Проблемы критической философии истории

В самой общей форме вопрос о возможности критической философии истории особых затруднений не вызывает. Если полагать, что история является обычной научной дисциплиной, то естественно возможна философия истории как одна из ветвей философии науки. Хотя концепции и модели философии науки вырабатывались прежде всего в ходе философско-методологического анализа естественных наук и математики, нет каких-либо принципиальных соображений, которые ограничивали бы предмет философии науки только этими областями знания.

Нужно также отметить, что философская и методологическая проблематика не навязывалась гуманитарным наукам, в том числе и истории, извне, она возникает внутри этих наук в ходе их собственной эволюции. Первоначально при своем конституировании в конкретно-научные, академические дисциплины эти науки, как правило, дистанцировались от философии и социально-политической мысли, в лоне которых происходил их генезис. (9., 343) Они стремились изобразить свое былое родство с философией как нечто случайное и преходящее, подчеркивая свою приверженность новому образу знания, свободному от спекуляций и метафизики и опирающемуся на эмпирико-индуктивистскую методологию. Однако уже к концу ХIХ в. стало выясняться, что по мере развития этих наук внутри них самих - в их основаниях и методологическом арсенале - возникают философские проблемы. В политической экономии это нашло выражение, например, в известном "споре о методе" который вели в конце прошлого века сторонники немецкой исторической школы в экономике (Г.Шмоллер и др.) с представителями маржинализма (К.Менгер и др). Достаточно быстро методологические дилеммы возникли в психологии, что в начале ХХ века переросло в психологический кризис, имевший ясно выраженный философский характер. (10) Э.Дюркгейму, Г.Зиммелю, М.Веберу и многим другим социологам пришлось обратиться к методологическим и эпистемологическим проблемам, чтобы доказать обоснованность и объективность своих социологических концепций.

Не была исключением в этом ряду и история. Во второй половине ХIХ в., после первоначального стремления трактовать историю в соответствии с образом науки, сложившимся в естествознании, целый ряд историков и философов обратились к более глубокому осмыслению философско-методологической специфики исторического познания. Поскольку эта тематика подробно рассматривается в других разделах данной работы, здесь достаточно лишь указать на хорошо известные факты. Это, например, фундаментальные исследования В.Дильтея по методологии "наук о духе", в которых он доказывал в противовес позитивистской точке зрения принципиальное отличие объектов этих наук от объектов естествознания и вытекающую из этого специфику методов истории, связанную прежде всего с оппозицией "объяснение-понимание". Это также неокантианское учение о роли ценностей в историческом исследовании, их методологическое противопоставление "номотетических" и "идиографических" наук, обоснование концепции "исторического индивида" Г.Риккертом и, позднее, теория "идеальных типов" М.Вебера.

Даже этих общеизвестных примеров достаточно, чтобы отвести сомнения в возможности и необходимости критической философии истории. Вместе с тем полезно в принципиальном плане обсудить, какие именно формы рефлексии над историческим познанием могут считаться философскими и, таким образом, относиться не к обычным для всякой науки размышлениям ученых о методологических проблемах своей области знания, но к одной из областей философии науки - философии истории.

Существует несколько пониманий задач философии науки. Попытаемся сопоставить и оценить их применительно к обсуждаемой здесь критической философии истории.

Достаточно устойчивым, хотя и устаревшим, является представление о том, что философы науки должны формулировать общенаучную картину мира. Если отнести это представление к циклу социально-гуманитарных наук, то получается, что связанная с ними философия должна создать, опираясь на достигнутое историческое, социологическое, экономическое, антропологическое и т.п. знание, связную и непротиворечивую картину человека и общества в их историческом развитии. Против такого понимания задач философии истории можно привести ряд аргументов. Во-первых, такая синтетическая задача, даже если считать ее выполнение возможным, вряд ли заслуживает названия критической философии истории. Хотя ее отличает от спекулятивной историософии ориентация на достижения позитивных наук, она относится к последним некритически. Во-вторых, большинство современных философов науки полагают, что создание подобных картин мира - дело самих ученых или же популяризаторов науки. Нужно, в-третьих, иметь ввиду, что сами по себе конкретные науки не содержат в себе неких синтетических начал и не вырабатывают междисциплинарных языков, необходимых для такого предприятия. Поэтому попытки построения таких картин мира неизбежно склоняются к спекулятивным построениям, характерным для историософии.

Вторым пониманием задач критической философии науки может быть выявление мировоззренческих и методологических предпосылок и предпочтений ученых. Можно, например, задаться вопросом, почему в ХVII в. социальные мыслители предпочитали механистические модели общества, а позднее перешли к органицистским моделям и телеологическим объяснениям. Что касается истории, то можно утверждать, что конкретное исследование историка всегда предполагает и - явно или неосознанно - опирается на некоторое предварительное общее "видение" им базисных черт той или иной эпохи и тех событий, которые он начинает изучать. Именно это "видение" определяет, почему историк обращает внимание на одну область исторических фактов, оставляя в стороне другие, почему он предпочитает такой способ их описания и объяснения, а не другой. Предполагается, что ученые обычно не эксплицируют это "видение", в их работах можно обнаружить лишь его следы и его результаты, поскольку ученые переводят его в конкретные фактуальные суждения. Вряд ли можно отрицать, что такая задача важна и интересна. Вместе с тем, если из этой задачи "вычесть" то, что обычно относится к психологии научного творчества (обусловленность взглядов ученого его личностно-психологическими чертами и обстоятельствами его жизни), то более точно ее можно квалифицировать как выявление социально-культурного и идеологического контекста и механизмов его воздействия на мышление историков. По современным критериям эта задача относится не столько к философии, сколько к социологии знания или к социологии науки - в данном случае к социологии исторического познания.

Следующий вид философии истории может быть обозначен как философский анализ и прояснение исторических понятий. (11) В самом деле, многие понятия, используемые в исторических работах имеют глубинный философский смысл. Это, например, такие понятия, как время, человеческое действие, труд, воля, свобода, вера, историческая причинность и т.п. Подобные понятия несомненно заслуживают разъяснения. Причем оно вполне может носить критико-аналитический, а не спекулятивно-метафизический характер. Для того, чтобы прояснить какой смысл в тех или иных исторических построениях вкладывается в понятия свободы и рациональности, вовсе не обязательно обсуждать, были ли правы или нет Кант и Гегель, когда усматривали в последовательности исторических событий прогресс свободы или саморазвитие Разума. Вполне очевидно, что на этом общем и для ученых-историков, и для философов поле могут применяться самые разные способы анализа. Однако и у этого вида философско-исторической рефлексии есть свои проблемы.

Предполагается, что работа по разъяснению философского смысла подобных понятий адресована прежде всего историкам, которые эти понятия используют. Между тем в таком понимании философии истории есть нечто претенциозное: историк как бы нуждается в стоящем рядом с ним наставнике-философе, разъясняющем ему подлинный смысл его понятий. Можно представить себе две возможности. Во-первых, если ученые понимают смысл используемых ими понятий, тогда подобное разъяснение им не нужно. Во-вторых, если они все же не понимают этого смысла, то ничто не мешает им самим заняться анализом подобных понятий. История науки содержит много примеров того, как успешно это делают ученые. Хрестоматийным является анализ категорий пространства, времени, одновременности, осуществленный в начале ХХ в. А.Пуанкаре и А.Эйнштейном. Аналоги этому нетрудно найти и в социально-гуманитарных дисциплинах. Конечно, можно сказать, что когда ученый начинает заниматься подобным анализом понятий, он превращается в философа. Но не получается ли при этом, что перемещая такой анализ, в общем-то необходимый для имманентного развития самой науки в сферу философии, мы представляем науку как слишком плоское дело. Поэтому, несмотря на важность рефлексии над понятийным арсеналом науки, вряд ли можно считать это главной задачей философии истории, поскольку вопрос о том, какой вид рефлексии нужно относить к философии, а какой - считать необходимой внутринаучной рефлексией, всегда будет оставаться открытым.

Сказанное не означает, что описанные формы философии истории, особенно второй и третий, не имеют права на существование. Вместе с тем в современной философии истории сложился в качестве доминирующего несколько иной круг проблем. Основные из них таковы.

В чем состоит специфика исторического знания? Каковы его связи с донаучным историческим сознанием, со смежными социальными и гуманитарными дисциплинами? Чем отличается история от естествознания? Каковы критерии научности в историческом познании?

Каково соотношение понимания и объяснения в истории? Может ли понимание быть не только эвристическим психологическим приемом, но иметь методологическое значение? Применяют ли историки общие с другими науками схемы объяснения, или же есть специфические формы исторического объяснения? Существуют ли законы в истории? Или же история в своих объяснениях заимствует законы из других наук - из психологии, социологии, экономики и т.п.?

Существует ли теоретический уровень исторического знания, или история ограничивается только описаниями фактов и событий?

Каково значение ценностных суждений в историческом познании? Как соотносится наличие таких суждений с объективностью исторического знания?

Как строится историческое описание (нарратив)? Можно ли считать, что нарратив включает в себя определенную логику объяснения?

Как соотносится исторический детерминизм с проблемами свободы воли, рациональности и другими феноменами человеческой природы?

Разумеется перечисленное не исчерпывает весь круг обсуждаемых в современной критической философии истории тем. Но и этого достаточно, чтобы заметить, что для философии истории характерен метауровень анализа: ее предметом являются процедуры и формы исторического знания, их соотношение с другими типами знания. Именно это придает философский статус данному типу рефлексии над историческим познанием. В философии истории не просто описываются используемые историками познавательные приемы, но обсуждаются критерии, признаки, условия, по которым можно судить об адекватности, научной корректности основных форм исторического познания - описания, понимания, объяснения.

Заключение: возможно ли взаимодействие двух типов философии истории?

В предыдущих разделах прежде всего подчеркивались различия между историософским и критико-аналитическим типами философии истории. Эти различия, действительно, глубоки и принципиальны. Как правило, философы истории, придерживающиеся этих противоположных установок, не проявляют интереса друг к другу и с трудом находят общий язык. Однако было бы ошибочным, на наш взгляд, считать, что никаких форм взаимодействия здесь быть не может. При этом нужно учитывать еще и следующее соображение. Хотя познавательный статус историософий, как мы это стремились показать, проблематичен, их культурное и практическое значение весьма велико. В отношении критической философии истории ситуация обратная. Это вполне респектабельная область философского знания, но она является занятием узкого круга специалистов и не вызывает особого интереса за рамками этого круга, в том числе даже среди ученых-историков. Поэтому определенные сдвиги к взаимодействию этих двух типов философии истории могли бы придать этой дисциплине более рациональный характер и одновременно сделать ее более интересной и культурно значимой.

Основным полем, на котором пересекаются интересы этих двух направлений, являются глубинные структуры, "архетипы" нашего исторического понимания. Это своего рода метафизика исторического разума. Можно предположить, что многообразие историософских построений не является плодом досужих выдумок и спекуляций. В нем обнаруживается не столь уж большой и достаточно устойчивый набор базисных моделей (метафор), с помощью которых люди структурируют историческое прошлое. Выше шла речь о целостном "видении", которое является предпосылкой конкретной работы историка. Вполне вероятно, что в историософиях, как "исторических метафизиках", испробованы и представлены основные формы нашего исторического воображения, возможные структуры этого общего "видения" истории.

Один из современных философов науки так описывает роль метафизики в науке: "метафизика есть эвристика для науки благодаря тому, что она создает основные модели научного понимания. Являясь своего рода упражнением для получения навыков самокритичного построения теорий, метафизика не только создает для науки ее первичные модели, но - что, может быть, еще более важно - формулирует условия концептуальной структуры любой модели как условия понимания. (12., 107) Было бы весьма интересно и полезно подвергнуть критическому анализу многообразие историософских учений с целью выявления и систематизации тематического состава заключенных в них метафизик. Иначе говоря, методы критической философии истории могут быть применены не только к анализу исторической науки, но и к историософскому наследию.

С другой стороны, перспективным представляется восполнение критической философии истории опытом философской герменевтики, показывающей узость методологического подхода к историческому сознанию и необходимость учета онтологических оснований исторического понимания.