Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Общеевразийский национализм




 

I

До революция Россия была страной, в которой официальным хозяином всей государственной территории признавался русский народ. При этом не делалось никакой принципиальной разницы между областями с исконно русским и областями с инородническим коренным населением: русский народ считался собственником и хозяином как тех. так и других, а инородцы не хозяевами, а только домочадцами.

За время революции положение дела изменилось. В закономерном для известного периода революции процессе всеобщего анархического разложения Россия грозила распасться на отдельные части, если бы русский народ не спас государственного единства, пожертвовав ради этого своим положением единственного хозяина государства. Таким образом, в силу неумолимой логики истории прежнее соотношение между русским народом и инородцами было нарушено. Нерусские народы бывшей Российской империи приобрели положение, которого они не имели ранее. Русский народ оказался не единственным господствующим, а одним из равноправных народов, населяющих государственную территорию. Правда, превосходя все прочие народы своею численностью и имея за собой многовековую традицию государственности, русский народ естественно играет и должен играть первую роль среди всех народов государственной территории. Но это все же уже не хозяин среди домочадцев, а только первый между равными.

Описанная перемена, наступившая в положении русского народа, должна быть учтена всеми, кто задумывается над будущим нашей родины. Никак нельзя предполагать, чтобы создавшееся в процессе революции новое положение русского народа среди других народов бывшей Российской империи и нынешнего СССР было лишь временным, преходящим. Те права, которыми теперь наделены нерусские народы СССР, уже не могут быть отняты. Время укрепляет существующее положение. В будущем попытка отнять или хотя бы умалить эти права вызвала бы самое ожесточенное сопротивление. Если русский народ когда-нибудь вступит на путь такого насильственного отбирания или уменьшения прав других народов, проживающих на государственной территории, то тем самым обречет себя на длительную и тяжелую борьбу со всеми этими народами, на вечное состояние то явной, то скрытой войны со всеми ними. Не подлежит сомнению, что такая война чрезвычайно желательна для врагов России и что в своей борьбе против притязаний русского народа отдельные самоопределившиеся народы прежней Российской империи и нынешнего СССР найдут себе поддержку и союзников среди иностранных держав. И это тем более что с моральной точки зрения позиция русского народа, пытающегося отобрать или умалить национальные прерогативы друг их народов государственной территории, будет крайне невыгодной, почти незащитимой. В силу же моральной необоснованности борьбы за отобрание прав у нерусских народов бывшей Российской империи борьба эта окажется непопулярной прежде всего в среде самого русского народа. Каков бы ни был исход данной борьбы, самый факт ее означал бы утрату русским народом государственного чутья в угоду шовинистическому самоутверждению, а это было бы, во всяком случае, признаком близкого распада государства.

Таким образом, об отобрании или умалении прав, приобретенных за время революции равными народами бывшей Российской империи, не должно быть и речи. Та Россия, в которой единственным хозяином всей государственной территории был русский народ, — эта Россия отошла в историческое прошлое. Отныне русский народ есть и будет только одним из равноправных народов, насевших государственную территорию и принимающих участие в управлении ею.

Эта перемена роли русского народа в государстве ставит перед русским национальным самосознанием ряд проблем. Прежде самый крайний русский националист все же был патриотом. Теперь же то государство, в котором живет русский народ, уже не является исключительной его собственностью, исключительный русский национализм оказывается нарушающим равновесие составных частей государства и, следовательно, ведет к разрушению государственного единства. Чрезмерное повышение русского национального самолюбия способно восстановить против русского народа все прочие народы в государстве, т. е. обособить русский народ от других. Если прежде даже крайнее русское национальное самолюбие было фактором, на который государство и могло опираться, то теперь это же самолюбие, повысившись до известного предела, может оказаться фактором антигосударственным, не созидающим, а разлагающим государственное единство. При теперешней роли русского народа в государстве крайний русский национализм может привести к русскому сепаратизму, что прежде было бы немыслимо. Крайний националист, желающий во что бы то ни стало, чтобы русский народ был единственным хозяином у себя в государстве и чтобы самое это государство принадлежало на правах полной и нераздельной собственности одному русскому народу, такой националист при современных условиях должен примириться с тем, чтобы от его России отпали все окраины, т. е. чтобы границы этой России совпадали приблизительно с границами сплошного великорусского населения в пределах до уральской России; только в таких суженных географических пределах эта радикально-националистическая мечта и осуществима. Таким образом, в настоящее время крайний русский националист оказывается с государственной точки зрения сепаратистом и самостийником — совершенно таким же, как всякие украинские, грузинские, азербайджанские и т. д. националисты-сепаратисты.

 

 

II

Если прежде основным фактором, спаивавшим Российскую Империю в одно целое, являлась принадлежность всей территории этого государства единому хозяину — русскому народу, возглавляемому своим русским царем, то теперь этот фактор уничтожен. Возникает вопрос: какой же другой фактор может теперь спаять все части этого государства в одно государственное целое?

В качестве такого объединяющего фактора революция выдвинула осуществление известного социального идеала. СССР есть не просто группа отдельных республик, а группа республик социалистических, т. е. стремящихся осуществить один и тот же идеал социального строя, и именно эта общность идеала объединяет все эти республики в одно целое.

Общность социального идеала и, следовательно, того направления, по которому устремляется государственная воля всех отдельных частей нынешнего СССР, разумеется, является мощным объединительным фактором. И даже если со временем характер этого идеала изменится, все же самый принцип обязательной наличности общего идеала социальной справедливости и общей воленаправленности к этому идеалу должен продолжать лежать в основе государственности тех народов и областей, которые ныне объединены в СССР. Но спрашивается, достаточно ли одного этого фактора для объединения разных народов в одно государство? В самом деле, ведь из того факта, что Узбекская Республика и Белорусская Республика обе руководствуются в своей внутренней политике стремлением к достижению одного и того же социального идеала, вовсе еще не следует, чтобы обе эти республики обязательно должны были объединиться под сенью одного государства. Мало того, из этого факта даже не следует, чтобы эти две республики не могли враждовать или воевать между собой. Ясно, что одной общности социального идеала недостаточно и что националистически-сепаратистским стремлениям отдельных частей СССР должно быть противопоставлено что-то еще.

В современном СССР таким противоядием против национализма и сепаратизма является классовая ненависть и сознание солидарности пролетариата перед лицом постоянно грозящей ему опасности. В каждом из народов, входящих в состав СССР, полноправными гражданами признаются только пролетарии, и, в сущности, самый Советский Союз составляют не столько народы, сколько именно пролетарии этих народов. Захватив власть и осуществляя свою диктатуру, пролетариат разных народов СССР в то же время постоянно чувствует себя под угрозой своих врагов, как внутренних (ибо социализм еще не наступил, и в переживаемую «переходную» эпоху приходится допускать существование капиталистов и буржуев даже внутри СССР), так и внешних (в лице всего прочего мира, пребывающего всецело во власти международного капитализма и империализма). И вот для того, чтобы успешно отстаивать захваченную власть против происков врагов, пролетариям всех народов СССР и необходимо объединиться в одно государство.

Благодаря этому взгляду на смысл существования СССР, советскому правительству оказывается возможным бороться с сепаратизмом: сепаратисты стремятся к разрушению государственного единства СССР, но это единство необходимо пролетариату для отстаивания захваченной им власти, следовательно, сепаратисты являются врагами пролетариата. По той же причине оказывается возможным и необходимым бороться и с национализмом, так как этот последний легко может быть истолкован как скрытый сепаратизм. К тому же, согласно марксистской доктрине, пролетариат лишен националистических инстинктов, которые являются атрибутами буржуазии и плодом буржуазного строя. Борьба против национализма осуществляется уже самим фактом перенесения центра народного внимания из сферы национальных эмоций в сферу эмоций социальных. Сознание национального единства, являющееся предпосылкой всякого национализма, оказывается подорванным обостренной классовой враждой, а большинство национальных традиций опорочено связью с буржуазным строем, с аристократической культурой или с «религиозными предрассудками». При всем том честолюбие каждого народа до известной степени польщено тем, что в пределах той территории, которую он населяет, язык его признан официальным, административные и иные должности замещаются людьми из его среды, и зачастую и самая область официально называется по населяющему его народу.

Итак, можно сказать, что фактором, связывающим все части нынешнего СССР в одно государственное целое, опять является наличие официально признанного единого хозяина всей государственной территории; только прежде таковым хозяином признавался русский народ, возглавляемый своим царем, а теперь таковым хозяином считается пролетариат всех народов СССР, возглавляемый коммунистической партией.

 

 

III

Недостатки только что описанного современного решения вопроса сами собой очевидны. Не говоря уже о том, что деление на пролетариат и буржуазию по отношению ко многим народам СССР либо вовсе непроводимо, либо совершенно малосущественно и искусственно; следует особенно подчеркнуть, что все это решение вопроса само в себе несет указание на свою временность. В самом деле, ведь государственное объединение народов и стран, в которых власть захвачена пролетариатом, является целесообразным только с точки зрения данного этапа борьбы пролетариата со своими врагами. Да и самый пролетариат как угнетаемый класс, согласно марксизму, есть явление временное и подлежащее преодолению. То же следует сказать и о классовой борьбе. Таким образом, при описанном выше решении вопроса единство государства оказывается покоящимся не на каком-нибудь принципиально постоянном основании, а на основании принципиально временном, преходящем. Это создает нелепое положение и целый ряд совершенно нездоровых явлений. Чтобы оправдать свое существование, центральному правительству приходится искусственно раздувать опасность, угрожающую пролетариату, приходится самому создавать объекты классовой ненависти в лице новой буржуазии с тем, чтобы натравливать пролетариат на этот класс и т. д… Словом, приходится все время поддерживать в сознании пролетариата представление о том, что положение его в качестве единого хозяина государства крайне непрочно.

В задачу этой статьи не входит критиковать коммунистическую концепцию государства по существу. Мы рассматриваем здесь идею диктатуры пролетариата только в одном ее аспекте, именно как фактор, объединяющий все народы СССР в одно государственное целое и противостоящий националистически-сепаратистским течениям. И следует признать, что в этом своем аспекте идея диктатуры пролетариата, хотя до сих пор и оказывалась действенной, не может стать прочным, непреходящим решением вопроса. Национализм отдельных народов СССР развивается по мере того, как эти народы все более свыкаются со своим новым положением. Развитие образования и письменности на разных национальных языках и замещение административных и иных должностей в первую очередь туземцами углубляют национальные различия между отдельными областями, создают в туземных интеллигентах ревнивый страх перед конкуренцией «пришлых элементов» и желание попрочнее закрепить свое положение. В то же время классовые перегородки внутри каждого отдельного народа СССР сильно стираются и классовые противоречия постепенно блекнут. Все это создает самые благоприятные условия для развития в каждом из народов СССР своего национализма с сепаратистским уклоном. Против этого идея диктатуры пролетариата оказывается бессильной. Пролетарий, попавший к власти, оказывается обладающим, при этом иногда даже в очень сильной дозе, теми националистическими инстинктами, которые, согласно доктрине коммунизма, у настоящего пролетария должны отсутствовать. И такого попавшего к власти пролетария интересы мирового пролетариата, оказывается, волнуют гораздо меньше, чем это полагается по доктрине коммунизма…

Таким образом, идея диктатуры пролетариата, сознание солидарности пролетариата и разжигание классовой ненависти в конце концов должны оказаться недействительными средствами против развития националистических и сепаратистских стремлений народов СССР.

 

 

IV

Современное решение вопроса о принципе государственного объединения частей бывшей Российской Империи логически вытекает из марксистского учения о классовой природе государства и из свойственного марксизму пренебрежения к национальному субстрату государственности. Но следует признать, что для сторонников этого учения ничего и не остается другого, как заменить идею господства одного народа идеей диктатуры одного класса, т. е. подменить национальный субстрат государственности субстратом классовым. А из этой подмены все дальнейшее вытекает само собой. Таким образом, коммунисты во всяком случае гораздо более правы и последовательны, чем те демократы, которые, отрицая единый национальный субстрат русской государственности, проповедуют широкую областную автономию или федерацию без классовой диктатуры, не понимая, что при таких условиях существование единого государства немыслимо.

Для того чтобы отдельные части бывшей Российской Империи продолжали существовать как части одного государства, необходимо существование единого субстрата государственности. Этот субстрат может быть национальным (этническим) или классовым. При этом классовый субстрат, как мы видели выше, способен объединить отдельные части бывшей Российской Империи только временно. Прочное и постоянное объединение возможно, следовательно, только при наличии этнического (национального) субстрата. Таковым до революции был русский народ. Но теперь, как указано выше, уже невозможно вернуться к положению, при котором русский народ был единственным собственником всей государственной территории. Ясно также, что и никакой другой народ, проживающий на этой территории, не может исполнить роли такого единственного собственника всей государственной территории. Следовательно, национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской Империей, а теперь называется СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве таковой обладающая своим национализмом.

Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию — Евразией, ее национализм — евразийством.

 

 

V

Всякий национализм исходит из интенсивного ощущения личностной природы данной этнической единицы и потому прежде всего утверждает органическое единство и своеобразие этой этнической единицы (народа, группы народов или части народа). Но фактически нет (или почти кет) на свете народов вполне единых или однородных; во всяком народе, даже очень маленьком, всегда существует несколько племенных разновидностей, нередко довольно значительно отличающихся друг от друга по языку, по физическому типу, по характеру, по обычаям и проч. Нет также (или почти нет) на свете народов вполне своеобразных или обособленных: каждый народ всегда входит в какую-нибудь группу народов, с которым его связывают те или иные общие признаки. А часто один и тот же народ по одному ряду признаков входит в одну, а по другому ряду — в другую группу народов. Можно сказать, что единство этнической единицы обратно пропорционально, а своеобразие этнической единицы прямо пропорционально величине этой единицы: к полной однородности, полному единству приближаются только самые маленькие этнические единицы (например, какая-нибудь мелкая племенная разновидность одного народа), к полному своеобразию приближаются только большие этнические единицы (например, какая-нибудь группа народов). Таким образом, национализм всегда в известной мере отвлекается от фактической неоднородности и необособленности данной этнической единицы, и, смотря по степени этого отвлечения, можно различать разные видны национализма.

Из сказанного явствует, что в каждом национализме наличествуют одновременно элементы централистические (утверждение данной этнической единицы) и сепаратистские (утверждение своеобразия данной этнической единицы и ее обособления от более широкой единицы). Далее ясно, что благодаря вхождению одной этнической единицы в другую (народ входит в группу народов, но сам, в свою очередь, заключает в себе несколько племенных или краевых разновидностей) могут существовать национализмы разной амплитуды, разной широты, причем эти национализмы тоже входят друг в друга подобно концентрическим кругам, сообразно тем этническим единицам, на которые они направлены. Наконец, ясно, что централистские и сепаратистские элементы одного и того же национализма не противоречат друг другу, но централистские и сепаратистские элементы двух концентрических национализмов друг друга исключают: т. е. если этническая единица А входит как часть в этническую единицу В, то сепаратистский элемент национализма А и централистский элемент национализма В друг друга исключают.

Таким образом, для того чтобы национализм данной этнической единицы не вырождался в чистый сепаратизм, необходимо, чтобы он комбинировался с национализмом более широкой этнической единицы, в которую данная этническая единица входит. В применении к Евразии это значит, что национализм каждого отдельного народа Евразии (современного СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским, т. е. евразийством. Каждый гражданин евразийского государства должен сознавать не только то, что он принадлежит к такому-то народу (или к такой-то разновидности такого-то народа), но и то, что самый этот народ принадлежит к евразийской нации. И национальная гордость этого гражданина должна находить удовлетворение как в том, так и в другом сознании. Сообразно с этим должен строиться национализм каждого из этих народов: общеевразийский национализм должен явиться как бы расширением национализма каждого из народов Евразии, неким слиянием всех этих частных национализмов воедино.

 

 

VI

Между народами Евразии постоянно существовали и легко устанавливаются отношения некоторого братания, предполагающие существование подсознательных притяжении и симпатий (обратные случаи, т. е. случаи подсознательного отталкивания и антипатии, между двумя народами в Евразии очень редки). Одних этих подсознательных чувств, разумеется, недостаточно. Нужно, чтобы братство народов Евразии стало фактом сознания, и притом существенным фактом. Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя именно прежде всего как члена этого братства, занимающего в этом братстве определенное место. И нужно, чтобы это сознание своей принадлежности именно к евразийскому братству народов стало для каждого из этих народов сильнее и ярче, чем сознание его принадлежности к какой бы то ни было другой группе народов. Ведь по какому-нибудь частному ряду признаков отдельный народ Евразии может входить и в какую-нибудь другую не чисто евразийскую группу народов: так, русские по языковым признакам входят в группу славянских народов, татары, чуваши, черемисы и пр. — в группу так называемых «туранских» народов, татары, башкиры, сарты и пр. по религиозному признаку входят в группу мусульманских народов.

Но эти связи для всех названных народов должны быть менее сильными и яркими, чем связи, объединяющие эти народы в евразийскую семью: ни панславизм для русских, ни пантуранизм для евразийских туранцев, ни панисламизм для евразийских магометан не должны быть на первом плане, а — евразийство. Ибо все эти панизмы, усиливая центробежные силы частнонародных национализмов, подчеркивают одностороннюю связь данного народа с какими-то другими народами только по одному ряду признаков и потому не способны создать из этих народов никакой реальной и живой многонародной нации — личности. В евразийском же братстве народы связаны друг с другом не по тому или иному одностороннему ряду признаков, а по общности своих исторических судеб[110]. Евразия есть географическое, экономическое и историческое целое. Судьбы евразийских народов переплелись друг с другом, прочно связались в один громадный клубок, который уже нельзя распутать, так что отторжение одного народа из этого единства может быть произведено только путем искусственного насилия над природой и должно привести к страданиям. Ничего подобного нельзя сказать о тех группах народов, которые лежат в основе понятий панславизма, пантуранизма или панисламизма: ни одна из этих групп не объединена в такой степени единством исторической судьбы входящих в нее народов. И потому ни один из этих панизмов не является прагматически ценным в той мере, как общеевразийский национализм. Национализм этот не только прагматически ценен, но прямо даже жизненно необходим: ведь мы уже видели, что только пробуждение самосознания единства многонародной евразийской нации способно дать России-Евразии тот этнический субстрат государственности, без которого она рано иди поздно начнет распадаться на части, к величайшему несчастью и страданию всех ее частей.

Для того чтобы общеевразийский национализм мог успешно выполнить свою роль фактора, объединяющего евразийское государство, необходимо, соответственно, перевоспитать самосознание народов Евразии. Конечно, можно сказать, что таким перевоспитанием занимается уже сама жизнь. Уже один тот факт, что все евразийские народы (и, кроме них, ни один другой народ в мире) вот уже сколько лет совместно переживают и изживают коммунистический режим, — уже один этот факт создает между всеми этими народами тысячу новых психологических и культурно-исторических связей и заставляет их всех ясно и реально ощущать общность их исторических судеб. Но этого, конечно, мало. Необходимо, чтобы те отдельные люди, которые уже сейчас ясно и ярко осознали единство многонародной евразийской нации, проповедовали это свое убеждение, — каждый в той евразийской нации, в которой он работает. Здесь — непочатый край работы для философов, публицистов, поэтов, писателей, художников, музыкантов и для ученых самых различных специальностей. С точки зрения единства многонародной евразийской нации надо пересмотреть целый ряд наук и построить новые научные системы в замену старых, обветшавших. В частности, с этой точки зрения совершенно по-новому приходится строить историю народов Евразии, в том числе и русского народа…

Во всей этой работе по перевоспитанию национального самосознания с установкой на симфоническое (хоровое) единство многонародной нации Евразии русскому народу, быть может, приходится напрягать свои силы более, чем какому бы то ни было другому народу Евразии. Ибо, во-первых, ему более, чем другим, придется бороться со старыми установками и точками зрения, строившими русское национальное самосознание вне реального контекста евразийского мира и отрывавшими прошлое русского народа от общей перспективы истории Евразии. А во-вторых, русский народ, который до революции был единственным господином всей территории России-Евразии, а теперь является первым (по численности и по значению) среди евразийских народов, естественно должен подавать пример другим.

Работа евразийцев по перевоспитанию национального самосознания в настоящее время протекает в исключительно тяжелых условиях. На территории СССР такая работа открыто вестись, конечно, не может. В эмиграции же преобладают люди, неспособные в своем сознании реализировать объективные сдвиги и результаты революции. Для таких людей продолжает существовать Россия как совокупность территориальных единиц, завоеванных русским народом и принадлежащих на правах полной и нераздельной собственности одному этому русскому народу. Поэтому самой проблемы создания общеевразийского национализма и утверждения единства многонародной евразийской нации эти люди понять не могут. Для них евразийцы — изменники, потому что понятие «России» заменили понятием «Евразии». Они не понимают, что не евразийство, а жизнь произвела эту «замену», не понимают того, что их русский национализм при современных условиях есть просто великорусский сепаратизм, что та чисто русская Россия, которую они хотели бы «возродить», реально возможна только при отделении всех «окраин», т. е. — в границах этнографической Великороссии. Другие эмиграционные течения нападают на евразийство с противоположной стороны, требуют отказа от утверждения какой бы то ни было национальной самобытности и полагают, что Россию можно построить на началах европейской демократии, не выдвигая ни единого национального, ни единого классового субстрата русской государственности. Будучи представителями отвлеченно-западнических настроений старых поколений русской интеллигенции, эти люди не хотят понять, что для существования государства необходимо прежде всего сознание органической принадлежности граждан этого государства к одному целому, к органическому единству, каковое может быть только либо этническим, либо классовым, и что поэтому при современных условиях возможно только два решения: либо диктатура пролетариата, либо сознание единства и своеобразия многонародной евразийской нации и общеевразийский национализм.

 

 

Идеократия и армия

 

I

Согласно евразийскому учению о правящем отборе, во всяком государстве непременно должен существовать правящий слой, но основные признаки, по которым такой слой отбирается, не во всех государствах одинаковы. Существуют разные типы отбора — например, аристократический, плутократический, демократический и т. д., и сообразно с этим также разные типы государств. Тип отбора определяет собой не только тип государственного устройства, но и тип социального строения общества, тип народного хозяйства и культуры. Тот тип отбора, который, согласно евразийскому учению, ныне призван установиться в мире, и в частности в России-Евразии, называется идеократическим и отличается тем, что основным признаком, которым при этом типе отбора объединяются члены правящего слоя, является общность мировоззрения[111].

 

 

II

Армия является носительницей физической мощи государства. По самому существу своему она должна быть построена иерархически и проникнута дисциплиной. Таким образом, в армии более, чем где бы то ни было, должно выступать противопоставление правящего меньшинства, командного состава и управляемой массы.

Наиболее естественно, чтобы командный состав армии состоял из членов правящего слоя данного государства. Однако не при всяком типе отбора правящего слоя это одинаково легко осуществимо.

При аристократическом типе отбора насыщение командного состава армии представителями правящего слоя происходит совершенно легко и естественно. Ведь при этом типе отбора основным признаком отбора является знатность происхождения, т. е. в конечном счете — происхождение от воинов и военачальников, прославившихся своей доблестью или верностью своему вождю и содействовавших завоеванию данной страны или расширению ее могущества. Таким образом, в здоровой, еще не начавшей вырождаться аристократии воинская доблесть и вкус к военному делу являются и врожденными чертами нормального, среднего аристократа, и элементами семейной традиции аристократических родов. Всей семейной обстановкой и воспитанием аристократ сызмальства подготовляется к военной службе, притом именно в качестве начальника, офицера или полководца. Поэтому совершенно естественно, что при аристократическом строе общества в командный состав армии вливается значительное число представителей аристократии. Правда, далеко не все офицеры в аристократически построенном государстве принадлежат к самым знатным родам и фамилиям: среди офицеров могут быть и люди прямо даже неаристократического происхождения. Но наличность в командном составе значительного числа представителей аристократии налагает отпечаток на все офицерство. Офицеры-аристократы задают тон, и все другие офицеры за ними тянутся. Даже там, где между аристократической гвардией и преимущественно неаристократической армией устанавливаются отношения некоторого взаимного презрения, — это все-таки не мешает тому, что неаристократические армейские офицеры стараются подражать гвардейским (речь идет, конечно, только о здоровой, жизнеспособной, еще не начавшей вырождаться аристократии). В аристократическом государстве командный состав армии усваивает аристократические понятия и принципы, аристократические обычаи и бытовые навыки. Характерно, что выдвинувшийся военачальник неаристократического происхождения часто получает титул и приобщается к аристократии.

Благодаря такой тесной связи между командным составом армии и правящим слоем в аристократическом государстве положение армии и военного дела в таком государстве оказывается очень выгодным. Военные пользуются в обществе большим почетом. Интересы армии всемерно соблюдаются и охраняются государственной властью и стоят чуть ли не на первом месте в государственном быту. К голосу военных все прислушиваются, и военные оказывают сильное влияние на политику. Ко всему этому надо прибавить, что и самый дух аристократической культуры — дух воинственный. С одной стороны, установка на эпический героизм, на воинскую славу предков, а с другой — пафос дисциплины, иерархического подчинения и готовности к самопожертвованию ради чести и славы вышестоящего начальника (в конечном счете монарха) — все эти характерные для аристократического государства черты, разумеется, еще более способствуют возвышению положения армии в таком государстве.

 

 

III

Совершенно иное положение занимает армия в государстве демократического строя. При этом строе основным признаком отбора является популярность в безличных массах населения, популярность, измеряемая числом поданных на выборах избирательных бюллетеней, тиражом газет и т. д. Правящий слой, отобранный по этому признаку, состоит из людей, умеющих обращаться с настроениями известных групп населения (причем, каждый специализируется только на одной такой группе), т. е., с одной стороны, высказывать и делать то, что в данный момент отвечает этим настроениям, а с другой стороны, создавать и внушать данной группе определенные настроения. Это — профессиональные политики разного масштаба (от волостного до общегосударственного), депутаты, ораторы, журналисты, и т. д.[112]По самой своей природе и по роду своих профессий эти люди отнюдь не отличаются особыми воинскими качествами и не предрасположены к военной службе. Поэтому внедрение сколько-нибудь значительного числа представителей правящего слоя в командный состав армии при демократическом отборе невозможно. Так как внешним орудием отбора при демократическом строе являются главным образом выборы, то единственным демократическим решением вопроса о командном составе армии было бы введение института выборных военачальников (офицеров и полководцев). Но такое мероприятие, как показал опыт, способно только совершенно разложить армию. Таким образом, органически связать командный состав армии с правящим слоем в демократическом государстве невозможно. Приходится мириться с тем, что командный состав армии в таком государстве является как бы посторонним телом, ходячим противоречием всему режиму. Отсюда — свойственный демократии взгляд на командный состав армии и на самую армию как на неизбежное зло и стремление по возможности уменьшить и обезопасить это зло. К тому же демократический тип отбора предполагает ставку на эгоизм отдельных классов или частных людей. Всемерное подчеркивание классового или индивидуального эгоизма, утверждение его правомерности и стремление оградить его от притязаний чужого эгоизма и от требований государственного целого — все это является не только характерными, но и существенными и необходимыми особенностями демократического духа. А так как военное дело по самому своему существу противоречит частночеловеческому эгоизму, требуя от человека высшего самопожертвования (жертвы жизнью) во имя интересов государственного целого, то естественно, что демократический дух должен восставать против самого существования армии. И действительно, демократическое государство по существу антимилитаристично[113].

Благодаря всему этому социальное положение командного состава армии в демократическом государстве оказывается незавидным. В противоположность тому, что наблюдается при аристократическом строе, военная профессия при демократическом строе считается чуть ли не презренной, а офицеры занимают в обществе положение каких-то париев. Это не может не сказываться самым пагубным образом на самосознании командного состава. Кроме того, каждый военный понимает, что для карьеры ему необходимо установить хорошие отношения с правящим слоем. А так как этот правящий слой в демократическом государстве проникнут духом по существу антимилитаристским, то и военному, желающему делать карьеру, приходится подлаживаться под этот дух, отбрасывая в сторону или тщательно пряча и маскируя свое профессиональное самолюбие, свои связанные с военной службой понятия, взгляды и умонастроения. Таким образом, получается, что выдвигаются по службе такие командиры, которые с чисто военной точки зрения этого вовсе не заслуживали бы, достойные же командиры, наоборот, затираются. Все это налагает на военное дело при демократическом режиме крайне неблагоприятный отпечаток и делает многих офицеров и командиров демократической армии врагами того режима, которому они вынуждены служить.

 

 

IV

При идеократическом строе, который, согласно нашему учению, должен прийти на смену демократическому, оказывается опять возможным вводить в командный состав армии представителей правящего слоя. При идеократическом типе отбора члены правящего слоя, связанные друг с другом общностью миросозерцания, объединяются в особой государственно-идеологической организации. Организация эта является внеклассовой и надклассовой и вербует своих членов среди всех групп населения, в том числе, разумеется, и в командном составе армии Пресловутая «аполитичность армии» в идеократическом государстве существовать не может. Требование «аполитичности армии» вполне естественно при демократическом режиме, при котором государство как таковое не исповедует никаких определенных и постоянных убеждений, а в каждый данный момент придерживается лишь платформы той партии, которая победила при последних выборах. При таких условиях политиз

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...