 |
Мед характеров
|
|
|
|
Вася
... И, махнув в разговоре рукой, сказал: «Кот, кошка – это как невеста – сама невесть откуда возьмется. Бог подаст испытание! »
Действительно, вскоре, как только разговор был забыт, без суеты и поисков, сам, как обычно коты ходят, пришел ко мне жить котик. Пришел незаметно, утонченно-мощный, обворожительно нечесаный и не обращающий на это внимания, как и на пару небольших репейчиков, мирно путешествующих с ним по помойкам жизни в спутанной шерсти широкого хвоста. Пришел культурно, никуда особо не лез, как дурной, слегка только потянул черным носом воздух, предъявил вид на жительство – огромную серую мышь и, не прячась, расположился буханкой на полу недалеко от стены, прикрыл глазки, чаруя затаенно, как восточная красавица.
Весь последующий период мышей разными способами ловил я. Вася только приветствовал, жмурясь. Особенно приятно ему было после ужина наблюдать с высокой железной кровати, где я еще секунду назад читал при свете свечи и тусклой лампочки, а теперь срываюсь тихо и... – либо – да, чаще – нет, – накрываю мышь специальной мятой крышкой от старого чайника.
Оборачиваюсь. Вижу Васю, ни дать, ни взять – римский патриций на Колизее оживляет эмоции, укрепляет боевой дух, который затем весь израсходует дома. Он полулежит в позе сфинкса, с поворотом под девяносто градусов, неритмично, нервно, авторитарно постукивая, как бичом, второй половиной хвоста, которая начинается как раз от репейчиков. Одна лапа «в кулак», другая – растопыренными когтями стягивает одеяло. Смотрит четко, круглым зеленым светом с черной чечевицей. Я – в двух метрах перед ним, в одних трусах, босиком, с крышкой.
Зато, если поймаешь мышь, посадишь ее в трехлитровую банку, поставишь на пол, Вася носится вокруг – зрелище! Зеленеют глазищи, а из всей морды брызжут толстые, молочного цвета фонтанчики длинных бровей и усов. Глазищи зеленеют так, что в них начинают полыхать желтые, неумолимые язычки. Он весь изящно напряжен и гибок. Слышится Сен-Санс – «Танец смерти». Лапы боевым жалом когтей отбивают тревожные кастаньеты по деревянному полу. В таком энергетическом напоре мышь просто исчезает.
|
|
|
Имя Вася ему очень подошло и закрепилось. Ну, как еще назвать? Умный от опыта, хочется сказать, начитанный жизнью. Появившись, он предъявил свои потенциальные возможности в ловле – огромную серую мышь, и, успокоившись, хранит их при себе. Это, наверное, главное: показал один раз свои способности, все успокоились, поверили и превратили в легенду, которая есть и есть, а когда знаешь, что что-то вроде есть, то можно и не делать ничего больше. Можно жить без заботки, так себе, на легендарном, то есть пустом авторитете.
Васина шерсть не яркая, а с тусклым внутренним блеском – от тяжестей уличной жизни и слов в адрес черного цвета. Он, с черным крепким носом, черной пастью и огромными боевыми, разной длины, тупыми, испытанными временем и пробованием собачьих костей в живом виде клыками. Мысленно реставрирую их длину – не по себе становится. Соседом ведь будет. Может, намордник купить?
Своим видом он сразу как-то напоминает отъявленного жителя России: угрюмо-заглубленного в себя, реагирующего в жизни только на удары судьбы. В этих условиях любой радикал, любая черта характера и желание действуют, как оружие. Собаки это признают, останавливая беззаботное верчение хвоста, напрягаются немногими провинциально-обывательскими думами и перспективами – Вася идет. Он проходит на крайнем от них расстоянии, идет, как по лезвию – ровно, приоткрыв слегка пасть, как бы не глядя, по-иезуитски провоцируя их дистанцией и происхождением, при этом всегда имея в виду дерево, на которое можно взлететь и привычно насладиться беснованиями внизу, что не раз мы видели со сварщиком – соседом Женей, запивая это наблюдение кружкой чая со свежим, прямо с куста, смородиновым листом.
|
|
|
Собаки чуть не инсульт дают, разрываются. Вася же, когда надоест, слезает, без злобной истерики царапает один раз любую плебейскую морду. Этого достаточно, чтобы выпустили из круга, и, немного посеменив, отдаляется и уже спокойно идет по делам.
Но если вдруг догоняют, не подумавши, то Вася приостанавливается, резко-пружинно разворачивает себя, цепляясь крепкими когтями вытянутой вперед лапы за землю так, что остаются пыльные борозды, низко склоняет голову с вытянутыми назад ушами. Молочные усы и брови щетинятся, плечи вздуты эластичными мышцами; другая его лапа спрятана под собой, задние готовят прыжок в любую сторону. Хвост струится, взгляд рассредоточен напряжением. Гневным бугром вздернутая щека обнажает хищный оскал, а недавно еще плавные, ровные круги глаз искажаются в злые капли воина. Равных нет! Выхода тоже.
Всегда скучающий, с непроницаемым лицом отставного полковника от контрразведки, с испытанной на эмоции кожей, весь в себе, но всё замечая, он не спеша ходит по улицам, запросто заходит в дома, где живут домашние рафинированные, забывшие про жизнь, коты и кошечки, не грубо их отодвигает от миски, ест положенное, кратко отдыхает и выходит из дома именно в тот момент, когда выходит терпение из их хозяев. Бывают оплошности. Разное в такие минуты попадается под руку.
Бывало, он заводил краткие романчики, и котята были. Но задерживаться долго не мог. Служба. На улицу надо – собаки ждут.
При всей своей свирепости и беспощадности он был очень обходителен. Обходил всё, что можно, – на рожон не лез, напролом не шел, – углубленно, весь в себе, всё рассчитывал.
***
Скучая, Вася разбавлял идиотизм провинциальной жизни (в России она всюду провинциальная, деревенская) неспешной, похожей на психические атаки времен первой мировой войны, погоней, когда один улепетывает, а другой, не мигая, его преследует.
Так вот. Любил он разогнать на дерево соседского, поперек себя полосатого, круглого, как арбуз, кота, да на такую высоту, что тот казался тучкой в небе, на самом краю ветвей. Тучка вопит, просит, умоляет, прыгая по веткам, боясь проскочить последнюю развилку, не поступать с ним так же, как в предыдущие четыреста раз.
|
|
|
Стоит только себе представить, что вы сами оказались там, на конце иглы, всё больнее суживаясь сознанием до невероятной его ясности от неминуемого падения. Пятки покалывает, и в воображении они кажутся синими от электрических разрядов. Дыхание конвульсивно, Вам – жуть, а сердце в крови. Лучше попасть в окружение трех собак. Чести больше, а тут отступать некуда. На развилке потолще той же самой ветки сидит Вася. С белой грудкой-прожектором. Он отдыхает, придавив свою лапку-кренделек. Плоский, пушистый хвост, свисая под ветку, ковыряет воздух. Вася жмурится против солнца узкими, черными вертикальками крокодиловых глаз, пушистым змеем протянувшись вдоль ветви.
Арбузик без себя: ни гнева, ни страха, ни просьб. О пушечной болезни у котов не слышал, но близко.
Вася лежит, ожидает порыв ветра или, уж не знаю, чего. Просто он так живет. Но ветра нет, и Вася (мы такое с приятелем Евгением и предположить не могли! ) слегка подбрасывает лапами переднюю часть тела и весом ударяет по развилке. О-ооот это кайф! Кульминация, по-нашему. По их – «котарсис». То, что нужно! Арбуз и без этого потрясения, вздрагивая, как поплавок на поклёвке, с воплем ныряет. Всё вокруг сменяется двигательной бурей. Но Вася спокоен.
Вороны срываются, кто куда. У созерцавших в зной на лавках вдоль заборов свои печали старух одновременно в разные стороны задираются головы, двигаются глаза, приоткрываются, отвисают малозубые челюсти, выпадают из узловатых рук клюшки – за всем своим хозяйством с годами не уследишь. Но именно на этой оживляющей эмоции они вдруг пробуждаются для беседы-воспоминания из былого. Они вертят головами в шести платках, ловко подвязанных так, что все шесть видны разом. Бестолковые собаки заходят в лае, не видя высших событий. Все оживают. В небе – Арбуз. Синхронно вращаются четыре лапы-винта. Из суженной спазмом трахеи вырывается под давлением «мя-а-а» – сиплый пароходный гудок с призвуками в трещинах. Кот отчаливает...
|
|
|
Вася в этот момент – само изящество. Он оперт на крепкие лапы в белых перчатках, одна из них чуть порвана, другой хватает только на два когтя и половину запястья. Грудь, шея, морда – образуют изогнутую линию триумфа и любопытства. Ветерок шевелит очень красивую шерсть, вздыбленную на выпирающих мышцах и суставах. Спинка прогнута. Хвост широченный. Волосики перпендикулярно-плоско дотягивают до 12 сантиметров в ширину! Весь отливает чернотой на фоне голубого неба, и зеленые глаза внимательно смотрят вниз с напряженным удовлетворением, усиленным крайней точкой равновесия тела на конце пружинящей ветки.
Пока мы тут рассматривали Васю, Арбуз, пролетев меж ворон, скрылся в кустах смородины. Тревожный, он самостоятельно не мог решить триаду вопросов для добрых молодцов у камня на развилке. Меланхолично вяз перед действием, оставляя решение всего естественным путем, чтоб обстоятельства потом завинить и, ударяя себя в грудь до кашля, что это всё не он, что ведь он ничего, понимаешь, не делал, а оно ведь вона, как всё вышло. Пропади оно пропадом! Эти сомнения и нерешительность Вася лечил общением по-звериному, наступал момент котовой истины: враг – в изгнании, недруг – повержен.
Осмотрев свою постановку «О сорвавшемся коте», он неспешно слезал, и, по настроению, то же самое еще раз. Он, как и Чаплин, любил смотреть только свои фильмы, слушать только свою музыку, о себе самом, ощущая приятную конгруэнтность.
Справедливо будет заметить, что тот кот – единственный, гонимый Васей на всех улицах. Исключались даже бомжи на помойках. Мне было удивительно видеть, как он, пробегая сквозь участки, никогда не забегал на территорию Полосатого, а пропускал этот цветущий сад, огибая его по улице, и снова зашныривал на другой. Соседи говорили, что Вася не всегда скитался и боролся за свою жизнь, но был просто заменен именно этим полосатым астеником, не нашлась, видимо, грань созвучия с умным, шизоидным, сильным аутистом. Может, сыграла роль жизненная справедливость: Вася сам за себя постоит и больше реализуется, а за арбузастеником следить надо.
Описанная сцена – одна из известнейших на проулке почти миллионного города, а по напряженности – наряду с догадками. Дойдет или не дойдет семидесятилетний пьяный дядя Толя до дому с двумя полными сетками? Сам упадет или их раньше уронит? Он их тащит тяжело, как бомбардировщик, медленно, по гололедице, на оттопыренных толщиной тулупа руках. Две, три, четыре пуговки на рубашке расстегнуты, обнажая привычную к ветру красно-синюю в фиолет кожу. Глаза серо смотрят сквозь затягивающийся вокруг зрачков старческий лед. Пальцы белы. Он их лишь слегка ослабляет, производя точное сеткометание у своей калитки. Далее, на бреющем кривом полете, скидывает на ходу валенки, босиком по снегу всходит на крыльцо, пропадает в дверь. Звенит ведро, что-то еще, обозванные не своими именами. Жена – работник ангара – всех и вся подбирает. Соседки вокруг молчат, скоро свои такие же прилетят орлы. Однако с Васей веселее. По частоте же случаев – ровно.
|
|
|
10 марта 1998 г.
15-й этаж, в Крылатском о Туле
Мед характеров
Рыночный ряд. Примерно двадцать различных лиц, фигур и темпераментов; от сангвинично-солнечных до вяло-томных, нервно-застенчивых и малозаметных нормальных. Все со своей реакцией на окружающую среду: от зябнущих, укутанных, до пышущих жаром бесцеремонностей. Всё это перемешивается органично и не очень со внутренним складом характера, от замкнутого до демонстративного, неся плюс или минус в своей основе.
Этот ряд архитектурно устроен. Перед каждым продающим выставлены захватывающими полукружиями, в несколько этажей, стены из банок, наполненных разноцветными медами, переходящих в своей гамме от белого до черного, через понижающуюся до одного ряда высотой янтарную середину, из-за которой, как из бойницы, торгующие либо атакуют, либо ведут себя за ней осадно, предоставляя активным покупателям проявлять себя в сделке. Что им очень приятно.
Вот продающая, свешиваясь своим Эльбрусом наоборот, через янтарный ряд так и льнет к мимо идущему, протягивая ему пробу меда на бумажке, так много, что мед не держится и стекает. В ее земных глазах отражается внешность клиента. Чувственный рот – до ушей, кожа розовая в крапинку — аппетитное розовое сало, и не важно, что он не остановился – другой остановится, на всех всего хватит, и настроение ее всегда на плюсе, а рядом, через одного, другая: в черных глазах звездное небо, она бесшумно подает из-за банок пробную бумажку, на которой только чуть-чуть земной полноты и намек-приглашение проникнуться вкусом. Мимо такой пройти – значит обидеть-задеть, а она снова затворится в своих мыслях, как дервиш в пустыне. Но разговор у меня завязался именно с этой. Говорили мало о меде, а более о своем, значимом.
Моя спутница стояла и слушала нас вполуха, не в состоянии вникнуть в смысл столь далекий от торговли и меда, и оживилась только тогда, когда мы подошли к конопатой. Вот тут они обе сразу поняли, о чем надо говорить: о граммах, что полезно, а что не полезно и за какую цену! Зато я теперь сразу отключился и, быстренько купив пару банок разного меда, прекратил этот треп, выслушав ревность: «В чем это ты с этой ведьмой интерес нашел?! Она ведь не сбавила!! » – удивлялась спутница. Время только теряешь!
– Да и Вы при своих остались! – ответил я, а вот характерами не сошлись, каждый к своему подошел.
Меняя тему, перехожу к зелени, думая о своем, выбираю пучки по своим, ненаучным, признакам, но вдруг вздрагиваю, встретившись взглядом с молодой, бойкой девицей за прилавком.
В голове у меня (по возвращении к яви) молнией, и с испариной на спине, проносились привычные вопросы: «Что случилось? Что я натворил? Что ей от меня надо? ». О зелени давно забыто, а она как раз мне об этом и напоминает. Я вздрагиваю еще и от того, что прервали, когда не просил, что шел себе и шел до того определенного момента, т. е. когда додумаю свое, тогда сразу и куплю то, что надо. А она, как волчица, авторитарничает мне: «Два шага вперед! Сюда! Не бойся! » Отчего колени мои подогнулись и пучок в руке опустился.
Видя это вмешательство, она еще хлеще, звонче и четче с усмешкой кричит: «Что ты встал? Я не кусаюсь! Подходи! ». Бессмысленно и затравленно поводил неразличающим взглядом вокруг себя.
Сразу всё расхотелось, стало плоско в жизни и серо, но сердце через тахикардию приводит меня в норму, я отхожу восвояси. Не от страха, а от безвольной природной защитной реакции и от несовместимости наших темпераментов и ценностей в данный момент.
Во, если такую жену!!! Гав, гав! Целый день построения! Без выслуги лет! Зоркий учет всего и новые, новые затеи. Хорошо, если чужих отгонять будет, а то всё мне достанется, и как хорошо, когда нападаешь на созвучного продавца, покупателя, свою половину; отчего жизнь полнее, понятнее для себя и здоровее в общем.
Апрель 1999 г.
Кисловодск.
Ирина Селиванова (Московская область)
|
|
|
