 |
Мера переводческих трансформаций
|
|
|
|
Центральное место в тематике переводческих трансформаций занимает вопрос о мере их необходимости и допустимости. Ведь как и многие другие операции, трансформации могут быть либо недостаточны, либо чрезмерны, либо вообще применены там, где можно было обойтись и без них. О том. что такое действительно имеет место в переводе, говорят два популярных переводческих понятия «буквализм» и «вольность».
Буквализмы в тексте перевода – это те его места, которые являются результатом того, что переводчик не произвел необходимую трансформацию и перевел слишком близко к исходному тексту. Поскольку буквализмы – результат несостоявшейся поправки на новую коммуникативную компетенцию, они в той или иной мере затрудняют восприятие ПТ.
Обратимся к примерам:
«Gleich bei seinem ersten Besuch in unserem Hause», – schrieb Max Born, – brachte Einstein seine Geige mit, um Violin-Sonaten zu spielen. Meine Frau, die er nicht kannte, begrüßte er mit Worten: «Ich höre, Sie haben gerade ein Junges gekriegt». (F. Herneck. «Albert Eistein»).
«Уже при первом посещении нашего дома, – писал Макс Борн, – Эйнштейн притащил с собой свою скрипку, чтобы сыграть со мной несколько скрипичных сонат. Мою жену, с которой он не был знаком, он приветствовал словами: «Я слышу, у вас как раз появился младенец!» (Ф.Гернек. «Альберт Эйнштейн»). [ с. 38].
Этот буквальный перевод реплики Эйнштейна вызывает представление, что гость, впервые перешагнувший порог дома своего друга, узнает о рождении ребенка только в момент своего прихода («Я слышу..., как раз...»). Даже напрашивается недоуменный вопрос: может быть об этом гость узнал по крику только что родившегося младенца? Основная причина недоумения – буквальный перевод «Ich höre» – «я слышу». В контексте высказывания такой перевод противоречит норме русского языка. В отличие от немецкого языка, настоящее время глагола в русском языке не может иметь значения предшествования моменту речи, поэтому при чтении перевода складывается впечатление, что фраза о ребенке произнесена в тот момент, когда произнесший ее узнал о его существовании. Перевести, конечно же. следовало: «Я слышал…» и было бы совсем хорошо, если бы вторая часть фразы была переведена в соответствии с тем, как принято у русских говорить в аналогичных ситуациях, например: «Я слышал, вас можно поздравить с новорожденным».
|
|
|
Порой буквализмы грубо искажают саму суть высказывания. Сравним:
«Wagen für Appel und Ei einsteigern und Profit teilen». (E. M. Remarque. Drei Kameraden).
«Пустим машину в обмен на яблоки и яйца, а прибыль поделим». (Э.М.Ремарк. Три товарища). [ с. 38].
В данном случае переводчик буквально перевел образное выражение «für Appel (Apfel) und Ei» – которое означает по дешевке, почти задаром.
Чаще всего буквализмы ведут к нарушению узуса. Это вызывает у потребителя перевода ощущение неестественности речи:
1. «Die Mutter des Physikers... war die Tochter eines Getreidehändlers, der es zu ansehnlichem Wohlstand gebracht hatte». (F.Herneck. «Albert Einstein»).
«Мать физика... была дочерью торговца зерном, который добился приличного состояния». (Ф.Гернек Альберт Эйнштейн)
2. «Bis in seine letzten Lebensjahre ist Einstein ein leidenschaftlicher Raucher gewesen». (Ebenda)
«До самых последних дней жизни Эйнштейн оставался страстным курильщиком». (Там же) [ с. 39].
В соответствии с русским узусом следовало бы перевести: в первом случае – сколотил приличное состояние, во втором – заядлым курильщиком.
Как мы видим, буквализмы затрудняют восприятие текста во всех его аспектах – смысловом, эмоционально-эстетическом и т.д. Особенно это бывает, когда буквализмов много. В этих случаях язык перевода становится тяжеловесным и крайне неестественным (так называемый псевдопереводческий язык).
Переводческая вольность – явление, противоположное буквализму. Если буквализм – результат недостаточности переводческих трансформаций, то вольность – продукт их чрезмерности. О переводческой вольности говорят в тех случаях, когда переводчик без ущерба для качества перевода мог бы перевести ближе к исходному тексту. Сравним:
|
|
|
«Es (das Klavier) war verstimmt,ein Paar Seiten waren gesprungen und von den Elfenbeintasten fehlten auch einige; aber ich liebte den braven, ausgedienten Musikschimmel». (E.M.Remarque. «Drei Kameraden»).
«Оно (пианино) было расстроено, несколько струн лопнуло, и на клавишах недоставало костяных пластинок; но я любил этот славный застуженный музыкальный ящик». (Э.М.Ремарк. «Три товарища»).
В данном случае переводчику ничто не мешало перевести значительно точнее: «...но я любил эту отслужившую свое музыкальную клячу». [ с. 39].
Итак, адекватная мера трансформации находится посредине между буквализмом и вольностью. Это та мера, которая отличает качественный перевод. На практике она обеспечивается профессиональным чутьем переводчика. Теоретически процесс нахождения этой меры можно представить себе как процесс нахождения варианта перевода по трем критериям.
Первый из них – мотивированность трансформации: трансформация должна быть мотивирована необходимостью достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ. Немотивированные трансформации квалифицируются как вольности и отвергаются. На практике мотивированность трансформаций проверяется путем сопоставления двух вариантов перевода – трансформированного и нетрасформированного.
Второй критерий – минимальность трансформации. Он означает, что из ряда возможных трансформаций предпочтительнее та, которая решает задачу достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ за счет минимальных отступлений от семантики и структуры оригинала.
Третьим критерием является принципиальная ограниченность меры переводческих трансформаций. Поясним, что это значит.
Мера трансформации (ее масштаб, глубина) определяется тем, насколько в данном акте двуязычной коммуникации проявляется расхождение коммуникативных компетенций носителей ИЛ и носителей ПЯ. Чем больше дает о себе знать это расхождение, тем большая мера трансформации необходима, чтобы добиться равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ. Однако в некоторых случаях для нивелирования КК ИЯ и ПЯ могут понадобиться такие трансформации, которые в переводе недопустимы, поскольку их использование превращает перевод в иной вид языкового посредничества.
|
|
|
Так. например, читатели газет на Западе привыкли к иной, чем у нас, структуре газетных статей. Если у нас газетный материал чаще всего строится по принципу индукции – от фактов к обобщению, то там используется другая схема – от обобщающих положений к фактам (дедукция).
Значит ли это, что при переводе газетных статей данное несовпадение привычек в области газетного чтения должно компенсироваться с помощью такой трансформации, как тотальное переструктурирование исходного материала?
Нет, не значит. Потому что трансформации такого масштаба в переводе принципиально недопустимы. То, что получается в их результате, будет уже не переводом, а пересказом или чем-то еще в этом роде. Проблема «супертрансформаций» возникает, пожалуй, чаще всего не как следствие лингвистических, а как следствие этнических, культурных различий двух народов. У каждого народа есть свой, чисто национальный подход к некоторым предметам и явлениям, не совпадающий с взглядом на них других народов. И эти расхождения не поддаются нивелированию («сглаживанию») с помощью переводческих трансформаций. Те «супертрансформации», которые для этого требуются, не только недопустимы в переводе, но в известном смысле абсурдны.
Так. к примеру, у некоторых народов Юго-Восточной Азии похороны – веселый праздник. Собравшиеся искренне верят, что покойный переселился в лучший мир и радуются за него. Как достичь равноценности регулятивного воздействия при переводе сюжета о таких похоронах? Или как добиться этой равноценности при переводе рекламы свиной колбасы на языки мусульманских народов, считающих свинину нечистым мясом?
Может быть, заменить поминки именинами или свинину бараниной? Однако такая «сверхтрансформация» абсурдна, поскольку ничего не оставляет от содержания исходного текста.
|
|
|
Из сказанного следует, во-первых, что возможность достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ с помощью переводческих трансформаций небеспредельна, и, во-вторых, что мера этих трансформаций ограничена.
Поскольку равноценность ИТ и ПТ в этом, главном ее компоненте в ряде случаев невозможна, возникает вопрос о так называемой переводимости,то есть о возможности/невозможности полноценного перевода.
С одной стороны, как мы видим, полноценный перевод в определенных случаях невозможен, с другой же, как нам известно, представители разных народов успешно общаются друг с другом с помощью перевода, достигая согласования действий, обмениваясь культурными ценностями и т.д.
Иными словами, практика (которая, как известно, является критерием истины) свидетельствует о достаточно высокой эффективности перевода.
Очень долго теоретики перевода не могли «примирить» эти два факта. Поэтому одни говорили о невозможности полноценного перевода, приводя действительные факты непереводимости, а другие провозглашали тотальную возможность полноценного перевода, ссылаясь на его высокую практическую эффективность.
Мы же полагаем, что и те и другие были неправы, и переводимость нельзя рассматривать как некоторую абсолютную закономерность (только «да» или только «нет»). Переводимость – закономерность статистическая, включающая в себя как моменты переводимости, так и моменты непереводимости. Причем статистически первые подавляюще преобладают над вторыми. Именно этим объясняется высокая практическая эффективность перевода.
Что касается «сверхтрансформаций», разрушающих или как минимум ставящих под сомнение отношение производности между ИТ и ПТ, то из истории перевода известны периоды, когда такие трансформации были в моде. В XVIII веке получило распространение (особенно во Франции) направление «вольного перевода», для которого было характерно стремление угодить «домашним» вкусам читателей. С этой целью, например, французские переводчики подвергали переделкам сюжеты переводимых произведений, вносили в них всевозможные изменения. «Сверхтрансформациям» подвергались, в частности, такие писатели, как В. Шекспир и М. Сервантес. Оправдывалось все это необходимостью привести тексты переводов в соответствие со вкусами и привычками читающей публики.
Казалось бы, аргумент весомый. Ведь речь идет о том, чтобы компенсировать различия в коммуникативных компетенциях представителей двух культур. Однако цена таких компенсаций была неприемлема: результаты «сверхтрансформаций» противоречили общественному предназначению перевода в самой его сути, ибо автора заслонял переводчик, превращавшийся в соавтора. Переводы-перелицовки все больше подвергались критике. Общество стало их отвергать.
|
|
|
Определить более или менее конкретно допустимую меру переводческих трансформаций не представляется возможным, поскольку она различна для различных жанров текста, в различных контекстах.
Итак, нахождение правильной (адекватной) меры переводческой трансформации определяется тремя принципами, каждый из которых выполняет определенную функцию:
- принципом мотивированности переводческих трансформаций (функция недопущения чисто произвольных трансформаций);
- принципом минимальности переводческих трансформаций (функция недопущения мотивированных, но чрезмерных трансформаций);
- принципом общей ограниченности меры переводческих трансформаций (функция недопущения трансформаций, имеющих определенный мотив, но выходящих за пределы допустимого в переводе).
Адекватная мера переводческих трансформаций обеспечивает не просто некоторое, а максимальное семантико-структурное подобие ИТ и ПТ в рамках, не противоречащих первому требованию к переводу – требованию равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ. Адекватная мера переводческих трансформаций – признак, отличающий хороший перевод.
|
|
|
