проведенном в 1960-е гг. (Rex and Moore 1967) и показывающем жилищную дискриминацию чернокожих и азиатских работников агентами по недвижимости, строительными компаниями и продавцами, в то время как местная система власти, пусть и не прямо, но систематично ставила их в очень неблагоприятное положение. Таким образом, эти люди были вынуждены покупать или снимать жилье в ограниченных территориях, что вело и к пространственной, и к социальной сегрегации. В этом отношении понятие “underclass” некоторое время использовалось для обозначения оказавшихся в подобной ситуации чернокожих людей (e. g. Rex and Tomplinson 1979: 16). Рекс и Томплинсон далее утверждают, что систематическое неблагоприятное положение в сфере и занятости, и жилья, ведет к согласованной деятельности жителей района, которая может рассматриваться как проявление коллективного классового сознания.
Здесь Рекс и Томплинсон поворачивают дискуссию в сторону проблемы классового сознания и отмечают, что “чернокожие общины имеют некоторую тенденцию действовать в британском обществе как отдельный класс или как underclass” (с. 33).
В заключение они утверждают:
“Нельзя считать, что этот underclass имеет только отрицательные качества: те, что вызваны его оторванностью от материнского рабочего класса; напротив, следует допустить мысль о том, что он представляет собой... более сложный политический конфликт, возникающий от реструктурирования прежде империалистиче<
|
|
|
