Запутанная сеть, которую мы плетем

Стоит попытаться лучше увидеть и понять взаимоотношения се­мьи и ее социальной среды (будь то среда друзей, соседей, произ­водственные отношения). Такому пониманию мешает великая ложь о том, что "у нас одинаковый взгляд на мир". За этой ложью стоит тот факт, что семья вынуждена подчиняться культуре и законам, не гово­ря уже о страхе наказания и об искушении поднять восстание. Еще глубже лежит влияние семейного гипноза, давление общественного сознания, школы, работы, структуры языка, которому нас научили без нашего согласия, с его двумя уровнями вербального сообщения и невербального подкрепления. Там находится и тенденция отвергать или обеднять наше межличностное взаимодействие – когда мы даем и принимаем. В отношения семьи и окружающего ее обще­ства вплетаются муки труда и террор требований общества, подчи­няющего себе людей с помощью страха, что иначе они останутся в изоляции.

Люди пытаются справиться с этой путаницей с помощью псевдо­адаптации к таким реальностям, как "мы" и "они" – приятная улыб­ка конформизма; заключение контрактов, которые потом тайно нарушаются или изменяются; одурманенность культом псевдогероев (спортсменов, гуру и спасителей); соблазн системы поощрений – де­нежных, политических, профессиональных.

Хельмут Кайзер, о котором писал Леон Файермен в книге "Эффек­тивная психотерапия" искал самый универсальный симптом у людей и пришел к заключению, которое мне кажется верным. Таким самым универсальным симптомом является бред слияния: если тебе удастся соединиться с твоей мамой, с Богом, с женой, которая будет постоян­ным источником твоей силы, иными словами, если ты откажешься от индивидуации ради уверенности, что ты принадлежишь к большей системе, тогда ты спасешься от ощущения изолированности, одиноче­ства, тревоги.

Не менее важно попытаться открыть универсальный секрет всех се­мей. Что спрятано в недрах всякой семьи, словно страшная тайна, словно скелет в шкафу? Лучше всего я бы ответил на этот вопрос, вос­пользовавшись неопубликованными заметками Милтона Г. Миллера, бесконечно повторявшего вопрос: “Кто такие эти они?” Какие-то они так делают, какие-то они так не делают, эти они против нас, а те они за нас. Они предполагают существование некоей таинственной группы, пары, культуры, страны, семьи, соседей, но никогда не ясно, кто же имеется в виду, кто же конкретно эти таинственные, влиятельные, не дающие нам покоя другие. Может быть, они – это родственники моей жены, моего мужа? Для нее они – действительно семья ее мужа. Для него они – это семья жены. Принадлежат ли к они семья его матери, семья его отца, семья ее матери, семья ее отца, его коллеги по работе? Такое зловещее присутствие ощущает на себе каждая семья, никогда не пытаясь уяснить, что же это за призраки, а если и выясняет что-то, то сталкивается с новыми сложностями, в которых невозможно ра­зобраться.

Если я направлюсь туда-то, поддержат ли они меня? Если я не сде­лаю того-то, они отвернутся от меня? Бесконечный процесс размыш­лений о том, что они подумают, неотделим от бесконечного разреше­ния вопроса о том, что надо и что не надо делать. Так надо делать; надо быть таким; надо сделать то или иное; не надо делать; не надо быть; надо быть; они хотят, чтобы я был; они хотят, чтобы меня не было. Разнообразнейшие возможности возникают, как только всерьез задумаешься об этих они.

На любую семью и ее жизнь очень сильно влияет система убежде­ний окружающей семью культуры. Все мы пленники культуры, а она меняется от поколения к поколению и от десятилетия к десятилетию.

Так, в двадцатых, тридцатых, сороковых годах культура требовала от человека исчезновения его личности в браке. Они превращались в симбиотический союз мы. Это имело религиозные корни, будучи выраже­нием характера странников-колонистов, убежавших из-под политичес­кого гнета старого мира. В оформившемся виде мы можем обнаружить этот симбиоз на картинке, где нарисованы два фермера, муж и жена, и между ними вилы – такой стиль называют "американской готи­кой". Графическое изображение злобы, горечи и репрессии, окраши­вающих подобное рабство.

Затем, после экономической депрессии в американской культуре произошел полный переворот ценностей, экономическая депрессия требовала для выживания страны национального единства – после обособленности, предшествовавшей второй мировой войне, после воз­никновения единства в стремлении обороняться во время войны, пос­ле дней славы и могущества в масштабе мира в результате побед в Ев­ропе и в Японии. В шестидесятых годах возникло "поколение Я". Вос­стающее против идей о мировом господстве, потерпевших поражение во Вьетнаме, с его параноидальными мыслями о возможности миро­вой войны с Россией, – это поколение на самом деле было скорее не "поколением Я", а "поколением анти-Мы". Оно метафорически выра­жало бредовую идею психоанализа, что при достаточном уровне само­понимания и самовыражения зрелость, счастье и полноценная жизнь приходят сами собой.

"Поколение анти-Мы" породило социальную игру в сексуальную революцию, все эти путешествия и встречи половых органов. Обычно рядом были не люди, а только потенциальная возможность, что ког­да-нибудь игра в секс превратится в целостные отношения целостных личностей. Сравнительно недавно биологическая тяга к репродукции стала весомой опять, так что палаты родильных домов, пустовавшие в начале семидесятых, опять наполнились женщинами. К 1977 году се­мья опять получила признание культуры. Хотя в качестве пережитка шестидесятых еще оставалось культурное требование к каждому чело­веку развивать свою личность, требование, отрицающее ценность се­мьи. Сегодня проявлением индивидуации с ее стремлением обособить­ся является культ здоровья, спорта, выполнение рекомендаций меди­ков. Технический поиск средств для продления до бесконечности сро­ка жизни требует от культуры, чтобы она отыскала источники поддержки, мудрости и силы, которые обычно находят в семье, но пос­ле буйства шестидесятых годов разучились это делать.

Человек – член семьи

Последние двадцать лет я принимал по 15 – 25 семей в неделю. Это научило меня пониманию, быть может, похожему на то, как индейцы понимают лес или фермер – землю. Подобное понимание – большею частью невербальное – заставляло меня утверждать ценность семьи перед будущими психотерапевтами в их работе с людьми, страдающи­ми эмоционально или физически. Конечно, мои выводы, заключения и наблюдения крайне относительны, открыты для всяческих сомнений, и я предлагаю их лишь в надежде, что они помогут вам построить вашу собственную теорию.

Есть три рода семей. Первый – это биопсихосоциалъная семья, где слова "своя кровь" обладают неимоверной силой. Глядя на лица на­ших шестерых детей, я неизбежно вижу свое лицо и лицо жены, пять­десят лет нашей жизни вместе, и никто не влияет на меня с такой же силой. Конечно, эта сила на одном полюсе оборачивается агонией, на другом – экстазом, но это в любом случае сила, не сравнимая с другими.

Второй род – семья психосоциальная. Сюда относятся усыновлен­ные дети, влюбленные пары, глубоко привязанные друг к другу люди, которые вместе живут, работают, играют. Нельзя преуменьшать их значение, поскольку любовь обладает невероятной силой. Но психо­логический мир в нашей обычной жизни не столь требователен, как физическое состояние тела, и психологический мир любви слабее мира семьи биопсихосоциальной. Конечно, встречается смесь первого и вто­рого – то, что я называю его, ее и их семьей. Повторный брак, пси­хологическая семья парочки старшеклассников, многолетние взаимо­отношения, в которые люди вкладывают себя, делая их все более силь­ными.

Третье – это социальная семья. Людей в ней связывают общие ин­тересы и занятия, такая семья встречается в профессиональной фут­больной команде или у партнеров по фигурному катанию и во всячес­ких группах, общинах, командах, организациях. Здесь слово семья обозначает только то, что между поколением старших и младших, опытных и новичков существуют границы или есть группа сверстников.

Я могу различить три рода генов. Культурные гены, передающиеся из поколения в поколение, обладают огромным значением, но мы за­мечаем их лишь тогда, когда говорим о других культурных группах – ирландцах, кавказцах, иранцах, неграх или восточных людях. Суще­ствует также психологическое наследство в каждой семье, передавае­мое как семейная культура: рабочая этика, свобода выражать злость и быть близким, ее отсутствие – все это части психологического гено­фонда. И нетрудно заметить, что существуют социальные гены: стар­ший член маленького общества в Новой Англии передает социальные правила и чувство ответственности младшим членам, то же самое про­исходит в семье из Калифорнии, где культурные правила передаются от родителя к ребенку, от друга к другу. Эти вещи настолько все про­низывают, что мы обычно их не замечаем. Они – как волны в океа­не, постоянное движение, не осознаваемое нами.

Диалектика здоровой семьи

Жизнь семьи, как и общественная жизнь, порождает напряжения. Как семья справляется с напряжением, как психическое напряжение становится межличностным, как оно разрешается – все это похоже на международные отношения. В самом деле, семья часто кончает тем, что создает что-то вроде Организации Объединенных Наций, где мно­го неискренних разговоров, очень немного понимания тех силовых хо­дов, которые можно использовать для улучшения ситуации и почти начисто отсутствует власть, чтобы эти шаги совершить. Расширенная семья – это серия семейных коалиций: его семья и ее семья, семья его матери, семья его отца, семья ее матери, семья ее отца. Каждая коали­ция влияет на образ жизни нуклеарной семьи, и способы разрешения конфликтов (культурных или психологических) передавались из поко­ление в поколение каждой из четырех или шестнадцати сторон.

Чтобы понять, что такое здоровая семья, надо сначала понять про­цесс ее роста. Рост человека заключается в полноте интеграции между интуитивным и разумным компонентами личности, в создании едино­го целого из этих двух столь разных компонентов. То же самое приложимо и к семье.

Легче понять рост в семье как диалектическую борьбу на несколь­ких уровнях. Основная диалектика – противостояние и синтез таких полюсов, как сопринадлежность и индивидуация. Ранее я упоминал о поисках пути к целостности, к взрослению человека через индивидуацию, доведенную до предела. Однако такой человек оказывается изо­лированным, отвергая свою потребность принадлежать. На другом полюсе находится попытка избежать тревоги посредством слияния (Сальвадор Минухин называл это "enmeshment") с другими. Человек, живущий, будучи взрослым, со своими родителями, порабощен своей сопринадлежностью и отказывается от индивидуации.

Эта полярность выражается в диалектическом парадоксе: чем боль­ше человек идет путем индивидуации, тем он свободнее соединяется в сотрудничестве, взаимодействии и общей радости с членами своей се­мьи, родственниками, с коллега ми и сверстниками. Когда человек сво­боден для перехода от слияния к индивидуации, он получает новые личностные силы и возможности. Тогда он может принадлежать, не теряя себя, своего "Я", и свободен сознательно присоединяться или от­деляться.

Вторая диалектическая полярность, которой свойственна все та же дилемма любой диалектики – качания туда-сюда, когда невозможно найти правильную позицию, а можно только увеличивать размах, – это полярность разума и интуиции, сегодня часто отождествляемая с полярностью левого и правого полушарий головного мозга. Легко увидеть, что одни люди интуитивны в большей мере, чем разумны, другие же более разумны, чем интуитивны. Но диалектический под­ход предполагает, что усиление обоих полюсов лучше, чем стремление противопоставить их.

Третья полярность – роль и личность. Жизнь полна ролевой игры: рабочая роль, принятая в нашей семье роль родителя и ребенка, мате­ри и отца, разные роли в социальных группах. Все они определены. Человек более или менее хорошо исполняет их, выбирая одни, изменяя другие, насколько это возможно. На другом полюсе – личность. Могу исполнять роль, но при достаточной цельности я – личность и живу своей жизнью. Хотя личность, ядро человека, трудно разглядеть за бесконечной чередой ролей в нашей жизни, это не перечеркивает ее ре­альности. Просто обозначает проблему борьбы между личностью и ролью.

Четвертая диалектическая полярность включает в себя контроль и импульс. Процесс контроля, требуемого от нас обществом (будь то се­мья или наше социальное окружение), для нас более или менее прием­лем. Тем не менее, если мы полностью ему подчиняемся, то становим­ся социальными мертвецами. Человек превращается в робота на служ­бе у социальных структур и теряет свое "Я". "Социальная смерть" – диагноз относительный, она часто выражается в ригидности, полити­ческих мудрствованиях, социальном конформизме и слащавости или просто в порабощенности работой. На другой стороне этой диалекти­ки находится импульсивность: борьба за свое место, за личную свобо­ду, за право следовать своему желанию. В конечном итоге импульсив­ность оборачивается стремлением убить другого или овладеть им, группой, другой частью системы, к которой принадлежит этот чело­век. Разрешения дилеммы нет! Мы стараемся сохранить это шаткое равновесие контроля и импульса, а диалектика тут прежняя: чем боль­ше человек контролирует, тем больше может удовлетворять свои им­пульсы; чем сильнее импульсы, тем необходимей контроль. Решения нет – возможно только балансирование в диалектическом процессе.

Пятая полярность – это сферы общественной и личной жизни. Об­щественная сцена предполагает сознательную манипуляцию ролями, когда человек пытается изменить группу, приписывая какие-либо роли себе и окружающим. Мастерами такого жанра являются политики, а также продавцы и те, кто делает рекламу. На другом полюсе распола­гаются личные взаимоотношения: близость со своей женой и родите­лями, близость партнерства, отношения в тесном кружке сотрудников. Там человек выходит за пределы всех ролей и становится цельным в своих отношениях с другим цельным человеком. В идеальном браке два равных человека, два сверстника, оба относятся друг к другу вне всяких ролей. Но в обычной жизни общественное и личное смешива­ются в нескончаемой диалектической борьбе.

Шестая пара противоположностей – любовь и ненависть. Когда температура взаимоотношений в системе повышается (из-за любви или ненависти), человек придавлен невозможностью двигаться ни в направлении к ярости и убийству, ни к любви и преданности. Симби­оз – слово, подчеркивающее взаимный паразитизм отношений, – ха­рактерен и для любви, и для ненависти. Дилемма неразрешима. Воз­можен только диалектический баланс любви и ненависти, когда и та, и другая приводят к сумасшествию вдвоем (сумасшествие в одиноч­ку – это изоляция). Притяжение к другому, импульс соединения не­возможно удовлетворить. Свобода, рост в любви и ненависти связаны с возможностью каждого выражать и то, и другое.

Седьмая полярность – полярность безумия и хитрости, иными словами, полярность высокого уровня индивидуации и высокого уров­ня адаптации. Безумие – процесс ничем не скованного самовыраже­ния. Хитрость выражает умение приспосабливаться и предполагает своего рода сумасшествие двоих: хитреца и обманутого. При устано­вившемся балансе усиление одного полюса ведет к усилению другого. Если безумие есть свобода, то свобода безумна.

Наконец, восьмая диалектическая полярность – полярность ста­бильности и изменения или, можно сказать, полярность энтропии, по­степенного распада целого, и негэнтропии, аспекта роста, заключен­ного в самом распаде. Этот баланс можно представить как рост рас­тения при распаде удобрения в почве, превращающегося в необходи­мое питание.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: