Глава 3. Седьмое доказательство
-- Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, --сказал профессор. Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, иувидел, что на Патриарших вечер. Вода в пруде почернела, и легкая лодочка уже скользила по ней, ислышался плеск весла и смешки какой-то гражданки в лодочке. В аллеях наскамейках появилась публика, но опять-таки на всех трех сторонах квадрата,кроме той, где были наши собеседники. Небо над Москвой как бы выцвело, и совершенно отчетливо была видна ввысоте полная луна, но еще не золотая, а белая. Дышать стало гораздо легче,и голоса под липами звучали мягче, по-вечернему. "Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. --подумал Бездомный в изумлении, -- ведь вот уже и вечер! А может, это и не онрассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?" Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придетсядопустить, что то же самое приснилось и Берлиозу, потому что тот сказал,внимательно всматриваясь в лицо иностранца: -- Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенноне совпадает с евангельскими рассказами. -- Помилуйте, -- снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, --уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано вевангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылатьсяна евангелия как на исторический источник... -- он еще раз усмехнулся, иБерлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идяс тем по Бронной к Патриаршим прудам. -- Это так, -- заметил Берлиоз, -- но боюсь, что никто не можетподтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле. -- О нет! Это может кто подтвердить! -- начиная говорить ломанымязыком, чрезвычайно уверенно ответил профессор и неожиданно таинственнопоманил обоих приятелей к себе поближе. Те наклонились к нему с обеих сторон, и он сказал, но уже без всякогоакцента, который у него, черт знает почему, то пропадал, то появлялся: -- Дело в том... -- тут профессор пугливо оглянулся и заговорилшепотом, -- что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был уПонтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, нотолько тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас -- никому ни слова иполный секрет!.. Тсс! Наступило молчание, и Берлиоз побледнел. -- Вы... вы сколько времени в Москве? -- дрогнувшим голосом спросил он. -- А я только что сию минуту приехал в Москву, -- растерянно ответилпрофессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему как следует вглаза и убедились в том, что левый, зеленый, у него совершенно безумен, аправый -- пуст, черен и мертв. "Вот тебе все и объяснилось! -- подумал Берлиоз в смятении, -- приехалсумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Вот так история!" Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покойногофилософа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, ипредсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее -- профессорбыл сумасшедший. Берлиоз тотчас сообразил, что следует делать. Откинувшись на спинкускамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному, -- не противоречь, мол,ему, -- но растерявшийся поэт этих сигналов не понял. -- Да, да, да, -- возбужденно говорил Берлиоз, -- впрочем, все этовозможно! Даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон, и тому подобное...А вы одни приехали или с супругой? -- Один, один, я всегда один, -- горько ответил профессор. -- А где же ваши вещи, профессор? -- вкрадчиво спрашивал Берлиоз, -- в"Метрополе"? Вы где остановились? -- Я? Нигде, -- ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуждаязеленым глазом по Патриаршим прудам. -- Как? А... где же вы будете жить? -- В вашей квартире, -- вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул. -- Я... я очень рад, -- забормотал Берлиоз, -- но, право, у меня вамбудет неудобно... А в "Метрополе" чудесные номера, это первокласснаягостиница... -- А дьявола тоже нет? -- вдруг весело осведомился больной у ИванаНиколаевича. -- И дьявола... -- Не противоречь! -- одними губами шепнул Берлиоз, обрушиваясь заспину профессора и гримасничая. -- Нету никакого дьявола! -- растерявшись от всей этой муры, вскричалИван Николаевич не то, что нужно, -- вот наказание! Перестаньте выпсиховать. Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящихвыпорхнул воробей. -- Ну, уж это положительно интересно, -- трясясь от хохота проговорилпрофессор, -- что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет! -- онперестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душевной болезни, послехохота впал в другую крайность -- раздражился и крикнул сурово: -- Так,стало быть, так-таки и нету? -- Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, -- бормоталБерлиоз, опасаясь волновать больного, -- вы посидите минуточку здесь стоварищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, звякну по телефону, а потоммы вас проводим, куда вы хотите. Ведь вы не знаете города... План Берлиоза следует признать правильным: нужно было добежать доближайшего телефона-автомата и сообщить в бюро иностранцев о том, что вот,мол, приезжий из-за границы консультант сидит на Патриарших прудах всостоянии явно ненормальном. Так вот, необходимо принять меры, а тополучается какая-то неприятная чепуха. -- Позвонить? Ну что же, позвоните, -- печально согласился больной ивдруг страстно попросил: -- Но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то,что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу. Имейте в виду, что наэто существует седьмое доказательство, и уж самое надежное! И вам оно сейчасбудет предъявлено. -- Хорошо, хорошо, -- фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнуврасстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулитьсумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится науглу Бронной и Ермолаевского переулка. А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел. -- Михаил Александрович! -- крикнул он вдогонку Берлиозу. Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его имя иотчество известны профессору также из каких-нибудь газет. А профессорпрокричал, сложив руки рупором: -- Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев? И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает осуществовании Киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно,ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы этилиповые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить!Его быстро разъяснят! И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше. Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялсяв точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился изжирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный,плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишкиу него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, абрючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки. Михаил Александрович так и попятился, но утешил себя тем соображением,что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размышлять. -- Турникет ищете, гражданин? -- треснувшим тенором осведомилсяклетчатый тип, -- сюда пожалуйте! Прямо, и выйдете куда надо. С вас бы зауказание на четверть литра... поправиться... бывшему регенту! -- кривляясь,субъект наотмашь снял жокейский свой картузик. Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, подбежал ктурникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался шагнуть нарельсы, как в лицо ему брызнул красный и белый свет: загорелась в стеклянномящике надпись "Берегись трамвая!". Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивающий по новопроложенной линиис Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую, он внезапноосветился изнутри электричеством, взвыл и наддал. Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку,переложил руку на вертушке, сделал шаг назад. И тотчас рука его скользнула исорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику, откосомсходящему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы. Стараясь за что-нибудь ухватиться, Берлиоз упал навзничь, несильноударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, но справа илислева -- он уже не сообразил, -- позлащенную луну. Он успел повернуться набок, бешеным движением в тот же миг подтянув ноги к животу, и, повернувшись,разглядел несущееся на него с неудержимой силой совершенно белое от ужасалицо женщины-вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул, новокруг него отчаянными женскими голосами завизжала вся улица. Вожатаярванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, после этого мгновенноподпрыгнул, и с грохотом и звоном из окон полетели стекла. Тут в мозгуБерлиоза кто-то отчаянно крикнул -- "Неужели?.." Еще раз, и в последний раз,мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно. Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриаршей аллеи выбросило набулыжный откос круглый темный предмет. Скатившись с этого откоса, онзапрыгал по булыжникам Бронной. Это была отрезанная голова Берлиоза.
Глава 4. Погоня
Утихли истерические женские крики, отсверлили свистки милиции, двесанитарные машины увезли: одна -- обезглавленное тело и отрезанную голову вморг, другая -- раненную осколками стекла красавицу вожатую, дворники вбелых фартуках убрали осколки стекол и засыпали песком кровавые лужи, а ИванНиколаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался наней. Несколько раз он пытался подняться, но ноги его не слушались -- сБездомным приключилось что-то вроде паралича. Поэт бросился бежать к турникету, как только услыхал первый вопль, ивидел, как голова подскакивала на мостовой. От этого он до того обезумел,что, упавши на скамью, укусил себя за руку до крови. Про сумасшедшего немцаон, конечно, забыл и старался понять только одно, как это может быть, чтовот только что он говорил с Берлиозом, а через минуту -- голова... Взволнованные люди пробегали мимо поэта по аллее, что-то восклицая, ноИван Николаевич их слов не воспринимал. Однако неожиданно возле него столкнулись две женщины, и одна из них,востроносая и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой женщинетак: -- Аннушка, наша Аннушка! С садовой! Это ее работа! Взяла она в бакалееподсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбкуизгадила... Уж она ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть,поскользнулся да и поехал на рельсы... Из всего выкрикнутого женщиной в расстроенный мозг Ивана Николевичавцепилось одно слово: "Аннушка"... -- Аннушка... Аннушка?.. -- забормотал поэт, тревожно озираясь, --позвольте, позвольте... К слову "Аннушка" привязались слова "подсолнечное масло", а затемпочему-то "Понтий Пилат". Пилата поэт отринул и стал вязать цепочку, начинаясо слова "Аннушка". И цепочка эта связалась очень быстро и тотчас привела ксумасшедшему профессору. Виноват! Да ведь он же сказал, что заседание не состоится, потому чтоАннушка разлила масло. И, будьте любезны, оно не состоится! Этого мало: онпрямо сказал, что Берлиозу отрежет голову женщина?! Да, да, да! Ведь вожатаябыла женщина?! Что же это такое? А? Не оставалось даже зерна сомнения в том, что таинственный консультантточно знал заранее всю картину ужасной смерти Берлиоза. Тут две мыслипронизали мозг поэта. Первая: "Он отнюдь не сумасшедший! Все это глупости!",и вторая: "Уж не подстроил ли он это сам?!" Но, позвольте спросить, каким образом?! -- Э, нет! Это мы узнаем! Сделав над собой великое усилие, Иван Николаевич поднялся со скамьи ибросился назад, туда, где разговаривал с профессором. И оказалось, что тот,к счастью, еще не ушел. На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна,и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тотстоит, держа под мышкою не трость, а шпагу. Отставной втируша-регент сидел на том самом месте, где сидел ещенедавно сам Иван Николаевич. Теперь регент нацепил себе на нос явно ненужное пенсне, в котором одного стекла вовсе не было, а другое треснуло. Отэтого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем был тогда, когда указывалБерлиозу путь на рельсы. С холодеющим сердцем Иван приблизился к профессору и, взглянув ему влицо, убедился в том, что никаких признаков сумасшествия нет и не было. -- Сознавайтесь, кто вы такой? -- глухо спросил Иван. Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит поэта, иответил неприязненно: -- Не понимай... русский говорить... -- Они не понимают! -- ввязался со скамейки регент, хотя его никто и непросил объяснять слова иностранца. -- Не притворяйтесь! -- грозно сказал Иван и почувствовал холод подложечкой, -- вы только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и непрофессор! Вы -- убийца и шпион! Документы! -- яростно крикнул Иван. Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот и пожалплечами. -- Гражданин! -- опять встрял мерзкий регент, -- вы что же это волнуетеинтуриста? За это с вас строжайше спросится! -- а подозрительный профессорсделал надменное лицо, повернулся и пошел от Ивана прочь. Иван почувствовал, что теряется. Задыхаясь, он обратился к регенту: -- Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны этосделать! Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал: -- Где твой преступник? Где он? Иностранный преступник? -- глазарегента радостно заиграли, -- этот? Ежели он преступник, то первым долгомследует кричать: "Караул!" А то он уйдет. А ну, давайте вместе! Разом! -- итут регент разинул пасть. Растерявшийся Иван послушался шуткаря-регента и крикнул "караул!", арегент его надул, ничего не крикнул. Одинокий, хриплый крик Ивана хороших результатов не принес. Двекаких-то девицы шарахнулись от него в сторону, и он услышал слово "пьяный". -- А, так ты с ним заодно? -- впадая в гнев, прокричал Иван, -- ты чтоже это, глумишься надо мной? Пусти! Иван кинулся вправо, и регент -- тоже вправо! Иван -- влево, и тотмерзавец туда же. -- Ты нарочно под ногами путаешься? -- зверея, закричал Иван, -- я тебясамого предам в руки милиции! Иван сделал попытку ухватить негодяя за рукав, но промахнулся и ровноничего не поймал. Регент как сквозь землю провалился. Иван ахнул, глянул вдаль и увидел ненавистного неизвестного. Тот былуже у выхода в Патриарший переулок, и притом не один. Более чем сомнительныйрегент успел присоединиться к нему. Но это еще не все: третьим в этойкомпании оказался неизвестно откуда взявшийся кот, громадный, как боров,черный, как сажа или грач, и с отчаянными кавалерийскими усами. Тройкадвинулась в Патриарший, причем кот тронулся на задних лапах. Иван устремился за злодеями вслед и тотчас убедился, что догнать ихбудет очень трудно. Тройка мигом проскочила по переулку и оказалась на Cпиридоновке.Сколько Иван не прибавлял шагу, расстояние между преследуемыми и им ничутьне сокращалось. И не успел поэт опомниться, как после тихой Cпиридоновкиочутился у Никитских ворот, где положение его ухудшилось. Тут уж былатолчея, Иван налетел на кой-кого из прохожих, был обруган. Злодейская жешайка к тому же здесь решила применить излюбленный бандитский прием --уходить врассыпную. Регент с великой ловкостью на ходу ввинтился в автобус, летящий кАрбатской площади, и ускользнул. Потеряв одного из преследуемых, Ивансосредоточил свое внимание на коте и видел, как этот странный кот подошел кподножке моторного вагона "А", стоящего на остановке, нагло отсадилвзвизгнувшую женщину, уцепился за поручень и даже сделал попытку всучитькондукторше гривенник через открытое по случаю духоты окно. Поведение кота настолько поразило Ивана, что он в неподвижности застылу бакалейного магазина на углу и тут вторично, но гораздо сильнее, былпоражен поведением кондукторши. Та, лишь только увидела кота, лезущего втрамвай, со злобой, от которой даже тряслась, закричала: -- Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову! Ни кондукторшу, ни пассажиров не поразила самая суть дела: не то, чтокот лезет в трамвай, в чем было бы еще полбеды, а то, что он собираетсяплатить! Кот оказался не только платежеспособным, но и дисциплинированнымзверем. При первом же окрике кондукторши он прекратил наступление, снялся сподножки и сел на остановке, потирая гривенником усы. Но лишь кондукторшарванула веревку и трамвай тронулся, кот поступил как всякий, кого изгоняютиз трамвая, но которому все-таки ехать-то надо. Пропустив мимо себя все тривагона, кот вскочил на заднюю дугу последнего, лапой вцепился в какую-токишку, выходящую из стенки, и укатил, сэкономив, таким образом, гривенник. Занявшись паскудным котом, Иван едва не потерял самого главного из трех-- профессора. Но, по счастью, тот не успел улизнуть. Иван увидел серыйберет в гуще в начале Большой Никитской, или Герцена. В мгновение ока Иван исам оказался там. Однако удачи не было. Поэт и шагу прибавлял, и рысцойначинал бежать, толкая прохожих, и ни на сантиметр не приблизился кпрофессору. Как ни был расстроен Иван, все же его поражала та сверхъестественнаяскорость, с которой происходила погоня. И двадцати секунд не прошло, какпосле Никитских ворот Иван Николаевич был уже ослеплен огнями на Арбатскойплощади. Еще несколько секунд, и вот какой-то темный переулок спокосившимися тротуарами, где Иван Николаевич грохнулся и разбил колено.Опять освещенная магистраль -- улица Кропоткина, потом переулок, потомОстоженка и еще переулок, унылый, гадкий и скупо освещенный. И вот здесь-тоИван Николаевич окончательно потерял того, кто был ему так нужен. Профессорисчез. Иван Николаевич смутился, но ненадолго, потому что вдруг сообразил, чтопрофессор непременно должен оказаться в доме N 13 и обязательно в квартире47. Ворвавшись в подъезд, Иван Николаевич взлетел на второй этаж,немедленно нашел эту квартиру и позвонил нетерпеливо. Ждать пришлосьнедолго: открыла Ивану дверь какая-то девочка лет пяти и, ни о чем несправляясь у пришедшего, немедленно ушла куда-то. В громадной, до крайности запущенной передней, слабо освещенноймалюсенькой угольной лампочкой под высоким, черным от грязи потолком, настене висел велосипед без шин, стоял громадный ларь, обитый железом, а наполке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивались вниз.За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричалчто-то стихами. Иван Николаевич ничуть не растерялся в незнакомой обстановке и прямоустремился в коридор, рассуждая так: "Он, конечно, спрятался в ванной". Вкоридоре было темно. Потыкавшись в стены, Иван увидел слабенькую полоскусвета внизу под дверью, нашарил ручку и несильно рванул ее. Крючок отскочил,и Иван оказался именно в ванной и подумал о том, что ему повезло. Однако повезло не так уж, как бы нужно было! На Ивана пахнуло влажным,теплом и, при свете углей, тлеющих в колонке, он разглядел большие корыта,висящие на стене, и ванну, всю в черных страшных пятнах от сбитой эмали. Таквот, в этой ванне стояла голая гражданка, вся в мыле и с мочалкой в руках.Она близоруко прищурилась на ворвавшегося Ивана и, очевидно, обознавшись вадском освещении, сказала тихо и весело: -- Кирюшка! Бросьте трепаться! Что вы, с ума сошли?.. Федор Иванычсейчас вернется. Вон отсюда сейчас же! -- и махнула на Ивана мочалкой. Недоразумение было налицо, и повинен в нем был, конечно, ИванНиколаевич. Но признаться в этом он не пожелал и, воскликнув укоризненно:"Ах, развратница!.." -- тут же зачем-то очутился на кухне. В ней никого неоказалось, и на плите в полумраке стояло безмолвно около десятка потухшихпримусов. Один лунный луч, просочившись сквозь пыльное, годами не вытираемоеокно, скупо освещал тот угол, где в пыли и паутине висела забытая икона,из-за киота которой высовывались концы двух венчальных свечей. Под большойиконой висела пришпиленная маленькая -- бумажная. Никому не известно, какая тут мысль овладела Иваном, но только, преждечем выбежать на черный ход, он присвоил одну из этих свечей, а также ибумажную иконку. Вместе с этими предметами он покинул неизвестную квартиру,что-то бормоча, конфузясь при мысли о том, что он только что пережил вванной, невольно стараясь угадать, кто бы был этот наглый Кирюшка и не емули принадлежит противная шапка с ушами. В пустынном безотрадном переулке поэт оглянулся, ища беглеца, но тогонигде не было. Тогда Иван твердо сказал самому себе: -- Ну конечно, он на Москве-реке! Вперед! Следовало бы, пожалуй, спросить Ивана Николаевича, почему он полагает,что профессор именно на Москве-реке, а не где-нибудь в другом месте. Да горев том, что спросить-то было некому. Омерзительный переулок был совершеннопуст. Через самое короткое время можно было увидеть Ивана Николаевича награнитных ступенях амфитеатра Москвы-реки. Сняв с себя одежду, Иван поручил ее какому-то приятному бородачу,курящему самокрутку возле рваной белой толстовки и расшнурованных стоптанныхботинок. Помахав руками, чтобы остыть, Иван ласточкой кинулся в воду. Духперехватило у него, до того была холодна вода, и мелькнула даже мысль, чтоне удастся, пожалуй, выскочить на поверхность. Однако выскочить удалось, и,отдуваясь и фыркая, с круглыми от ужаса глазами, Иван Николаевич началплавать в пахнущей нефтью черной воде меж изломанных зигзагов береговыхфонарей. Когда мокрый Иван приплясал по ступеням к тому месту, где осталось подохраной бородача его платье, выяснилось, что похищено не только второе, но ипервый, то есть сам бородач. Точно на том месте, где была груда платья,остались полосатые кальсоны, рваная толстовка, свеча, иконка и коробкаспичек. Погрозив в бессильной злобе кому-то вдаль кулаком, Иван облачился вто, что было оставлено. Тут его стали беспокоить два соображения: первое, это то, что исчезлоудостоверение МАССОЛИТа, с которым он никогда не расставался, и, второе,удастся ли ему в таком виде беспрепятственно пройти по Москве? Все-таки вкальсонах... Правда, кому какое дело, а все же не случилось бы какой-нибудьпридирки или задержки. Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где те застегивались у щиколотки,в расчете на то, что, может быть, в таком виде они сойдут за летние брюки,забрал иконку, свечу и спички и тронулся, сказав самому себе: -- К Грибоедову! Вне всяких сомнений, он там. Город уже жил вечерней жизнью. В пыли пролетали, бряцая цепями,грузовики, на платформах коих, на мешках, раскинувшись животами кверху,лежали какие-то мужчины. Все окна были открыты. В каждом из этих окон горелогонь под оранжевым абажуром, и из всех окон, из всех дверей, из всехподворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался хриплый ревполонеза из оперы "Евгений Онегин". Опасения Ивана Николаевича полностью оправдались: прохожие обращали нанего внимание и оборачивались. Вследствие этого он решил покинуть большиеулицы и пробираться переулочками, где не так назойливы люди, где меньшешансов, что пристанут к босому человеку, изводя его расспросами о кальсонах,которые упорно не пожелали стать похожими на брюки. Иван так и сделал и углубился в таинственную сеть Арбатских переулков иначал пробираться под стенками, пугливо косясь, ежеминутно оглядываясь, повременам прячась в подъездах и избегая перекрестков со светофорами, шикарныхдверей посольских особняков. И на всем его трудном пути невыразимо почему-то мучил вездесущийоркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне.
Воспользуйтесь поиском по сайту:
