Серый медведь. – Прерванный сон. – Выстрел. – Жан и Леон. – Редон неподвижен. – Героиня. – Самообладание. – Свойство керосина. – Необычайная смерть гризли.

 

Без сомнения, это был серый медведь, или гризли – страшное, самое громадное, самое сильное и свирепое животное из всех диких обитателей дремучих лесов Нового Света. Несмотря на свои колоссальные размеры, он проворен и ловок, как пантера, сильнее, чем бизон, и всегда пребывает в ярости, всегда готов с остервенением накинуться на любое препятствие и всюду оставляет за собою смерть и разрушение. Средней величины гризли имеет в длину сажень и двенадцать вершков и весит около 40 пудов, притом отличается необычайной живучестью. Были примеры, что пробитый несколькими пулями медведь, из которого кровь лилась, как вино из бочки, нагонял коня, пущенного вскачь, ударом своей могучей лапы переламывал ему хребет, сбрасывал всадника и, растоптав его ногами, раздирал в клочья и коня, и человека.

Облаченный почти непроницаемой бронею из мускулов, жира и толстой, плотной шкуры, он почти неуязвим; не только холодное оружие, но даже пули редко могут достичь главных жизненных органов этого огромного зверя. Чтобы уложить его, пуля должна пройти ему в глаз, в ухо или прямо в сердце.

Вот почему ожерелье из когтей серого медведя считается самым славным и драгоценным украшением у индейского воина, как явное доказательство несомненного мужества, ловкости и силы. К счастью, эти дикие звери встречаются редко, но зато там, где они появляются, они наводят ужас на целую округу.

Благодаря трагической случайности пещера, открытая Жаном, оказалась берлогой пары таких страшных зверей. Находясь в состоянии полуспячки, эти медведи, вероятно, недавно поселились в одном из темных ходов, выходящих в среднюю круглую залу пещеры. Зимняя спячка у некоторых медведей довольно слабая, и они очень легко пробуждаются от нее, а под влиянием приятной теплоты, распространяемой печкой, и вкусного запаха жареного мяса и совсем пробудились. Кроме того, быть может, гризли, отличающиеся вообще чрезвычайно тонким обонянием, почуяли и присутствие человека. Так как они весьма лакомы до человеческого мяса, то не мудрено, что один из них, пробудившись и руководствуясь присущим ему инстинктом, отправился прямо туда, где наши друзья так безмятежно расположились на ночлег.

В первый момент этот обитатель полярных стран остановился, удивленный зрелищем стольких непривычных ему предметов, новой и дикой для него обстановки, видом лежащих на земле неподвижных фигур. Поднявшись на задние лапы, медведь как будто размышлял; нечто похожее на зверскую усмешку исказило на мгновение его громадную пасть. Но любопытство взяло верх, и он стал оглядывать все. Вот, опустившись на все четыре лапы, страшный зверь осторожно подкрался к ближайшему от него меховому мешку, где лежал укутанный в меха Поль Редон.

– Медведь! Медведь! Помогите! – закричал не своим голосом несчастный, как только успел прийти в себя.

Одним прыжком Леон выскочил из своего мешка и стал озираться кругом, отыскивая оружие. Жан сделал то же. Крик ужаса невольно вырвался у них при виде смертельной опасности, грозившей их другу.

От этого крика пробудились и обе девушки. Не понимая, что случилось, они растерянно засуетились, опрокидывая кое-какие вещи на своем пути, и произведенный ими переполох смутил на мгновение нежданного гостя. Тем временем Жан схватил свое ружье, а у Леона очутился в руках нож; между тем зверь при виде врагов с яростным ревом встал на задние лапы.

– Не стреляйте! – крикнула Жанна, к которой вернулось все ее обычное самообладание.

Но было поздно. Раздался выстрел – и густое облако дыма застлало на минуту все кругом. Жанна подкрутила лампу как можно ярче, чтобы борющиеся не поранили друг друга. Выстрел раздробил зверю челюсть, но это только сделало его еще более опасным. Он конвульсивно замотал головою, дикий рев огласил пещеру, кровь ручьем полилась из страшной раны, но чудовище продолжало стоять на задних лапах и как будто топтало что-то ногами.

Боже правый! Да ведь это Леон, кинувшийся с ножом на медведя, Леон, который одной рукой вцепился в косматую шерсть зверя, а другой наносил ему бешеные удары ножом в грудную полость и живот! Сам того не подозревая, отважный молодой человек повторил в данном случае прием индейцев-охотников, решающихся вступить в рукопашный бой с могучим гризли. Помертвев от страха, бледная, как саван, Марта, полагая, что Леон безвозвратно погиб, отчаянно протянула к нему руки и с душераздирающим воплем грохнулась навзничь, лишившись чувств. Жанна подхватила ее, брызнула ей в лицо водой, не успевшей еще замерзнуть после ужина, и стала тереть виски, с замиранием сердца следя за ходом борьбы. Вдруг среди наступившей минуты затишья, когда слышалось лишь тяжелое дыхание борющихся, раздался прерывающийся сдавленный голос:

– Черт возьми, господа! Я никак не могу выбраться из своего мешка… Пощадите, вы совсем растоптали меня, превратив в поле битвы!

Это был голос Поля Редона, принужденного лежать неподвижно, в полном бездействии, так как он не мог шевельнуться, не только что подняться: гигантский медведь и оба борца топтали его ногами. Все это сразу стало ясно его товарищам. Жан сделал второй выстрел; на этот раз пуля снесла половину морды и глаз, но все-таки не проникла в мозг, и потому чудовище все еще осталось на ногах, хотя, по-видимому, уже не надолго.

Тогда, почти задыхаясь под тяжестью громадного зверя, Леон всадил нож по самую рукоятку в живот медведя. Зверь разжал свои лапы, пошатнулся и опрокинулся навзничь. Все было кончено. Опасность миновала; теперь можно было свободно вздохнуть. Жан, бросив ружье, поспешил на помощь Леону, пытавшемуся вызволить Поля Редона, наполовину раздавленного тяжестью топтавшего его медведя. Вдруг из глубины пещеры появился другой медведь, еще больших размеров. Одним прыжком свирепое животное бросилось на золотоискателей – и вся пещера огласилась невероятным ревом. Трое мужчин, которым все еще приходилось бороться с издыхающим врагом, не могли прийти на помощь двум бедным девушкам, а на них-то и шел теперь второй медведь. При виде грозящей ей неминуемой гибели Марта, непривычная к такого рода ужасам, снова лишилась чувств. Жанна же, более сильная, находчивая и энергичная, не найдя под рукою оружия и видя опасность, схватила висевшую над печкой салфетку, смочила ее керосином. Затем, обмотав ею бамбуковую палку с железным отверстием, служившую для установки палаток и валявшуюся теперь без употребления, воспользовалась моментом, когда косматый зверь с громким рычанием, широко раскрыв пасть, двинулся на Марту, всу нула ему в пасть по самую глотку этот импровизированный горящий фитиль, который она успела зажечь от лампочки. Смоченная горючим веществом салфетка мигом воспламенилась и, подобно факелу, внезапно озарила всю внутренность пещеры. Смущенный в первый момент видом столь высокого пламени медведь на минуту приостановился, но затем рассвирепел еще сильнее. Тогда мужественная девушка, собрав все свои силы, стала толкать шест как можно глубже. Мгновенно шерсть на морде зверя опалилась, язык, небо, гортань и бронхи, в которые проникло горючее вещество, столь сильно воспламеняющееся, что горит даже в воде, – все было охвачено огнем, опалено и сожжено. Несчастное животное опрокинулось, забарахталось, сжимая передними лапами обгорелую морду, затем началась ужасная, мучительная агония, длившаяся, впрочем, всего несколько минут, после чего страшное чудовище затихло.

Между тем и Леон и Жан, опрокинутые медведем при падении, оглушенные ревом, силившиеся выбиться из железных когтей зверя, подавленные его непомерной тяжестью, почти не заметили появления второго медведя и не видели того, что здесь произошло. Марта в нескольких словах рассказала о подвиге своей подруги, рассказ был встречен всеобщим восторгом.

– В минуту опасности всякий делает что может и что знает! – скромно отвечала героиня в ответ на общие поздравления.

– Да, – сказал Редон, – я служил только подмостками для трагической сцены, в которой вы, господа, были героями и героинями!

– Тут добрых 75 пудов мяса и пара славных шкур на одеяла, постели или плащи, каждому по желанию! – заметил Жан, задумчиво следя за последними конвульсиями двух гризли.

– Эти чудовища не менее ужасны, чем пресловутая «Красная звезда»!

Леон невольно содрогнулся при упоминании этого названия, из-за которого он столько выстрадал и столько пережил.

– Впрочем, что вспоминать об этих негодяях теперь, когда они нашли в Доусоне свою «Мать золота»; у них вероятно, нет никакой охоты преследовать нас еще и здесь! – закончил Поль Редон.

Леон задумчиво покачал головой, промолвив:

– Как знать!

 

ГЛАВА IV

 

 

Возвращение. – Канадцы и краснокожий. – Ожерелье вождя. – Неутомимые. – В пути. – Стрелка вновь вращается. – Сомнения. – Кто прав? – «Здесь!» – сказал индеец.

 

Четыре дня или, вернее, четыре ночи, длившиеся каждая 23 часа и 55 минут, прошли с тех пор, как новые обитатели медвежьей пещеры поселились в ней. Людям, рожденным в более средних широтах, очень трудно бывает привыкать к этому надоедливому мраку полярных стран во время зимовок. Мерцающие звезды, лучезарные сумерки и пламенеющие северные сияния – все это вносит лишь кратковременное появление света при сплошном мраке полярных зим, таких тягостных для человеческих нервов. Нетрудно себе представить, как после бесконечных летних дней эта постоянная темень, в которой люди двигаются, как тени, в тумане испарений в морозном воздухе, среди снежной равнины, заглушающей шум шагов и всякий другой живой звук, удручающе действует и на самых стойких. Кажется, что и дух, и тело начинают погружаться в спячку, и единственным, хотя и весьма однообразным развлечением остается восход и невероятно быстрый закат солнца. Но и это развлечение вот-вот должно было прекратиться, так как солнце, подымавшееся все меньше и меньше над горизонтом, вскоре должно было окончательно уйти за линию горизонта.

Прошло уже четверо суток со дня нападения гризли, шкуры которых были содраны и превращены в покрывала, а мясо разрублено на части, заморожено и спрятано в одной из боковых галерей, превращенных в кладовые.

Наступила ночь. Обитатели медвежьей пещеры спали. Зато вблизи пещеры слышались человеческие голоса, собаки глухо рычали, проворные тени сновали у входа в пещеру в облаке беловатого тумана. Наши друзья вышли на этот шум, – и у них вырвались шумные крики радости.

– Отец! Это вы, да? – воскликнула Жанна.

– Да, да, дитя мое!

– Ну, все благополучно? Никаких бед?

– Все как по маслу! – отвечал Лестанг.

Собаки вновь прибывших путников тоже братались с остальными собаками, только один Портос продолжал рычать: с двумя возвратившимися канадцами был еще третий, и Портос не мог успокоиться в присутствии незнакомца.

– Молчи, Портос! – крикнул на него Жан. – А вас, друзья, прошу пожаловать в наш дом! – добавил он, указывая рукою на внутренность пещеры, ярко освещенной двумя лампочками в честь прибывших.

Почти окоченев от холода, трое путников прежде всего отпрягли своих собак и прибрали сани, в чем им помогли и остальные, затем уже осторожно направились внутрь пещеры, чтобы не задохнуться от внезапного перехода к теплу после пятидесятиградусного мороза. Очутившись в круглой зале пещеры, где весело топилась печь, они сбросили с себя свой меховой наряд и ощутили невыразимое чувство блаженства и покоя после всех трудностей своего пути.

– А вот и грог готов! Как мы рады, что вы вернулись, и что все обошлось благополучно!

– Грог – дело доброе, – произнес Лестанг, – но всему свое время. Позвольте мне прежде всего познакомить вас с моим другом Серым Медведем, которому известна тайна местонахождения «Матери золота», тайна, которою он готов поделиться с нами!

– Ах, так его зовут Серый Медведь! Какое странное совпадение! – воскликнул журналист, кидая испытующий взгляд на вновь прибывшего, типичнейшего представителя краснокожей расы, с горбоносым профилем с древнеримских медалей и монет, с железными мускулами, телом, точно вылитым из бронзы, с глазами черными как уголь и блестящими как алмаз. Одет он был в простую охотничью блузу, индейские штаны с кисточками и мокасины, а на плечах носил шерстяной плащ, заколотый спереди длинной косточкой.

– Да… этот человек не мерзляк, – подумал про себя Редон, – в такой мороз и так налегке! – При этом он заметил на шее индейца любопытное ожерелье из медвежьих когтей.

– Это ожерелье вождя! По нему узнают человека отважного, героя! – пояснил Лестанг, давно уже знакомый с нравами и обычаями краснокожих, в среде которых ему много приходилось вращаться.

– А, ведь и мы, Лестанг, герои и героини: мы здесь убили двух серых медведей! – произнес один из молодых людей.

Девушки в это время разносили кипящий грог. Индеец, постоянно живший среди канадских охотников, научился понимать по-французски.

– Ax! – воскликнул он. – Брат мой убил двух гризли? Брат мой – великий вождь!

– О, восторг! Он говорит языком героев Купера и Эмара!^[10] – воскликнул журналист. – Нет, уважаемый краснокожий, не мне хвастать этим славным подвигом, а вот этой молодой девушке, мадемуазель Дюшато, и моему товарищу Леону Фортену, отважному галлу, воину, ученому знахарю, да вот еще этому юноше! – указал он на Жана. – Настоящий прирожденный траппер и вольный охотник!

Заинтересованный индеец попросил подробно рассказать ему все, как было. Леон тотчас же согласился удовлетворить его любопытство, и старый вождь почувствовал невольное сердечное влечение к этим бледнолицым, совершившим тот же подвиг, каким сам он снискал себе славу и звание великого вождя.

Затем мало-помалу разговор перешел к вопросу, наиболее занимавшему всех, то есть к вопросу о золоте. Под влиянием общего дружеского настроения, единодушного сердечного приема и ласки, какие встретил здесь угрюмый краснокожий, он стал и сам дружелюбней и общительней и рассказал, что «желтого железа» там, куда он хочет их свести, много-много.

– Так много, что вот настолько от земли! – говорил он, показывая рукою на добрые три четверти аршина от земли. – Тянется оно далеко-далеко! – И он принялся шагать большими шагами по пещере, приговаривая: «Вот столько и еще больше, еще больше!..»

Очевидно, индеец говорил о целом пласте золота таких колоссальных размеров, что это превосходило всякие предположения.

– Нет сомнения, что это и есть сама «Мать золота»! – воскликнул Лестанг.

– Да, да! – произнес Редон: – И это все будет наше, и золото, и его мамаша!

– Надо посмотреть, так ли это? – заметил вполголоса Леон. – Во всяком случае такие пласты золота – нечто невероятное, но если моя стрелка оживет, и к ней вернется ее прежняя чувствительность, то мне весьма любопытно знать, на каком расстоянии леоний укажет нам присутствие золота на этой золотой равнине!

– Скажите, краснокожий брат мой, далеко ли отсюда это золото? – спросил он вождя.

– На расстоянии приблизительно восьми дней пути.

– Да, но каких дней? Как теперь, в пять минут солнца и света и три часа сумерек или же летних дней, когда солнце стоит полные 24 часа над горизонтом?

– Не слишком длинных и не слишком коротких дней! – серьезно отвечал индеец.

– Ну если так, отправимся теперь же! – произнес журналист. – Впрочем, вы, может быть, утомились с дороги?

Индеец рассмеялся, как будто Редон высказал какое-нибудь по-детски забавное и совершенно невероятное предположение.

– Утомился? Я не знаю, что значит это слово, хотя и понимаю, что другие так называют! – сказал он. – Я готов сию же минуту идти, куда надо!

– Тогда, отдохнув часов десять, мы тронемся в путь. На этом и порешим!

Путешествие должно было продолжаться всего каких-нибудь 20 дней, потому решено было часть багажа и запасов оставить в пещере, где их зарыли в мелкий сыпучий песок, представлявший собою почву пещеры. Затем, облачившись в костюмы эскимосов, наши друзья стали припрягать собак к санкам и, когда все было готово, весело пустились в путь, рассчитывая недели через три, в крайнем случае через месяц, вернуться сюда и провести в медвежьей пещере всю остальную часть зимы. Поезд тронулся бодро и весело по твердому, хрустящему снегу. Мороз был настолько силен, что несмотря на меха и усиленное движение казалось, что кровь стынет в жилах и дыхание спирает в груди.

– Пятьдесят градусов ниже нуля! – пробормотал журналист, взглянув на маленький термометр, прикрепленный к первым саням.

– Да что вы смотрите на эту мерилку мороза! Смотрите лучше на индейца: глядя на него, не поверишь в мороз! – проговорил Лестанг.

Действительно, Серый Медведь, – так звали индейца, – проделывал довольно своеобразную гимнастику. Отойдя немного в сторону, вероятно, из чувства стыдливости, он разделся донага и стал кататься в снегу, кувыркаясь, подскакивая и ныряя с удивительным проворством; и это на морозе, от которого трескаются камни, лопаются и распадаются на щепки громадные деревья. Поль Редон смотрел и буквально не верил своим глазам, а между тем Серый Медведь, вдоволь набарахтавшись и накувыркавшись, проворно надел свой несложный наряд, накинул на плечи плащ и, бодрый и веселый, присоединился к остальным.

– Ну, что? – спросил его Редон.

– Даже жарко теперь! – отвечал индеец.

Путешественники стали немного согреваться от напряжения и быстрой ходьбы, но очень, очень мало. Малейшее прикосновение к чему-либо металлическому производило страшный, болезненный ожог на таком морозе. Это испытал на себе Леон: вечно озабоченный своей буссолью, он вздумал взглянуть на нее, чтобы еще раз убедиться, окончательно ли она перестала действовать. Сняв на мгновение перчатку, он достал буссоль из внутреннего кармана своей меховой куртки, рассчитывая, что мороз не сразу успеет остудить ее металлическую оправу настолько, чтобы она могла примерзнуть к его пальцам. Но, увы! Прежде, чем он успел что-либо сделать, он уже ощутил страшный ожог пальцев, и кожа пристала так крепко к металлу, что пришлось ее отодрать от пальцев. Несмотря на сильную боль, Леон поспешно натянул перчатку и все же продолжал свои наблюдения.

Теперь стрелка вращалась и дрожала, но все-таки упорно останавливалась на одном и том же месте, – и странное дело, – указывала отнюдь не то направление, по которому двигался маленький караван, а смотрела именно в сторону медвежьей пещеры, покинутой нашими путешественниками шесть часов тому назад.

Удивленный до крайности этим обстоятельством, Леон положил буссоль обратно в свой карманчик и долго оставался задумчивым и молчаливым.

– Куда ведет их этот индеец, который, по-видимому, совершенно уверен в себе? Следует ли так слепо доверяться ему? Уж не хочет ли он завести их в какие-нибудь дебри, чтобы завладеть их санями и упряжками, несравненно более драгоценными для него, чем самые громадные глыбы золота? – невольно приходило ему в голову. – Кому верить, индейцу или его непогрешимой до сих пор буссоли?

Наконец, Леон пришел к тому заключению, что буссоль после необъяснимого, странного повреждения там, в медвежьей пещере, хотя и стала снова действовать, но уже в обратном смысле, как это бывает иногда и с магнитной стрелкой после сильной бури и грозы.

Усталые и обессиленные трудным и длинным переходом, наши путники сделали привал под защитой снежной стены, нанесенной недавним бураном. Голодные, главное, мучимые жаждой, они с томительным нетерпением ждали горячего грога, который готовили на маленькой печке, нагреваемой тем же керосином. Жажда, еще более мучительная, чем та, какою страдают путники в песчаных пустынях, здесь, в белоснежных пустынях, тем более ужасна, что искушение утолить ее горстью снега появляется на каждом шагу. Но стоит только поддаться этому искушению, чтобы минутное облегчение превратилось в настоящую нестерпимую пытку: вся внутренность начинает гореть, слюна пересыхает, язык прилипает к гортани, словом, человек начинает испытывать такие мучения, какие не поддаются никакому описанию.

Наши друзья, зная это, не поддавались искушению и с нетерпением дожидались грога. Кроме того, им предстояла еще мучительная работа откупорить жестянки с консервами или сварить «сушеный картофель.

От печки в шатре установилась приятная для наших путников температура, всего -10°. Расположившись на своих меховых мешках, служивших им и постелями, и коврами, по-татарски подогнув ноги под себя, они с особым удовольствием принялись за скромный ужин. Разговор не клеился: все были измучены и устали; печку зарядили на 24 часа и затем каждый, зарывшись в свой тройной меховой мешок-постель, постарался заснуть. Индеец же, которому была не по душе атмосфера шатра с запахом керосина, приютился под открытым небом между собаками, сбившимися в кучу, и только по настоянию друзей согласился укрыться медвежьей шкурой. И то ему было жарко, и он время от времени вставал, чтобы освежиться, и затем снова ложился на прежнее место.

После восьмичасового сна краснокожий разбудил канадцев, и те принялись за стряпню; затем мало-помалу пробудились и остальные. Жан, босой, без перчаток и с непокрытой головой, вышел из шатра.

– Куда ты, Жан? – встревоженно спросила его сестра.

– Иду снегом умыться! Это здорово: сразу нагреешься, лучше чем у печки! – ответил он и, действительно, спустя немного времени возвратился в шатер бодрый, веселый и румяный, так что остальным было просто завидно смотреть на него. Индеец глядел на него с восхищением и, подойдя к нему, крепко пожал руки. Все принялись завтракать, с утра у всех на душе было легко, и ели с охотой, особенно Поль Редон. Леон, заметив это, сказал:

– Здесь ты не можешь пожаловаться на отсутствие аппетита!

– Да, моя диспепсия, от которой я столько лечился, глотая пилюли и всякие другие лекарства, излечилась пятидесятиградусным морозом! В Париже год-другой, и меня пришлось бы, наверное, тащить на кладбище, а между тем здесь я становлюсь настоящим обжорой! Жаль только, что это лечение такое нелегкое!

Все рассмеялись.

– Ну, пора в путь! – И санный поезд с провожатыми на легких, больших лыжах тронулся в том же порядке, как и накануне.

Дни шли за днями без малейшего разнообразия; все та же беспредельная снеговая равнина, те же привалы, те же ночлеги под открытым небом, те же утомительные переходы и тот же мороз. Прошло три, четыре, пять дней; люди шли вперед, все дальше и дальше, как автоматы, почти не сознавая своей усталости, но с каким-то ноющим чувством томления, шли потому, что остановиться было нельзя и невозможно идти обратно, потому, что самый организм их требовал движения, потому, что надо было бороться со стужей, проника» шей повсюду. Несмотря на это, Леон еще раз справился со своей буссолью, и стрелка ее опять показала направление обратное тому, по какому они следовали, то есть направление на медвежью пещеру.

Прошло еще два дня. Путь становился все труднее и труднее; вместо снежной равнины нашим путешественникам приходилось теперь идти какою-то изрытой холмистой местностью, напоминавшей взбаламученное море с внезапно оледеневшими волнами. Затем пришлось подниматься в гору; наши друзья стали уже падать духом, но индеец поддерживал их бодрость.

– Еще, братья, немного терпения – и мы будем у цели! – говорил он.

Наконец путешественники пришли к такому месту, где уже не было никакой возможности идти дальше. Тут вдруг все небо зарделось великолепнейшим северным сиянием. Окрестность озарилась чудным пурпурным заревом, придававшим всему окружающему и всем предметам какие-то фантастические размеры и очертания.

Тогда краснокожий, вытянувшись во весь свой богатырский рост, указал величественным жестом на откос скалы, залитый отблеском красноватого сияния и имевший металлический блеск, и воскликнул:

– Бледнолицые братья, я сдержал свое слово! Вот желтое железо!

– Здесь светло, как днем. Очевидно, эти роскошные бенгальские огни предназначены для того, чтобы осветить наше торжество! – произнес журналист.

– О-о! Так это «Мать золота»! – воскликнул Дюшато громовым голосом.

– Тот кошель с золотом, который я искал в продолжение целых двадцати лет! – бормотал Лестанг. Что касается Леона, то он, вопреки всем, думал только о своей буссоли и своей леониевой стрелке, упорно направленной и теперь в сторону медвежьей пещеры, и вместо крика радости, торжества, с губ его сорвалось слово сомнения: – Как знать?!

 

ГЛАВА V

 

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: