Игровая концепция культуры

Свой интерес к «человеку играющему» Й. Хейзинга обосновывает следующим образом: люди оказались далеко не такими разумными, как наивно внушал нам XVIII век в своем почитании Разума. И поэтому название «человек созидающий» (Homo Faber) не до конца отражает природу человека. Оно должно быть дополнено термином «человек играющий» (Homo ludens), который выражает не менее важную функцию человеческой жизнедеятельности.

Основным условием существования культуры как феномена является, по мнению автора, равновесие между материальными и духовными ценностями: интеллектуальными, религиозными, эстетическими. Равновесие, как утверждает голландский мыслитель, характеризует расцвет любого культурно-исторического типа, что в свою очередь обеспечивает гармоничное развитие культуры и личности. В требовании равновесия проявляется протест Й. Хейзинги против хаотичности и эклектичности культуры второй четверти ХХ века, против культа собственности, вещного фетишизма, обесценивания духовных ценностей.

В основе культурной деятельности лежат вечные метафизические идеалы культуры, которые ощущаются как надличностные, императивные ценности, осознаваемые разумом, нравственно-эстетическим чувством и выражают субъективные потребности и практические цели индивида, отдельной социальной группы или нации. Материальная культура, которая воплощает степень практического овладения человеком силами природы, расценивается Й. Хейзингой как форма приспособления, как результат борьбы за существование, свойственной также животному миру, и исключается им из сферы культурных явлений. Культура понимается как образ жизни, проникнутый нравственно-эстетическими идеалами, что соответствует кантовско-шиллеровской и просветительской традициям и, с другой стороны, придает специфику и чрезвычайную привлекательность его историко-культурологическим сочинениям, посвященным идеалам конкретной культурной эпохи.

Идеалистическое понимание культуры определяет его представление об историко-культурном процессе. Прогрессируют, по мнению Й. Хейзинги, техника, политическая организация, условия бытового комфорта и другие факторы общественной жизни, которые не включаются им в понятие культуры. Они прогрессируют потому, что образуют в своей совокупности некоторую объективную систему явлений, способную развиваться по имманентно присущим ей законам. Что же касается культуры, ее (культуру) следует рассматривать исключительно как способ и результат духовной деятельности. В силу этого можно говорить об изменении культуры, но нецелесообразно использовать понятие «прогресс». Там, где достигается равновесие ценностей, где человек чувствует себя господином своих страстей и желаний, – там существует культура.

Однако в современном мире эти условия нарушены. Культура приходит в упадок, независимо от того, сколь впечатляющими кажутся ее внешние формы. Поэтому общества прошедших эпох могли быть и, как правило, были более культурными, чем современное, в котором искажены идеалы и несоразмерны ценности. Задача критики современной культуры вынуждают автора к идеализации ранних стадий культуры.

Обзор истории культуры и ее различных эпох приводит Й. Хейзингу к выводу об убывании игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся в XVIII веке, фактически заканчивается в XIX, когда духом общества начинает завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы, что и приводит к утрате свободного духа культуры. В обществе получает признание постыдное заблуждение о том, что производительные силы и экономический интерес определяют ход истории. Дух утилитаризма и рационализма убивает таинство и провозглашает человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся вначале идеалом, а затем и идолом современной культуры и общества. Культура играется гораздо меньше, нежели в предшествующие периоды. Эта ситуация является наилучшим показателем кризиса европейской культуры, достигшего в ХХ веке всей полноты своего выражения.

Й.Хейзинга считает, что современный культурный распад определяется не цивилизованными или духовно-культурными причинами, а давящей ролью современных авторитарных массовых государств. Он полагает, что культура и цивилизация – это одно и то же, но термин «культура» используется учеными, связанными, с немецкой философской и культурологической традицией, а термин «цивилизация», как синоним культуры, используют франко- и англоязычные ученые. Характеризуя понятие «культура», он выдвигает три принципа:

1) известное равновесие духовных и материальных ценностей;

2) наличие общего для всех идеала или стремления;

3) определенное отношение к природе (чаще всего господство над ней).

Анализ современного сознания Й. Хейзинга сопровождает понятием «пуелиризм» (от лат. puer – юноша, мальчик) – понятием, которое передает наивность и ребячество одновременно. Пуелиризм противостоит игровому сознанию, он несет в себе несамостоятельность, грубость и нетерпимость юношества. В основе пуелиризма лежит путаница игры и серьезного. Работа, долг, жизнь не воспринимаются современным человеком серьезно, и, наоборот, игровая деятельность приобретает серьезный характер. В современной жизни царит суррогат игровой деятельности; она включает, например, легко удовлетворяемую и никогда ненасыщяемую потребность в банальных развлечениях, жажду грубых сенсаций, тягу к массовым зрелищам. Ранние эпохи не исключали подобных явлений, но там не было той массовости и жестокости, которая проявляется в публичной жизни сегодня. В пуелиризации культуры роковую роль сыграло вступление в духовную жизнь общества полуграмотной массы, что и привело к девальвации существующих нравственных ценностей.

Путь преобразования культуры Й. Хейзинга видит в распространении нового общественного духа. Необходимо возродить в широком культурном сознании природу первозданной игры, поскольку не всякая игра может быть культуросозидающим фактором. Подлинная культура требует «благородной игры». Тесны и многообразны узы, соединяющие игру и красоту. Игра пронизана ритмом и гармонией, ей присущи радость и изящество.

Решению этой задачи посвящена опубликованная в 1938 году книга «Homo Ludens». В ней автор излагает основные положения концепции игрового элемента культуры, возникшей в результате соединения культуркритических и историографических воззрений. Й. Хейзинга рассматривает игру в нескольких аспектах:

· как вид деятельности,

· как форму происхождения культуры,

· как обязательный элемент всякой культурной активности,

· как движущую силу развития культуры.

Как общественный импульс, более старый, чем сама культура, игра издревле заполняет жизнь человека и, подобно дрожжам, заставляет расти формы архаической культуры. Й. Хейзинга убежден в том, что культура в ее древнейших формах «играется». Культуроформирующее свойство игры связано с тем, что для изменения окружающей среды посредством любой материальной деятельности, человек должен предварительно совершить эту же работу в своем воображении, т.е. как бы «проиграть» процесс будущей деятельности. Однако Й. Хейзинга не сводит игровой элемент только к духовной сфере. Игра присутствует во всех сферах материальной культуры и определяет содержание ее форм.

В своих трудах автор опирается на исходящую от И. Канта и Ф.Шиллера традицию истолкования искусства из игры как спонтанной, незаинтересованной деятельности, которая приятна сама по себе и независима ни от какой цели. Голландский культуролог рассматривает игровое начало не только как свойство художественной деятельности, но и как основание всей культуры.

Игра – экзистенциальная и витальная категория. Потребность в ней не связана с какой-либо ступенью развития культуры, с какой-либо формой миросозерцания. Автор определяет игру

как «свободное действование», обладающее собственным временем и пространством, стоящее вне обычной жизни, но полностью овладевающее участниками. Настоящая игра

· не связана с материальной пользой, но

· дает радостное возбуждение,

· раскрывает человеческие способности,

· сплачивает группу. Игра воспитывает «человека общественного», способного добровольно и сознательно участвовать в жизни коллектива, подавлять свои эгоистические интересы, руководствоваться понятиями солидарности, чести, самоотречения и т.п. Ученый подчеркивает эстетичность игры, присущие ей гармонию и красоту, которые создаются свободным полетом фантазии и творчеством при одновременном соблюдении строгих правил действия и игровой морали. Соединяя шиллеровско-романтическое понимание игры как свободной творческой активности с трактовкой ее как способа организации деятельности и общения, он особо подчеркивает нравственную сторону «честной игры».

Особую ценность и уникальность этой концепции придает стремление проследить роль игры во всех культурных сферах: в поэзии, философии, науке, юриспруденции, войне, спорте, быту – во всей истории культуры. Используя огромный фактический материал, прослеживая игровой момент культуры в рамках различных форм цивилизации (от архаических обществ до современного западного общества), Й. Хейзинга не дает окончательного ответа на вопрос, является ли игра в ходе исторического развития человечества одним из факторов культуры (притом, что роль ее в генезисе культуры очень велика и что до сих пор во многих сферах культуры, прежде всего, в поэзии, искусствах, обрядах и т.п., игровой момент является значительной конструирующей величиной), и культура как целое может выступать лишь во взаимодополнении «игрового» и «серьезного» моментов. Или вся культура есть бесконечно развившийся и усложнившийся принцип игрового начала и за пределами игры ничего не остается?

Й. Хейзинга утверждает, что игра скорее, нежели труд, является формирующим элементом человеческой культуры, что человек задолго до достижения мощи, способной изменить окружающую его природную среду, создает в миниатюре свое окружение в виде символической области – сферы игры. Выявляя соотношение игрового момента с другими факторами жизни общества, автор всякий раз определяет ее «вплетенность» в культуру, в частности на примере обычаев и ритуалов Средневековья.

На ранних стадиях цивилизации культура и игра тождественны. Затем былой синкретизм ослабевает за счет бесконечной дифференциации форм культуры, когда в итоге области, «замешанные» на игровом элементе, прежде всего, поэтическое искусство, довольно четко отгораживаются от тех сфер, воздействие на которые древнего фундаментального фактора игры не распространяется. Применительно к ранним этапам истории серьезное выступает только как не игровое, не охваченное игрой. Общество нового времени придает серьезному негативный заряд – как лишенному культурообразующих возможностей игры, неспособному к дальнейшему развитию. В современных общественных условиях серьезностью поражена сама игра, что превращает ее в псевдоигру, п о сути недостойную либо неразумную игру, для которой характерны незрелость мысли и абсурдность, что проявляется, прежде всего, в политической жизни современного общества.

В концепции игры очевидна привлекательность многих моментов. Это, прежде всего, непринудительный характер ее правил и осознание их условности, произвольности, недетерминированности. Идея «совозможности» является наиболее плодотворной в этой концепции. Свобода, заключенная в характере выбора, присущем игре. Всякая форма культуры есть игра именно потому, что она разворачивается как свободный выбор, предполагающий «совозможность» выбора, отличного от существующего. Игра, которая не считается с этим этическим моментом, становится псевдоигрой, «ложным символом», поскольку отрицает свободный выбор.

Игра – необходимый способ социальной жизни, то, что поддерживает идеал, в свою очередь определяющий духовную культуру эпохи. Из стихийного качества, ритма жизни игра становится для тех или иных слоев общества, а в какие-то периоды – общества в целом, драматургической тканью реализации какого-либо высшего социального сюжета, нравственно-социальной идеи. Целые эпохи «играют» в воплощение идеала, например, идеала античности. Поэтому Й. Хейзинга ставит под сомнение основания для выделения в самостоятельную историческую эпоху пору Ренессанса.

В «Homo Ludens» тема игры, развиваясь, становится самодовлеющей. Это сочинение отличают поистине «ренессансные» черты: широта кругозора, масштабность, воображение, стремление раздвинуть горизонты, не довольствоваться одним методом для объяснения многообразия, самобытности, особенностей культур различных эпох. Став одним из «бестселлеров» послевоенных десятилетий, это сочинение, дающее масштабную картину всемирно-исторических процессов, представляет собой и уникальную в своем роде энциклопедию знаний, и гениальную гипотезу о природе генезиса человеческой культуры и социального человека как «человека играющего».

 

ЙОХАН ХЕЙЗИНГА

Игра и культура

Когда мы, люди, оказались не столь разумными, как наивно внушал нам светлый XVIII век в своём почитании Разума, для именования нашего вида рядом с Homo sapiens поставили ещё Homo faber, человек-созидатель. Второй термин был менее удачен, нежели первый, ибо faberi, созидатели, суть и некоторые животные. Что справедливо для созидания, справедливо и для игры: многие животные любят играть. Всё же мне представляется, что Homo ludens, человек играющий, выражает такую же существенную функцию, как человек созидающий, и должен занять своё место рядом с Homo faber.

Одна старая мысль гласит, что, если проанализировать любую человеческую деятельность до самых пределов нашего познания, она покажется не более чем игрой. (...) С давних пор шёл я всё определённее к убеждению, что человеческая культура возникает и развивается в игре, как игра

Игра рассматривается здесь как явление культуры, не как - или не в первую очередь как - биологическая функция, и анализируется средствами культурологического мышления (...) Если бы я суммировал свои рассуждения в форме тезисов, то один из них гласил бы: «этнология и родственные ей науки отводят слишком мало места понятию игры». Во всяком случае, общеупотребительной терминологии, имеющей отношение к игре, мне было недостаточно. Я постоянно испытывал нужду в прилагательном от слова «игра», которое просто означало «то, что относится к игре или к процессу игры». Посему я позволю себе ввести слово «ludiek» («игровой»)

Игра старше культуры, ибо понятие культуры, как бы несовершенно его ни определяли, в любом случае предполагает человеческое сообщество, а животные вовсе не ждали появления человека, чтобы он научил их играть. Да, можно с уверенностью заявить, что человеческая цивилизация не добавила никакого существенного признака общему понятию игры. Животные играют точно так же, как люди. Все основные черты игры уже присутствуют в игре животных. Достаточно понаблюдать хотя бы игру щенят, чтобы в их весёлой возне без труда обнаружить все эти черты. Они приглашают друг друга поиграть неким подобием церемониальных поз и жестов. Они соблюдают правило, что нельзя, например, партнёру по игре прокусывать ухо. Они притворяются ужасно злыми. И что особенно важно, они совершенно очевидно испытывают при этом огромное удовольствие и радость. Подобная игра резвящихся кутят - лишь одна из самых простых форм игры животных. Существуют много более высокие, много более развитые формы: настоящие состязания и увлекательные представления для зрителей.

Здесь необходимо сразу же выделить один весьма важный пункт. Уже в своих простейших формах и уже в жизни животных игра представляет собой нечто большее, чем чисто физиологическое явление либо физиологически обусловленная физическая реакция. Игра как таковая перешагивает рамки чисто биологической или, во всяком случае, чисто физической деятельности. Игра - содержательная функция со многими гранями смысла. В игре «подыгрывает», участвует нечто такое, что превосходит непосредственное стремление к поддержанию жизни и вкладывает в данное действие определенный смысл. Всякая игра что-то значит. Если этот активный принцип, сообщающий игре свою сущность, назвать духом, это будет преувеличением; назвать же его инстинктом - значит, ничего не сказать. Как бы к нему ни относиться, во всяком случае, этим «смыслом» игры ясно обнаруживает себя некий имматериальный элемент в самой сущности игры.

Но хочется того или нет, признавая игру, признают и дух. Ибо игра, какова бы ни была её сущность, не есть нечто материальное. Уже в мире животных ломает она границы физического существования. С точки зрения детерминированно-мыслимого мира, мира сплошного взаимодействия сил, игра есть в самом полном смысле слова «superabundans» («излишество, избыток»). Только с вмешательством духа, снимающего эту всеобщую детерминированность, наличие игры делается возможным, мыслимым, постижимым. Бытие игры всякий час подтверждает, причём в самом высшем смысле, супралогический характер нашего положения во Вселенной. Животные могут играть, значит, они уже нечто большее, чем просто механизмы. Мы играем, и мы знаем, что мы играем, значит, мы более чем просто разумные существа, ибо игра есть занятие внеразумное.

Кто обратит свой взгляд на функцию игры не в жизни животных и не в жизни детей, а в культуре, тот вправе рассматривать понятие игры в той его части, где от него отступаются биология и психология. Он находит игру в культуре как заданную величину, существовавшую прежде самой культуры, сопровождающую и пронизывающую её с самого начала вплоть до той фазы культуры, в которой живёт сам. Он всюду замечает присутствие игры как определённого качества деятельности, отличного от «обыденной» жизни. (...) Игра как форма деятельности, как содержательная форма, несущая смысл, и как социальная функция - вот объект его интереса. Он уже не ищет естественных стимулов, влияющих на игру вообще, но рассматривает игру непосредственно как социальную структуру в её многообразных конкретных формах. Он старается понять игру такой, какой видит её сам играющий, то есть в её первоначальном значении. Если он придёт к выводу, что игра опирается на действия с определёнными образами, на известное «преображение» действительности, тогда он постарается в первую очередь понять ценность и значение этих образов и самого претворения в образы. Он хочет наблюдать их проявление в самой игре и таким образом попытаться понять игру как фактор культурной жизни.

Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества все уже переплетаются с игрой. Возьмём язык, самый первый и самый высший инструмент, созданный человеком для того. чтобы сообщать, учить, повелевать. Язык, с помощью которого он различает, определяет, констатирует, короче говоря, называет, то есть возвышает вещи до сферы духа. Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество всё снова и снова творит своё выражение бытия, рядом с миром природы - свой второй, измышлённый мир. Или возьмём миф, что также является претворением бытия, но только более разработанным, чем отдельное слово. С помощью мифа на ранней стадии пытаются объяснить всё земное, найти первопричины человеческих деяний в божественном. В каждой из этих причудливых оболочек, в которые миф облекал всё сущее, изобретательный дух играет на рубеже шутки и серьёзности. Наконец, возьмём культ. Раннее общество отправляет свои священнодействия, которые служат ручательством благоденствия мира, освящения, жертвоприношения, мистерии, в игре, понимаемой в самом истинном смысле этого слова.

В мифе и в культе, однако, рождаются великие движущие силы культурной жизни: право и порядок, общение, предпринимательство, ремесло и искусство, поэзия, учёность и наука. Поэтому и они уходят корнями в ту же почву игрового действия. (...)

Игра в нашем сознании противостоит серьёзному. Истоки этого противопоставления пока что выявить так же трудно, как и происхождение самого понятия игры. Если присмотреться внимательнее, противопоставление игры и серьёзного перестанет нам казаться законченным и устойчивым. Мы можем сказать: игра есть несерьёзное. Но помимо того, что эта формула ничего не говорит о положительных качествах игры, её чрезвычайно легко опровергнуть. Стоит нам вместо «игра есть несерьёзное» произнести «игра несерьёзна», как данное противопоставление теряет силу, ибо игра может быть по-настоящему серьёзной. Более того, мы тотчас же наталкиваемся на различные фундаментальные категории жизни, равным образом подпадающие под рубрику несерьёзного, однако никак не соотносимые с игрой. Смех тоже в известном смысле противостоит серьёзному, однако между ним и игрой никоим образом нет необходимой связи. Дети, футболисты, шахматисты играют со всей серьёзностью, без малейшей склонности смеяться. Примечательное обстоятельство: как раз чисто физиологическое отправление смеха присуще исключительно человеку, в то время как содержательная функция игры является у него с животными общей.

Под игровым элементом культуры здесь не подразумевается, что игры занимают важное место среди различных форм жизнедеятельности культуры. Не имеем мы в виду и того, что культура происходит из игры в результате процесса эволюции - в том смысле, что то, что первоначально было игрой, впоследствии переходит в нечто, игрой уже не являющееся, и что теперь может быть названо культурой. Ниже будет развернуто следующее положение: культура возникает в форме игры, культура первоначально разыгрывается. И те виды деятельности, что прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей, как, например, охота в архаическом обществе, предпочитают находить себе игровую форму. Человеческое общежитие поднимается до супрабиологических форм, придающих ему высшую ценность, посредством игр. В этих играх общество выражает своё понимание жизни и мира. Стало быть, не следует понимать дело таким образом, что игра мало-помалу перерастает или вдруг преобразуется в культуру, но скорее так, что культуре в её начальных фазах свойственно нечто игровое, что представляется в формах и атмосфере игры. В этом двуединстве культуры и игры игра является первичным, объективно воспринимаемым, конкретно определённым фактором, в то время как культура есть всего лишь характеристика, которую наше историческое суждение привязывает к данному случаю.

В поступательном движении культуры гипотетическое исходное соотношение игры и не-игры не остаётся неизменным. Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. По большей части и в значительной мере он растворился, ассимилировался в сакральной сфере, кристаллизовался в учёности и в поэзии, в правосознании, в формах политической жизни. При этом игровое качество в явлениях культуры уходило обычно из виду. Однако во все времена и всюду, в том числе и в формах высокоразвитой культуры, игровой инстинкт может вновь проявиться в полную силу, вовлекая как отдельную личность, так и массы в опьяняющий вихрь исполинской игры.

Игра-состязание как импульс, более старый, чем сама культура, издревле заполняла жизнь и, подобно дрожжам, побуждала расти формы архаической культуры. Культ разворачивался в священной игре. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам. Музыка и танец были сплошь игрой. Мудрость и знание находили своё выражение в освященных состязаниях. Право выделилось из обычаев социальной игры. На игровых формах базировались улаживание споров с помощью оружия и условности аристократической жизни. Вывод должен был следовать один: культура в её древнейших формах «играется». Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материнского тела; она развивается в игре и как игра. (...)

Шаг за шагом мы уже подошли к заключению: подлинная культура не может существовать без определённого игрового содержания, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, известную способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, но рассматривать себя внутри определённых, добровольно принятых границ. Культура всё ещё хочет в известном смысле играться - по обоюдному соглашению относительно определённых правил. Подлинная культура требует всегда и в любом аспекте a fair play (честной игры); a fair play есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности. Нарушитель правил игры разрушает самоё культуру. Для того, чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или подвигающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Оно не должно быть ложным сиянием, которым маскируется намерение осуществить определённые цели с помощью специально взращённых игровых форм. Подлинная игра исключает всякую пропаганду. Она содержит свою цель в самой себе. Её дух и её атмосфера - радостное воодушевление, а не истерическая взвинченность. Сегодня пропаганда, которая хочет завладеть каждым участком жизни, действует средствами, ведущими к истеричным реакциям масс, и поэтому, даже когда она принимает игровые формы, не может рассматриваться как современное выражение духа игры, но только как его фальсификация...

 

 

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: