Большой мост на улице Годзё 24 глава

– Предел моих мечтаний!

Видя примиренных Кодзиро и Сэйдзюро, их спутники вздохнули с облегчением. Кто бы мог подумать, что этот красивый мальчик-переросток – знаменитый Сасаки Кодзиро, которого превозносил Иттосай. (Он называл его «Гением из Ивакуни».) Не ведая, кто перед ним, Тодзи опрометчиво пошутил и остался в дураках.

Рёхэй и оставшиеся в живых молодые самураи содрогались от мысли о том, как близко они были от сокрушительного Сушильного Шеста. Теперь, зная, кто шагает перед ними, они вдруг увидели широченные плечи и мощную спину Кодзиро. Они изумлялись собственной глупости, из-за которой недооценили незнакомца.

Они подошли к причалу. Трупы учеников уже застыли от мороза. Сэйдзюро приказал троим предать их земле, а Рёхэя послал искать коня. Кодзиро свистнул обезьянке, и та, возникнув из ниоткуда, вскочила хозяину на плечо.

Сэйдзюро уговаривал Кодзиро отправиться в школу на улице Сидзё и пожить у них. Он даже предложил Кодзиро своего коня, но юноша отказался.

– Это нехорошо, – ответил он, неожиданно проявив щепетильность. – Я – молодой ронин, а ты – глава знаменитой школы, сын выдающегося человека, вожак сотен последователей стиля Ёсиоки.

Взявшись за уздечку, Кодзиро продолжал:

– Верхом поедешь ты, а я пойду рядом, держась за уздечку, так легче. Если я вам не в тягость, то с удовольствием погощу у вас в Киото.

– Хорошо, сначала поеду я, а когда ты устанешь, поменяемся местами, – сердечно ответил Сэйдзюро.

Сэйдзюро смекнул, что не худо иметь рядом такого бойца, как Сасаки Кодзиро, ему ведь предстояла встреча с Миямото Мусаси в начале Нового года.

 

ОРЛИНАЯ ГОРА

 

В 1550—1560 годах самыми знаменитыми фехтовальщиками в Восточной Японии были Цукахара Бокудэн и Коидзуми, князь Исэ. В Центральной Японии их соперниками являлись Ёсиока Кэмпо из Киото и Ягю Мунэёси из Ямато. Славился еще и Китабатакэ Томонори, князь Куваны, знаток боевых искусств и мудрый правитель. Много лет после его смерти жители Куваны вспоминали его с любовью, поскольку он был воплощением разумного правителя, пекущегося о благополучии подданных.

Когда Китабатакэ занимался под руководством Бокудэна, наставник посвятил его в Высшую Ступень владения мечом – секретнейший из тайных методов. Сын Бокудэна, Цукахара Хикосиро, унаследовал фамилию и имение отца, но не был посвящен в таинство меча. По этой причине стиль Бокудэна распространился не на востоке, где жил Хикосиро, а в районе Куваны, где правил Китабатакэ.

Как гласит легенда, Хикосиро приехал в Кувану после смерти Бокудэна, чтобы выведать у Китабатакэ его секрет. «Отец, – утверждал он, – передал мне тайну много лет назад, сообщив, что посвятил в нее и тебя. С недавнего времени я засомневался, владеем ли мы одним и тем же секретом. Сокровенная тайна Пути – наша общая забота, поэтому следует сопоставить наши знания. Согласен?»

Китабатакэ, раскусив хитрость наследника Бокудэна, согласился продемонстрировать свое умение, но показал Хикосиро лишь внешнюю сторону Высшей Ступени, скрыв ее потаенный смысл. Таким образом, Китабатакэ остался единственным обладателем знаний об истинном стиле Бокудэна, поэтому для его изучения самураи ехали в Кувану. На востоке страны Хикосиро выдавал за оригинальный отцовский стиль одну его видимость, лишь форму, лишенную души.

Эту историю рассказывают всем, кто оказывается в местности Ку-вана. Легенда сама по себе хороша. Взятая из жизни, она достовернее и убедительнее тысячи других народных преданий, которые поведают вам во славу родного города или провинции.

Мусаси услышал легенду от извозчика, когда они спускались с горы Тарусака после посещения замкового города Кувана. Он кивнул и вежливо пробормотал:

– Правда? Интересная история.

Была середина последнего месяца года, и хотя климат провинции Исэ считается мягким, ветер со стороны залива Нако пробирал до костей. Тонкое кимоно, исподнее хлопчатое белье и верхняя накидка совсем не защищали Мусаси от холода. Непривычно светлая одежда выглядела грязной и засаленной. Лицо его не то что загорело, а задубело от солнца. Растерзанная соломенная шляпа на косматой голове Мусаси выглядела нелепо. Потеряй он шляпу по дороге, никто бы ее не поднял. Давно немытые волосы, связанные на затылке, походили на птичье гнездо. Последние шесть месяцев продубили кожу Мусаси. Белки глаз ярко сверкали на черном лице.

Подрядившись подвезти немытого клиента, извозчик потерял покой. Он сомневался, что ему заплатят, и уж вовсе не надеялся на оплату обратного пути после того, как доставит седока далеко в горы.

– Господин! – робко произнес он.

– М-м-м?

– Мы доедем до Ёккаити к полудню, а к вечеру до Камэямы, но в деревне Удзи будем за полночь.

– М-м-м.

– Вас это устраивает?

– М-м-м.

Мусаси больше занимала панорама залива, а не беседа с возницей, поэтому на все его вопросы он отвечал кивком или хмыканьем. Извозчик еще раз попытался завязать разговор.

– Удзи – крохотное селение в глубине гор в восьми километрах от горы Судзука. Что там интересного?

– Надо повидаться с одним человеком.

– Там никого нет, кроме крестьян и дровосеков.

– Мне сказали в Куване, что там живет большой специалист по цепному шестоперу.

– Скорее всего, это Сисидо.

– Да, Сисидо, а фамилия...

– Сисидо Байкэн.

– Да..

– Кузнец, делает косы. Я слышал, что он ловко владеет шестопером. Вы изучаете боевое искусство?

– М-м-м.

– Тогда я бы посоветовал вместо Байкэна встретить мастеров в Мацудзаке. Там живет несколько лучших фехтовальщиков провинции Исэ.

– Кто, например?

– Скажем, Микогами Тэндзэн. Мусаси кивнул.

– Я слышал о нем.

Он больше ничего не добавил, словно хорошо знал о достижениях Микогами.

Приехав в Ёккаити, Мусаси прохромал к харчевне, заказал бэнто и стал есть. Нога у него была перевязана из-за раны в ступне, поэтому ему пришлось нанять лошадь, а не идти пешком. Мусаси ревностно следил за тем, чтобы быть в хорошей физической форме, но несколько дней назад, в толчее портового города Наруми, он наступил на гвоздь, торчавший из доски. Красная распухшая ступня напоминала маринованную хурму, и со вчерашнего дня у него начался жар.

По понятиям Мусаси произошла стычка между ним и гвоздем, и тот выиграл. Для Мусаси, изучавшего боевое искусство, было унижением попасть впросак. «Разве нельзя справиться с таким противником? – спрашивал он себя. – Гвоздь был виден. Я напоролся на него, потому что шел в полусне, нет, потому что был слеп, ибо мой дух не бодрствовал в моем теле. Я допустил, чтобы гвоздь проник глубоко, что говорит о вялости моей реакции. Контролируй я себя полностью, я бы почувствовал гвоздь, едва он коснулся подошвы».

Мусаси сделал вывод, что беда заключается в его незрелости. Меч и тело пока не срослись в единое целое. С каждым днем руки его наливались силой, но дух его креп значительно медленнее. Самокритичный ум Мусаси расценивал это несовпадение как уродство.

Прошедшие полгода все же не были потеряны напрасно. После бегства из Ягю он направился сначала в Игу, затем по тракту в Оми, затем в провинции Мино и Овари. И в городе, и в горном ущелье Мусаси пытался постичь истинный дух Пути Меча. Временами ему казалось, что вот-вот на него снизойдет озарение, но тайна ускользала, и ключа к ней не было ни в городах, ни в горных расселинах.

Мусаси потерял счет поединкам. Он сражался с опытными фехтовальщиками. Найти хорошего партнера просто, труднее встретить настоящего человека. В огромном множестве людей, населяющих мир, невозможно отыскать совершенного человека. Мусаси осознал это в результате странствий, и вывод угнетал его, доставлял почти физическую боль. В такие минуты он мысленно обращался к Такуану, который был, несомненно, своеобразным и неповторимым человеком.

«Мне повезло, – думал Мусаси. – Я хотя бы одного настоящего человека знаю. Надо стараться, чтобы знакомство с ним принесло бы плоды».

Каждый раз, думая о Такуане, Мусаси ощущал боль, пронзавшую его от запястий по всему телу. Странное чувство, невольная память о тех днях, когда Мусаси был привязан к ветви на старой криптомерии. «Ничего, – думал Мусаси, – придет время, и я привяжу Такуана к тому же дереву, а сам сяду рядом и буду читать наставления о смысле жизни». Мусаси не таил обиды на Такуана и не лелеял мечту о мести. Он хотел доказать, что совершенство, достигнутое Путем Меча, выше совершенства, обретенного на стезе Дзэн. Мусаси улыбался при мысли, что в один прекрасный день он и необыкновенный монах поменяются ролями.

Не все может выйти по желанию Мусаси, но, положим, он достигнет высот в фехтовании и привяжет Такуана к дереву. Что скажет Такуан? Монах наверняка радостно воскликнет: «Великолепно! Теперь я счастлив!»

Но нет, не таков Такуан! Не изменяя себе, он рассмеется и скажет: «Дурачок! Делаешь успехи, но остаешься по-прежнему глупым!»

Дело не в словах. Мусаси полагал, что превосходство над Такуаном воздаст монаху за его старания сделать человека из непутевого Такэдзо. Наивные мечты. Мусаси избрал свой Путь и, следуя ему, каждый день убеждался в том, как бесконечно далек он от истинного человеческого совершенства. Фантазии исчезали, как только здравый ум напоминал Мусаси, как преуспел Такуан в поисках истины.

Более всего Мусаси тревожила мысль о собственной незрелости и бесталанности в сравнении с Сэкисюсаем. Мысль о Ягю, старом мастере меча, терзала Мусаси еще нестерпимее, высвечивая скудность его познаний, неумение безошибочно судить о Пути Меча или «Искусстве Войны».

В минуты сомнений ему казалось, что мир населен глупцами. Жизнь – не пособие по логике. Меч – тоже не логика. Суть заключается не в словах, а в действии. Вокруг достаточно людей, сегодня превосходящих Мусаси, но и он когда-нибудь может стать великим! Когда Мусаси одолевали сомнения, он отправлялся в горы, где в уединении мог восстановить душевный покой. О его жизни в горах говорила его внешность, когда он возвращался к людям. Впалые, как у оленя, щеки, тело в синяках и ссадинах, ломкие и жесткие волосы от долгого стояния под холодным водопадом. Он спал на земле, и грязь въедалась в каждую пору, а белизна зубов казалась ослепительной. Внешность была лишь видимой оболочкой. Внутри Мусаси пылал огонь самоуверенности на грани надменности, которая гнала его на поиски достойного противника. Из гор его влекла потребность в поисках новых испытаний для духа и тела.

Сейчас Мусаси был в пути, поскольку его интересовал мастер по части цепного шестопера с серпом из Куваны. До поединка в Киото оставалось десять дней, и Мусаси располагал временем, чтобы выяснить, является ли Сисидо Байкэн заветным примером настоящего человека или он такой же червь, питающийся рисом, как и множество других, населяющих землю.

Глубокой ночью Мусаси и хозяин лошади достигли цели. Мусаси, отблагодарив возницу, отпустил его, но тот не захотел возвращаться ночью и сказал, что переночует около дома, где остановится Мусаси. Утром он отправится через перевал Судзука и, если повезет, найдет ездока на обратный путь. В любом случае было темно и холодно, чтобы пускаться в путь до восхода солнца.

Мусаси согласился с хозяином лошади. Они находились в долине, окруженной с трех сторон горами. Какую дорогу ни выбрал бы извозчик, ему пришлось бы продвигаться по колено в снегу.

– Пошли со мной! – решил Мусаси.

– К Сисидо Байкэну? -Да.

– Спасибо, господин. Надо отыскать его дом.

Байкэн был кузнецом, поэтому его жилище мог указать любой местный крестьянин, но в поздний час деревня спала. Единственным признаком бодрствования были глухие размеренные удары, похожие на звук колотушек для сукновалки. Идя на звук, путники вскоре завидели свет.

Они вышли прямо к дому кузнеца. Перед входом валялись какие-то железки, карниз дома почернел от дыма. По приказу Мусаси извозчик распахнул сёдзи. В горне горел огонь, женщина, стоя спиной к огню, била колотушкой по войлоку.

– Добрый-вечер, хозяйка! Как хорошо, что вы еще не спите! – С этими словами извозчик прямиком двинулся к горну.

Женщина, вскрикнув от неожиданности, выронила колотушку.

– Откуда вы? – спросила она.

– Минутку, я все объясню, – ответил попутчик Мусаси, потирая над огнем руки. – Я привез издалека человека, который хочет повидаться с вашими мужем. Мы только что прибыли. Я – извозчик из Куваны.

– И не нашли лучше... – Женщина остановилась, бросив хмурый взгляд в сторону Мусаси. По выражению ее лица было ясно, что она навидалась изучающих воинские искусства и знает, как с ними обращаться. С нотками превосходства в голосе она сказала Мусаси, словно перед ней был мальчик:

– Закрой сёдзи! Напустили холоду, ребенка простудите!

Мусаси, поклонившись, выполнил ее приказ и сел на чурбан около горна. Дом состоял из закопченной кузни и трех жилых комнат. На стене висел десяток цепных шестоперов с серпом. Мусаси решил, что это и есть то, о чем ему говорили. Он впервые видел это оружие. Он специально приехал сюда, чтобы увидеть шестопер, считая, что изучающему боевое искусство необходимо знать все виды оружия. Глаза Мусаси загорелись. Хозяйка – лет тридцати, весьма привлекательной наружности, – отложив деревянную колотушку, ушла на жилую половину. Мусаси подумал, что она принесет чай, но женщина, сев на циновку, стала кормить грудью спящего младенца.

– Вы, верно, один из тех молодых самураев, приезжающих сюда, чтобы получить кровавый урок от моего мужа. Если так, вам повезло. Он в отъезде, так что останетесь в живых, – сказала она Мусаси.

Женщина звонко рассмеялась, а Мусаси нахмурился от досады. Он забрался в эту глухомань не для того, чтобы выслушивать насмешки женщины. Жены любят превозносить мужей, не зная меры. Жена кузнеца была хуже остальных, почитая мужа величайшим человеком на земле.

– Жаль, что вашего мужа нет. Куда он уехал? – не выдавая раздражения, спросил Мусаси.

– В дом Аракиды.

– Где это?

– Ха-ха! Оказались в Исэ и не знаете семейства Аракиды? Ребенок закапризничал, и она, забыв про гостей, стала его укачивать, напевая колыбельную на местном диалекте:

 

Спи-усни, спи-усни!

Спящий дитятко пригож,

Плачут только неслухи,

Будят маму бедную.

 

Мусаси хотел подробнее узнать об оружии кузнеца, рассмотреть его поближе.

– Этим оружием мастерски владеет ваш муж? – спросил он. Женщина утвердительно хмыкнула. Мусаси попросил разрешения подержать шестопер, и она кивнула в ответ. Мусаси снял один с крючка.

– Так вот какой он, – пробормотал Мусаси. – Говорят, его теперь часто применяют.

Оружие представляло собой железную палку длиной сантиметров в сорок пять (удобно носить за поясом) с кольцом на конце, к которому приклепывалась длинная цепь с железным шаром, достаточно тяжелым, чтобы проломить человеку голову. В глубоком пазу на железной палке было складное лезвие, тыльная сторона которого едва выступала наружу. Мусаси ногтями потянул за лезвие, и оно, с щелчком выскочив из паза, встало вертикально к ручке. Лезвие имело форму серпа. Этим оружием легко снести голову.

– Держать, вероятно, надо так, – проговорил Мусаси, беря в левую руку серп, а в правую цепь. Представив перед собой противника, Мусаси принял боевую стойку и мысленно привел оружие в движение.

Женщина, на минуту отвлекшись от ребенка, наблюдала за Мусаси.

– Ничего подобного! Неправильно! – заметила она. Запахнув кимоно на груди, она подошла к Мусаси.

– Будешь так неуклюже держать, любой зарубит тебя мечом. Вот так надо!

Она вырвала шестопер из рук Мусаси и показала правильное положение оружия. Мусаси удивленно смотрел на женщину в боевой стойке с ужасающим оружием в руках. От изумления он раскрыл рот. Когда она кормила ребенка, в ней было что-то животное, но сейчас, в боевой стойке, женщина выглядела величественной, гордой и необычайно красивой. На сине-черном лезвии серпа, поблескивавшем, как спинка макрели, Мусаси увидел клеймо: «Стиль Сисидо Яэгаки».

Стремительно показав, как держать оружие, женщина быстро сложила лезвие и повесила шестопер на стенку. – Вот так, – сказала она.

Мусаси очень хотелось, чтобы она повторила прием, но хозяйка не была расположена демонстрировать боевые навыки. Освободив стол, на котором лежал войлок, она принялась мыть посуду и что-то готовить.

«Если жена такая мастерица, то муж ее чего-нибудь да стоит!» – размышлял Мусаси.

Ему до боли захотелось увидеть Байкэна, и он тихо спросил извозчика о семействе Аракиды. Разморенный теплом спутник Мусаси пробормотал в ответ, что оно охраняет храм Исэ.

«В таком случае, – подумал Мусаси, – их не трудно найти». Решив заняться поисками завтра, он улегся у огня и заснул.

Рано утром, когда подмастерье открыл дверь кузницы, Мусаси поднялся и попросил извозчика довезти его до Ямады, селения, ближайшего к храму Исэ. Погонщик, накануне получивший плату, немедленно согласился.

К вечеру они выехали на большую обсаженную деревьями дорогу, ведущую к храму. Харчевни были необычайно пустынными даже для зимы. Путники встречались редко, дорога была разбитой. Деревья, поваленные осенними бурями, лежали неубранными.

Из постоялого двора в Ямаде Мусаси отправил посыльного в дом Аракиды с поручением узнать, там ли Сисидо Байкэн. Ответ гласил, что произошла, верно, ошибка, и никакого Байкэна у них нет. Раздосадованный Мусаси вдруг заметил, что нога за ночь еще сильнее распухла. Мусаси охватила тревога, потому что до встречи в Киото остались считанные дни. В вызове, посланном в школу Ёсиоки из Нагой, он предложил им на выбор любой день в первую неделю Нового года. Мусаси не мог отказаться от поединка, сославшись на больную ногу. Он обещал встретиться с Матахати на мосту на улице Годзё.

Следующий день Мусаси лечил ногу всеми известными ему средствами. Он парил ее в сыворотке от перебродивших бобов, но опухоль увеличилась. Мусаси мутило от запаха сыворотки. Колдуя над ногой, Мусаси ругал себя за глупое решение завернуть в Исэ. Следовало прямиком отправиться в Киото.

Ночью боль в ноге, закутанной ватным одеялом, сделалась нестерпимой, жар усилился. Утром Мусаси испробовал другие средства. Хозяин гостиницы дал ему мазь, уверяя, что в их семье ею исцеляются из поколения в поколение. Опухоль не спадала. Мусаси казалось, что нога набухает, как соевый творог-тофу, тяжелеет, как бревно.

Непривычное состояние заставило Мусаси задуматься. Впервые в жизни он пролежал в постели три дня подряд. Он не помнил себя больным, кроме одного случая в детстве, когда у него был нарыв на голове. «Болезнь – худший враг, – рассуждал Мусаси. – Я бессилен против ее власти». До сего времени он воспринимал врагов как внешнюю опасность. Состояние, когда враг поразил его изнутри, было неожиданным и обескураживающим. «В году не так много дней, – думал Мусаси. – Я не могу оставаться в бездействии!» Его давила тоска, ребра, казалось, сжимали сердце, ему не хватало воздуха. Мусаси решительно сбросил одеяло. «Если я не могу одолеть недуг, как я собираюсь победить всю школу Ёсиоки?» – спросил он себя.

Мусаси заставил себя сесть на ноги в официальной позе, надеясь задавить дьявола, забравшегося внутрь его тела. Боль пронзила его чуть не до обморока. Он сидел лицом к раздвинутым сёдзи, закрыв глаза. Красное, от жара лицо через некоторое время побледнело, голова перестала пылать. Мусаси не был уверен, что дьявол покорится его непреклонной воле. Мусаси открыл глаза и увидел перед собой лес вокруг храма Исэ. За ними возвышалась гора Маэ, немного восточнее – гора Асама, а между ними к небу вознесся пик, который смотрел свысока на соседей и словно дразнил Мусаси.

«Как орел», – подумал Мусаси, не зная, что вершину действительно называют Орлиной горой. Надменность горы оскорбляла его. Пренебрежение, излучаемое горой, пробудило в Мусаси боевой дух. Мусаси одолевали мысли о Ягю Сэкисюсае, старом мастере меча. Сэкисюсай походил на этот гордый пик, и вскоре Мусаси уже казалось, что пик и есть Сэкисюсай, который взирает на него из-за облаков и смеется над его слабостью и ничтожеством.

Глядя на гору, Мусаси на какое-то время забыл о боли в ноге, но вскоре она вернулась. Поставь он ногу в кузнечный горн, страданий было бы ненамного больше. Он вытащил из-под себя нечто толстое и круглое, не узнавая собственную ногу. Мусаси позвал служанку, нетерпеливо стуча кулаком по татами, потому что она не спешила появиться.

– Где все? – кричал он. – Подайте счет! Я уезжаю. Приготовьте еду – жареный рис. И еще три пары крепких соломенных сандалий.

Вскоре Мусаси хромал по улицам старинного торгового городка, где, по преданию, родился знаменитый воин Тайра-но Тадакиё, герой «Истории войны Хогэн». Сейчас ничто здесь не напоминало о герое. Это был веселый квартал под открытым небом, со множеством харчевен и женщин. Продажных соблазнительниц было больше, чем деревьев. Они зазывали прохожих, цеплялись за рукава, кокетничали, заманивали, дразнили. Мусаси пришлось буквально продираться сквозь них, отворачиваясь от их наглых взоров.

– Что с ногой?

– Полечить тебя?

– Давай ногу разотру!

Женщины тянули его за одежду, цеплялись за руки.

– Такому красавчику не к лицу хмуриться!

Покрасневший Мусаси продвигался вперед почти вслепую. Он не знал защиты против такого нападения. Мусаси извинялся, отговаривался, еще больше раззадоривая женщин. Одна из них назвала его «хорошеньким, как детеныш пантеры», и набеленые руки еще настойчивее замелькали вокруг Мусаси. В конце концов он просто бросился наутек, забыв о манерах и достоинстве. Шляпа слетела с его головы. Женский хохот сопровождал его до тех пор, пока он не оказался за городом.

Мусаси не мог спокойно относится к женщинам. Возбуждение, вызванное прикосновением их рук, будоражило его. От воспоминания о терпком аромате белил сердце его учащенно билось, и сила воли не могла обуздать волнение. Этот враг грознее противника с обнаженным мечом, потому что Мусаси не знал, как его одолеть. По ночам, охваченный желанием, он метался без сна. Предметом его похотливой мечты становилась порой невинная Оцу.

Боль в ноге отвлекла его от женщин. Ему пришлось бежать, хотя он едва мог передвигаться, и ему казалось, что он ступает в расплавленный металл. Боль пронзала от ступни до макушки. Губы стали пунцовыми, а руки липкими, как мед, волосы взмокли от пота. Он собирал последние силы, чтобы приподнять больную ногу. Порой ему казалось, что он вот-вот рухнет оземь. Мусаси знал, что боль сама по себе не пройдет. Покидая постоялый двор, он настроился преодолеть предстоящую пытку. Мусаси проклинал при каждом шаге больную ногу, едва не теряя сознание.

Он перешёл реку Исудзу и оказался в пределах Внутреннего храма. Настроение его изменилось. Мусаси ощущал божественное присутствие, он чувствовал его в травах, деревьях, в голосах птиц. Мусаси не мог выразить словами священную благость, разлитую вокруг.

Мусаси со стоном привалился к корням огромной криптомерии, обхватив ногу руками. Он долго сидел в этой позе, неподвижный, как скала, снедаемый изнутри лихорадочным огнем, а холодный ветер студил его кожу.

Что погнало его с постоялого двора? Любой на его месте оставался бы там до выздоровления. Не ребячество или глупость поддаться порыву? Не одно нетерпение владело Мусаси. Несмотря на боль и физические страдания, дух его был бодр и крепок. Подняв голову, Мусаси зорко огляделся, всматриваясь в объявшую его бесконечность.

Сквозь монотонный скрип деревьев храмового леса Мусаси уловил другие звуки. Где-то поблизости флейты и свирели выводили старинную мелодию, посвященную богам, и звонкие детские голоса пели молитву. Влекомый умиротворением музыки, Мусаси попытался встать. Закусив губу, он пересилил непослушное тело. Добравшись до глинобитной стены, окружавшей храм, Мусаси заковылял вдоль нее, опираясь о стену обеими руками. Передвигался он боком и неуклюже, как краб.

Небесная музыка лилась из сооружения, стоявшего отдельно от храма. В зарешеченных окнах горел свет. Это был Дом девственниц – девушек, давших обет служить божествам. Здесь их учили играть на старинных инструментах, исполнять священные танцы, родившиеся много веков назад.

Мусаси, добравшись к входу с тыльной стороны дома, заглянул внутрь, но никого не увидел. Он облегченно вздохнул, потому что не надо было объяснять свое появление. Сняв меч и заплечный мешок, он связал их и повесил на колышек с внутренней стороны стены. Мусаси заковылял назад к реке Исудзу.

Часом позже обнаженный Мусаси, разбив корку льда, погрузился в студеную воду. Он плескался в реке, нырял, ощущая духовное очищение. К счастью, кругом не было ни души. Любой священнослужитель прогнал бы его прочь, приняв за умалишенного.

В Исэ есть старинная легенда о лучнике по имени Никки Ёсинага. Когда-то он напал на храм и, овладев территорией, стал ловить рыбу в священной реке Исудзу и охотиться с соколом в священном лесу. Боги ниспослали на него безумие за святотатство. Мусаси, купавшийся в ледяной воде, сошел бы за призрака легендарного безумца.

Накупавшись, Мусаси, как птичка, выпорхнул на прибрежный камень. Пока он вытирался и одевался, пряди его волос превратились в сосульки.

Мусаси было необходимо купание в ледяной воде священной реки. Если его тело не выдержит холода, то как ему одолеть более серьезные опасности на жизненном пути? Он думал не об отвлеченной угрозе, а о предстоящей встрече с Ёсиокой Сэйдзюро и учениками его школы. Они соберут свои лучшие силы, потому что решалась судьба школы Ёсиоки. Им оставалось одно – убить Мусаси, и он знал, что люди идут на любые уловки ради спасения собственной шкуры.

В такой ситуации обыкновенный самурай твердил бы о «беспощадной борьбе», о «готовности встретить смерть», но для Мусаси подобные заявления были вздором. Борьба не на жизнь, а на смерть – всего лишь животный инстинкт. Встретить смерть, зная, что она неминуема, не так уж сложно. Способность сохранять хладнокровие накануне встречи со смертельной опасностью – вот высшая ступень духовного развития.

Мусаси не боялся смерти, но его целью была победа, а не спасение жизни, и он настраивал себя на достижение этой задачи. Пусть умирают геройской смертью те, кому это нравится. Мусаси жаждал только героической победы.

Киото был недалеко, километрах в восьмидесяти. При нормальной ходьбе Мусаси добрался бы до него за три дня, но сколько времени потребуется для моральной подготовки? Готов ли он внутренне к схватке? Едины ли его дух и разум?

Мусаси не мог утвердительно ответить на эти вопросы. Он чувствовал в глубине души слабость и сознавал свою незрелость. Он прекрасно понимал, что не достиг духовных высот истинного мастера, что ему далеко до гармонии и совершенства личности.

Сравнивая себя с Никканом, Сэкисюсаем или Такуаном, он сознавал собственную слабость. Оценивая свои способности и возможности, он обнаруживал не только уязвимые погрехи, но и пока что непроявленные свойства натуры.

Он не мог считать себя знатоком «Искусства Войны» до тех пор, пока не пройдет с триумфом по жизни, оставив в мире незабываемый след.

Тело его содрогнулось, когда он закричал:

– Я буду победителем!

Ковыляя по берегу вверх по реке, он оглашал священный лес громогласным кличем:

– Я буду победителем!

Мусаси миновал притихший подо льдом водопад, карабкаясь, как пещерный человек, через валуны, продираясь сквозь заросли в глубоких распадках, куда прежде не забирались люди. Краснолицый, как демон, Мусаси, цепляясь за скалы и лианы, шаг за шагом продвигался вперед.

Выше места под названием Итиносэ начиналось ущелье длиной километров в пять. Река здесь была такой порожистой и бурной, что даже форель не могла пробиться против течения. Ущелье замыкалось отвесной скалой. Говорили, что по склону могли вскарабкаться только обезьяны и горные духи. Мусаси, взглянув вверх, коротко бросил: «Отсюда путь лежит на вершину Орлиной горы». Его охватил восторг. Не существовало преград, которые он не преодолел бы. Подтягиваясь за лианы, он начал путь наверх по скалистой стене, карабкаясь и срываясь, движимый силой, которая словно бы делала его тело невесомым.

Мусаси добрался до вершины скалы и задохнулся от восхищения. Он видел под собой пенистый след реки и серебристые песчаные косы залива Футамигаура. Впереди, за редкой рощицей, окутанной ночным туманом, лежало подножие Орлиной горы.

Гора – это Сэкисюсай. Пик насмехался над ним, как и в те дни, когда Мусаси лежал больным. Мятежному духу Мусаси было непереносимо надменное превосходство Сэкисюсая. Оно подавляло его, препятствовало его продвижению вперед.

Мусаси решил взобраться на вершину горы и выместить на ней гнев – попрать ее ногами, словно это голова Сэкисюсая, показать, что Мусаси хочет и может победить.

Мусаси взбирался вверх, преодолевая сопротивление кустарника, деревьев, льда, – врагов, которые отчаянно удерживали его. Каждый шаг, каждый вдох давался с боем. Недавно холодная кровь сейчас кипела в жилах Мусаси, он обливался потом, и морозный воздух окутывал паром его разгоряченное тело. Мусаси, раскинув руки, приник к красной поверхности скалы, нащупывая ногами опору. Нога срывалась, и лавина мелких камней скатывалась в рощу внизу. Три, шесть, девять метров – и Мусаси достиг облаков. Глядя на него снизу, можно было подумать, что он парит в воздухе. Пик по-прежнему холодно взирал на него сверху.

Теперь, вблизи от вершины, Мусаси каждый миг рисковал жизнью. Одно неверное движение – и он покатится вниз в потоке камней и пыли. Он хрипло дышал, хватая ртом воздух. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он продвигался на полметра и отдыхал, потом еще рывок и остановка, чтобы перевести дух.

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: