 |
Вторник: послеполуденные обрывки 4 глава.
|
|
|
|
– Нет. Я ошибся, – суровым голосом говорю я, глядя шоферу прямо в глаза. – Я ошибался, сказав, что меня зовут Пат. Меня зовут Маркус. Маркус Холберстам.
– Ты уверен? – спрашивает он.
– Слушай, мистер Оуэн сказал, что я могу взять его машину на ночь, так что… – я делаю паузу, – так что давай не рассусоливать.
– Я думаю, что мне нужно переговорить с мистером Оуэном, – играя со мной, говорит довольный шофер.
– Нет, погоди, – говорю я, но потом успокаиваюсь. – Слушай, я… все нормально. – Я начинаю чертыхаться про себя. – Но у мистера Оуэна очень плохое настроение.
– Мне не разрешается делать этого, – не глядя на меня, произносит водитель. – Это абсолютно незаконно. Никоим образом. Так что и не надейся.
– Послушай, командир, – говорю я.
– Это противоречит правилам компании, – заявляет он.
– Да хуй с этими правилами компании, – рявкаю я.
– Хуй с этими правилами компании? – с улыбкой переспрашивает он.
– Мистер Оуэн сказал, что ничего страшного. Ты что, не слышал?
– Это невозможно, – качает он головой.
Я умолкаю, выпрямляюсь, провожу рукой по лицу, делаю вдох.
– Послушай меня… – я снова набираю полную грудь воздуха. – У них там карлики, – я показываю назад, в сторону особняка, – и они вот-вот собираются запеть «О Танненбаум…» – я смотрю на него умоляюще, с надеждой на сострадание и в то же время довольно испуганно. – Ты представляешь, как это ужасно? Эльфы, – сглатываю я, – поют хором… – и после короткой паузы говорю,. – ты только представь.
– Послушайте, мистер…
– Маркус, – напоминаю я ему.
– Ну пусть Маркус. Я не могу нарушать правила. Ничего не могу сделать. Таковы правила. Я не собираюсь их нарушать.
Мы оба погружаемся в молчание. Я вздыхаю, смотрю вокруг, размышляя, стоит ли тащить Эвелин к третьему лимузину, или лучше обратно к машине Баркера – он настоящий кретин, – но, черт возьми, я хочу лимузин Оуэна … Тем временем водитель тоже вздыхает:
|
|
|
– А если карликам охота петь, так пусть поют.
– Проклятье, – чертыхаюсь я, вынимая бумажник из газелевой кожи. – Здесь сто. – Я протягиваю ему два полтинника.
– Двести, – говорит он.
– Дерьмовый город, – бормочу я, передавая ему деньги.
– Куда хотите ехать? – со вздохом принимает он купюры, одновременно заводя машину.
– Клуб «Чернобыль», – говорю я, быстро открывая дверь и усаживаясь в машину.
– Слушаюсь, сэр, – кричит он.
Как только я захлопываю дверь, машина направляется в сторону Риверсайд Драйв. Я восстанавливаю дыхание и вытираю холодный пот со лба носовым платком от Armani, Эвелин сидит рядом. Повернувшись к ней, я вижу, что она вот-вот расплачется: губы у нее дрожат, она молчит.
– Не пугай меня. В чем дело? – Я испуган. – Что, ну что я сделал? Вальдорфсский салат был изумителен. Ну что с тобой?
– О Патрик, – вздыхает она. – Это… прекрасно. Я не знаю, что сказать.
– Ну… – осторожно произношу я. – Я тоже… не знаю.
– Вот, – говорит она, показывая бриллиантовое ожерелье от Tiffany, это подарок Оуэна Мередит. – Помоги мне надеть его, дорогой. Ты не Гринч, милый.
– Но Эвелин, – мямлю я, потом чертыхаюсь про себя, а Эвелин поворачивается ко мне спиной, чтобы я застегнул ожерелье. Лимузин рванул вперед, и Эвелин со смехом падает на меня, целуя в щеку.
– Какая красота, как мне нравится… Ой, от меня, наверное, пахнет, конфетами. Извини, милый. Налей мне шампанского, оно должно быть где-то здесь.
– Но… – я беспомощно смотрю на сверкающее ожерелье, – это не то.
– Что? – озираясь, спрашивает Эвелин. – Здесь есть стаканы? Что не то, милый?
– Это не то, – монотонно отвечаю я.
– Милый, – улыбается она. – У тебя есть еще что-то для меня?
|
|
|
– Нет, я имею в виду…
– Ну же, чертенок, – она шаловливо ощупывает карман моего пальто. – Что это?
– Что что это? – холодно, с раздражением спрашиваю я.
– Ты хочешь подарить мне что-то еще. Я сейчас угадаю. Кольцо, такое же, как ожерелье? – гадает она. – Браслет? Брошь? Вот оно что! – Она хлопает в ладоши. – Брошь к ожерелью!
Пока я пытаюсь оттолкнуть ее, завернув одну ее руку ей за спину, другая ее рука шарит за моей спиной и выхватывает что-то из моего кармана: это – еще одно печенье с предсказанием, которое я подобрал у мертвого китайчонка. Она озадаченно смотрит на меня и говорит:
– Патрик, ты такой… романтичный, – а потом, рассмотрев печенье, уже с меньшим энтузиазмом добавляет: – Такой… оригинальный.
Я тоже смотрю на это печенье. Оно все в крови, я пожимаю плечами и как можно беззаботнее отвечаю:
– Ну, ты знаешь меня.
– Но в чем это оно? – она подносит кусочек поближе к глазам – что это за… красный налет?
– Это… – я тоже рассматриваю печенье, как будто эти пятна и меня заинтересовали, потом делаю гримасу: – Это кисло-сладкий соус.
Она с воодушевлением разламывает печенье и недоуменно читает предсказание.
– Что там? – вздыхаю я, пытаясь настроить радио, потом ищу взглядом портфель Оуэна, соображаю, где же может быть шампанское, как вдруг вижу безнадежно пустую коробку из-под шампанского Tiffany на полу, и резко падаю духом.
– Тут написано… – она замолкает, потом, прищурившись, перечитывает записку, –…тут написано: «Свежеобжаренная фуа гра в „Le Cirque“ превосходна, а вот крабовый салат – так себе».
– Это мило, – бормочу я, продолжая искать фужеры для шампанского, кассеты, хоть что-нибудь.
– Здесь действительно так написано, Патрик, – она передает мне записку, на ее лице проскальзывает легкая улыбка, которую можно различить даже в темноте. – Что бы это значило? – робко спрашивает она.
Я читаю записку, смотрю на Эвелин, потом снова на записку, потом в тонированное окно, в свете фонарей кружатся снежинки, люди на улицах ждут автобусов, по тротуарам бесцельно ковыляют нищие. Вслух я говорю:
– Все могло быть гораздо хуже. Гораздо.
– Милый, – она обнимает меня, гладит меня по голове, – обед в «Le Cirque»? Ты – самый лучший. Ты не Гринч. Беру свои слова обратно. Четверг? Четверг тебя устраивает? Ой, нет,. я не могу в четверг. у меня травяные обертывания. А как насчет пятницы? И мы действительно хотим в «Le Cirque»? Может быть…
|
|
|
Я отталкиваю Эвелин и стучу в разделительную перегородку, колочу по ней костяшками пальцев до тех пор, пока водитель не опускает ее.
– Сид, то есть Ерл, как там тебя, в «Чернобыль» – не сюда.
– Нет, мы правильно едем, мистер Бэйтмен.
– Эй!
– Я имею в виду, мистер Холберстам. Авеню С, верно? – он вежливо кашляет.
– Может быть, – говорю я, вглядываясь в окно. – Я не понимаю, где мы.
– Авеню С? – Эвелин поднимает взгляд от ожерелья, которое Оуэн купил для Мередит. – Что за Авеню С? С как в… Cartier, да?
– Там клево, – заверяю я ее. – Там очень клево.
– Ты там был? – спрашивает она.
– Тысячу раз, – бормочу я.
– «Чернобыль»? Нет, только не «Чернобыль», – ноет она. – Милый, сегодня же Рождество!
– Ну и что, черт возьми? – спрашиваю я.
– Водитель, а водитель, – Эвелин тянется вперед, балансируя на моих коленях. – Водитель, мы едем в «Rainbow Room». Водитель, в «Rainbow Room», пожалуйста.
Я усаживаю ее на место.
– Не обращай на нее внимания. «Чернобыль». И как можно скорее.
Я нажимаю на кнопку и перегородка поднимается.
– Ну Патрик! Сегодня же Рождество!
– Ты повторяешь это, как будто это что-то значит, – говорю я, не сводя с нее глаз.
– Но сегодня Рождество, – опять ноет она.
– Не выношу «Rainbow Room», – твердо говорю я.
– Но почему, Патрик? Там самый лучший вальдорфсский салат. Тебе понравился мой салат? Тебе понравился мой вальдорфсский салат, милый?
– О боже, – шепчу я, закрывая лицо обеими руками.
– Только честно. Понравился? – спрашивает она. – Это единственное, что меня волнует и еще фарш из каштанов… – она замолкает. – Потому что фарш был… густой, понимаешь…
– Я не хочу ехать в «Rainbow Room», – перебиваю я ее, все еще закрывая лицо руками, – потому что там я не смогу купить наркотиков.
– Вот как, – она неодобрительно смотрит на меня. – Так, так, так. Наркотики, Патрик? О каких это наркотиках идет речь?
– Речь идет о наркотиках, Эвелин. О кокаине. О наркотиках. Я хочу сегодня кокаину. Поняла? – я выпрямляюсь и в упор смотрю на нее.
|
|
|
– Патрик, – говорит она, качая головой так, словно утратила в меня веру.
– Я вижу, что ты смущена, – напираю я.
– Я просто не хочу иметь с этим ничего общего, – говорит она.
– А ты и не будешь иметь с этим ничего общего, – отвечаю я. – Тебе, может, ничего и не предложат.
– Я просто не понимаю, почему тебе обязательно надо испортить мне именно этот праздник.
– Представь, что кокаин – это иней. Рождественский иней. Дорогой рождественский иней, – говорю я.
– Ну, – произносит она, просветлев. – Ведь это так захватывающе – опуститься на дно, да?
– Ничего себе «дно» – тридцать долларов за вход с каждого, Эвелин. – Потом я с недоверием спрашиваю. – А почему Дональд Трамп не был приглашен на твою вечеринку?
– Опять Дональд Трамп, – стонет Эвелин. – О боже. Так вот почему ты все время ерничал? Это наваждение должно прекратиться! – почти кричит она. – Вот почему ты вел себя как полный кретин!
– Это из-за вальдорфсского салата, Эвелин, – говорю я, стиснув зубы. – Это из-за вальдорфсского салата я вел себя как полный кретин.
– О господи. Не может быть, – в отчаянии она закидывает назад голову. – Я так и знала. Так и знала.
– Но ведь ты даже его не готовила! – ору я. – Ты его купила, его привезли!
– О боже, – причитает она, – поверить не могу.
Лимузин останавливается перед входом в клуб «Чернобыль». Несколько человек томятся у входа. Выйдя из машины, я использую Эвелин в качестве тарана, к ее вящему неудовольствию. Проталкиваясь сквозь толпу, я, к счастью, замечаю, что перед входом стоит человек, очень похожий на Джонатана Лизердейла, и уже просто толкая вперед Эвелин, которая так и держит в руках «рождественский подарок», я кричу ему: «Джонатан, эй, Джонатан!». Как я и ожидал, толпа разом подхватывает крик. Обернувшись, Джонатан замечает меня и кричит в ответ: «Привет, Бакстер», – подмигивает, показывает большой палец, но не мне, а кому-то еще. Мы с Эвелин все равно делаем вид, что мы из его компании. Охранник опускает канат прямо перед нами и спрашивает:
– Это вы приехали в том лимузине? – мотнув головой в сторону бордюра.
– Да, – с готовностью киваем мы с Эвелин.
– Проходите, – произносит он, поднимая канат.
Мы входим и я выкладываю шестьдесят долларов, и не получаю ни единого талона на выпивку. В клубе, как и полагается, темно, только вспышки стробоскопа освещают зал, но даже в этих вспышках я вижу только, как дымит сухой лед, и еще одна симпатичная девка танцует под INXS, «New Sensation»: музыка орет из динамиков с такой силой, что тело вибрирует. Я прошу Эвелин сходить в бар и принести два стакана шампанского.
|
|
|
– Конечно, – кричит она в ответ, наугад направляясь в сторону единственной светящейся полоски неона, – судя по этому свету, только там может продаваться алкоголь. Тем временем я покупаю грамм у человека, похожего на Майка Дональдсона, и через десять минут, пока я наблюдаю за танцующей девкой и взвешиваю «за» и «против» насчет того, а не стоит ли кинуть Эвелин, она возвращается с двумя наполовину наполненными фужерами. Судя по ее лицу, она негодует.
– Это Korbel, – кричит она. – Давай уйдем.
Я отрицательно качаю головой и тоже ору:
– Пойдем в туалет.
Эвелин идет за мной.
Единственный туалет в «Чернобыле» – общий. Там уже присутствуют две другие пары: одна пара заперлась в единственной кабинке, вторая пара с нетерпением ждет, когда кабинка освободится, – как и мы. На девушке топ на лямках из шелкового джерси, шифоновая юбка и шелковые туфли с завязками, все от Ralph Lauren. На парне костюм какой-то итальянской марки, то ли William Fioravanti, то ли Vincent Nicolosi, а, может, Scali. У обоих стаканы с шампанским: у него – полный, у нее – пустой. Тишина, только из кабинки доносится шмыганье и приглушенный смех. Дверь в туалет такая толстая, что музыки совершенно не слышно, только глухое буханье ударных. Парень нетерпеливо постукивает ногой. Девица все время вздыхает и странно взмахивает головой, отчего волосы соблазнительно струятся по ее плечам. Потом она смотрит на Эвелин и на меня, шепчет что-то своему парню, потом снова что-то шепчет, тот кивает и они уходят.
– Слава богу, – шепчу я, нащупывая грамм в своем кармане, потом обращаюсь к Эвелин:
– Ты почему притихла?
– Это все вальдорфсский салат, – бормочет она, не глядя на меня. – Черт побери.
Раздается щелчок, дверь кабинки открывается и оттуда выходит молодая пара: парень в двубортном костюме из шерстяной саржи, хлопчатобумажной рубашке и шелковом галстуке, все от Givenchy, на девушке – шелковое платье из тафты со страусиными перьями от Geoffrey Beene, серьги из позолоченного серебра от Stephen Dweck Moderne и бальные туфли от Chanel. Они незаметно вытирают носы, стоя перед зеркалом. Но как только мы с Эвелин собираемся войти в освободившуюся кабинку, как в туалет влетает первая пара и пытается занять ее.
– Прошу прощения, – говорю я, расставив руки и закрыв ими вход. – Вы ушли. Теперь наша очередь, знаете ли.
– Мне так не кажется, – мягко говорит парень.
– Па трик, – шепчет сзади Эвелин. – Ну пусти их…
– Нет. Теперь наша очередь, – отвечаю я.
– Да, но мы здесь ждали раньше.
– Послушай, я не хочу ссориться…
– А сам ссоришься, – замечает его скучающая подруга, умудрившись все-таки выдавить улыбку.
– О господи, – бормочет позади Эвелин, выглядывая из-за моего плеча.
– Послушай, давай прямо здесь, – предлагает девка, которой я не отказался бы засадить.
– Ну и сучка, – бормочу я, качая головой.
– Послушай, – смягчаясь, произносит парень. – Пока мы спорим, кто-то из нас уже мог бы быть там.
– Да, – отвечаю я. – Мы.
– Бог ты мой, – говорит девушка, уперев руки в бока и глядя на нас с Эвелин. – Кого они только сюда пускают!
– Вот сучка, – не верю я своим ушам. – Тебе известно, что ты ведешь себя мерзко?
Поперхнувшись, Эвелин сжимает мое плечо («Патрик!»).
Парень, прислонившись к двери, уже начал нюхать свой кокаин, черпая порошок из коричневого пузырька и хихикая после каждой порции.
– Твоя подруга – законченная сука, – обращаюсь я к парню.
– Патрик, – говорит Эвелин. – Прекрати.
– Она сука, – говорю я, показывая на девушку.
– Патрик, извинись, – говорит Эвелин.
У парня начинается истерика, закинув назад голову, он громко шмыгает и пытается восстановить дыхание.
– О господи, – испуганно произносит Эвелин. – Почему ты смеешься? Защищай ее.
– Зачем? – пожимает плечами парень, обе его ноздри испачканы белым порошком. – Он прав.
– Я ухожу, Дэниэл, – едва не плачет девушка. – Это невыносимо. Я тебя ненавижу. И их ненавижу. Я предупреждала тебя еще в «Bice».
– Давай, – отвечает парень. – Уходи. Давай же. Вали. Мне плевать.
– Патрик, что за кашу ты заварил? Это никуда не годится. – Эвелин отступает от меня на несколько шагов, потом добавляет, глядя на флуоресцентные лампочки, – и этот свет… Я ухожу.
Но она остается, словно чего-то ожидая.
– Я ухожу, Дэниэл, – говорит девушка. – Ты слышал?
– Давай, – машет ей рукой Дэниэл, рассматривая в зеркало свой нос. – Я сказал, вали.
– Я занимаю кабинку, – обращаюсь я ко всем. – Ничего? Никто не возражает?
– Разве ты не собираешься защищать свою подругу? – спрашивает Эвелин Дэниэла.
– Господи, ну что ты от меня хочешь? – смотрит он на нее в зеркало, вытирая нос и снова шмыгая. – Я пригласил ее на ужин. Представил ее Ричарду Марксу. Господи, ну что еще ей нужно?
– Может, мне нужно, чтобы ты его как следует отлупил, – говорит девица, указывая на меня.
– Дорогая, – качаю я головой. – Если бы ты знала, что я могу с тобой сделать обыкновенной вешалкой.
– Прощай, Дэниэл, – после театральной паузы говорит девушка. – Я ухожу.
– Отлично, – отвечает Дениэл, вынимая пузырек. – Мне же больше достанется.
– И не звони мне, – кричит она, открывая дверь. -Мой автоответчик включен, и я вижу, кто мне звонит!
– Патрик, – натянутым тоном говорит Эвелин. – Я буду на улице.
Несколько мгновений я смотрю из кабинки на нее и на девушку, стоящую в дверях.
– И что теперь?
– Патрик, – предупреждает Эвелин. – Не говори того, о чем пожалеешь.
– Уходи. Просто уходи. Можешь взять лимузин.
– Патрик…
– Уходи, – рявкаю я. – Гринч сказал, уходи.
Я хлопаю дверцей кабинки и начинаю зачерпывать кокаин из конверта своей пластиковой карточкой AmEx. Между занюхиваниями я слышу, как Эвелин уходит и, всхлипывая, говорит девушке:
– Он заставил меня уйти с моей собственной рождественской вечеринки, ты представляешь? С моей собственной вечеринки?
Девушка ухмыляется:
– Ну ты даешь.
Я начинаю хрипло смеяться, стукаясь головой о стены кабинки. Я слышу, что парень, шмыгнув носом еще пару раз, сваливает. Прикончив почти весь грамм, я высовываюсь из кабины, чтобы проверить, не вертится ли где-нибудь поблизости обиженная Эвелин с закушенной губой (ай-яй-яй, детка), но она не вернулась, и я представляю себе Эвелин с подругой Дэниэла в постели, девушка раздвигает ноги Эвелин, Эвелин на четвереньках лижет ее анальное отверстие, пальцем массирует пизду, и от этого меня немного мутит. Возбужденный, я выхожу из туалета, чтобы найти себе кого-нибудь.
Но уже поздно и публика изменилась: теперь здесь больше панков, рокеров и черных, меньше парней с Уолл-стрит, слоняются богатые скучающие девчонки с Авеню А. Музыка тоже поменялась: вместо Белинды Карлайл, поющей «I Feel Free», черный рэппер выкрикивает: «Her Shit on His Dick», «ее дерьмо на его хуе», если мне слух не изменяет. Я подкатываю к двум симпатичным богатым девчонкам, обе одеты в уродские платья а-ля Бетси Джонсон, а я обдолбан по самое немогу, и начинаю с фразы типа: «Клевая музыка – мы не встречались в Salomon Brothers?» Одна их этих девок ухмыляется и говорит: «Катись на Уолл-стрит», а другая, с серьгой в носу, добавляет: «Яппи ебаный».
Они говорят это, несмотря на то, что во мраке мой костюм кажется черным, а галстук (пейсли, Armani, шелк) почти развязан.
– Слушайте, – отвечаю я, скрипя зубами. – Можете считать меня гадким яппи, но я, честное слово, не таков, – объясняю я им, быстро сглатывая. Крыша у меня совсем поехала.
Вместе с ними за столиком сидят двое черных. Оба в потертых джинсах, футболках и кожаных куртках. У одного отражающие темные очки, другой – с бритой головой. Оба смотрят на меня. Я вытягиваю согнутую руку, пытаясь изобразить рэппера.
– Эй, – говорю я. – Я свежак. Свежак как… глушак. Глушайший. – Я отхлебываю шампанское. – Глушак, короче.
В подтверждение этого я подхожу к чернокожему парню с дредами и восклицаю «Растаман!». Я протягиваю руку, ожидая, что он хлопнет своей пятерней о мою. Но ниггер стоит как вкопанный.
– Я имею в виду, – кашляю я – Mon[32], – и потом с меньшим энтузиазмом, – может, устроим как-нибудь джем…
Он уносится прочь от меня, качая головой. Я смотрю на девушек: они тоже качают головой – знак, что мне не следует приближаться. Перевожу взгляд на симпатичную девку, танцующую сама с собой рядом с колонной, допиваю шампанское, подхожу к ней и спрашиваю ее номер телефона. Она улыбается. Выход.
«NELL's»
Полночь. Я сижу в «Nell's» c Крейгом Макдермоттом, Алексом Тейлором, который только что отключился, и тремя моделями из агентства Elite: Либби, Дейзи и Керон. Сейчас почти лето, середина мая, но в клубе прохладно из-за кондиционера, в полупустой зале растекаются волны легкого джаза, кружатся лопасти вентиляторов на потолке, а на улице под дождем ждут и волнуются человек двадцать. Либби – блондинка, на ней шелковые черные вечерние туфли на высоком каблуке с чересчур острым носом и красными атласными бантиками от Yves Saint Laurent. Дейзи еще светлее, на ней черные атласные лодочки, суживающиеся к носку, и прозрачные черные чулки с серебряными вкраплениями от Betsey Johnson. Керон – платиновая блондинка в кожаных ботинках из телячьей кожи на многослойном каблуке с заостренным носком и отворотами из твида, дизайн Karl Lagerfeld для Chanel. Все три девушки одеты в узкие черные шерстяные вязаные платья от Giorgio di Sant'Angelo, пьют шампанское с клюквенным соком и персиковым шнапсом, курят немецкие сигареты – я не ропщу, хотя на мой взгляд, в «Nell's» не помешало бы сделать отделение для некурящих. Две из них носят темные солнцезащитные очки Giorgio Armani. У Либби «джет лаг». Из всех трех я выебал бы только Дейзи, да и то с оговорками. Сегодня, после того, как я встретился со своим адвокатом по поводу ложного обвинения в изнасиловании, у меня была паническая атака, когда я занимался на тренажере Dean & Deluca в спортклубе Xclusive. Потом я выпил с моделями в Trump Plaza. После этого я пошел в кино на французский фильм, который я абсолютно не понял, но все равно он был довольно клевый, потом ужин в ресторане-суши под названием «Vivids» возле Lincoln Centre и вечеринка в квартире бывшего приятеля одной из моделей, в Челси. Там подавали плохую приторную сангрию. Прошлой ночью я видел сон, в котором пялил девок, сделанных из картона, а свет был как в порнофильме. Утреннее Шоу Патти Винтерс посвящалось аэробике.
На мне двухпуговичный шерстяной костюм с брюками в складку от Luciano Soprani, хлопчатобумажная рубашка от Brooks Brothers и шелковый галстук от Armani. Макдермотт в шерстяном костюме от Lubium с льняным платочком в кармашке от Ashear Bros, хлопчатобумажной рубашке от Ralph Lauren и шелковом галстуке от Christian Dior. Он собирается бросить монетку, которая должна решить, кто из нас отправится вниз за Боливийским Живительным Порошком. Дело в том, что никто из нас не хочет сидеть с этими девушками, потому что, хотя мы, возможно, не против выебать их, но не хотим, или даже, как выяснилось, не можем разговаривать с ними, – им просто нечего сказать, то есть, я знаю, что не стоит этому удивляться, и все же это как-то обескураживает. Тейлор сидит, но глаза его закрыты, а рот слегка приоткрыт, и хотя сперва мы с Макдермоттом думали, что Тейлор притворяется в знак протеста против неспособности девушек поддержать разговор, потом до нас дошло, что он действительно пьян в зюзю (он почти лыка не вязал после трех сакэ, которые проглотил в «Vivids»). Ни одна из девушек не обращает на это внимания, за исключением, может быть, сидящей рядом с ним Либби, но и это сомнительно, весьма сомнительно.
– Орел, орел, орел, – бормочу я.
Макдермотт побрасывает монетку.
– Решка, решка, решка, – заклинает он, а потом прихлопывает рукой приземлившуюся на салфетку монету.
– Орел, орел, орел, – молюсь я.
Он поднимает кисть.
– Решка, – восклицает он, глядя на меня.
Я долго смотрю на монету, и потом прошу его:
– Давай еще раз.
– Пока, – говорит он, смотрит на девушек, перед тем как подняться, потом снова на меня, закатывает глаза, качает головой.
– Слушай, – напоминает он мне, – я хочу еще один мартини. С «Абсолютом». Двойной. Без оливки.
– Давай скорее, – кричу я ему вслед, и, глядя, как он машет мне с лестницы, вполголоса произношу. – Мудак ебаный.
Поворачиваюсь обратно. За соседним столиком – симпатичные европейские дуры, подозрительно напоминающие бразильских трансвеститов, гогочут хором.
Посмотрим, что мне предстоит. В субботу вечером вместе с Джеффом Хардингом и Леонардом Девисом я иду на игру в «Metz». В воскресенье возьму в видеопрокате «Рембо». В понедельник привезут новый тренажер Lifecycle… Я молча смотрю на моделей, смертельно долго, несколько минут, потом замечаю, что кто-то заказал ломтики папайи и тарелку спаржи, но оба блюда остались нетронутыми. Дейзи пристально смотрит на меня, прицеливается и выпускает сигаретный дым мне в голову. Дым плывет по моим волосам, не попадая в глаза, защищенные очками Oliver Peoples без диоптрий в оправе красного дерева, которые я не снимал почти весь вечер. Либби, у которой «джет лаг», пытается понять, как развернуть салфетку. Как ни странно, я не так уж разочарован: все могло быть хуже. В конце концов, эти девушки могли быть англичанками. Мы могли пить… чай.
– Итак! – хлопаю я в ладоши, стараясь выглядеть энергичным. – Здорово было сегодня, правда?
– А где Грег? – Либби заметила отсутствие Макдермотта.
– Там внизу Горбачев, – говорю я ей. – Макдермотт, то есть Грег сегодня подписывает с ним договор о мире, между Соединенными Штатами и Россией.
Я замолкаю, пытаясь оценить ее реакцию, потом добавляю:
– Макдермотт один из тех, кто стоит за гласностью, понимаешь?
– Ну -да, – кивает она, ее голос невероятно бесцветный. – Только он говорил мне, что занимается слиянием предприятий и… аквасессиями.
Я смотрю на все еще спящего Тейлора, оттягиваю и отпускаю одну из его подтяжек – никакой реакции, он даже не шевелится. Поворачиваюсь обратно к Либби:
– Ты смущена, нет?
– Нет, – пожимает она плечами. – Вовсе нет.
– Горбачева нет внизу, – неожиданно произносит Керон.
– Ты что, соврал? – с улыбкой спрашивает Дейзи.
Я думаю: «О господи».
– Ага. Керон права. Горбачева нет внизу. Он в «Туннеле». Прощу прощения. Эй, девушка!
Я цепляюсь за проходящую мимо симпатичную официантку, одетую в темно-синее короткое платье от Bill Blass с шелковыми кружевными манжетками.
– Мне J&B со льдом и разделочный нож или что-нибудь острое из кухни. Девушки, а вам?
Они молчат. Официантка смотрит на Тейлора. Я тоже обращаю свой взгляд на него, потом на официантку, снова на Тейлора.
– Принесите ему грейпфрутовый шербет, ну и виски, ладно?
Официантка продолжает молча смотреть на него.
– Алло, милая? – машу я рукой перед ее лицом. – J&B? Со льдом? – четко выговариваю я каждое слово, пытаясь перекричать джаз-банд, играющий превосходную версию «Take five».
Наконец она кивает.
– И принесите им, – показываю я на девушек, – что они там пили. – Дюшес? Вино с водой?
– Нет, – говорит Либби. – Это шампанское, – показывает она на стакан, а потом обращается к Керон. – Верно?
– Наверное, – пожимает плечами Керон.
– Шампанское, – повторяю я официантке. – С… персиковым шнапсом. Понятно?
Официантка кивает, что-то записывает, отходит, я смотрю на ее зад, потом поворачиваюсь обратно к моделям, пристально разглядываю каждую, пытаясь заметить знак, предательскую тень, проскользнувшую по лицам, какой-нибудь жест, который выдаст, что они лишь притворяются роботами, но в «Nell's» довольно темно – я выдаю желаемое за действительное. Мне остается только хлопнуть в ладоши и глубоко вдохнуть:
– Итак! Здорово было сегодня, да?
– Мне нужна новая шубка, – вздыхает Либби, глядя в свой стакан с шампанским.
– Длинная или до лодыжки? – спрашивает Дейзи все тем же бесцветным голосом.
– Боа? – предлагает Керон.
– Или длинная или… – Либби замолкает и сосредоточенно думает минуту. – Я видела такую короткую пелерину…
– Но норка, да? – спрашивает Дейзи. – Наверняка норка.
– О да. Норка, – отвечает Либби.
– Эй, Тейлор, – шепчу я, пихая его в бок. – Проснись. Они разговаривают. Ты должен это видеть.
– Да, но какая? – заводится Керон.
– А вам не кажется, что норка слишком… пушистая? – спрашивает Дейзи.
– Да, норка бывает очень пушистая, – на этот раз Либби.
– Серебристая лиса – это очень модно, – бубнит Дейзи.
– И бежевые тона тоже, – выдает Либби.
– А что бывает в бежевых тонах? – спрашивает кто-то.
– Рысь, шиншилла, горностай, бобер.
– Привет, – просыпается, моргая, Тейлор. – Я здесь.
– Спи дальше, Тейлор, – вздыхаю я.
– А где мистер Макдермотт? – потягивается он.
– Где-то внизу бродит. Ищет кокс, – пожимаю я плечами.
– Серебристая лиса – очень модно, – произносит одна из них.
– Енот. Хорек. Белка. Ондатра. Монгольская овца.
– Мне это снится? – спрашивает меня Тейлор. – Или они действительно беседуют?
– Наверное, можно это и так назвать, – вздрагиваю я, – тс-с-с. Ты слушай. Это вдохновляет.
В ресторане-суши Макдермотт, совсем расстроенный, спросил девушек, знают ли она, как называются девять планет солнечной системы. Либби с Керон назвали Луну. Дейзи не знала наверняка, но упомянула… комету. Она думала, что комета – это планета. Ошеломленные, Макдермотт, Тейлор и я заверили ее, что так оно и есть.
– Сейчас легко найти хороший мех, – медленно произносит Дейзи.
– С тех пор как в меховую отрасль пришло много дизайнеров, проектирующих готовую одежду, выбор меха увеличился, так как каждый дизайнер выбирает разные меха, с тем, чтобы придать своей коллекции индивидуальность.
– От этого всего так страшно, – вздрагивает Керон.
– Не надо пугаться, – говорит Дейзи. – Мех – это всего лишь аксессуар. Пусть он тебя не пугает.
– Но мех еще и предмет роскоши, – заявляет Либби.
|
|
|
