 |
Глава XXVII, в которой Жозеф рультабий является во всем блеске своей славы
|
|
|
|
Началось нечто неописуемое, зал оглашался криками женщин, некоторые из которых падали в обморок. Никто уже не помышлял о почитании его величества правосудия. Поднялась суматоха, все смешалось в беспорядке. Всем хотелось видеть Жозефа Рультабия. Председатель кричал, угрожая удалить публику из зала, но никто его не слушал. Тем временем Рультабий, перемахнув через балюстраду, отделявшую его от сидящей публики, энергично прокладывал себе дорогу локтями и, добравшись, наконец, до своего директора, который радостно обнял его, взял у него из рук письмо, сунул его в карман, затем проник в отгороженную часть зала суда и очутился на том месте, где давали показания свидетели; его толкали по дороге, он сам кого-то толкал – счастливый, улыбающийся, с пунцовым лицом, на котором сияли его небольшие, круглые, светившиеся умом глаза. На нем был тот самый костюм английского сукна, в котором я видел его в день отъезда (но бог ты мой, в каком состоянии!), пальто и котелок в руках.
– Прошу прощения, господин председатель, – сказал он, – пароход, на котором я прибыл из Америки, несколько задержался! Я Жозеф Рультабий!..
Зал разразился счастливым смехом. Все были рады появлению этого мальчика. Каждый ощущал, как огромная тяжесть свалилась с его совести. Даже дышать стало легче. Все сразу поверили, что он и в самом деле знает истину… что он поделится этой истиной с ними…
Однако председательствующий был в ярости.
– Ах вот как! Вы и есть Жозеф Рультабий, – молвил председатель. – Что ж, молодой человек, придется проучить вас – по крайней мере, впредь будете знать, что с правосудием шутки плохи… Пока суд примет решение относительно вас, я, пользуясь данной мне властью, оставляю вас в распоряжении правосудия…
|
|
|
– Но, господин председатель, я только об этом и мечтаю – быть в распоряжении правосудия… Я для того и явился сюда, чтобы отдать себя в распоряжение правосудия. Если мое появление наделало немного шума, прошу суд великодушно простить меня… Поверьте, господин председатель, вряд ли найдется другой человек, который питал бы столь же высокое уважение к правосудию, как я… Но что поделаешь, я вошел сюда, как мог…
И он засмеялся. А вслед за ним засмеялся весь зал.
– Уведите его! – приказал председательствующий.
Но тут вступился метр Анри-Робер. Он начал с того, что стал искать оправдания молодому человеку, доказывая, что им двигали самые лучшие побуждения, и дал понять председательствующему, как трудно обойтись без показаний свидетеля, который ночевал в Гландье в течение всей таинственной недели, а главное, того самого свидетеля, который обещал подтвердить невиновность обвиняемого и сообщить имя убийцы.
– Вы собираетесь назвать нам имя убийцы? – с сомнением в голосе спросил председательствующий.
– Но, господин председатель, я только за этим и пришел! – воскликнул Рультабий.
В зале раздались было аплодисменты, но энергичнее шиканье судебных исполнителей восстановило тишину.
– Жозеф Рультабий, – сказал метр Анри-Робер, – не значится в списках свидетелей, однако я надеюсь, что в силу данной ему власти господин председатель соблаговолит допросить его.
– Хорошо, – ответил председательствующий, – мы его допросим. Но сначала закончим…
Тут с места поднялся заместитель прокурора.
– Может быть, все-таки лучше будет, – заметил представитель прокуратуры, – если этот молодой человек сразу назовет нам имя того, кого он считает виновным в преступлении.
Председательствующий не без иронии согласился с этим предложением:
– Если господин заместитель прокурора придает хоть какое-то значение показаниям Жозефа Рультабия, я не возражаю, пусть свидетель сейчас же назовет нам имя «своего» убийцы!
|
|
|
Тут слово взял Рультабий.
– Уверяю вас, господин председатель, – воскликнул он своим высоким, звонким голосом, – уверяю вас, что, когда я назову вам имя убийцы, вы поймете, почему я не смог этого сделать раньше половины седьмого! Даю вам честное слово! Слово Рультабия!.. А пока я могу дать вам некоторые объяснения относительно убийства лесника… Господин Фредерик Ларсан, наблюдавший за моей работой в Гландье, может подтвердить вам, с каким тщанием изучал я это дело от самого начала и до конца. И пускай я придерживаюсь иного мнения, чем он, и убежден, что, арестовав господина Робера Дарзака, он арестовал невинного человека, господин Фредерик Ларсан, я уверен, не подвергает сомнению мои благие намерения и понимает всю важность наблюдений, не раз подкреплявших его собственные!
– Господин председатель, – сказал Фредерик Ларсан, – мне кажется, интересно было бы послушать господина Рультабия, тем более интересно, что мнения у нас с ним расходятся.
Это заявление полицейского было встречено одобрительным шепотом. Он принимал вызов. Поединок между этими двумя интеллектами, которые упорно искали решения трагической загадки и пришли к двум различным выводам, обещал быть любопытным.
И так как председатель безмолвствовал, Фредерик Ларсан продолжал:
– Итак, насколько я понимаю, мы согласны относительно удара ножом в сердце, который был нанесен леснику человеком, покушавшимся на жизнь мадемуазель Станжерсон; но раз уж мы расходимся во мнениях по вопросу об исчезновении убийцы в этот момент, любопытно было бы послушать, как Рультабий объясняет это бегство.
– Конечно, это было бы крайне любопытно, – заметил мой друг.
Весь зал снова разразился хохотом. Председательствующий тотчас же объявил, что, если подобный факт повторится еще раз, он незамедлительно приведет в исполнение свою угрозу и прикажет очистить зал.
– В самом деле, – сказал в заключение председательствующий, – понять не могу, что в таком деле, как это, может располагать к веселью.
– Я тоже! – вторил ему Рультабий.
Сидевшие передо мною люди стали запихивать себе в рот платки, чтобы не расхохотаться…
|
|
|
– Итак, – продолжал председательствующий, – вы слышали, молодой человек, что сказал господин Фредерик Ларсан. Как, по-вашему, удалось убийце бежать из этого злополучного угла?
…Рультабий метнул взгляд в сторону госпожи Матье, которая печально улыбнулась ему в ответ.
– Раз госпожа Матье согласилась признать, что питала определенный интерес к леснику…
– Обманщица! – воскликнул папаша Матье.
– Уведите папашу Матье! – приказал председательствующий.
Папашу Матье увели.
– Раз она сделала такое признание, – продолжал Рультабий, – я могу сказать вам, что по ночам она имела довольно частые беседы с лесником на втором этаже донжона, в комнате, некогда служившей молельней. Беседы эти стали особенно частыми в последнее время, а именно с тех пор, как папашу Матье приковал к постели ревматизм.
Укол морфия, предписанный по этому случаю, усмирял боль папаши Матье, давая ему возможность отдохнуть, а его супруге обеспечивал спокойствие на те несколько часов, когда она отсутствовала. Ночью госпожа Матье приходила в замок, закутанная в большую темную шаль, позволявшую ей скрывать свою личность и делавшую ее похожей на черный призрак, который тревожил временами ночной покой папаши Жака. А чтобы подавать знак своему другу, госпожа Матье позаимствовала у кота матушки Молитвы, старой колдуньи, обитавшей в лесу святой Женевьевы, его зловещее мяуканье; лесник тотчас же спускался вниз и открывал своей возлюбленной калитку. Когда же начались работы по ремонту донжона, свидания все-таки продолжались в бывшей комнате лесника, расположенной в том же донжоне, так как новая комната, которую на время предоставили этому незадачливому сердцееду в самом конце правого крыла замка, была отделена от жилища метрдотеля и кухни совсем тонкой перегородкой.
Итак, госпожа Матье только что покинула лесника, оставив его в добром здравии, когда случилось несчастье в том самом углу двора. Госпожа Матье и лесник, не имея более ничего сказать друг другу, вышли из донжона вместе… Обо всех этих подробностях, господин председатель, я узнал, изучив ранним утром следующего дня следы во дворе… Сторож Бернье, которого я поставил с ружьем за донжоном для наблюдения, о чем с моего разрешения он расскажет вам сам, не мог видеть того, что происходило на центральном дворе. Он появился там чуть позже, привлеченный револьверными выстрелами, и сам, в свою очередь, стал стрелять. Но вернемся к леснику и госпоже Матье, которых мы оставили в молчании ночи на центральном дворе. Они прощаются друг с другом, затем госпожа Матье идет к открытой калитке, а лесник отправляется в свою маленькую комнатку, образующую выступ в конце правого крыла замка.
|
|
|
Он был уже почти у двери, как вдруг услышал выстрелы; обеспокоенный, он возвращается назад; он уже почти дошел до угла правого крыла замка, когда чья-то тень метнулась к нему и нанесла удар. Он умирает. Труп его тут же подбирают люди, которые думают, что это и есть убийца, а на самом деле уносят всего лишь убитого. Что же тем временем делает госпожа Матье? Застигнутая врасплох выстрелами и заполонившими двор людьми, она съеживается во тьме, стараясь остаться незамеченной в глубине двора. Двор велик и, находясь возле калитки, госпожа Матье могла бы выскользнуть незаметно. Но она не ушла. Она осталась и видела, как уносили убитого. С сердцем, сжавшимся от вполне понятной тревоги, подталкиваемая тягостным предчувствием, она идет к вестибюлю замка, бросает взгляд на лестницу, освещенную фонарем папаши Жака, на ту самую лестницу, где лежит ее мертвый друг; она видит его и бежит прочь. Возможно, она привлекла к себе внимание папаши Жака. Во всяком случае, он настигает черный призрак, который уже не раз обрекал его на бессонные ночи.
Даже этой ночью, до того как свершилось преступление, он был разбужен криками Божьей твари и, выглянув в окно, заметил черный призрак… Он поспешно оделся – этим-то и объясняется его появление в вестибюле в одетом виде, когда мы принесли туда труп лесника. Итак, стало быть, этой ночью он, несомненно, решил раз и навсегда покончить с наваждением и заглянуть в лицо призрака. А заглянув, узнал госпожу Матье. Папаша Жак ее давнишний друг. Должно быть, она призналась ему в своих ночных беседах и умоляла помочь ей в этот трудный час. Легко представить себе, в каком плачевном состоянии находилась госпожа Матье, только что видевшая своего возлюбленного мертвым. Папаша Жак пожалел ее и проводил через дубраву, вывел из парка и даже провел по берегу пруда до самой дороги на Эпине. Там ей оставалось всего каких-нибудь несколько метров, и она была уже дома. А папаша Жак вернулся тем временем в замок и, прекрасно понимая, какое важное значение придаст суд факту никому не ведомого присутствия в замке возлюбленной лесника, попытался по возможности скрыть от нас столь драматический эпизод этой и без того бурной ночи. Мне нет нужды просить у госпожи Матье и папаши Жака подтверждения своему рассказу. Я знаю, что все происходило именно так! И потому обращаюсь к господину Ларсану, надеясь на его память, он-то наверняка уже понял, каким образом я все это узнал, ибо видел меня на другой день утром изучающим двойной след, сохранивший отпечатки ног папаши Жака и мадам. – Тут Рультабий повернулся к госпоже Матье, стоявшей по другую сторону барьера, и галантно поклонился. – Отпечатки ног мадам, – пояснил Рультабий, – имеют удивительное сходство с «элегантными» следами убийцы…
|
|
|
Госпожа Матье вздрогнула и с любопытством, к которому примешивался испуг, уставилась на юного репортера. Что он такое говорит? Как он осмеливается говорить такое?
– У мадам очень элегантная ступня, длинная и, пожалуй, немного крупная для женщины. Она, вплоть до узкого мыска ботинка, вполне соответствует ступне убийцы…
По залу пробежало легкое движение. Рультабий жестом успокоил присутствующих. Воистину можно было подумать, будто он теперь ведет судебное заседание, командуя всеми.
– Следует сразу же оговориться, – заметил Рультабий, – что это ровно ничего не означает и что полицейского, которому вздумается построить свое обвинение только на внешних уликах такого рода, не объединив их общей идеей, почти наверняка подстерегает судебная ошибка. У господина Робера Дарзака тоже следы убийцы, а между тем он не убийца!
Снова движение в зале.
Председательствующий обращается к госпоже Матье:
– Что касается вас, мадам, в тот вечер все произошло именно так?
– Да, господин председатель, – ответила она. – Можно подумать, что господин Рультабий шел за нами следом.
– Стало быть, вы видели, мадам, как убийца бежал к углу правого крыла?
– Да, точно так же, как минуту спустя видела тех, кто нес убитого лесника.
– А убийца? Что с ним сталось? Во дворе уже никого не было, и вы вполне могли заметить его… Он не знал о вашем присутствии, а момент был подходящий, чтобы бежать…
– Я ничего не видела, господин председатель, – простонала госпожа Матье. – В этот момент вокруг стало совсем черно.
– В таком случае, – заметил председательствующий, – верно, господин Рультабий объяснит нам, каким образом убийце удалось скрыться.
– Разумеется! – тотчас же отпарировал молодой человек, да с такой уверенностью, что сам председательствующий невольно улыбнулся. И Рультабий взял слово: – Убийца никоим образом не мог бежать из этого угла двора, куда забрался, иначе мы непременно увидели бы его! А если бы не увидели, то обязательно коснулись бы его! Это до смешного крохотный уголок, маленький квадрат, окруженный оградой и рвами. Убийца сам наткнулся бы на нас, или же мы наткнулись бы на него! Квадрат этот был практически так же наглухо заперт рвами, оградой и нашим окружением, как в свое время Желтая комната.
– Тогда скажите нам… Раз человек оказался заперт в этом квадрате, скажите же нам, наконец, как случилось, что вы его упустили?.. Вот уже полчаса я пытаюсь добиться от вас ответа на этот простой вопрос!..
Рультабий снова вытащил луковицу своих часов, украшавших нагрудный карман его жилета, и, невозмутимо взглянув на циферблат, заявил:
– Господин председатель, вы можете спрашивать меня об этом еще три с половиной часа, все равно я смогу ответить на ваш вопрос не раньше чем в половине седьмого!
На этот раз шепот, пробежавший по залу, не выразил ни досады, ни разочарования. В Рультабия начинали верить. Ему оказывали доверие. Теперь уже всех забавляла та настойчивость, с какой он назначал председателю определенный час, будто договаривался о встрече с приятелем.
Что же касается самого председателя, то, поразмыслив видно, он решил не сердиться на этого мальчика, а, смирившись с неизбежным, веселиться вместе со всеми. Рультабий внушал симпатию, и председательствующий проникся этим чувством. К тому же молодой человек с такой точностью определил роль госпожи Матье в этом деле и так хорошо растолковал каждое ее движение в ту ночь, что г-н де Року вынужден был в какой-то мере отнестись к нему всерьез.
– Ну что ж, господин Рультабий, – сказал он, – как пожелаете! Но чтобы до половины седьмого я вас здесь больше не видел!
Рультабий поклонился председателю суда и, покачивая своей большой, круглой головой, направился к двери, ведущей в зал свидетелей.
* * *
Взглядом он искал меня, но так и не нашел. Тогда я потихоньку выбрался из тисков сжимавшей меня толпы и вышел из зала суда почти одновременно с Рультабием.
Мой изумительный друг встретил меня с распростертыми объятиями. Он был счастлив и на удивление говорлив, восторженно тряс меня за руки.
– Мой дорогой друг, – сказал я ему, – не стану вас спрашивать, зачем вы ездили в Америку. Иначе вы мне, пожалуй, ответите так же, как председателю, что сможете рассказать об этом только в половине седьмого…
– Нет, мой дорогой Сенклер. Нет, мой дорогой! Вам я сразу же отвечу, зачем я ездил в Америку, потому что вы мой друг. Я ездил, чтобы узнать имя второй половинки убийцы!
– Вот как! Вот как! Имя второй половинки…
– Именно так. Когда мы в последний раз покидали Гландье, я уже знал обе половинки убийцы, а кроме того, имя одной из этих половинок. И в Америку я ездил, чтобы отыскать имя другой известной мне половинки…
В этот момент мы как раз вошли в зал свидетелей. Все присутствующие бросились к Рультабию, всячески выражая ему свое расположение. Репортер был очень любезен со всеми, за исключением Артура Ранса, по отношению к которому проявил крайнюю сдержанность. Когда в зале появился Фредерик Ларсан, Рультабий подошел к нему и наградил одним из тех крепких рукопожатий, болезненный секрет которых был ведом ему одному и после которых ощущение было такое, будто у вас перебиты пальцы. Рультабий, должно быть, не сомневался в том, что здорово обошел его, раз выразил свою симпатию таким образом. Ларсан улыбался, уверенный в себе; и в свою очередь стал спрашивать его, зачем он ездил в Америку. Тут Рультабий, взяв его под руку, рассказал ему с десяток анекдотов о своем путешествии. Затем они незаметно удалились, ведя разговор о вещах более серьезных, и я из деликатности отстал от них. К тому же мне хотелось поскорее вернуться в зал суда, где продолжался допрос свидетелей. Я пробрался на свое место и сразу же почувствовал, что публика не придавала особого значения тому, что происходило сейчас, с нетерпением дожидаясь половины седьмого.
* * *
Наконец пробило половину седьмого, и снова появился Рультабий. Невозможно описать волнение, охватившее толпу, когда он подошел к барьеру для свидетелей. Все глаза были устремлены на него, люди старались не дышать. Господин Робер Дарзак поднялся со своей скамьи. Он был бледен как смерть.
Председательствующий торжественно произнес:
– Я не стану требовать от вас клятвы, сударь! Официально вас не вызывали в суд. Однако надеюсь, что нет нужды объяснять вам всю важность слов, которые вы собираетесь произнести здесь. – И добавил угрожающим тоном: – Всю важность этих слов… по крайней мере для вас, если не для других!..
Рультабий, нимало не смущаясь, глядел на него.
– Да, сударь!
– Итак, – продолжал председатель, – мы остановились на том крохотном клочке двора, где скрылся убийца, и вы обещали рассказать нам в половине седьмого, каким образом убийце удалось бежать оттуда, а также назвать его имя. Сейчас уже шесть часов тридцать пять минут, господин Рультабий, а мы все еще ничего не знаем!
– Так вот, сударь! – начал мой друг в такой торжественной тишине, что я и не припомню, доводилось ли мне когда-либо видеть что-нибудь подобное. – Я уже говорил вам, что этот угол двора был практически заперт со всех сторон и что преступник не имел никакой возможности ускользнуть оттуда, ибо те, кто преследовал убийцу, непременно заметили бы его. Это истинная правда. Когда мы собрались там, на этом квадрате в конце двора, убийца все еще находился среди нас!
– И вы его не видели!.. То же самое утверждает прокуратура…
– Нет, господин председатель, мы все его видели! – воскликнул Рультабий.
– И не задержали его!..
– Один только я знал, что он и есть убийца. А мне надо было оставить его на свободе! И потом, в тот момент у меня не было иных доказательств, кроме здравого смысла! Да, только здравый смысл убеждал меня в том, что убийца здесь, рядом, и что мы видим его. Понадобилось время, чтобы сегодня появилась возможность представить суду неопровержимое доказательство, которое, я в этом не сомневаюсь, удовлетворит всех.
– Так говорите же, говорите, сударь! Назовите нам имя убийцы, – не выдержал председательствующий.
– Вы отыщете его среди тех, кто находился в том самом углу двора, – сказал в ответ Рультабий, который, видимо, не собирался спешить…
Присутствующие начали проявлять нетерпение, в зале послышался шепот:
– Имя! Имя…
В ответ на это, тоном, за который его следовало бы отхлестать по щекам, Рультабий сказал:
– Я несколько тяну со своим показанием, господин председатель, так как у меня есть для этого веские причины!..
– Имя! Имя! – неистовствовала толпа.
– Тихо! – пронзительно крикнул судебный исполнитель.
– Сударь, вы должны немедленно назвать нам имя! – грозно сказал председательствующий. – Итак, среди собравшихся в конце двора мы видим лесника – он умер. Не он ли убийца?
– Нет, сударь.
– Папаша Жак?..
– Нет, сударь.
– Сторож Бернье?
– Нет, сударь…
– Господин Сенклер?
– Нет, сударь…
– Господин Артур Ранс в таком случае? Остается один господин Артур Ранс и… вы! Вы не убийца, нет?
– Нет, сударь!
– Значит, вы обвиняете господина Артура Ранса?
– Нет, сударь!
– Я ничего больше не понимаю!.. Куда вы клоните?.. Там никого больше не было.
– Вы ошибаетесь, сударь!.. Никого не было внизу, зато был кое-кто наверху, тот, кто высунулся из окна в этот самый угол двора …
– Фредерик Ларсан! – воскликнул председательствующий.
– Фредерик Ларсан! – оглушил всех звонкий голос Рультабия. И, повернувшись к публике, среди которой уже раздавались возгласы протеста, Рультабий бросил ей в лицо эти слова с такой силой, на которую, по моим понятиям, он просто не был способен: – Да, Фредерик Ларсан! Он самый!
В зале поднялись крики, в них слышались изумление, растерянность, возмущение и недоверие, другие же выражали свое восхищение этим маленьким человечком, у которого достало смелости выдвинуть подобное обвинение. Председатель даже и не пытался навести порядок, а когда крики смолкли под напором энергичного шиканья тех, кому не терпелось узнать, что же было дальше, послышался голос Робера Дарзака, который, снова упав на свою скамью, отчетливо произнес:
– Этого не может быть! Он с ума сошел!
– Как! – воскликнул председатель. – Вы, сударь, осмеливаетесь обвинять Фредерика Ларсана! Видите, какое впечатление произвело выдвинутое вами обвинение… Даже господин Робер Дарзак и тот считает вас безумцем!.. А если это не так, вы должны представить доказательства…
– Доказательства, сударь? Вам нужны доказательства? Хорошо, сейчас вы получите одно из них, – раздался звонкий голос Рультабия. – Пускай пригласят Фредерика Ларсана!..
– Пригласите Фредерика Ларсана, – отдал распоряжение председатель.
Судебный исполнитель бросился к маленькой дверце, открыл ее и исчез… Дверь осталась открытой… Все взоры были прикованы к ней. Снова появился судебный исполнитель. Он вышел на середину зала и сказал:
– Господин председатель, Фредерика Ларсана нет. Он ушел около четырех часов, и больше его не видели.
– Вот вам мое доказательство! – торжествующе воскликнул Рультабий.
– Объяснитесь… Что за доказательство? – спросил председатель.
– Мое неопровержимое доказательство, – молвил юный репортер, – разве вы не видите, что Ларсан сбежал? Клянусь вам, что он уже не вернется!.. Вы никогда больше не увидите Фредерика Ларсана…
В глубине зала поднялся шум.
– Если вы не смеетесь над правосудием, отчего вы не воспользовались моментом, когда Ларсан стоял рядом с вами у этого барьера, почему было не бросить ему это обвинение в лицо? Тогда, по крайней мере, он мог бы ответить вам!..
– Можно ли желать более веского доказательства, чем это, господин председатель?.. Он мне не отвечает! И никогда не ответит! Я обвиняю Ларсана в том, что он убийца, и он спасается бегством! Разве, по-вашему, это не доказательство?..
– Мы не желаем верить и не верим в то, что Ларсан, как вы изволили выразиться, «спасся бегством»… Зачем ему было бежать? Ведь он не знал, что вы собираетесь предъявить ему обвинение.
– В том-то и дело, сударь, что знал, я сам ему об этом сказал…
– Как вы могли это сделать!.. Вы считаете Ларсана убийцей и сами же даете ему возможность бежать!..
– Да, господин председатель, я это сделал! – с гордостью заявил Рультабий. – Я-то ведь не принадлежу к числу служителей правосудия и в полиции тоже не служу; я скромный журналист, и арестовывать людей вовсе не моя обязанность. Я служу делу истины так, как считаю нужным… Это мое личное дело… А вам надлежит охранять общество, вот и охраняйте его в меру своих возможностей, это как раз ваше дело. Но чтобы я принес палачу чью-то голову!.. Если вы рассудите по справедливости, господин председатель, а вы, я знаю, человек справедливый, то согласитесь, что я прав!.. Разве не говорил я вам, что вы потом поймете, почему я не мог назвать имени убийцы раньше половины седьмого? Я рассчитал, сколько времени понадобится, чтобы предупредить Фредерика Ларсана, с тем чтобы он успел на поезд, который в 4 часа 17 минут отправляется отсюда в Париж, а уж там-то он сумеет скрыться… Час, чтобы добраться до Парижа, час с четвертью, чтобы уничтожить следы своего пребывания там… Вот и получалось, что это будет никак не раньше половины седьмого… Вам не найти Ларсана, – заявил Рультабий, пристально глядя в глаза г-ну Роберу Дарзаку. – Он слишком хитер… Это человек, который всегда ускользал от вас … и которого вы долго и безуспешно преследовали… Если он не так хитер, как я, – добавил Рультабий, смеясь от всей души, но в полном одиночестве, ибо теперь никому уже не хотелось смеяться, – то он все-таки хитрее всех полиций на свете. Этот человек, которому четыре года назад удалось проникнуть в недра нашей полиции и который прославился там под именем Фредерика Ларсана, не менее известен под другим именем – вы тоже хорошо его знаете. Фредерик Ларсан, господин председатель, это не кто иной, как Боллмейер!
– Боллмейер! – воскликнул председатель суда.
– Боллмейер! – вторил ему Робер Дарзак, поднимаясь со своего места. – Боллмейер!.. Значит, это правда!
– Так, так, господин Дарзак, теперь вы уже не думаете, что я сошел с ума!..
«Боллмейер! Боллмейер! Боллмейер!» – это имя, не смолкая, звучало в зале. Председатель суда решил прервать заседание.
* * *
Вы, конечно, догадываетесь, какая буря поднялась во время перерыва. И, согласитесь, публике было от чего прийти в волнение. Боллмейер! Да, что и говорить, мальчишка потрясающий, в этом все сошлись единодушно, он всех поразил. Подумать только – Боллмейер! А ведь несколько недель назад разнесся слух, будто он умер. Стало быть, он умудрился обмануть смерть, как всю жизнь умудрялся обманывать жандармов. Надо ли перечислять здесь «высокие подвиги» Боллмейера? В течение двадцати лет судебная хроника и рубрика происшествий в газетах неустанно напоминали о них, и если кто-то из моих читателей забыл вдруг о деле Желтой комнаты, то имя Боллмейера наверняка сохранилось в памяти каждого. Боллмейер олицетворял собою самый тип мошенника из высшего света; выглядел он настоящим джентльменом, но трудно было сыскать более ловкого на руку фокусника, чем он, точно так же, как трудно было себе вообразить более отчаянного и страшного головореза, или, как теперь говорят, апаша[14]. Он был принят в самом лучшем обществе и состоял членом самых избранных, элитарных клубов, однако ему ничего не стоило похитить и честь, и деньги какой-нибудь знатной семьи, и все это с непревзойденным мастерством. Когда же, случалось, ему приходилось туго, он, не дрогнув, мог пустить в ход нож или баранью кость. Он никогда и ни в чем не сомневался, и любое дело было ему по плечу. Однажды, попав в руки правосудия, он сумел ускользнуть даже в день суда, бросив перец в глаза стражникам, которые вели его в зал судебных заседаний. Потом уже стало известно, что в день побега, когда самые хваткие полицейские сыщики были брошены ему вдогонку, он преспокойно отправился на премьеру в «Комеди Франсез», не потрудившись даже изменить свою внешность. Затем он покинул Францию и уехал работать в Америку, где в один прекрасный день полиции штата Огайо удалось-таки поймать знаменитого преступника, но на другой день он снова бежал… Боллмейер… Да понадобился бы целый том, чтобы рассказать о Боллмейере. И что же вы думаете? Он сумел стать Фредериком Ларсаном!.. А не кто иной, как юный Рультабий обнаружил это!.. Мало того, не кто иной, как этот малыш, проведавший о прошлом Боллмейера, позволил ему и на этот раз посмеяться над обществом, предоставив Боллмейеру возможность ускользнуть! По правде сказать, я был просто восхищен Рультабием, ибо знал, что главной его заботой было верой и правдой до конца служить интересам г-на Робера Дарзака и мадемуазель Станжерсон: он хотел избавить их от этого бандита, но при этом сделать так, чтобы тот не заговорил.
Мы еще не успели оправиться от столь неожиданного разоблачения, а я уже слышал, как самые нетерпеливые стали кричать:
– Хорошо, пускай Фредерик Ларсан будет убийцей, однако это нам не объясняет, каким образом ему удалось выйти из Желтой комнаты!..
Но тут как раз снова началось судебное заседание.
* * *
Сразу же вызвали Рультабия и снова начали его допрашивать, ибо это был скорее допрос, нежели свидетельские показания.
– Вы говорили, сударь, – начал председатель суда, – что убежать из этой западни было практически невозможно. Я признаю, я готов согласиться с вами, что раз Фредерик Ларсан находился над вами, свесившись из окна, стало быть, он все еще был во дворе, в этом самом углу; но чтобы оказаться у окна, ему сначала надо было покинуть этот угол, то есть двор. И следовательно, он все-таки убежал! Каким же образом?
– Я сказал, что он не мог убежать естественным путем, – отвечал Рультабий. – А это значит, что он убежал путем противоестественным. Так как угол двора – я уже говорил об этом – был почти заперт, в отличие от Желтой комнаты, которая была наглухо заперта. Во дворе можно было вскарабкаться по стене – а в Желтой комнате это было исключено, – затем пробраться на террасу и уже оттуда, пока все мы толпились над телом лесника, проникнуть в галерею через окно, которое находится как раз над террасой. А там уже Ларсану оставалось сделать всего лишь шаг, чтобы оказаться в своей комнате, открыть окно и заговорить с нами. Для такого ловкого и сильного акробата, как Ларсан, это сущие пустяки, детская забава. И вот вам доказательство, подтверждающее мои слова, господин председатель. – Тут Рультабий вытащил из кармана пиджака маленький пакетик, развернул его и показал всем шип. – Взгляните, господин председатель, вот шип, который беспрепятственно входит в дыру, оставшуюся на правом выступе, поддерживающем террасу, – ее и сейчас можно заметить. Ларсан, который умел предвидеть все и заранее, верно, обдумал возможные пути бегства, чтобы вовремя успеть к себе в комнату, – вещь необходимая, когда берешься за такое дело, – загодя вбил этот шип в выступ. Одна нога на каменной тумбе (которая стоит на углу замка), другая – на шипе, одна рука на карнизе двери лесника, другая – на краю террасы, и вот уже Фредерик Ларсан исчезает в воздухе… тем более что он очень проворен и в тот вечер вовсе не был усыплен, в чем хотел нас уверить. Мы отужинали с ним, господин председатель, и во время десерта он притворился, будто валится с ног, и заснул буквально у нас на глазах, сделав вид, будто его усыпили, – это для того, чтобы на другой день никто не удивился тому, что я, Жозеф Рультабий, стал чьей-то жертвой, выпив снотворного за ужином у Ларсана. Раз обоих нас постигла одна и та же участь, его никто уже ни в чем не мог заподозрить, подозрения падут на кого-то другого. Ибо я-то, господин председатель, я действительно был усыплен, да еще как! Причем самим Ларсаном!.. Если бы не это мое плачевное состояние, Ларсану ни за что не удалось бы проникнуть в тот вечер в спальню мадемуазель Станжерсон – и не было бы никакого несчастья!..
Послышался стон. Это г-н Дарзак не смог удержаться от горестной жалобы…
– Видите ли, – добавил Рультабий, – моя комната находилась рядом с его комнатой, и в ту ночь его это особенно стесняло, так как он знал или, по крайней мере, мог догадываться, что этой ночью я буду настороже. Конечно, он и мысли не допускал, что я могу заподозрить его! Ну а если бы я увидел его в тот момент, когда он вышел из своей комнаты, направляясь в спальню мадемуазель Станжерсон?.. В ту ночь, прежде чем отправиться к мадемуазель Станжерсон, он ждал, пока я засну и пока мой друг Сенклер не придет ко мне в комнату будить меня. А десять минут спустя раздался страшный крик мадемуазель Станжерсон.
– Что заставило вас заподозрить Фредерика Ларсана?
– Мой здравый смысл, господин председатель, когда я ухватился за нужный его конец. С тех пор я глаз не спускал с Ларсана, но это на редкость ловкий человек, и я никак не мог предвидеть этот его трюк со снотворным. Да, да, мой здравый смысл подсказал мне, что это он, как только я начал рассуждать здраво, да еще начал с нужного конца! И все-таки мне требовалось, как принято говорить, неопровержимое доказательство; надо было прийти к этому путем здравых рассуждений, начав с нужного конца, а потом убедиться в этом воочию.
– Что вы подразумеваете под здравым смыслом и под нужным концом?
– О, господин председатель, у здравого смысла есть два конца: один нужный, а другой ненужный. И только за один можно хвататься смело, зная, что он выдержит, – это и есть нужный. Его сразу узнаешь, потому что он не обманывает, этот нужный конец, и, что бы вы ни делали, что бы ни говорили, он все выдерживает. На другой день после событий в загадочной галерее я был несчастнейшим из людей и чувствовал себя последним дураком, который не умеет рассуждать здраво, не знает, с какого конца начать, и вот я ползал по земле, уткнувшись носом в осязаемые и такие обманчивые следы, потом вдруг меня словно осенило, я распрямился и решил поискать нужный конец, чтобы попытаться рассуждать здраво, потому-то я и вернулся в галерею.
Там я окончательно убедился, что убийца, которого мы преследовали, на этот раз никак не мог – ни естественным, ни противоестественным путем – покинуть галерею. И тогда, следуя здравому смыслу, я начал с нужного конца и начертил круг, который охватывал всю проблему целиком, а вокруг него мысленно огненными буквами написал: «Раз убийца не может быть вне этого круга, он должен быть внутри!» И кого же я увидел внутри этого круга? Кроме убийцы, который неизбежно должен был находиться в нем, мой здравый смысл указал мне папашу Жака, господина Станжерсона, Фредерика Ларсана и меня самого! Стало быть, вместе с убийцей нас должно было быть пятеро. Но когда я стал искать внутри этого круга, или, говоря языком вещественным, в галерее, то обнаружил только четверых. К тому же было совершенно очевидно, что пятый человек не мог исчезнуть бесследно, не мог выйти за пределы этого круга. Значит, внутри круга находился персонаж двуликий, то есть, иными словами, тот, кто соединял в одном лице и собственное «я» и убийцу!.. Почему же раньше-то я до этого не додумался? Да просто потому, что это раздвоение личности происходило не на моих глазах. С кем же из нас четверых, замкнутых внутри этого круга, мог сдваиваться убийца, причем так, что я этого не замечал? Конечно, не с теми, кого в тот или иной момент я видел отдельно от убийцы. Так, например, в одно и то же время я видел в галерее господина Станжерсона и убийцу, папашу Жака и убийцу, себя и убийцу. Значит, убийцей не могли быть ни господин Станжерсон, ни папаша Жак, ни я сам! Впрочем, если бы я был убийцей, то уж наверняка знал бы об этом – не правда ли, господин председатель?.. А вот видел ли я в одно и то же время Фредерика Ларсана и убийцу? Нет!.. Нет!.. Прошло две секунды, в течение которых я потерял убийцу из виду, так как он добежал до стыка двух галерей – о чем, впрочем, я писал в своих заметках – на две секунды раньше, чем господин Станжерсон, папаша Жак и я. Этого Ларсану было вполне достаточно, чтобы укрыться в сворачивающей галерее, одним движением сорвать накладную бороду, повернуться и тут же наткнуться на нас, сделав вид, будто он преследует убийцу… Боллмейер и не такое еще проделывал! Вы, конечно, сами понимаете, что для него не составляло никакого труда менять свою внешность и являться с рыжей бородой к мадемуазель Станжерсон, а к почтовому служащему – с темно-русой бородкой, делающей его похожим на господина Дарзака, которого он поклялся погубить. Да, здравый смысл заставил меня соединить воедино эти два персонажа, или, вернее, обе их половинки, которые мне ни разу не доводилось видеть вместе в одно и то же время: Фредерика Ларсана и преследуемого мной незнакомца… И тогда передо мной предстало таинственное, необычайное существо, которое я разыскивал: убийца.
|
|
|
