 |
Вступление
|
|
|
|
Американец юный Гуль[97]
Убит был доктором Мабузо:
Он так похож… Не потому ль
О нем заговорила муза?
Ведь я совсем и позабыл,
Каким он на экране был!
Предчувствий тесное кольцо
Моей душою овладело…
Ах, это нежное лицо,
И эта жажда жизни смелой,
И этот рот, и этот взор,
Где спит теперь мой приговор!
Все узнаю… вот он сидит
(Иль это Вы сидите? ) в ложе.
Мабузо издали глядит…
Схватились за голову… Боже!
Влюбленность, встречи, казино…
Но выстрел предрешен давно.
Конечно, Вы судьбе другой
Обречены. Любовь и слава!
У жизни пестрой и живой
Испив пленительной отравы,
Направить верно паруса
Под золотые небеса.
Но так же пристально следит
За Вами взгляд, упрям и пылок.
Не бойтесь: он не повредит,
Не заболит у Вас затылок.
То караулит звездочет,
Каким путем звезда течет.
Март 1924
Ты слышишь ветер? Солнце и февраль!
Зеленый рай, Тристанов Irish boy! [98]
Крестильным звоном задрожал хрусталь…
Ленивых тополей теперь не жаль:
Взвился пузатый парус над тобой.
— Подобно смерти промедленье —
Один восторг, одно волненье
Сулит летучее движенье,
Где радостна сама печаль.
Не писанная — мокрая река,
Не призрачный — дубовый крепкий руль,
Жасминный дух плывет издалека…
И разгорается заря, пока
Не перестанет улыбаться Гуль…
В любви расплавятся сомненья.
Одна весна, одно влеченье!
Протянута, как приглашенье,
К тебе горячая рука.
Февраль 1924
Античность надо позабыть
Тому, кто вздумал Вас любить,
И отказаться я готов
От мушек и от париков,
Ретроспективный реквизит
Ненужной ветошью лежит,
Сегодняшний, крылатый час
|
|
|
Смеется из звенящих глаз,
А в глубине, не искривлен,
Двойник мой верно прикреплен,
Я все забыл и все гляжу —
И «Orbis pictus»[99] нахожу.
Тут — Моцарт, Гофман, Гете, Рим, —
Все, что мы любим, чем горим,
Но не в туман облечено,
А словно брызнуло вино
Воспоминаний. Муза вновь,
Узнав пришелицу-любовь,
Черту проводит чрез ладонь…
Сферически трещит огонь…
Февраль 1924
Я этот вечер помню, как сегодня…
И дату: двадцать третье ноября.
Нас музыка, прелестнейшая сводня,
Уговорила, ветренно горя.
Недаром пел я «Случай и Дорину»[100],
Пропагандируя берлинский нрав!
Мне голос вторил: «Вас я не покину,
Открой глаза, сомненья отогнав».
Вдруг стало все так ясно, так желанно,
Как будто в руку мне вложили нить.
И я сказал: «Быть может, это — странно,
Но я Вас мог бы очень полюбить! »
С каким слова приходят опозданьем!
Уж сделался таинственным свиданьем
Простой визит, судьбу переменив.
А дурочка Дорина с состраданьем
Нас слушала, про шимми позабыв,
Как будто были мы ее созданьем!
февраль 1924
Разлетаются, как птицы,
Своевольные мечты.
Спится мне или не спится,
Но всегда со мною ты.
Притворяться не умею,
А всего сказать не смею,
& #8195; & #8195; И робею,
& #8195; & #8195; И немею
У пленительной черты.
От весеннего похмелья
Каруселит голова…
Сладость этого веселья
Мне знакома и нова!
Как должны быть полновесны,
Необычны, неизвестны,
& #8195; & #8195; И чудесны,
& #8195; & #8195; И прелестны
Легковейные слова!
И беру приготовишкой
Логарифмов толстый том.
Не поэтом, а воришкой
Чувствую себя во всем!
Но заминки, заиканья,
Неумелость, лепетанье,
& #8195; & #8195; И молчанье,
& #8195; & #8195; И желанье —
Все о том, о том, о том!
Февраль 1924
К вам раньше, знаю, прилетят грачи,
И соловьи защелкают на липах,
И талый снег в канавах побежит…
|
|
|
Но ласточки, что делают весну
И вечера жемчужные пророчат,
Уж прочертили небеса мои,
И если легкой рябью ваших глаз
Коснулися — то было отраженье
Моих зрачков, упорных и смущенных.
Февраль 1924
Он лодку оттолкнул. На сером небе
Заметил я неясную фигуру.
Высокий, плоский берег только тучи
Давал мне видеть да пучки травы.
Его лицо наклонено ко мне…
Я пристально старался угадать,
Не тот ли он, о ком мне говорили.
Глаза смотрели смело и легко,
Прелестный рот, упрямый подбородок,
И ожидание далеких странствий,
Друзей, завоеваний и побед…
Но в юности такое выраженье,
Пытливое и нежное, встречаем
Довольно часто… Вдруг он улыбнулся.
Я посмотрел еще раз и сказал:
«Мне говорили… нас предупреждали,
Что в этом месте, в этот день и час
Мы встретим человека, по приметам
Похожего на Вас. Он — тайный друг
И уготован для любви и славы,
Быть может, это Вы? Тогда садитесь,
Поедемте, — нам надо торопиться.
Но может быть… Я слышу запах роз…
Высокий берег этот так нелепо
Устроен, что никак нельзя узнать,
Что дальше там находится. Наверно,
Там — поле, сад и Ваш отцовский дом,
Невеста и шотландская овчарка…
Пожалуй, все это придется бросить,
Коль не хотите, сидя Вы на месте,
Скончаться мирно мировым судьей.
А если, мистер, Вы — простой прохожий
И просто так мою толкнули лодку,
Благодарю Вас и за то. Услуги
Я не забуду Вашей… Добрый путь!..
А очень жаль!.. »
Март 1924
Слова — как мирный договор:
Параграфы и пункты,
Но прозвенел веселый взор,
Что к плаванью весна.
Взлетит волна, падет волна…
Мы не боимся качки!
Кому Голконда суждена,
Тому — не гладкий путь.
Люби одно, про все забудь!
За горизонтом звезды…
В единый вздох вместила грудь
И море, и поля.
Стою у смуглого руля, —
Безлюдно в плоском блеске,
Но с мачты, пристани суля,
Любовь кричит: «Земля! »
Март 1924
Я мог бы!.. мертвые глаза
Стеклянятся в прорезах узких,
И ни усмешка, ни слеза
Не оживят их отблеск тусклый…
Целую… ближе… грудь тепла…
Ни содрогания, ни пульса…
Минута в вечность протекла…
Непререкаемо искусство!
Я мог бы!.. в комнате своей
Встаете Вы. Луна ущербна.
|
|
|
Сомнамбулических очей
Недвижен взгляд. Утихло сердце —
Проспект, мосты, и сад, и снег —
Все мимо… Незаметно встречных…
Автоматический свой бег
Остановили… Дверь и свечи…
Я мог бы, мог!.. Напрасный бред!
Надежде верить и не верить,
Томительно ловить ответ
В твоих глазах прозрачно серых,
Взлетать и падать… Жар и лед…
Живое все — блаженно шатко. —
Таких восторгов не дает
Каббалистическое счастье.
Март 1924
Уходит пароходик в Штеттин,
Остался я на берегу.
Не знаменит и незаметен, —
Так больше жить я не могу!
Есть много разных стран, конечно,
Есть много лиц, и книг, и вин, —
Меня ж приковывает вечно
Все тот же взор, всегда один.
Ведь не оставишь сердца дома,
Не запереть любви на ключ…
Передвесенняя истома,
Хоть ты остановись, не мучь!
Ну вот и солнце, вот и тает…
Стекло блестит, сверкает глаз…
Любовь весенними считает
Лишь те часы, что подле Вас.
Мы ясновидим не глазами,
Не понимаем сами, чем,
А мне весь мир открылся Вами,
Вдали от Вас я — слеп и нем.
Без Вас и март мне не заметен,
Без Вас я думать не могу…
Пусть пароход уходит в Штеттин,
Когда и Вы — на берегу.
Март 1924
Я имени не назову…
Ни весел, ни печален,
Посеял садовод траву
На выступе развалин.
& #8195; & #8195; Свирель поет,
& #8195; & #8195; Трава растет,
А время быстрое не ждет.
Прогулкой служит старый вал,
Покрыт травою юной.
Влюбленный всякий повидал
И башенку за дюной,
& #8195; & #8195; И дальний бор,
& #8195; & #8195; И косогор,
И моря плоского простор…
Пришел и прежний садовод:
— Ого, как луг-то зелен!
Не думал я, что проживет
Зерно в сени расселин! —
& #8195; & #8195; Медвяный дух,
& #8195; & #8195; Жужжанье мух,
Да вдалеке дудит пастух.
Находит сладкий, теплый сон…
Вдруг голос, прост и тонок,
Поет: «Ты спишь, Эндимион,
Магический ребенок!
& #8195; & #8195; Меня взрастил,
& #8195; & #8195; Себя пленил,
Прими ж приток взаимных сил».
Март 1924
Держу невиданный кристалл,
|
|
|
Как будто множество зеркал
& #8195; & #8195; Соединило грани.
Особый в каждой клетке свет:
То золото грядущих лет,
& #8195; & #8195; То блеск воспоминаний.
Рука волшебно навела
На правильный квадрат стекла
& #8195; & #8195; Узорные фигуры:
Моря, леса и города,
Потоки, радуга, звезда,
& #8195; & #8195; Все «таинства Натуры».
Различных лиц летучий рой:
Поэт, отшельник и герой,
& #8195; & #8195; И звуки, и дыханья.
И каждый быстрый поворот
Все новую с собой несет
& #8195; & #8195; Игру и сочетанье.
Когда любовь в тебе живет,
Стекла ничто не разобьет:
& #8195; & #8195; Ни молоток, ни пуля.
Я ближе подхожу к окну,
Но как кристалл ни поверну —
& #8195; & #8195; Все вижу образ Гуля.
Март 1924
|
|
|
