 |
Горлицкий прорыв и его развитие 2 глава
|
|
|
|
Но судьбы войны, конечно же, решали не перестрелки в африканском буше и не столкновения на морях. Главные события происходили на русском фронте, и вот тут-то в полной мере подтвердилась справедливость пословицы "друзья познаются в беде". России срочно требовалась помощь — наступательными операциями на Западе, которые оттянули бы на себя часть сил противника, и снабжением — оружием и боеприпасами. Но не тут-то было. На все обращения из Петрограда и русской Ставки западные союзники пожимали плечами и отвечали, что ничем помочь не в состоянии. Они, наоборот, решили воспользоваться предоставленной передышкой и ликвидировать собственное отставание от Германии в военной области. Франция перепрофилировала свою промышленность, Британия продолжала создавать большую армию.
Собственно, речь шла даже не о помощи, а о продаже — ведь британские «кредиты» оплачивались золотом. Но, «прокинув» все заказы, на которые рассчитывала Россия весной, Англия не позволяла размещать их на своих заводах. И развила бурную деятельность, чтобы и в США приоритетом пользовались британские заявки. Русских сочли «конкурентами» на этом промышленном рынке и боролись, чтобы они не "переходили дорогу" англичанам. И поскольку "кто платит, тот и заказывает музыку" — а оплата заказов производилась из британских кредитов — Англия настояла на централизации закупок в Америке, возложив это на свое военное министерство во главе с Китченером. Он и «централизовал». Переместил русские заказы в Англии (те самые, на непоставленные снаряды и винтовки) на американские заводы. Но не те заводы, что могли начать выпуск немедленно, их застолбили за собой сами англичане — а на такие, которые только в перспективе готовились развернуть производство. И начало поставок ожидалось лишь через год…
|
|
|
Но ведь русской армии все это требовалось немедленно. По крайней мере, до конца короткой навигации в Белом море. Но «сейчас» не давали ничего. Правда, некоторые члены кабинета, например — лорд Бальфур, горячо доказывали, что русским надо помочь. Зачем, мол, создавать заново британскую армию, если достаточно просто вооружить российскую? Это и с чисто прагматичной точки зрения выглядело целесообразным — пожертвовать материальными ресурсами и сэкономить жизни своих сограждан. Однако брали верх соображения «перспективной» политики — ведь тот, кто внесет решающий вклад на заключительном этапе войны и будет обладать самой внушительной силой, сможет руководить "разделом пирога" и получить главные выгоды. Значит, надо делать упор на собственную армию. Примерно так же рассуждала и Франция. И по мере поражений России у Жоффра вызрела концепция, что надо "как можно больше сохранить именно французскую армию с тем, чтобы ко времени последнего удара использовать ее превосходство в материальном отношении". Конечно, с соответствующими политическими выгодами.
Переговоры с представителями России о поставках оружия и боеприпасов тянулись месяцами, утопая в «меморандумах», формулировках, копеечных торгах. От русских раз за разом требовали свести воедино заявки и представить обобщенные данные, сколько же им нужно. А потом удивлялись масштабам «запросов» и укоризненно ахали — о чем же вы, мол, раньше думали, почему не готовились к войне как следует? Хотя, по сути, не готовыми оказались сами англичане и французы, лихорадочно наверстывая теперь упущенное. Причем те и другие не постеснялись для этого наложить лапу на прежние заказы, о которых Россия «подумала». Тяжелые орудия и самолеты прибрала Франция, прежде не имевшая их совсем, винтовками англичане вооружали дивизии, о существовании коих прежде не позаботились. Впрочем, кое-что соглашались продать. Так, Франция «великодушно» уступила (за деньги!) 250 тыс. винтовок «гра» — однозарядных, наподобие берданки, лежавших на складах со времен Седана. Но военный агент Игнатьев на «безрыбье» купил и этот хлам — мало ли, тыловым гарнизонам или учебным частям сгодится… Пригодилось не для учебных частей. Дефицит был таким острым, что ими вооружили ополченские дивизии 9-й армии.
|
|
|
В общем-то еще в марте 15-го, верно оценив ситуацию, русское артиллерийское ведомство во главе с великим князем Сергеем Михайловичем пришло к выводу — закупать надо не снаряды, а оборудование для их производства. И развертывать новые заводы у себя на родине. Но ведь и заказанное осенью оборудование не поставили! И вместо запланированных 40 тыс. в месяц производство снарядов в России удалось довести весной лишь до 20 тыс. Словом, получалось, что центральные державы действовали совместно, поддерживая друг дружку. И добивались успехов. А в странах Антанты война была коалиционной лишь первые полгода, когда Россия честно выполняла свои обязательства перед партнерами. Но дальше — когда союзнические усилия потребовались с их стороны, пошла игра "каждый за себя".
Причем пагубность этого явления вроде сознавали все. И 7.7 в Шантильи, недалеко от Парижа, состоялась первая межсоюзническая конференция, на которую собрались главнокомандующие или представители армий Антанты. Позаседав и пообсуждав положение, признали, что необходима более строгая координация действий, что для сокрушения противника нужны одновременные удары на всех фронтах — иначе враг сможет маневрировать силами и бить союзников по очереди. С общего согласия приняли и пункт, что та страна, которая выдерживает главный натиск, имеет право рассчитывать на помощь "со стороны менее теснимых дружественных армий". В общем, подтвердили прописные истины коалиционной стратегии. Но лишь теоретически. А когда русская делегация заикнулась, что ситуация как раз соответствует принятому пункту о помощи и подняла вопрос о решительном ударе на Западе, тут все и съехало на нет. Жоффр начал вилять — дескать, лучше не употреблять слово «решительный», поскольку все будет зависеть от промышленности. Мол, "французская армия будет продолжать ряд локализованных действий", ожидая, пока у нее наберется побольше орудий, пока создадут новые дивизии англичане. И только тогда, может быть, начнет что-то серьезное. Не раньше, чем через "несколько недель"…
|
|
|
Ллойд Джордж впоследствии писал: "Пока русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов, Франция копила снаряды, как будто бы это было золото, и с гордостью указывала на огромные запасы снарядов, готовых к отправке на фронт… Пушки, ружья и снаряды посылались в Россию с неохотой; их было недостаточно, и когда они достигли находившихся в тяжелом положении армий, было слишком поздно, чтобы предупредить катастрофу". "Когда летом 1915 г. русские армии были потрясены и сокрушены артиллерийским превосходством Германии, военные руководители Англии и Франции так и не восприняли руководящей идеи, что они участвуют в этом предприятии вместе с Россией, и что для успеха этого предприятия нужно объединить все ресурсы… На каждое предложение относительно вооружения России французские и британские генералы отвечали и в 1914–1915 гг., и в 1916 г., что им нечего дать… Мы предоставили Россию ее собственной судьбе". Впрочем, стоит помнить, что у Ллойд Джорджа, одного из самых отъявленных русофобов, столь трогательная забота о союзнице проснулась лишь в пылу политической борьбы и охаивания конкурентов. А сам в 1915 г. занимал пост министра финансов и тоже немало сделал для того, чтобы "предоставить Россию ее собственной судьбе".
ГЕНОЦИД В ДЕЙСТВИИ
На основе многочисленных жутких фактов резни христиан в Турции, выявленных в ходе русского наступления на Ван и засвидетельствованных по дипломатическим каналам, 24.5 по настоянию Сазонова правительства России, Англии и Франции обнародовали совместную декларацию. В ней эти злодеяния квалифицировались как "преступления против человечества и цивилизации" и возлагалась персональная ответственость на членов младотурецкого правительства и местных представителей их власти, причастных к зверствам. Это, кстати, был первый в истории международный документ, провозглашавший ответственность за такое преступление, как геноцид. Однако иттихадисты использовали данную декларацию лишь как новый пропагандистский повод для раздувания антиармянских настроений — вот, мол, полюбуйтесь, само существование армян является предлогом для вмешательства иностранцев во внутренние дела Порты, а значит, от них и впрямь надо избавиться. Впрочем, таких поводов набралось множество. Например, восстание в Ване. О том, что оно было вызвано начавшейся резней, естественно, умалчивалось. И германские газеты дружно имражировали турецкую официальную версию: "Армяне подняли меч против османского народа, находящегося в состоянии тягостной войны, и перешли к русским. Населенные армянами вилайеты должны быть очищены от них посредством депортации". А в Киликии послушно сдали оружие — но поводом для расправы стало сопротивление горстки молодежи в одном единственном городе Зейтуне. А в Стамбуле вообще не было никаких инцидентов, но объявили, будто армяне тайно изготовляли английские и французские флаги, чтобы приветствовать вступление в город войск Антанты.
|
|
|
На самом же деле материалы процесса, состоявшегося над лидерами «Иттихада» в 1919 г. и многие другие документы, ставшие тем или иным образом достоянием гласности (см. напр. Киракосян Дж. С. "Младотурки перед судом истории", "Геноцид армян в Османской империи. Сборник документов" под ред. М.Г. Нерсисяна, Акчам Т. "Турецкое национальное «я» и армянский вопрос" и др.) показывают, что все эти дополнительные пропагандистские обоснования использовались иттихадистами лишь постольку, поскольку сами плыли к ним в руки. Ага, сопротивляются? Что ж, и это сгодится. А программа геноцида продолжала осуществляться независимо от наличия или отсутствия подобных обоснований. Если на первом этапе депортации подверглись города Киликии, а в вилайетах Восточной Турции разворачивались предварительные мероприятия и «чистки» в сельской местности, то пик ужасов пришелся на конец мая — июль. Потому что на этом этапе предполагалось одним махом довершить поголовное истребление как раз в Восточной Турции, где проживало большинство армян. На очереди оказались районы Трапезунда, Эрзерума, Муша, Диарбекира, Эрзинджана, Харпута, Диарбекира и Сиваса.
|
|
|
В 20-х числах мая сюда поступил приказ Талаата о начале депортации. Причем для непонятливых открытым текстом и в незашифрованном виде министр давал разъяснение: "Цель депортации — уничтожение". Телеграмма Энвера от 27.5, направленная представителям военных властей, также была предельно однозначной: "Всех подданных Османской империи армян старше 5 лет выселить из городов и уничтожить…, всех служащих в армии армян изолировать от воинских частей и расстрелять". Хотя надо отметить, что далеко не все государственные чиновники стали послушными исполнителями таких приказов. Некоторые отказывались их выполнять, пытались протестовать или смягчить. И таких было довольно много — только среди губернаторов можно назвать Рахми-бея (вали Смирны), Назиф-бея (Багдад), Фаик-Али (Кютахия), Тахсин-бея (Эрзерум), Джелал-бея (Алеппо). Противниками геноцида выступили и вали Ангоры, Аданы, десятки чиновников более низких рангов — мутесарифов, каймакамов, мюдиров. В основном это были люди, начинавшие службу еще в прежней, султанской администрации и любви к армянам, в общем-то не питавшие, но по своим чисто человеческим, религиозным и государственным убеждениям не желавшие участвовать в чудовищной акции. Все они немедленно смещались с постов и заменялись другими, партийными функционерами. Многие при этом попали под суд и были казнены за "измену".
А программа истребления в разных местах стала реализовываться примерно по одному сценарию. Сперва расправа с солдатами-армянами, потом отделение оставшихся мужчин и их уничтожение, потом — депортация женщин и детей, выливающаяся в их истребление. Талаат выражался недвусмысленно: "Либо они исчезнут, либо мы". А Энвер говорил: "Я не намерен дальше терпеть христиан в Турции". В тех частях, где еще служили армянские солдаты, их теперь тоже отделяли. Скажем, в гарнизоне Эрзерума это было произведено в ходе строевого смотра. И направляли в "иншаат табури", где уже служили все их соплеменники. Точнее, не служили, а мучились. Трудились в качестве вьючного скота, на дорожном строительстве. Их заставляли таскать на спине тяжелые камни — и был даже издан приказ, запрещающий что-нибудь подкладывать под камни. Кормили их отбросами, подвергали телесным наказаниям. Ну а с мая приступили и к прямому уничтожению. Чтобы не собирать вместе большое количество солдат, их обычно разбивали по подразделениям. Каждое прикрепляли к определенному участке строящейся дороги и под страхом порки приказывали закончить работу к определенному сроку. А когда заканчивали, отводили в уединенное место, где уже ждала специальная команда и расстреливала.
Иногда заставляли копать себе могилы, иногда выбирали подходящее ущелье. Раненых добивали, проламывая головы камнями. Когда партии жертв были небольшими и палачи не боялись сопротивления, то вместо расстрелов применяли и другие способы — перерезали глотки, забивали дубинами, сопровождали это издевательствами, отрубая руки и ноги, отрезая уши, носы. Методы порой варьировались. Так, в селении Гарнен трудились рабочие батальоны общей численностью 5 — 6 тыс. Ежедневно их осматривали турецкие военные врачи, и тех, кого находили ослабевшими, отправляли "на отдых". Назад они не возвращались. А в Харпуте скопилось в казармах 4 тыс. армян. Их разделили пополам, и 2 тыс. отправили в Алеппо, якобы строить дороги. В горах их ждала застава с пулеметами, построили у края пропасти и перебили. Оставшиеся 2 тыс. что-то заподозрили, волновались. И местные власти послали к ним немецкого миссионера Эймана, который уговорил их повиноваться. Чтобы у них не было сил сбежать или дать отпор, их держали голодными, а потом отправили "в Диарбекир" — в ту же самую пропасть.
Что же касается гражданского населения, то последовательность его уничтожения видоизменялась в довольно широких пределах — в зависимости от алчности местных начальников, их деловых качеств, количества и качества исполнителей. Потому что далеко не каждый турок или курд оказывался готовым к кровавой «работе». Но находились. Срабатывали те же принципы, что позже в революционной России, а потом в Германии. Ведь отморозки и садисты есть в каждом народе, хотя обычно не определяют его лицо. Иное дело, если дать им волю, и мало того — если появляется потребность, выдвигающая их на первый план и дарующая им вседозволенность. Когда именно ублюдки и отморозки централизованно поощряются, достигают власти, благосостояния и оказываются примером для подражания со стороны новых соблазнившихся…
По декрету о депортации имущество выселяемые должны были оставлять на месте, оно поступало в казну. Но на местах сочли за лучшее отступать от этого принципа. Скажем, в Трапезунде, Эрзеруме, Сивасе, Битлисе, Диарбекире разрешили имущество продать, предоставив на это 5 — 10 дней. И разумеется, при этом наживались турецкие перекупщики, поскольку продавать все приходилось за бесценок (и представители власти, которым перекупщики отстегивали долю). Причем в Эрзеруме не только разрешалось, но и предписывалось все продать, а деньги положить в Османский банк "под квитанции". Большую часть имущества снесли в армянский собор — вроде как на сохранение. Из алчности допускались и другие отклонения от правил. Так, еще до начала высылки должны были отделяться оставшиеся мужчины — иногда сразу на смерть, иногда их включали в "иншаат табури", и они разделяли судьбу солдат-армян. Но кое-где за взятки разрешали мужчинам идти в изгнание со своими семьями. Однако разрешение оказывалось действительным до первого привала. А там все равно отделяли. Или вымогали новые взятки — еще на один переход. И другие поблажки тоже продавались. Например, в Эрзинджане префект полиции Мемдух-бей так обобрал обреченных, что разбогател на 1,4 млн. франков. И вскоре получил пост губернатора Кастемонии — видать, поделился с кем нужно.
В эксцессах армянской резни XIX в. жертвы порой могли избежать смерти, перейдя в ислам. Декрет о депортациях данного вопроса не оговаривал, и его местные власти тоже решали по-разному. Обычно позволение сменить веру давали неохотно, за большие взятки или выставляли разные препятствия. Скажем, в Трапезунде, Самсуне, Керасунде переход в ислам разрешили, но предписывали новообращенных все равно выселять из родных мест в глубь страны и рассеивать в мусульманских районах. В Сивасе вдобавок к этому требовали отдать детей до 12 лет на воспитание правительству. В Харпуте мужчинам принимать ислам запретили, а женщинам разрешили, только если они вступят в брак с мусульманином. В Муше было то же, но в виде исключения сохранили несколько семей, в каждую назначив нового "главу дома".
Существовали разночтения и относительно правил депортации. Так, вали Алеппо запретил высылаемым пользоваться любыми перевозочными средствами и вьючными животными. В других местах нанимать повозки разрешали. И люди нанимали их, платили огромные деньги. Но, отъехав от города на 2 — 3 км, извозчики разворачивались и уезжали со всем нагруженным имуществом. А дальше, в заранее намеченных местах, партии «депортируемых» уже поджидали заслоны убийц. Иногда для этого выделяли солдат или жандармов, иногда отряды уголовников, «милиции» или курдских бандитов. И начиналась резня. Причем зверства почти всегда сопровождались сексуальными надругательствами. Что, в принципе, неудивительно — любой психолог и психоневролог знает, что садизм и сексуальные патологии обычно взаимосвязаны.
Впрочем, не везде даже считали нужным куда-то вести. В Битлисе, куда отступил из Вана Джевдет-бей со своими "батальонами мясников", всех вырезали на месте. Врач-сириец из 36-й турецкой дивизии, попавший позже в плен к русским, описал в дневнике, как не доходя до Битлиса, он "увидел группу недавно зарезанных мужчин и возле них — трех женщин, совершенно голых, повешенных за ноги. Около одной из женщин ползал годовалый ребенок и тянулся ручонками к матери, а мать с налитым кровью лицом, еще живая, протягивала руки к ребенку, но они не могли дотянуться друг до друга. Немного подальше лежали три окровавленных женских трупа и младенец, облитый материнской кровью, копошился на груди одной из них… У самого Битлиса, на пустынной равнине, сидело до 2 тыс. армян, окруженных стражей: они ждали своей очереди, так как перебить всех сразу силы местной полиции не могли". По договоренности Джевдета с командованием дивизии солдаты тоже приняли участие в избиении, прочесывали городские кварталы. Причем садисты «развлекались» вовсю — иногда девушек после изнасилования "поджаривали как поросенка" или вспарывали живот и насыпали туда песок. Но те, кто побогаче, подкупали солдат, и их не трогали. Узнав об этом, местный каймакам приказал сжечь армянские кварталы вместе с обитателями. Дома оцепили войсками и пытавшихся выскочить из пламени принимали на штыки. Потом приводили жителей окрестных сел, по несколько сот человек запирали в саманники, двери закладывали соломой и поджигали — люди задыхались от дыма. В итоге, 18-тысячное население было уничтожено полностью.
В Трапезунде 28.6 арестовали несколько сот мужчин и посадили на суда якобы везти в Самсун. Суда вышли в море и через несколько часов вернулись пустыми. На них стали сажать новых обреченных… Дальше стали партиями выводить из Трапезунда остальных армян. Недалеко от городских ворот, у селения Джевезлик, где к берегу подходят отвесные скалы, останавливали и начинали расправу — сперва выводили из колонны и убивали оставшихся мужчин, потом отбирали у матерей детей и бросали с утесов, разбивали о камни головы или ломали о колено позвоночник. А потом набрасывались на женщин и после надругательств резали. Грек, доктор Метакса, ставший свидетелем этого, сошел с ума. 150 девушек спрятались у греческого митрополита. Но их нашли, перенасиловали и задушили — демонстративно у подъезда митрополита.
Под Мардином были поголовно уничтожены проживавшие там айсоры и халдеи. В Эрзеруме, Эрзинджане, Харпуте, Сивасе, Диарбекире сочетались в разных пропорциях уничтожение на месте и депортации. Мужчин отделяли и истребляли везде. Так, в Эрзеруме их приканчивали в городской тюрьме с 23.6. Здесь же были арестованы и казнены «армяне-американцы», учителя и учительницы, приехавшие просвещать свой народ. В Харпуте еще и издевались окровавленную одежду мужчин подбрасывали на пороги их близких. Но когда женщины обратились за заступничеством к немецкому миссионеру Эйману (тому, который уговаривал не сопротивляться солдатам), тот ответил: "Не верю вашим словам, правительство обещало нам, что будет выселение, но не резня".
В Диарбекире 674 мужчин «депортировали», отправив на плотах по р. Тигр. Вскоре их одежда продавалась на базаре. В этом городе тоже значительную долю населения перебили здесь же. В надежде как следует обобрать жертвы, сперва не спешили. Поочередно оцепляли дома и говорили людям, чтобы готовились к смерти. Вечером подгоняли подводы, сажали по несколько семей, вывозили за город и рубили топорами. Позже сообразили, что получается слишком медленно, стали выводить большими партиями и расстреливать. Или группами бросали в колодцы и закапывали живьем. Оставшихся погнали якобы в места, предназначенные для депортации, но увели недалеко. Одних ждала резня возле канала Айран-Пунар, где стоял кордон добровольцев. Некоторых армян ради «развлечения» привязывали к деревьям и сжигали. Очевидец-араб описывает, как спорили двое братьев — первый предлагал поделить добычу поровну, а второй возражал: "Чтобы получить эти четыре узла, я убил 40 женщин". А других изгнанников уничтожили в горах, на полпути между Диарбекиром и Мардином — связывали вместе по несколько женщин и детей и сталкивали в пропасть. Впоследствии свидетели сообщали, что там "кости образуют небольшой холм".
Но и в прочих местах депортация часто была лишь дорогой к месту истребления. Так, всем жителям 27 селений Хнысского района было разрешено взять с собой движимое имущество и приказано идти в г. Баскан. Они втянулись в горы, где дорога суживалась и шла через мост. И как только миновали мост, на них набросились банды убийц. Один из сумевших бежать, Х. Аветисян, рассказывал: "Мы видели, как с несчастных сначала срывали все ценное, затем раздевали и иных тут же на месте убивали, а иных уводили в сторону от дороги, в глухие углы, и тут приканчивали. Мы видели группу из трех женщин, которые в смертельном страхе обнялись. И их невозможно уже было разделить, разлучить. Всех троих убили. Мы видели, как одну женщину, раздетую, привязали к дереву вверх ногами, а под нею оставили ее маленьких детей. Ни мать, ни малютки не могли дотянуться друг до друга. Хнысского архиепископа и купцов Хныса повлекли на самый верх Чапана. Крик и вопль стояли невообразимые, волосы становились у нас дыбом, но что мы могли сделать?" В суматохе около 300 женщин спрятались в кустах, но не знали, куда деваться. И пошли, куда было велено — в Баскан. Там их схватили и утопили в оз. Амарак. Вскоре приехал германский офицер из Эрзерума, остался недоволен тем, что дорога завалена трупами, и распорядился убрать их подальше.
А самую жуткую славу приобрело ущелье Кемах-Богаз недалеко от Эрзинджана. Здесь Евфрат ускоряется в теснине между отвесными скалами, и через реку переброшен высокий Хотурский мост. В общем, место нашли подходящим. К тому же, оно близко от перекрестка дорог, связывающих несколько городов. Сюда выделили «штатных» палачей — командование 3-й армии прислало 86-ю кавалерийскую бригаду. И в Кемах погнали партии людей со всех сторон. Здесь было уничтожено все население г. Байбурта, многочисленные караваны из Эрзинджана, Эрзерума, Дерджана, Карина. Свидетельницы этой жути, медсестры Бодил из Норвегии и Алемон из Швейцарии, работавшие в германской миссии Красного Креста, впоследствии рассказывали, что в Кемах проходили тысяча за тысячей — в основном женщины, старики и дети. Причем жандармы не скрывали от них, что гонят на убой. И обезумевшие от ужаса женщины кричали: "Пощадите нас, мы станем мусульманами, немцами или тем, чем вы желаете, только пощадите нас. Нас ведут в Кемах-Богаз, чтобы перерезать нам горло". Сперва всем желающим разрешали брать из обреченных колонн приглянувшихся детей и девушек или продавали их, но потом спохватились и стали отбирать обратно. В ущелье людей резали, расстреливали, сбрасывали со скал. Упомянутые медсестры писали: "Такой метод применялся в тех случаях, когда число жертв было слишком велико для того, чтобы можно было от них избавиться какими-либо другими способами. Кроме того, облегчалась работа убийц". Женщин перед смертью насиловали, и многие сами бросались в реку, чтобы избежать глумлений — сотрудницы Красного Креста сообщали, что даже этого турки от них не скрывали и некоторые хвастались количеством оскверненных ими жертв. Свидетельства о зверствах в Кемахе приводились и в отчете американского консула: "В последнюю неделю июня из Эрзерума были отправлены в изгнание последовательно несколько партий, и большинство этих людей было убито по дороге; их либо расстреляли, либо утопили. Мадам Заруи, пожилая, богатая леди, которая была сброшена в Евфрат, спаслась, уцепившись за подводный камень. Ей удалось добраться до берега, вернуться в Эрзерум и спрятаться там в доме своих друзей-турок. Она рассказывала князю Аргутинскому, представителю "Всероссийского городского союза", что не может вспоминать без содрогания, как сотни детей были заколоты штыками турок и брошены в воды Евфрата и как мужчины и женщины, раздетые догола и связанные вместе по сотням, были расстреляны и сброшены в реку. Она рассказала, что в одном месте около Ерзнка, где Евфрат делает поворот, тысячи трупов образовали такую плотину, что река отклонилась от своего русла примерно на сто ярдов".
Таким же способом спаслась и рассказала о пережитом 70-летняя Хайкануш из Байбурта. О том же сообщал владелец каравана перс Кербалай Али-Мемед: "Я перевозил боеприпасы из Эрзинджана в Эрзерум. Однажды в июне 1915 г., когда я подъехал к Хотурскому мосту, перед глазами моими предстало потрясающее зрелище. Несметное количество человеческих трупов заполнило 12 пролетов большого моста, запрудив реку так, что она изменила течение и бежала мимо моста. Ужасно было смотреть; я долго стоял со своим караваном, пока эти трупы проплыли, и я смог пройти через мост. Но от моста до Джиниса вся дорога была завалена трупами стариков, женщин и детей, которые уже разложились, вздулись и смердили. Такое ужасное стояло зловоние, что пройти нельзя было по дороге; два мои погонщика верблюдов от этого зловония заболели и умерли, а я вынужден был переменить свою дорогу". Всего в Кемах-Богаз было уничтожено 20–25 тыс. чел.
Были и другие места массового истребления. Несколько тысяч женщин и детей из Эрзерумской провинции привели в окрестности Харпута и оставили на голой равнине без еды и воды, на вымирание. Власти ограничились тем, что посылали туда людей для погребения — чтобы избежать угрозы болезней для мусульманского населения. Через несколько дней погибли все. А из самого Харпута, выселяя квартал за кварталом, гнали к берегу оз. Гельджик и там уничтожали. В качестве пунктов бойни фигурировали также Мамахатун, Ичола, часто для расправ выбирались переправы. Так, очевидец сообщал: "Из Бесне было изгнано все население (1800 человек), в большинстве женщины и дети; они якобы должны были переселиться в Урфу. У Гек-су их заставили раздеться; потом всех убили, а тела бросили в реку".
Многие видные партийные и государственные функционеры отнюдь не гнушались непосредственным участием в подобных акциях. Так, в Кемахе присутствовали и руководили расправами представители командования 3-й армии. А депутат парламента Авлет-бей, проезжая мимо этого места, заметил на берегу толпу плачущих детей, которых по какой-то причине пощадили, перебив родителей. Он остановился, приказал, чтобы их на его глазах сбросили в Евфрат, после чего сел в машину и продолжил путь. Руководитель Харпутского «обкома» "Иттихада" хвалился перед американцем А. Маккензи, что совокупился с 72 девушками — перед их умерщвлением. А высокопоставленный деятель партии Шевкет-бей, руководивший казнями в Диарбекире, рассказывал стамбульским друзьям историю, как он расстреливал одну из партий армян, и его верный слуга-курд, попросил подарить ему понравившуюся 10-летнюю девочку. Шевкет велел прекратить огонь и вызвал девочку к себе. Но услышав, что ее отдают курду, она вернулась к сородичам. Стрельбу снова прервали и стали объяснять ей, что даруют жизнь. Она ответила: "Я дочь армянина; мои родители и близкие находятся среди тех, которых скоро убьют. Я не желаю иметь других родителей и не хочу пережить своих даже на один час". Ее долго уговаривали и махнули рукой. Как говорил Шевкет: "Я увидел, как она, очень довольная, подбежала к отцу и матери и была вместе с ними расстреляна". Рассказывал он об этом очень уважительно. Будто «воин» о поединке с равным "врагом".
В некоторых местах армяне действительно предпочли погибнуть как воины. Там, где поняли, что их в любом случае собираются уничтожить. Восстания произошли в Шапин-Карахизаре (недалеко от Трапезунда), в Урфе, в Амасии (под Сивасом), Марзване. Но это были акты отчаяния, русские находились далеко, и помощи ждать не приходилось. В Шапин-Карахизаре 4 тыс. армян держались с середины мая до начала июля. Потом турки подбросили подкрепления, сломили сопротивление и всех вырезали. Примерно то же было в Амасии. Когда восстал Марзван, турки нажали на киликийского католикоса Саака и пригрозили смертью тех армян, которые находились в их руках, пообещав пощаду в случае сдачи. Саак и протестантский священник призвали марзванцев прекратить сопротивление. Те послушались, и командовавший турецкими отрядами Салих-бей перебил всех — 16 тыс. чел. Урфа держалась больше месяца. Потом из Алеппо пришли войска с артиллерией, которой командовал немецкий офицер. Трехдневной бомбардировкой укрепления восставших разгромили, и солдаты ворвались в армянские кварталы. Остатки защитников укрылись в американской миссии. С ними вступил в переговоры германский офицер, гарантируя прощение. Ему поверили — все же «цивилизованный» человек. Сдались и были казнены — весь город уставили виселицами. А молодежь из Зейтуна, спасшаяся в горах, пыталась вести партизанскую войну. Нападали на караваны депортируемых, отбивая их у жандармов. Но куда было идти освобожденным? В горы — значило умереть с голоду. А тех, кто пробирался в родные края, быстро отлавливали — по стране действовали приказы, разрешающие арестовывать армян любому мусульманину.
|
|
|
