 |
«Твой голос издали мне пел…». «Теперь я вижу: крепким поводом…». «Как странно: снег кругом лежит…». «Вы мыслите разъединить…»
|
|
|
|
«Твой голос издали мне пел…»
Твой голос издали мне пел:
& #8195; & #8195; «Вернись домой!
Пускай нас встретят сотни стрел,
& #8195; & #8195; Ты — мой, ты — мой! »
И сладким голосом влеком,
& #8195; & #8195; Я вопрошал:
«Но я не знаю, где мой дом
& #8195; & #8195; Средь этих скал? »
И тихий шелестит ответ:
& #8195; & #8195; «Везде, где я;
Где нет меня, ни счастья нет,
& #8195; & #8195; Ни бытия.
Беги хоть на далекий Ганг,
& #8195; & #8195; Не скрыться там, —
Вернешься вновь, как бумеранг,
& #8195; & #8195; К моим ногам».
«Теперь я вижу: крепким поводом…»
Теперь я вижу: крепким поводом
Привязан к мысли я одной,
И перед всеми, всеми слово дам,
Что ты мне ближе, чем родной.
Блаженство ль, долгое ль изгнание
Иль смерть вдвоем нам суждена,
Искоренить нельзя сознания,
Что эту чашу пью до дна.
Что призрак зол, глухая Персия
И допотопный Арарат?
Раз целовал глаза и перси я —
В последний час я детски рад.
«Над входом ангелы со свитками…»*
Над входом ангелы со свитками
И надпись: «Плоть Христову ешь»,
А телеграф прямыми нитками
Разносит тысячи депеш.
Забвенье тихое, беззлобное
Сквозь трепет ярких фонарей,
Но мне не страшно место лобное:
Любовь, согрей меня, согрей!
Опять — маяк и одиночество
В шумливом зале «Метрополь».
Забыто имя здесь и отчество,
Лишь сердца не забыта боль.
«Как странно: снег кругом лежит…»
Как странно: снег кругом лежит,
А ведь живем мы в центре города,
В поддевке молодец бежит,
Затылки в скобку, всюду бороды.
& #8195; & #8195; Jeunes homm'ы[78] чисты так и бриты,
& #8195; & #8195; Как бельведерский Аполлон,
|
|
|
& #8195; & #8195; А в вестибюле ходят бритты,
& #8195; & #8195; Смотря на выставку икон.
Достанем все, чего лишь надо нам,
И жизнь кипуча и мертва,
Но вдруг пахнет знакомым ладаном…
Родная, милая Москва!
«Вы мыслите разъединить…»
Вы мыслите разъединить
Тех, что судьбой навеки слиты,
И нежную расторгнуть нить,
Которой души наши свиты?
Но что вы знаете о ней:
Святой, смиренной, сокровенной,
Невидной в торжестве огней,
Но яркой в темноте священной?
Чужда томительных оков,
Она дает и жизнь, и волю,
И блеск очей, и стройность строф,
И зелень радостному полю.
Глуха к бессильной клевете,
Она хранит одну награду,
И кто любви не знали, те
Не переступят чрез ограду.
«Посредине зверинца — ограда…»*
Посредине зверинца — ограда,
А за нею розовый сад.
Там тишина и прохлада,
И нет ни силков, ни засад.
Там дышится сладко и вольно,
И читают любовный псалтырь,
А кругом широко и бездольно
Распростерся дикий пустырь.
Когда ж приоткроют двери,
Слышен лай и яростный вой,
Но за стены не ступят звери:
Их крылатый хранит часовой.
И все так же тихо и мирно
Голубой лепечет ручей,
И медленно каплет смирна
Из цветочных очей.
И издали вой, как «осанна»,
Говорит: «Люби, живи! »
Но звериная жизнь — обманна
Запечатанной там любви.
Декабрь 1911 — январь 1912
VII. Трое*
«Нас было трое: я и они…»*
Нас было трое: я и они,
Утром цветы в поле сбирали,
Чужды печали, шли наши дни,
Горькой беды мы не гадали.
Летние дали тучей грозят,
Пестрый наряд ветер развеет,
Цветик слабеет, бурей измят,
Тщетно твой взгляд пламенем рдеет.
Кто же посмеет нас разлучить,
Разом разбить счастье тройное?
Все же нас трое: крепкая нить
Нас единить будет для боя!
«Ты именем монашеским овеян…»*
Ты именем монашеским овеян,
|
|
|
Недаром гордым вырос, прям и дик,
Но кем дух нежности в тебе посеян,
Струею щедрой брызжущий родник?
Ты в горести главою не поник:
Глаза блеснут сквозь темные ресницы…
Опять погаснут… и на краткий миг
Мне грозный ангел в милом лике мнится.
«Как странно в голосе твоем мой слышен голос…»*
Как странно в голосе твоем мой слышен голос,
Моею нежностью твои глаза горят,
И мой чернеется, густой когда-то, волос
В кудрях томительных, что делит скромный ряд.
Молчим условленно о том, что мнится раем,
Любовью связаны и дружбой к одному,
Глядим, как в зеркало, и в нем друг друга знаем,
И что-то сбудется, как быть должно тому.
«Не правда ль, мальчик, то был сон…»*
Не правда ль, мальчик, то был сон,
Когда вскричал ты со слезами:
«Твой друг убит! вот нож, вот он! » —
И зорко поводил глазами,
А я сидел у ног прикован,
Ночною речью околдован?
Не правда ль, мальчик, то был сон,
Когда в горячке пламенея,
Ты клял неведомый закон
И клял небывшего злодея?
То ночи полное светило
Тебя мечтами посетило.
Не правда ль, мальчик, то был сон?
Мой друг живет, и ты проснешься,
И ранним утром освежен,
Забудешь ночь и улыбнешься.
Зачем же днем повсюду с нами —
Твой страх, рожденный злыми снами?
«Уезжал я средь мрака…»*
Уезжал я средь мрака…
Провожали меня
Только друг да собака.
Паровозы свистели…
Так же ль верен ты мне?
И мечты наши те ли?
Надвигались туманы…
Неужели во тьме
Только ложь и обманы?..
Только друг да собака
Пожалели меня
И исчезли средь мрака.
«Не вешних дней мы ждем с тобою…»*
Не вешних дней мы ждем с тобою,
А ждем осенних, ясных дней,
Когда опять свиданье с ней
Нас свяжет радостью тройною.
Очищен позднею грозою,
Свежей свод неба и синей,
Не вешних дней мы ждем с тобою,
А ждем осенних, ясных дней.
Полюбим осенью златою
Еще нежней, еще сильней.
Скорее, солнце, спламеней
И кроткой засветись порою!
Не вешних дней мы ждем с тобою.
«Когда душа твоя немела…»*
Je crains de lui parler la nuit.
Gretry, «Richard Coeur de Lion» [79]
Когда душа твоя немела,
Не ты ли пела:
«С ним ночью страшно говорить»?
|
|
|
Звучал твой голос так несмело, —
Ты разумела,
Чем может нас судьба дарить.
Кто сердца трепет торопливый,
Любви пугливой
И страх, и шепот, страсть и крик,
И сладость нежности счастливой,
Упрек стыдливый, —
Кто вас подслушал, кто постиг?
Слова, вы тучкою летучей,
Струей певучей
Скользнули в воздухе пустом,
Но что же, времени могучей
(Оставь, не мучай! ),
Коснулось нас своим перстом?
Волшебник странный и прелестный,
Какой чудесной
Ты связью вяжешь нас, Гретри?
Какой дорогой неизвестной
(Земной, небесной? )
Ты нас ведешь, считая: «Три! »?
И в цепь одну связало пенье
Тройные звенья,
В одно пожатье три руки,
И вижу, как сквозь сон иль тень я —
Одно волненье
Волнует разных три реки.
Пусть я жилец другого края,
Ту песнь играя,
Слезу замечу на щеке.
И знаю я, что, вспоминая,
Душа иная
Меня услышит вдалеке.
«Казалось нам: одежда мая…»*
Казалось нам: одежда мая
Сквозные скрасила кусты,
И ветер, веток не ломая,
Слетит из синей высоты,
Проглянут пестрые цветы,
Засвищут иволги певучи, —
Зачем же радость простоты
Темнится тенью темной тучи?
Деревья нежно разнимая,
Кто вышел к нам из темноты?
Его улыбка — речь немая,
Движенья быстры и просты.
Куда от вольной красоты
Ведет он нас тропой колючей?
А дали, искрасна-желты,
Темнятся тенью темной тучи.
Шесть дней идем, заря седьмая
Осветит дальние кресты, —
И вождь, — «не слабая тесьма — я;
Сковались крепко он и ты,
И третья есть, вы все — чисты,
Желанья — нежны и не жгучи,
И лишь пройденные мосты
Темнятся тенью темной тучи».
О вождь, мы слабы, как листы,
Веди нас На любые кручи!
Ведь только дни, что прожиты,
Темнятся тенью темной тучи.
Июль-август 1909
VIII. Листки разрозненных повестей*
«Молчим мы оба, и владеем тайной…»*
Молчим мы оба, и владеем тайной,
И говорим: «Ведь это — не любовь».
Улыбка, взгляд, приподнятая бровь —
Все кажется приметой не случайной.
|
|
|
Мы говорим о посторонних лицах:
«А. любит Б., Б. любит H., H. — А. », —
Не замечая в трепаных страницах,
Что в руки «Азбука любви» дана.
Октябрь 1907
|
|
|
