Политическая культура элиты

Особый интерес политологов, занимавшихся изучением полити­ческой культуры, всегда вызывали властвующие элиты. И это не уди­вительно. Скажем, в странах с приходской политической культурой массы просто-напросто никак не относятся к политике. Однако и при­менительно к более зрелым обществам различение между массовой и элитарной культурами оказалось серьезной альтернативой марксис­тскому подходу, охотно принятой многими выходцами из бихевио­ристской и структурно-функциональной школ. Доказательством важ­ности изучения политической культуры элиты стали исследования отношения американцев к свободе слова, впервые проведенные под руководством С. Стоуффера в 1954 г., в условиях беспрецедентной антикоммунистической кампании. Повторенные затем в 1972-1973 гг., эти исследования позволили выявить степень реальной привер­женности граждан США одной из фундаментальных ценностей, ко­торую в общем виде никто не оспаривал (табл. 6).

Политическая культура и участие

Таблица 6

Отношение граждан США к свободе слова для коммунистов и атеис­тов, % (данные за разные годы)

 

Варианты ответов		1972-1973
Коммунистам должно быть позволено:
излагать свои взгляды публично
преподавать в высших учебных заведениях
Их книги не должны изыматься из публичных библиотек
Атеистам должно быть позволено:
излагать свои взгляды публично
преподавать в высших учебных заведениях
Их книги не должны изыматься из публичных библиотек

Как видим, американцы (особенно в 1954 г.) продемонстриро­вали не очень-то либеральный подход к «антиподам американского образа жизни». Однако исследования, проводившиеся одновремен­но в группе местных политических лидеров, показали, что эта груп­па гораздо более уверенно (более половины опрошенных в 1954 г.) высказалась против всяких ограничений на свободу слова. Такой результат приобретает особое значение в свете двух фактов: во-пер­вых, свобода слова в США так и не была ограничена — мнение это­го ничтожного (количественно) меньшинства перевесило господ­ствовавшее в обществе настроение; во-вторых, установки «рядового американца» в 1972-1973 гг. поразительно совпали с установками элиты в 1954 г.

Та же ситуация наблюдается и в других странах. В начале 70-х гг. большинство населения Великобритании выступало против вступ­ления в ЮС, за введение смертной казни и установление строгих ограничений на иммиграцию черных и цветных. Ни одно из этих предпочтений народа не претворилось в политическую практику, в

Политическая куль тура элиты 115

немалой степени потому, что элита в основном придерживалась других позиций. И это несмотря на то, что давление избирателей на законодательный корпус в Великобритании было даже более силь­ным, чем в США.

Как изучать политическую культуру элиты? Роберт Патнэм в монографии «Сравнительное исследование политических элит» (1976) в аналитических целях расчленяет ее наряд элементов. Преж­де всего, это познавательные ориентации, т. е. представления о том, как работает политическая система. В сущности, главный вопрос — считают ли политики, что в их деятельности нельзя обойтись без конфликта, или нет. Конфликтную установку лучше всего выразил один из лидеров Малайзии, когда заметил, что общество — это пруд, в котором «крупная рыба ест мелкую, а мелкая — червей». Проти­воположен подход тех политиков, которые разделяют идею обще­национальных интересов и считают свою профессию техническим средством их реализации.

Нормативные ориентации —это представления о том, как долж­на работать политическая система. Важнейшим аспектом этих ори­ентации является отношение элиты к идее равенства. Проиллюст­рирую один из распространенных вариантов высказыванием бывшего члена британского парламента от Консервативной партии: «Главная беда демократии в том, что, прибегая к терминологии ска­чек, она исходит из права любой лошади на выступление в Дерби. На самом деле, тяжеловозам лучше бы катать тележки с пивными бочками. Победить в Дерби, в отличие от чистопородных коней, они не могут». Как заметил Патнэм, политик, сортирующий своих сограждан на «чистопородных» и «тяжеловозов», вряд ли будет спо­собствовать проведению в жизнь широких социальных программ или прогрессивного налогообложения. Нормативные ориентации элит отдельных стран в значительной степени различаются между собой вне зависимости от типа политического режима. Например, Великобритания, ФРГ, Нидерланды и Италия — либеральные де­мократии. Однако опрос, проведенный среди членов парламентов и высокопоставленных бюрократов, показал, что властвующие эли­ты этих стран далеко не в равной мере привержены демократичес­ким ценностям (табл. 7).

Интерперсональные ориентации — это представления членов элиты друг о друге. Здесь возможны несколько вариантов. Политик

Политическая культура и участие

может смотреть на своих коллег преимущественно как на соперни­ков, для достижения победы над которыми хороши любые средства. Чаще, однако, соперничество между политиками ведется по опреде­ленным «правилам», которые включают в себя и общепринятые кри­терии оценки профессиональных качеств. Руководствуясь этими критериями, члены элиты могут подчас уступать заведомо более опытным и заслуженным соперникам. Наконец, бывают ситуации, когда все члены элиты рассматривают себя как сплоченную группу с общими интересами, которые нужно защищать от всякого рода

Таблица 7

Согласие членов властвующих элит либеральных демократий Европы с утверждениями, отрицающими базовые демократические ценности, %

 

Утверждения	Англия	ФРГ	Нидер­ланды	Италия
Свобода политической пропаганды
— это не абсолютная свобода,			Вопрос
государство должно тщательно			не задавал-
регулировать ее использование			ся
гражданами
Граждане имеют полное право
добиваться таких законов, из
которых можно извлечь личную
выгоду*
Лишь немногие люди осознают свои
долгосрочные интересы
Некоторые люди лучше других
подготовлены к тому, чтобы
руководить страной, благодаря
усвоенным ими традициям и
семейному происхождению
В сложном современном мире не
имеет никакого смысла говорить о
возрастающем контроле простых
граждан над правительством

Примечание. Это утверждение, не расходящееся с базовыми демокра­тическими ценностями, является контрольным.

Идеология 117

«аутсайдеров». Интерперсональные ориентации элиты играют важ­ную роль в политической системе. Если первый из перечисленных вариантов ведет к возникновению широкомасштабных конфликтов, опасных для социальной стабильности, то последний может поро­дить власть, не реагирующую на запросы общества. Что касается второго варианта, то он считается оптимальным для либеральной демократии и соответствующим гражданской культуре.

Наконец, Патнэм выделяет структурные характеристики полити­ческой культуры элиты, т. е. способ взаимосвязи познавательных, нор­мативных и интерперсональных ориентации. Дело в том, что они мо­гут более или менее соответствовать друг другу, и степень соответствия заметно сказывается на политическом поведении. Как правило, глубо­кие расхождения между отдельными ориентациями не свойственны элите. Ее взгляды всегда относительно систематизированы. Но сами способы систематизации — языки политики — различны. Скажем, во Франции и Италии этот язык в высшей степени идеологизирован, на­сыщен абстрактными понятиями вроде «отечество», «равенство», «спра­ведливость», «свобода» и пр. В англоязычном мире политики изъясня­ются на более прагматическом жаргоне, и аргументами в спорах служат скорее выгоды, чем напоминания о высших ценностях. Разумеется, воз­действие интеллектуального стиля на политику редко приобретает ре­шающее значение, но и полностью игнорировать его не следует.

Идеология

В политической науке давно уже предложено простое и ясное определение идеологии как «системы политических, экономических и социальных ценностей и идей, служащих основанием для поста­новки целей; последние, в свою очередь, образуют ядро политичес­ких программ» (Роберт Макивер). И тем не менее идеологию отно­сят к числу относительно мало изученных феноменов. Это не случайно. Во-первых, она представляет собой очень неблагоприят­ный объект научного анализа, ибо, вводя понятие «идеология» в кон­цептуальный ряд своего исследования, ученый должен доказать, что его собственный подход свободен от идеологических пристрастий. А это очень трудно. Как с горечью заметил Клиффорд Гирц, чаще всего при этом руководствуются правилом «у меня — социальная философия, у тебя — мнения, у него — идеология».

118 Политическая куль тура и участие

Во-вторых, одна из причин негативного отношения бихевиори-стов к изучению идеологии носила явно вненаучный характер и была связана с тем, что первый вклад в это направление исследований внес К. Маркс. В «Немецкой идеологии» вводится представление о ложном сознании, не отдающем себе отчета в собственной обуслов­ленности бытием. Это и есть идеология. По Марксу, она включает в себя очень широкий спектр духовных образований (идеалистичес­кую философию, религию, политические взгляды и т. д.) и служит средством подчинения трудящихся господствующим классам, кото­рые монополизируют важную социальную функцию идеологичес­кого производства. Следует подчеркнуть, что для Маркса ложность идеологии вытекала из несостоятельности отражаемого в ней бы­тия. Что касается пролетариата, то он, будучи единственным (хотя, возможно, потенциальным) носителем революционной практики, выступает как уникальный субъект с истинным сознанием. Как класс рабочие не- и внеидеологичны.

По злой иронии истории, именно марксизму было суждено стать наиболее массовой идеологией прошлого столетия. Возникшие в ходе конфликта по поводу распределения рабочие партии остро нуждались в средствах мобилизации сторонников. К концу XIX в. миллионы людей во всем мире придерживались социалистических взглядов. Становилось все менее понятно, чем эта идеология отли­чается от других (либерализма, консерватизма и пр.). В результате теоретики социал-демократии оказались перед сложным выбором. Одни из них — явно расходясь с Марксом — стали использовать понятие «научная идеология», предложенное Александром Богда­новым и воспринятое российскими большевиками, а затем — и всем коммунистическим движением. Обсуждая вопрос о субкультурах, я обращал внимание на то, что в политологическом сообществе до сих пор есть исследователи, которым близка эта версия (Ф. Пар-кин). Другое направление, у истоков которого стояли в 20-х гг. Ге­орг (Дьёрдь) Лукач и Карл Корш, в конечном счете вылилось в так называемую критическую теорию общества.

Первая попытка социологического исследования идеологии была предпринята немецким ученым Карлом Маннгеймом. Как и Маркс, он полагал, что социальная функция идеологии реализуется в рамках отношений классового господства — подчинения. Если правящий класс стремится выдать свою познавательную перспективу

Идеология 119

(способ понимания общественно-политических явлений) за един­ственно истинную и пытается ее теоретически обосновать в этом качестве, то налицо духовное образование идеологического типа. По Маннгейму, идеологиям противостоят утопии — духовные об­разования, порождаемые непривилегированными классами и выра­жающие их стремление к социальному реваншу. Будучи, с содержа­тельной точки зрения, не менее «односторонними» и, стало быть, ложными, чем идеологии, утопии легко превращаются в них, когда оппозиционные слои приходят к власти. Былая утопия при этом те­ряет свой радикализм и начинает так или иначе обосновывать нера­венство.

Идеи Маннгейма, впервые высказанные в 1929 г. («Идеология и утопия»), сохраняют свое значение и по сей день. Во-первых, Ман-нгейм преодолел свойственное Марксу чрезмерно расширительное понимание идеологии. Ныне этот термин применяют, как правило, для отображения политического сознания, включенного во взаимо­отношения между властвующей элитой и массами. Во-вторых, не­мецкий социолог выделил такую важную характеристику идеоло­гии, как ее систематизированность. Мы видели, что в процессе социализации у человека вырабатывается совокупность логически не связанных между собой и часто взаимоисключающих представ­лений. Восприятие идеологии (индоктринация) приводит к частич­ному вытеснению этих представлений, а оставшиеся жестко связы­вает друг с другом. Поэтому современные идеологии — не всегда, но, как правило, — и претендуют на научность. И хотя фундамен­тальное для Маннгейма противопоставление «идеологий» «утопи­ям» почти не прижилось в политической науке (первый термин ста­ли употреблять для отображения обоих явлений), без ссылки на «Идеологию и утопию» не обходится ни одна серьезная теоретичес­кая публикация по проблеме.

На стыке идей Маннгейма и неомарксистской критической тео­рии общества была разработана структурная классификация идео­логий, основанная на способе связи между отдельными их элемен­тами (идеологемами) и масштабах охвата идеологиями социальной реальности. По этим признакам выделяют две основные разновид­ности — «открытые» и тоталитарные идеологии. Последние харак­теризуются тем, что стремятся дать объяснение всем без исключе­ния явлениям и выработать таким образом целостную, политически

120 Политическая куль тура и участие

насыщенную картину мира. Человек, воспринявший тоталитарную идеологию, придает всему, что он видит, политическое значение. Такой подход к действительности хорошо передает популярный в недавнем прошлом лозунг «советское — значит, отличное». Идео-логемы при этом связываются между собой настолько прочно, что отделить одну от другой можно только аналитически. Сам носи­тель идеологии к этому неспособен: его мировоззрение является «цельным». Внешняя характеристика тоталитарной идеологии — ее репрессивность, т. е. то, что она навязывается индивиду с помощью интенсивной пропагандистской обработки, ломающей прежнюю структуру его сознания. «Открытая» идеология описывается как прямая противоположность тоталитарной. Связь всей этой класси­фикации с концепцией тоталитаризма вполне очевидна и не нужда­ется в комментариях. Стоит лишь отметить, что тоталитарная идео­логия в рамках этой концепции предстает, с одной стороны, как следствие, а с другой — как необходимая и самая важная предпо­сылка установления соответствующего режима.

Главным недостатком этого подхода оказалось жесткое проти­вопоставление двух видов, которое позволило усомниться в един­стве объекта. Если тоталитарная и «открытая» идеологии не имеют между собой ничего общего, то можно ли говорить об идеологии вообще? Попытку дать ответ на этот вопрос предприняли ученые, работавшие в рамках структурно-функционального подхода. Была сформулирована гипотеза, согласно которой любая идеология воз­никает как реакция на значимое смещение социальных ролей (тео­рия социального напряжения). В условиях изменений, в особенности затрагивающих экономическую структуру общества, человек испы­тывает глубокий дискомфорт и растерянность. Тут-то к нему на помощь и приходит идеология, позволяющая по-новому понять и оценить свое место в обществе, а значит — действовать в соответ­ствии с новыми условиями. К сожалению, теория социального на­пряжения не объясняет, каким именно образом эмоциональная не­удовлетворенность трансформируется в идеологические конструкты. Вариант такого объяснения предлагает теория культурного напря­жения, также сформировавшаяся в структурно-функциональной традиции. Приверженцы этой теории указывают на то, что смеще­ние социальных ролей вызывает не только психологическую боле­вую реакцию, но — и это главное — еще и разрушение всей системы

Идеология 121

«знаков» (символов социокультурного характера), позволяющих индивиду ориентироваться в мире. Социальная реальность оказы­вается как бы лишенной смысла. Идеология же, пользуясь словами Клиффорда Гирца, выступает как средство возвращения смысла. В отличие от теории социального напряжения эта теория дает воз­можность понять, почему идеология в зрелом виде всегда представ­ляет собой систему ценностей и идей, а не набор отдельных, логи­чески не связанных между собой идеологем. Но и здесь остается открытым важнейший вопрос: каким критерием руководствуются люди, выбирая идеологии? Почему, например, кризис Веймарской республики в Германии привел к одновременному росту влияния коммунистической и национал-социалистической идеологий, и по­чему последняя в конечном счете победила?

Очевидно, что ответить на этот вопрос, оставаясь в рамках струк­турного функционализма, невозможно. Это заставляет многих ис­следователей перейти от формального анализа социальных функ­ций идеологии к применению литературных и философских концепций смысла. Представители этого направления уделяют боль­шое внимание содержательному анализу различий между «класси­ческими» идеологиями — марксизмом, консерватизмом и либера­лизмом. С другой стороны, довольно широкое распространение получила идея о том, что в современном мире идеология исчезает (Дэниэл Белл, Раймон Арон, Сеймур Мартин Липсет). «Конец иде­ологии» осмысливался на рубеже 40-х и 50-х гг. как следствие фун­даментальной реконструкции общества в ходе научно-технической революции, резко ограничивающей масштабы политической борь­бы внутри либеральных демократий. «Во всем западном мире есть сущностное согласие интеллектуалов по политическим проблемам: приятие государства благосостояния, принцип децентрализации управления, смешанная экономика и политический плюрализм. Это и значит, что идеологический век кончился», — писал Белл.

50-е гг. прошли под знаком «деидеологизации». Впереди, одна­ко, были расовые конфликты, Вьетнам, молодежный бунт, эконо­мическая депрессия 70-х гг. Мир оказался вовсе не таким беспроб­лемным, как это виделось сразу после войны. И уж совсем неуместными стали казаться разговоры о «конце идеологии» к на­чалу прошлого десятилетия, когда разразилась дуэль между «ста­рым» либерализмом и неоконсерватизмом.

122 Политическая куль тура и участие

Таким образом, в современном мире место для идеологии со­хранилось. Правда, в 70-80-х гг. заметные изменения произошли в механизмах индоктринации и «производства идеологии», ранее на­ходившихся под контролем партий. Сегодня идеологию вырабаты­вают клубы, ассоциации, еженедельники. Например, в США веду­щую роль в «неоконсервативной революции» играли непартийные группы — «Моральное большинство», Национальный консерватив­ный комитет политических действий и др. Во Франции такое же зна­чение имел клуб «Оверлож», созданный в 1974 г. по инициативе груп­пы выпускников Национальной школы управления. Созданные по инициативе подобных групп интеллектуальные и исследовательс­кие центры вырабатывают идеологии, которые затем распростра­няются в обществе средствами массовой информации. Трибуной неоконсерватизма во Франции стало воскресное приложение к га­зете «Фигаро» — «Фигаро-магазин». Идеология рекламируется, как дорогой товар, производимый в малых сериях. Характерно, что на этом фоне растут популярность и политическое влияние «независи­мых» изданий в ущерб «партийным».

Основная сложность в изучении идеологии связана с тем, что, как и всякое комплексное духовное образование, она требует фило­софских средств анализа. Значит ли это, что ее изучение остается за рамками эмпирической науки? Нет, потому что существует область политического процесса, которую просто невозможно понять, от­влекаясь от имеющих массовое хождение политических представле­ний. Это — анализ поведения избирателей. Какого бы представле­ния о мотивах избирателей мы ни придерживались (подробнее об этом речь пойдет в гл. 8), ясно, что эти мотивы имеют отношение к их идеологическим предпочтениям. А значит, ученый должен не только иметь в своем распоряжении теорию идеологии, но и учиты­вать содержательные характеристики отдельных идеологий. Наи­более популярной среди специалистов по поведению избирателей остается простая классификация, в рамках которой выделяются пра­вые и левые идеологии. В основу этой классификации положены расхождения по фундаментальным вопросам экономической поли­тики. Правые выступают за рыночную макроэкономическую регу­ляцию, сведение к необходимому минимуму государственного участия в управлении народным хозяйством и сокращение государ­ственной деятельности по перераспределению экономических ресур-

Политическое участие 123

сов и выгод; позиции левых по этим вопросам противоположны. В последние десятилетия предпринимаются попытки переосмыслить «право-левую шкалу» в соответствии с новыми реалиями, однако на сегодняшний день она остается основным инструментом эмпи­рических исследований.

Политическое участие

Нельзя охарактеризовать политическую культуру, не учитывая отношения людей к участию. Роль первопроходцев в этой области сравнительных политических исследований сыграли американские ученые Сидней Верба, Норман Най и Дже Он Ким («Участие и по­литическое равенство: Сравнение семи стран», 1978). Было принято следующее рабочее определение участия: «Законные действия част­ных граждан, более или менее прямо направленные на то, чтобы воздействовать на отбор правительственного персонала и (или) вли­ять на его действия». Исследователи выделили четыре вида актив­ности, соответствующие этому определению: участие в выборах, активное участие в избирательной кампании, политическую деятель­ность на местном уровне и так называемые индивидуальные кон­такты, т. е. обращения к политикам и администраторам по личным проблемам. Респондентам в шести странах с либерально-демокра­тическими режимами (Австрия, Индия, Нигерия, Нидерланды, США и Япония) и в одной стране с эгалитарно-авторитарным режимом (Югославия) предлагалось ответить на вопросы, позволявшие уста­новить меру их вовлеченности в такого рода действия. Результаты этого анкетирования, проводившегося в основном в 1958—1959 гг., выборочно представлены в таблице 8 (данные по Югославии будут даны отдельно).

Как видим, уровень политического участия в условиях либераль­ной демократии оказался довольно скромным. Лишь один из видов участия — выборы—действительно приобрел массовые масштабы. Но выборы бывают раз в несколько лет, а остальные виды участия в очень немногих случаях охватывают более 25 % самодеятельного населения. Следует также учитывать, что люди, активно интересу­ющиеся и занимающиеся политикой, могли «улучшить показатели» сразу в нескольких графах таблицы. Однако общее число таких «полных активистов» невелико. Например, в США они составили

Политическая культура и участие

Таблица 8

Доля граждан, вовлеченных в отдельных странах в различные формы политического участия, %

 

Форма полити-	Австрия	Индия	Нигери-	Нидерлан-	США	Япон-
ческого			я	ды		ия
участия
В выборах
национальных				-
местных						-
В избирательных кампаниях
помощь			-	-
полити-ческим
партиям
членство в			-
политических
организациях
или клубах
присутствие на			-
политич е ских
митингах или
собраниях
Политическое участие на местном уровне
активное
участие в
организации,
занимающейся
решением
местных
проблем
Индивидуальные контакты
с местными
представителя-
ми власти
с другими
представителя-
ми власти

Примечание. Здесь и в последующих таблицах прочерк означает, что данные отсутствуют.

Политическое участие 125

лишь 11 % респондентов, в то время как «полные абсентеисты» (в политологии термин «абсентеист» означает «уклоняющийся от уча­стия в политике») — 22 %. В то же время, исследование показало, что нельзя представлять политику в виде античного цирка, где нич­тожное меньшинство «гладиаторов» бьется между собой на потеху пассивной публике. Значительная часть граждан в условиях либе­ральной демократии, как правило, все же стремится влиять на власть, хотя в разной степени и очень разными способами.

Другой важный результат анализа эмпирических данных — вы­вод о том, что политическое участие неравномерно. Одни люди уча­ствуют в политическом процессе больше, чем другие. Почему? Вообще говоря, различия в уровнях участия объясняются неравномерным распределением политических ресурсов, политической заинтересован­ности или того и другого. Под политическими ресурсами обычно понимают: образование и открываемый им доступ к информации; деньги, наличие которых позволяет тратить время на занятие поли­тикой; социальный статус и престиж, к носителям которых власть имущие всегда прислушиваются охотнее; наконец, некоторые пове­денческие навыки и искусства, вроде способности грамотно излагать свои требования в манере, приемлемой для политиков и бюрократов. Нетрудно заметить, что все эти ресурсы концентрируются в основ­ном в руках социально привилегированных слоев населения.

Они же проявляют и наибольшую политическую заинтересован­ность. Во-первых, им есть что терять, а стало быть, и защищать политическими средствами; во-вторых, уже в процессе ранней социализации (в семье и школе) они вовлекаются в обсуждение широкого круга политических интересов. Таким образом, пред­ставители привилегированных слоев населения политически более активны, чем непривилегированное население. Этот вывод неоднок­ратно подтверждался конкретными исследованиями. Опросы, про­веденные С. Вербой, Н. Наем и Дж. О. Кимом, показали высокий уровень позитивной корреляции между индексом социального ста­туса (доходы + образование) и уровнем участия. В Великобритании политические активисты, к какой бы партии они не принадлежали, в подавляющем большинстве являются выходцами из среднего клас­са, хотя в обществе в целом он составляет всего лишь треть. Таким образом, модель политического участия всегда отражает существу­ющее социальное неравенство.

126 Политическая куль тура и участие

Отсюда вытекает важное следствие: носители консервативных взглядов, как правило, более активны, чем представители радикаль­ных или даже умеренных политических тенденций. Например, в США среди «полных активистов» заметно преобладают сторонни­ки традиционно более консервативной Республиканской партии, демократы, в свою очередь, участвуют более активно, чем так назы­ваемые независимые. С. Верба и Н. Най в своей книге «Участие в Америке» показали, что в этой стране консервативные взгляды сами по себе служат стимулом к политической активности. Та же тенден­ция проявляется и в Западной Европе, хотя в несколько «смазан­ном» виде: сказываются длительные традиции массового рабочего движения.

В гл. 3 уже отмечалось, что масштабы участия в условиях эгали­тарно-авторитарного режима вообще выше, чем при либеральной демократии. Результаты, полученные при анализе эмпирических дан­ных по Югославии (участие в выборах — 88 %, посещение полити­ческих собраний и митингов — 45, политическая активность на мест­ном уровне 57 %), вполне подтверждают такую оценку. Надо отметить, что и среди режимов данного типа Югославия с ее системой «социа­листического самоуправления» давала самый яркий пример массо­вого участия. Повсеместно — на промышленных предприятиях, в школах, больницах, жилых домах и кварталах — решения принима­лись выборными советами и даже собраниями граждан. На Западе подобный, хотя и гораздо менее широкомасштабный, эксперимент был проделан лишь басками — кооператорами в Испании.

Ныне, когда югославское самоуправление — вместе с самой Югославией в ее прежних границах — подошло к концу, его итоги активно обсуждаются в мировом политологическом сообществе. Некоторые исследователи склоняются к тому, что источник неуда­чи — изначальная несовместимость самоуправления с командной экономикой. Другой подход представлен югославским аналитиком Мирославом Станоевичем: «...в действительности самоуправление воспроизводило потребность в нерыночной регуляции обществен­ного производства: на микроуровне, путем сегментации всей систе­мы власти, оно создавало основу для олигархической власти на мак­роуровне. Оказание политической поддержки в обмен на социальные гарантии — это модель коалиции между традиционным рабочим классом и политической бюрократией во всех странах «реального

Политическое участие 127

социализма»». С точки зрения Станоевича, самоуправление делало такую коалицию прочнее. В свою очередь, крах «реального социа­лизма» (который при таком подходе именно в Югославии и был доведен до совершенства) сделал неизбежным распад системы само­управления.

Хотя масштабы участия в условиях эгалитарно-авторитарных режимов весьма велики, здесь сказываются и другие закономернос­ти, установленные применительно к либеральной демократии. Преж­де всего, это касается дифференциации представителей различных социальных слоев по уровням участия. В первые годы после уста­новления эгалитарно-авторитарных режимов они обычно проводи­ли политику, направленную на поощрение политического участия непривилегированного населения. В дальнейшем, как правило, эта практика сходила на нет. Наиболее показательный пример дает Югославия, где довольно рано были сняты процентные квоты член­ства в партии представителей различных слоев населения, так что процесс не сдерживался искусственными ограничениями. В 1945 г. почти половину коммунистов составляли крестьяне, доля интелли­генции не превышала 10 %. К 1968 г. доля крестьян в СКЮ упала до 7 %, в то время как доля интеллигенции достигла 44 %. В СССР в середине 70-х гг. доля лиц, не занятых физическим трудом, состав­ляла в КПСС 44 % — вдвое больше, чем в обществе в целом. Следу­ет отметить, что к началу 80-х гг. индекс соответствия между соци­альным статусом и участием в Югославии практически сравнялся с американским.

Под определение Вербы, Пая и Кима подпадают, как мы видели, лишь признанные законом способы политической активности граж­дан. Таким образом, исследованием не были охвачены так называе­мые нетрадиционные виды участия, которые как раз в конце 60-х гг. начали возникать или возрождаться на Западе. Это так называемые прямые действия: демонстрации, «сит-ины» и «сит-дауны», голодов­ки, бойкоты, захваты общественных зданий, политические забастовки. Сюда же следует отнести террор и другие виды политического насилия. Некоторые из «нетрадиционных» видов участия временами становились массовыми. Исследование 1973 г. в США показало, что 11 % взрослого населения в этой стране участвовало в уличных де­монстрациях. С 1968 по 1972 г. количество американцев, положитель­но оценивших идею гражданского неповиновения, возросло более чем

Политическая культура и участие

в полтора раза и достигло 55 % от числа опрошенных. Что касается политического насилия, то оно никогда и нигде не вызывало симпа­тий у большинства населения. Некоторое представление о его реаль­ных масштабах в разных странах дает довольно-таки мрачный коли­чественный показатель — число смертей, вызванных политическим насилием в год (табл. 9 — данные Дж. Бингхама Пауэлла, мл.). При анализе этих данных нужно, конечно, иметь в виду, что цифра 302.8 для сравнительно небольшой Шри-Ланки «весит» больше, чем циф­ра 328.4 для огромной Индии.

Важным фактором политического участия являются размеры первичной единицы политической системы, которую принято на­зывать «общиной» (в России — сельсовет, район). Какой должна быть «община», чтобы все ее население смогло принять участие в решении затрагивающих ее интересы вопросов? Аристотель пола­гал, что демократия невозможна в государстве, население которого превышает несколько тысяч. Избранный им критерий был прост — количество людей, способных одновременно слушать оратора, вы­ступающего на городской площади. Проведенные в последние деся­тилетия прикладные исследования подтвердили вывод «отца поли­тической науки». Тщательное изучение 36 шведских коммун показало, что жители самых маленьких из них были более инфор­мированными и способными к участию, чем жители крупных ком­мун. Оптимальной же оказалась численность населения, не превы­шающая 8000 человек. Исследование в США дало очень сходные результаты и привело его авторов к пессимистическому выводу о том, что таких «общин» становится все меньше и меньше.

Таблица 9

Данные о смертельных исходах политиче<

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: