Традиционной народной культуры славян

Раздел II. ПОЭТИЧЕСКАЯ И ОБРАЗНАЯ СИСТЕМА ФОЛЬКЛОРА

И.А. МОРОЗОВ

(Москва)

 

КУКЛА КАК ФЕНОМЕН

ТРАДИЦИОННОЙ НАРОДНОЙ КУЛЬТУРЫ СЛАВЯН

 

В настоящее время нет специальных обобщающих исследований, посвященных феномену куклы в традиционных культурах славянских народов. Славянам известно множество разновидностей кукол как по форме, так и по материалу и технологии изготовления. Наиболее распространены куколки из жгутов соломы, из глины, из тряпок и лоскутков, из веточек деревьев, палочек или лучинок. Хорошо известно всем группам славян как обрядовое (например, святочное или свадебное), так и обыденное печенье в виде фигурок людей. Но встречаются и более редкие типы: например, из костей животных, перьев птиц или яичной скорлупы. Материал и технология изготовления в значительной мере определялись тем, для чего были предназначены куклы. В этой связи можно отметить, что обрядовые куколки встречаются во всех обрядах “переходного” типа: на Рождество и святки, на масленицу, на Средокрестье, на Пасху, Троицу, Ивана Купала, на праздники, связанные с началом и окончанием выпаса скота, сева или жатвы, на крестинах, свадьбе, похоронах.

Лучше всего описаны и изучены куклы, служившие в качестве игрушек для детей. Практически во всех книгах, посвященных народной игрушке (а таковые в настоящее время имеются по каждому из славянских народов), приводятся более или менее обстоятельные их описания. Это позволяет нам не рассматривать их в данной статье. Остановимся здесь на двух методологически важных проблемах: какое влияние оказывает видоизменение формы и материала, из которого изготовлена кукла на ее осмысление? И какое влияние на осмысление такой важной ритуально-обрядовой вещи, как кукла, оказывает этнографический контекст? Для ответа на эти вопросы можно рассмотреть куклы, употреблявшиеся в святочной и крещенской обрядности. Отметим, что в традиционной празднично-игровой культуре выделяется два основных семантических круга, в рамках которых наиболее часто отмечается употребление кукол или их примитивных аналогов: брак и предбрачные взаимоотношения молодежи и различные церемонии, связанные с символикой “завершения и выпроваживания”. При этом вполне прослеживаются цепочки эволюционных форм, стадиально предшествовавших традиционной кукле (деревянные крестики, обмотанные куделью или лоскутками лучинки, фигурное печенье) или являющихся ее позднейшими заменами (лоскутки, ленточки, шнурочки).

Изготовление обрядовых куколок на святки у русских связано с очень важным обрядовым действом: встречей и выпроваживанием “душек” в облике мифологических персонажей, нередко дублируемых ряжеными и явно родственных болгарским кукерам: кикиморы, шуликуны, шалыханы, хухляки, куляши, кулеса, гуляши, святки и т. п. Обычный мотив святочных верований: навешивание “святками” или “куляшами” ленточек незамужним девушкам на изгороди (завóре), на воротах, на иконном угле избы, бросание их на гумне или на перекрестке (росстани). Ленточка от “святок” — это знак того, что к девушке приедут сваты, и она вскоре выйдет замуж. Нередко девушки гадали по тому, возьмут ли “святки” с собой повешенные ленточки или нет. «Ну, годов мне, наэрно, сколько было? — Там шеснаццать-семнаццать... Святки подходят, дак надо: “Пойдёмте, девчата, наколотимте. На гумно пойдёмте!” — и там на здание наколотим гвоздей. Нам и ленточек наоставляют. А поедут, да потом у нас уберут, увезут: вот Крешшеньё начнецца, канун Крешшенья — всё, уже “святки” поехали, всё и увезли. Это как обычай: [ленточки] сходишь и навешаэшь. А унесёт ветром да и всё!»[1].

Обещание подарков от “святок” — это другая сторона, другой поворот той же темы. Скажем, в Великом Устюге рано утром на Крещение ставили под окном небольшой крест, на который навешивали ленточки и конфеты, а утром говорили детям: «Посмотрите, куляши что вам принесли!» На Крещение все углы обрызгивали святой водой и говорили, что куляши больше бегать не будут. В Харовском р-не «в святки пугали: “Кикиморы сичас прúдут, давай спите! Они вам куклы принесут, ешё чево нанёсут!” Дак мне мама наделала кукол, под лавку положила, што: “Это кикиморы тобе принесли!”»[2]. «“Святки приедут да привезут ленточек!” — это маленьким ужо. Ну, маленькие, ждём. Ак не привезут: “Поехали да забыли заехать — увезли обратно!”»[3]. «С Рожества. Сённи Рожество, в баню сходили... Тятя ска(ж)от: “Девки сходитё, сено-то покладитё под уголок кудесам, святки поедут дак хоть ленточку оста(в)ят!” Мы глупыи маленькии были, ак пойдём, сена возьмём, под этот пойдём под уголок,... што святки поедут, святки, сённи, што завтра Рожество, а сённи святки поедут напротив Рожества, дак хоть нам ленточку оставят. А мы дак глупыи пойдём выстоим, ак никакой ленточки нет и сено лежит...»[4].

Мотив дара нередко связывался именно с самим актом выпроваживания: в Велико-Устюгском районе на Крещение детей понуждали привязывать к изгородям и углам избы ленточки или нитки, говоря, что куляши, которых в этот день изгонят из домов, повесят на них разные подарки[5]. Нетрудно заметить, что подобные действия очень напоминают ритуалы выпроваживания русалок, известные в Южной России, Белоруссии и Полесье. Правда, в полных версиях этих ритуалов привязывают к изгороди, окну, углу дома одежду (фартук, сорочку, платок) или полотенца-“рушники”[6].

Характерна связь подарков “святок” с сеном: этот мотив уже возникавший выше в связи с получением девушками ленточек от святок, появляется и при обращении к детям. «Уй! Дак ранше Рождество, дак святки-то едут. Вот ленточек — скажут бабки там, шо: “Ой, сёдни святки поедут, дак ленточек накладут, да под уголок сена кладите”, — да...»[7].

Сено выступает здесь как составная часть дарообмена: сено (в других вариантах — “вúчки”, крúночки) обменивается на ленточки (шнурóчки, “серебро” или “золото”). Обрядовые функции выкладываемого под угол избы сена не совсем ясны: возможно, оно использовалось ряжеными-“святками” в ритуалах с символикой выпроваживания, во время которых, как известно, часто жгут сено (солому, отопки, старые веники и т. п.). В этой связи любопытно, что роль “святок” нередко исполнялась родителями (а не ряжеными). «Вечером перед Рожеством, когда святки нацинаюцця, синцо кладут. Под угол нáа класть сенца — под первый, под передний угол. Да. С улицы сложат сенца. Робят науцят, што: “Вам оставят гостинця на этом синце... Вот “святки” поедут, дак вот уш шоб под угол клали сена — там вам оставят гостинец!..”. Научат так, знаэшь, шоб эта — шутят. А робята бегают, сено кладут... А эт уш, знаэшь уш, родители-т иной раз выйдут чео-нибудь положат (там, когда конфеты есть — конфет, либо цёо ли положат), а они и возьмут»[8].

Как след, оставленный в наказание куляшами, можно истолковать обычай рисовать сажей на лбу или щеках заснувшего на святочном игрище парня крестики или “человечков”[9]. В Верховажском р-не уснувшему могли писать на лице ругательства[10].

В д. Титовская уснувшим на вечерине парням пришивали к штанам заячью лапку[11], а в д. Мякинницино девушки в 30-40-е годы подобным образом подшучивали над нетрезвым парнем, заснувшим у них в доме: пришивали к штанам сзади увесистую “куклу” из скрученной тряпки или одеяла, мазали ее сажей или краской, а затем наблюдали, как будет реагировать парень, проснувшись, и по этому судили, выходить за него замуж или нет. Это делали также, чтобы опозорить или отвадить парня[12]. Подобным наказаниям чаще всего подвергались те, у кого не было “парочки”. Скажем, в д. Гридино “девки не засыпали, только парни засыпали, те, которые никуды, ни к какой девке не коснуцца. Ево и вымарают, сажой вымажут всево: уснёт, дак сонново-то и розрисуют всево. Бываёт и пришьют: какую тряпицю найдут и пришьют, какой весóк [=лоскут]. Мазали сажой, мазали, тожо ребята мазали. А придут веть, много эдаких ходило, чисто ни к какой-то девке не косаюцця. Так они празныё сидят-сидят да и уснут веть. Так вот это шутка и была — вымазать всево”[13]. У поляков подобные шутки практиковались в конце масленицы, начале Великого поста («на пепелец»): «Девушкам незаметно прицепляли на спину небольшие завернутые в тряпки деревянные куколки, селедочные головки, кости, скорлупки яиц. “Клоцки” (kłocek — кусочек дерева) и селедку вешали также на спину холостякам»[14]. В этом обычае проявляется одно из значений куклы, характерное и для крещенских или средопостных крестиков: оплодотворяющее мужское начало, кукла и крест как знак детородного члена.

Выпроваживание “куляшей” (“святок”, “бесов”) приурочивалось к Крещению. Отсюда сильное воздействие общей символики этого праздника на все производимые во время него действия. Христианская символика праздника Крещения Господня в народном православии получила свое, особенное развитие и объяснение: большинство обрядов и обычаев, приуроченных к этому дню, имело очистительный смысл.

В Вашкинском р-не в шесть часов вечера на Крещенье все окна и двери закрещивали квашенинником, приговаривая: “Господи Иоанн Креститель, закрести все окна и двери, все дырочки и шшúлочки”[15]. Для изгнания “куляшей”, “кулесов”, “святья” ставили крестики из двух скрещенных лучинок во все углы, а также бросали их в кадки с водой. В д. Пялнобово “в Крешчение ставят крестики из лучинок в каждый угол в избе, в воду, в колодец, в кужлю, штоб не чудила кикимора (а то обоссúт кужель)”. В д. Опрячкино крестики из лучинок накануне Рождества и Крещения клали на кужель, на квашню, на окошко, “чтобы черти не опоганили”[16]. Реже этот обычай встречался в Центральной России. Скажем, в с. Агишево с теми же целями “из лучинок кресты ставили по углам, где образа”[17]. Крестики делали из двух лучинок, одну из которых расщепляли до середины и вставляли в нее поперек вторую. Иногда их форма напоминала обычные для данной местности надмогильные кресты с “крышками”.. При этом “крестики” сжигать запрещалось[18]. В других случаях напротив: крестики необходимо было сжечь: «В Крещенье из лучинок ставили крестики на все выходы из дома: на окна, двери, ворота, а утром их все сжигали. Крестик стоит — значит “святки” не заходили. Сожжёшь их — святков близко не будет»[19]. О древности крещенских крестиков и их генетическом родстве с обрядовыми антропоморфными фигурками свидетельствует упоминаемый Н.Н.Велецкой гуцульский обычай изготовлять на Крещение куклу из дощечки, обернутой шерстью, которую после использования пускали по течению реки[20].

Символика “закрещивания” очень многозначна. С одной стороны, крестики из лучины ассоциировались с крещением Спасителя и “животворящим крестом Господним”. Скажем, в д. Кропуфинская при освящении дома приговаривали: “Крест-креститель, крест-спаситель, спаси нас!”[21].

Несомненно, определенное воздействие на символику “крестиков” оказала обрядность этого дня, связанная с освещением воды в иордани, для чего на реке или на пруде вырубали изо льда и устанавливали возле проруби огромные кресты.

С другой стороны, крестики являлись своеобразными примитивными куколками, обозначавшими фигурки изгоняемых “бисей”, унизанные ленточками антропоморфные фигурки выпроваживаемых в этот день “куляшей” и прочей нечисти. Места, в которые их помещали (углы дома или вода, щели между бревен или матица в хлеву, места в изгородях, предназначенные для прогона скота — “заворы”), были связаны с местами обитания “нечисти”[22]. В Велижском р-не Смоленской обл. подобные крестики устанавливались местными жителями на срубах колодцев сразу после крещенского водосвятия. Через неделю (либо на Вербное воскресенье или на Пасху — сроки варьировались) крестик ставили в доме под иконы, а затем во время или после сева, иногда вместе с веточками вербы, которые также ставили под иконы в Вербное воскресенье, втыкали в поле, где он стоял до окончания жатвы. После дожинок крестики приносили домой и втыкали их в ссыпанное в закрома зерно нового урожая, “чтобы мыши не ели”[23]. На Русском Севере именно к таким крестикам часто привязывали подарки от “куляшей”.

С несколько иными функциями крестики из лучинок встречались в молодежных развлечениях на святки. Так, в Верховажье девушке, задремавшей во время прядения, парни “пускали сыця”: две небольших (около полутора сантиметров) палочки или щепочки, связанных крест-накрест, запускали щелчком в волосы “дремы“. Ловко запущенный “сыч” иногда так сильно запутывался в волосах, что приходилось вырезать его вместе с клоком волос, а это, естественно, привлекало внимание всех присутствующих и усиливало “позорность” происшедшего. После такой шутки надолго пропадала охота дремать за работой[24].

В Кирилловском и Вашкинском р-нах парни забрасывали крестик из лучинок или “спицек” (“ловушку”, “лоушку”, “лушку”) с привязанной к нему ниточкой в пряху и, зацепив за нитку или кубышку, резко тянули на себя (в д. Коровино парни сами выпрядали грубую нитку специально для этой забавы). В д. Паршино, расположенной на берегу Белого озера, для этого употребляли обыкновенную удочку[25].

В деревнях этой части Вологодского края в девушек нередко “стреляли” крестиком из пяти переплетенных в виде “веера” лучинок. Для этого поджигали один из его кончиков, и когда огонь доходил до перемычки, крестик разлетался в разные стороны. Пряха от неожиданности выпускала из рук веретено; приходилось “выкупать”: удачливый “рыболов” садился к девушке на колени и требовал поцелуя. Той же, которая не выпускала из рук веретено, рвали нитку. Характерно, что в Вожегодском районе с помощью таких “крестиков” в крещенский сочельник гадали о судьбе, для чего использовалось органичное свойство их конструкции: из-за возникшего внутреннего напряжения лучинки в “веере” могли через некоторое время сломаться, “крестик” рассыпáлся, что и служило основанием для предсказания будущего. «На Крешчение ставили [=крестик] на полáвоцьник: если у девки изломаецця, то хохоцют: “Севó году замуж выйдёшь!” А у старово — умрёшь…»[26].

Деревянные крестики нередко дублировалось «крещением» сажей и мелом всех ворот, дверей и окон в доме и хозяйственных постройках. Это обрядовое действие, распространенное практически повсеместно, имело явно охранительную символику (“закрещивание”), но могло напрямую связываться и с каноническим христианским смыслом этого праздника: крещением Иисуса Христа. Например, в рязанских селах: «Ет так, вроди, паложина — на Крищéнья крясты делать: Исус Христос крестицца. И мы и щас делаим крестики: вот и на дваре, визьде я на всех двирях мéлам — прям(а) крястóчкам. Я када на Крищенье прапаю: “Ва Ердани крищáицца тибе, Госпади, трóическая явися пакланéния!” — и крясток паставлю…»[27].

Кроме того в разных местах России небольшие крестики выпекали на Крещение или Средокрестье из густо замешанного теста[28]. Эти крестики, так же как и деревянные их аналоги, кропили освященной в церкви водой, а затем клали в сусеки, чтобы зерно не портилось[29]. Широко распространенным можно считать и обычай гадания по этим крестикам о судьбе и о том, кто будет начинать сев в этом году. Например, в д. Брунчаково в крестики из пресного теста величиной около 12 см запекали различные предметы (по-видимому, аналог “по-дарков куляшей”), раздавали в обед всем членам семьи по крестику и гадали по ним о будущем. Скажем, кому попадалось зернышко, тот будет в этом году заниматься всем, что связано с сельским хозяйством; получивший кусочек дерева — умрет[30]. В д. Жидовиново «в крещенский сочельник крестики-ти эти пекли, кому засевать. Пекли крестик и копеичку клали. Вот эдакой делаэшь [=жгутик], а потом наверх второй, а в серёдку чёо-нибудь положишь. Кому достанецце пятачок ли там крестик, тому засевать: когда пашут, штобы я пошла засевать “на хороший урожай”. Што от ёо щастье попало, и этот пойдёт засевать. У нас девить было человек-то, мама девить крестиков делала»[31].

Существовала и еще одна форма крестиков — в виде печенья, скармливаемого скоту. Основная их функция — воздействие на будущий урожай и приплод скота. Отсюда встречающееся в некоторых селах Шацкого района Рязанской области обрядовое печение, имитирующее сложенные “в крестец” снопы. «“Хресцы” пекли, как жы! Из преснава. Вот раскатáишь скалычкай и стыканóм нарéжишь. И вот кладёшь такую, пластинычку, на ниё кладёшь вот тринаццыть палачкав. Как христéц кладёцца [=крест-накрест друг на друга]. Вот. Так и кладёшь, и кладёшь. А тринáццата навирхý лижúть адна. Адна — прям на всех иё кладёшь. И када дедушка едить туда, на пасев (ет начинаить толька сеить) — и он иё в зéмлю. Зарываить иё в землю на éтый иё палоски... Да, ет хранили вот яво ета — ана уш засушóная, вся как сухарь, ана — ей ничё ни дéицца. Паложить бабушка иё в тряпычку, завéрнить и паложить. Брус такой вот был — туды. На брус паложишь, а ана как сухарь уже сухая. А када он едить, ана яму пряма уш в этый тряпычки завярнýту и даёть. Вот»[32]. Как видно из описания, при выпекании этого типа “хрестцов” складывали друг на друга крест-накрест тринадцать палочек из теста так, как обычно складывали снопы. Иную форму и обрядовые функции, сходные с весенними “жаваронками”, имело это печенье в д. Старороманово. «В Крещенье кресты из лучинок делали и из теста пекли — две полоски теста друг на друга. На яблоню ставили крест из лучинок и из теста, птички съедят».[33]

В с. Агишево “крясты” считались обычным праздничным печеньем. «Как жа! — вот на Крищенья. “Крясты” такии делали на Крищенью, из теста пресныва — тада аржанáя была мука. Тада нé был(а) ить такой, харошай-та... Наделають “крястов” на Крищенье — многа пякуть! Наделають йих многа. Вазьмуть ды с(ъ)йидять там»[34]. Нередко этим же печеньем кормили скот. “Под Крещенье пекли кресты, отдавали скотине”[35].

Для маленьких детей, еще не принимавших участия в христославлении, Крещение было связано с обходом домов, во время которого они ставили кресты на дверях и получали за это небольшое угощение от хозяев. «Утром на Хрищенье, это уш он [=ребенок] придёть чё-нибудь набрать. Если вот он Христа славить умел, он и заслýжить. А рибятишки-та ани веть ни знають, а всё-таки хоть крестик памéлють [=мелом нарисуют], чё-нибуть им дадуть, диньжóнак там набяруть»[36]. В с. Польное Ялтуново дети рисовали на стенах свинок, овечек, коровок, курочек[37]. Последнее действие перекликается с обычаем выпекать на Крещение обрядовое печение в виде домашних животных, которое также может быть признано отдаленным прототипом традиционных кукол — деревянных “лошадок” и “коровушек”. Фигурки лепили в зависимости от наличия скота в хозяйстве. Этот тип печения предназначался только для закармливания скота и был несъедобным. Основной смысл совершавшихся с ним магических действий — охрана скота от болезней и увеличение его плодовитости. Выпекавшиеся фигурки были примерно равными по величине (с ладонь или меньше) и отличались только деталями: скажем, у “каровы” кроме ушей были рога. Перед тем как давать печенье скоту, его крошили, смешивали с кормом и подливали немного святой воды. Как правило, это делал хозяин, вернувшись с водосвятия. «Эт абычна пикли пираги пирид Крещéньем. Ну и ета, из атхода вот: эта высявайим на этым на пирагú, а еты — высивки. Ну и ет вот на кажную скатину выпекали тоже атдéльную выпичку (эт ни то, што уш там эта самим есть!). Эт вот хоть вон завтре Крищенья, а вот нонешний день выпякáли: и “карову” с рагами выпякáли, и “свинью”, и “лошыдь”. А как приходють из цéркви, значить (эт, значить, вадасвятия былá), спрыскывають вадой, святой вадой, и дають всем — эта, порцию всей скатини, штоб скатина прасвищáла свой арганизьм... “Свинью” — эт свиньям мишають, лошади — эт “лошадей” пряма, а карове — эт прям атдéльна тожа ат “карóвей”. И мишають там с чем-нибуть — с авсом или с чем»[38]. «Под Крещенье, на “свечки” пякли коровушек, тилят [сколько было в хозяйстве], курушку с цыплятами. После того, как придут из церкви, их овцам давали: мать накрошит их в святую воду, мы умоимся, потом ана на снег бросаить всем овцам, курятам, кристить их, святой водой паливаить. Детям тоже давали. Они сухие, скоромные»[39].

В с. Польное Ялтуново «пад Крещенье детишки делали скатинку — кто лошадку, кто коровку, овечку, курочку, свинку. Тесто делали: в горячий кипяток соли, сахарку, столовую ложечку постного масла и всё это в муку вылить и ложкой мешать. Как закрутеет, руками в муке натирать [т.е. месить] и тогда раскатывать. Нарежешь кусочками, а из них детишки лепят. Потом в печи спекут. По одной фигурке дают хозяева скотине утром в Крещенье, остальное дети съедят»[40]. В других случаях тесто готовили из ржаной муки на воде, не добавляя туда больше ничего. Разумеется выпеченные из него фигурки были мало пригодны для еды и предназначались только скотине[41].

Довольно архаичной представляется разновидность этого обрядового печенья, при котором фигурки животных располагаются на круглом корже или толстом блине. «А на Крищенью вот пикли такúй — вот, например, у ка(в)ó скатинк(а) — скатинк(у). Каровку. Из муки из аржанóй сделыишь вот такой блин. Воду и муку замесим — и всё. Ничёó ни дабавляли, проста. И на эт блин “каровку” смáжишь (из теста, из теста, из этый жы муки), “авечку”. Эт атдельна — эт блин так стаить, а сверху сделаишь из теста “каровку”, там “авечку”, “п(ы)расёнычка”. И на эт блин пастáвишь — и в печку. И в печк(и) он испикёцца, и вот утрым йим раскрошишь и даёшь — скатин(и) же мы иё атдаём».[42] «На Крищенья пиклú. Вот пикли такое из теста — разбивали [=раскатывали] тест(а) пряма вот как блинóм, пряма так вот. Патом делыли из теста лашадку, каровку, авечку, курычку, парасёнычка, свинью — какой есть скатин(а) — всю эту скатину делали. Ножк(и) ни делали, нет, а так проста. На етым вот [=“блине”] и зыпякáли. Вот. Ну, а патом уш — у нас дедушк(а) приходить из церкыви, щас принóсить этый вады, святой. А у нас симья была бальшая — йих была ета, три снахи. И вот эт, весь эт, скатин(у)-ту, такии сявáльники вот такия вот, и насып(и)ть туды всякыв(а) зярна, в этыт, и там мекины — зярна всякыва, и ети все пирламáить [испеченые фигурки], всю эту скатину-т туда, вот, и нас всех так падвóдить — мы этый святой вадой-т(ы) и манéнька та: гланём [=глотнем] и вот так эта, глаза-т, всё, намоим над этым, над скатинай, над сявальникым вот так вот всех. Так. Патом эту нисёть скатини — всем раздáсть и всё. [В хлев хозяин] шел адин, адин. Эт давно — чуть помню я, эта уш давно...»[43].

Еще более редкая разновидность крещенского печенья — фигурка всадника, изображавшая, по-видимому, пастуха. «Ет на Крищение [дедушка делал]. Ет, бывала, каня паделають и на каня, бывáло, на нёó пасóдють мальчика в шапки. Бывáла, мать ёго нá скывырду пасóдить, он испикёцца — и в этуя, как иё, знаишь, в кашолку. В кашóлки эт, бывала, всю эту раздавють, и приедуть с вады [=водосвятия], вадой пакрапять и на дваре там авсицá, там чё — всё смишáють и скатини сыпють...»[44].

А.Б.Страхов, анализируя функции средопостного печенья, справедливо отмечает, что “народно-христианское миросозерцание увидело в кресте не символ искупления и мук, а символ пространственно-временнного перелома [выделено А.Б.Страховым]”[45]. Между тем для средневековой культуры вполне обычно стремление к антропоморфизации креста, наделению его человеческими чертами. Л.А.Беляев отмечает устойчивое отождествление в народном сознании Руси понятий Христос — крест — христианин — крестьянин[46], и это отождествление вполне применимо к крещенскому и средопостному печенью, в котором антропо-, зоо- или фитоморфные признаки сочетаются с христианской символикой, что отражается и в их обрядовом применении (ср. обряд преломления на голове средопостных “крестов”).

В описанных выше обрядовых манипуляциях с “дарами святок” и деревянными крещенскими крестиками особенно интересен мотив угла дома. Дело в том, что с ним непосредственно связана одна распространенная в некоторых р-нах Вологодской обл. святочная шутка молодежи: группа парней, взяв тяжелый кряж или бревно, со всего размаху ударяли по сýтнему (т.е. икóнному) углу дома так, что “весь дом ухал”[47]. В Харовском р-не могли бить по углам дома не только палками (“в ýгов хлёшшут батогáм — у ковó дак и úконы полетят”), но и увесистым булыжником, привязанным к длинной веревке[48]. Смысл этого обычая становится ясным при сравнении с аналогичными обычаями финно-угорских народов, проживающих на соседних территориях Русского Севера и Поволжья. Это в первую очередь ритуалы типа “пуччы шуккон” или “вэрва гисьтэм” у удмуртов, связанные с изгнанием из селения на Вербное воскресенье “шайтанов”[49]. Группа молодежи, обходя селение, хлестала углы домов специально заготовленными вербовыми ветвями, которые сжигали на околице. В некоторых версиях ритуала участники обхода собирали с хозяев по лучинке, причем, выйдя на крыльцо с зажженной лучиной, хозяин бросал ее молодежи, а та начинала перебрасывать ее друг другу, пока огонь не потухнет (ср. русскую игру “в курилку”). Собранные огарки торжественно сжигались в конце обхода[50].

Именно с ритуалами выпроваживания связаны, видимо, и куколки из лучинок и кудели, при помощи которых забавлялись на посиделках парни. Так, в Вологодской области при одном из наиболее распространенных посиделочных развлечений — поджигании кудели девушками — нередко применялась та же символика, что и в обрядах выпроваживания “куляшей” на Крещение. В Тарногском и Верховажском р-нах, обходя всех девушек, они просили кудели «старицьку на клюшецьку» и сжигали ее[51]. Лучинка, обмотанная собранной у девушек куделью, могла символизировать человечка, которого иногда называли Макаркой (д. Лохта) или Микишкой (д. Данилково)[52]. В д. Лохта ее втыкали в щель пола и поджигали. В д. Данилково, когда все игры наскучивали, парни обращались к девушкам: “Ну-ка, дайте кудельки старику на штанишки”. Потом делали из собранной кудельки куклу величиной 15-20 см — “старика”. Сзади привязывали для устойчивости лучинку и дергали за нее, приговаривая: «Пляши, Микишка, пляши, Микишка!». После этого начинались пляски или парни уходили на другую беседу, то есть изготовление куколки и в этом случае связано “разгонной” семантикой, символическим завершением развлечений одного типа, связанных с игровыми формами заигрывания и выбора пары, и переходом к другому типу развлечений: “пере-жениванию” присутствующей молодежи в пляске. В других вариантах та же конструкция называлась “ёлкой”[53], что ассоциируется со свадебной елочкой, символизирующей “девью красоту”.

В связи с этими посиделочными развлечениями можно указать и на распространенный в восточных районах Вологодского края обычай собирать во время колядования лучину. Причем мотивировки могли быть разными. Например:

 

Дайте лучинки

На Новый год,

Старым посидеть,

Мáлым поиграть,

Потéшиться,

Поорéшиться![54]

Или:

И подайте-ко луцúны,

Микóльскую трáпезку —

Старым посидеть,

Молодым поиграть[55].

 

Можно предположить, что именно собранные колядовщиками лучинки сжигались парнями “средú пóлу” во время посиделок. Вместе с тем в д. Монастыриха собранную лучину сжигали посреди деревни[56]. Это позволяет провести параллели с целым рядом обрядов выпроваживания, связывавшихся как со святками (“родителей греть”, “пурину жечь”, “коляду жечь”)[57], так и с проводами масленицы. С этой точки зрения вполне закономерно, что коляду у поляков изображал сноп, принесенный в дом на Рождество, а у хорватов — кукла («koled»)[58]. Здесь уместно упомянуть и еще одну версию “выпроваживания куляшей”, связанную со сжиганием остатков льняной костры и также завершавшуюся “закрещиванием”. Дети и подростки сжигали костру в поле (после Покрова, но иногда и на святки или на масленицу), подбивая ее батогами, а затем бросали на кострище батоги так, чтобы они легли крест-накрест (“куляшей закрещивали”), и изо всех ног убегали в деревню, крича: «Куляшú-ти, куляши-ти!» или «Куляши на бáбках в черных шляпках!»[59].

Куколки на посиделках были известны не только русским. Так, у поляков в развлечениях, приурочивавшихся к концу масленичной недели и началу Великого поста, то есть к завершению сезона посиделок, их “разгону” употреблялась куколка «козлика». Обычай, известный под названием “подкозёлэк”, представлял из себя совместную пирушку парней и девушек, не женившихся и не вышедших замуж в прошедшем свадебном сезоне. Смысл обычая заключался в том, что молодежь, собравшись в трактире в мясопустный вторник, водружала на бочку перед музыкантом вырезанную из дерева или брюквы (турнепса) фигурку обнаженного мужчины или козла, под которой ставили тарелку или блюдо для сбора денег со всех присутствующих. Это блюдо и называли “подкозелком” (“podkoziołek”). Вызываемые поочередно парнями в танец девушки должны были класть на блюдо денежный выкуп, дававший им право на танец. При этом пели: “Ой, нужно дать под козлика, нужно дать,/Если кто-то из нас хочет выйти замуж!” Деньги, собранные при этом, шли музыкантам[60]. О.Колберг, описывая аналогичный обычай в Куявии (Бжеща, Ходеч), приуроченный к последнему “запустному” вторнику, добавляет несколько существенных деталей. Во-первых, церемония начиналась с подшучивания над не вышедшими в этом сезоне замуж девушками «как со стороны парней, так и со стороны музыканта, который в конце концов берет их под свою опеку и некоторых из них уступает кавалерам для танцев, беря с них выкуп (“подкозёлэк”) в 2-3 гроша. Выкуп платят также девушки, которые остались без кавалеров, либо те, за которых никто не хочет платить. Таким образом они могут себе “закупить паробков”, и даже бывают побуждаемы к этому парнями или женщинами, поющими: “Нужно дать подкозёлэк, нужно дать,/Чтобы могла целый годик выбирать [=парней]!/Нужно дать подкозёлэк, нужно дать,/Чтобы могла целый годик танцевать!”»[61]. Любопытно, что в Ходече (Куявия) церемония могла проходить в присутствии ряженого — “козла” или “козы”, а в Курнике и Щродах (Познаньское воеводство) у бочки, на которую клали деньги, обычно становился парень, «державший в руках куколку, одетую по-немецки, или маленького козлика, сделанного из лоскутков»[62].

Таким образом, несмотря на существенную разницу в функциях, крестики и куколки, употреблявшиеся на Крещение или масленицу и в посиделочных играх, имеют одно несомненное сходство: и те, и другие являются элементом игровых форм “женитьбы”.

В этой связи привлекает внимание употребление куколок разного типа в обрядах выпроваживания гостей, завершающих традиционную свадьбу. Скажем, в Краковском воеводстве в конце свадебного застолья по столу двигали искусно изготовленного “козлика” (“koziołek”) и пели песню, в которой просили пожалеть “козлика” и дать ему денег, а за это музыка будет играть до утра[63]. Аналогичные куколки встречаются в разных частях славянского мира. Так, очень любопытная разновидность куклы-“разгонщика” зафиксирована И.С.Слепцовой в с. Польное Ялтуново. Полуметровую куклу, изображавшую мужскую фигурку с кнутом (по-видимому, заменившим фаллос) выпекали в четверг перед свадьбой. «Такую “русалку” пикли из теста, с полметра. Яво из преснава теста — как пресна пышка, на малаке, яичка туда талканýть, смажуть, щёб он был красивый, жолтый. Глазки так (ваткнуть крыжовничик), галава и всё. И шляпу сделають на г(а)лаву — всё из теста. И кнут — яво с кнутом и пякуть, так-т он ни удержицца. Всё эта испичáт(ь) и блюдýть. Эт пякуть в читвер(ь)х на свадьбинной нидели. В читвер(ь)х испякуть, закроють яво, в утир(ы)чку чисту(ю) завярнуть и на печку с краюшку пасодють, и он и сидить, пакамесьть свадьба прайдеть... Стаячим [его делали], эт вещь стаить. Стаить кукла, и вот с кнутом. Всю ночь сидять, [а потом] свякры — хто там стряпаить, тот и нисёть. И вот ставють яво на стол. А кады выходють из стала, и все ламають ат ниво — там ни разбирёшь тады чаво...»[64]. Разламывания и поедание гостями “русалки”, по-видимому, сопровождалось ритуальной борьбой “за лучший кусок”.

Один из вариантов “разгонщика”, зафиксированный нами в том же с. Польное Ялтуново, внешне напоминал “кукольный театр”. Здесь полуметровую куклу показывали гостям из-за перегородки, отгораживающей кухню от комнаты, где происходило застолье. «Ну, из тряпкых куклу вот такую сделають (бальшая, парядашна кукла) — и с запанóм, и всё. Эт в первый, в первый день — наденут(ь) вон иё, вон аттóль пакажуть. А ана с жычúный [т.е. с прутиком] стаить — вродь разганяить. Пакажуть, а ани, гост(и)-т: “Наверн(а) нáдать нам расхадицца!” Вот и начнуть эту песню: “Ни пара ли нам, рибят(а), чужýй пиву пить, /Ни пара ли нам, рибят(а), сваей наварить?” Вот так — эт щоб ани скарей ушли...».[65]

Куклы, связанные со свадебной символикой, являются отличительной чертой многих традиционных обрядов, приуроченных к “переходным” датам календаря. Например, небольшие куколки, изображающие девушек-невест, иногда тщательно выполненные с соблюдением деталей внешности и одежды, иногда довольно абстрактные и стилизованные, были неотъемлемой деталью убранства болгарских кукеров. В книге Ж. Стаменовой[66] приведен ряд фотографий (с. 68, 69, 86 и др.), на которых хорошо видны кукольные фигурки девушек на верхней части остроконечных головных уборов ряженых-кукеров. На высокой островерхой мохнатой шапке кукера из села Габрово Старозагорского округа укреплена куколка в виде девушки-невесты в белом платье и белой повязке (с. 69), а на колпаке кукера из села Васил Левски Пловдивского округа фигурка уже почти слилась с навершием колпака, который увенчан мохнатым помпоном с прядью волос, а нижняя часть фигурки обозначена стилизованным розаном — знаком девушки (с. 68). На кукерских масках из селений в окрестностях Казанлыка, изготовленных из цельной козьей шкуры, “лицо” обозначено белым или черным платком с вышитыми или апплицированными чертами, а в верхней части маски между торчащих козлиных ушей (иногда их заменяют куски шкуры с задних конечностей козы) закрепляется кукла в виде фигурки женщины (с. 86).

Символические изображения девушки-невесты в виде куколок были известны и русским. Для истории происхождения одного из типов куколок — соломенной куклы-“обдерúхи” — показателен, например, тот факт, что о застенчивых и “невидных” девушках, не принимавших участия в играх и плясках, говорили: “ соломенная кукла пошла домой”[67]. Другие варианты этого фразеологизма: «с корягой домой ушла»; “в задор (т. е. против движения) сосну или осину поволокла”[68] — свидетельствуют об общей символике бесплодности. Антитеза этому — свадебное деревце невесты, увешанное куколками. Например, в Орловской губернии утром в день свадьбы жених обходил родню, созывая ее на гулянку. «Родня собирается постепенно. Каждый приходящий из родных приносит хлеб-соль. Кто-нибудь приносит “ветку”. Это сосновая ветка о шести концах, вся убранная куколками, завеской, бусами. У средней куклы под сарафаном подвязан колокольчик, из-под завески торчит рушник. “Ветка” служит украшением свадебного стола. Когда едут к венцу, ее берут с собою и помахивают ею в воздухе. Колокольчик звенит — душу веселит. Чем свадьба богаче, тем “веток” больше»[69]. В этой связи можно упомянуть общую символику у слов “кукла” и “куколь” — узел, завязанный с каким-либо умыслом в жите. На Русском Севере это могли делать девушки, чтобы приворожить к себе парня: «На Иванов день девушки завязывали куколь (узел, горсть колосьев) во ржи парня, с которым ходят»[70]. В Белозерском р-не «когда жали овес, кто-нибудь из женщин или девушек завязывал для девушки “куколку” (несколько стеблей, завязанных в узелок у самой земли). Та, для которой завязана “куколка”, должна ее найти, сорвать и положить под подушку — приснится жених»[71].

В других случаях куколь связывался с вредоносной магией. Отметим, что традиционная жатва фактически завершалась завязыванием куколя. В этой связи можно указать на антропоморфизацию завязываемой из последнего пучка жита “бороды”: обычай придавать ей облик маленького человечка, иногда в шляпе и т. п.[72].

Прежнее отношение к кукле как к ритуально значимому предмету продолжало сохранятьс

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: