Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Больница на Принтинг-Хаус-Сквер 3 глава




Питер Лейк, смотревший сон, увидел, как Питер Лейк, который во сне, поднялся на ноги. Беверли посмотрела ему в глаза и подошла ближе. Он схватил рукой небесную уздечку. Беверли улыбнулась и отвела уздечку в сторону, хотя он изо всех сил пытался ее удержать. В тот же миг он проснулся. В комнатке было темно. Ему хотелось вернуться к Беверли в странно освещенную комнату, полную таинственного шипения, однако сон уже покинул его, и последнее, что он запомнил, – это ощущение невыразимой боли и утраты и бессильный гнев на тьму, сомкнувшуюся над ним без права обжалования.

 

За час до рассвета рядом со стойлом, в котором в эту ночь спал Питер Лейк, началась весьма необычная операция. Вооруженные до зубов Куцые, их дружки, а также дружки их дружков едва ли не панически выстраивались в боевые порядки на всех окрестных улицах и площадях. Перли переезжал с места на место на серой лошадке в яблоках, отдавая последние указания касательно проведения боевой операции. Отряд, которым командовал один из его приближенных, подошел к великому мосту со стороны Бруклина. Это была последняя мобилизация городских банд перед тем, как война разметала их как пыль по ветру.

Они исполняли свою лебединую песню, но были явно не в форме. Банды, доживавшие отмеренный им срок, стали прибежищем для криминальных элементов весьма странного рода. Рост большинства бойцов этой двухтысячной армии не составлял и пяти футов. Им явно не хватало проворности и выносливости обычных солдат. У многих из них глаза были такими же узкими (но не такими же выразительными), как у Сесила Мейчера. Около трети бандитов хромали на ту или на другую ногу. Отличительной чертой второй трети были косноязычие и шепелявость. Они могли только кудахтать, хрипеть, стенать или производить звуки, с какими пробка выскакивает из бутылки с шампанским. Те же бандиты, что выглядели обычно, являлись отъявленными головорезами, которых некогда принято было величать бешеными псами по той причине, что они считали всех людей своими заклятыми врагами и потому не могли стать участниками даже самых анархических банд. Теперь же из них было составлено целое войско.

Перли удалось собрать остаток Куцых Хвостов, Дохлых Кроликов, Ублюдков, Ухарей, Брильянтов, Отрепьев, Твердолобых, Сломанных Ребер, Белых Хлыстов, Корлерхукских Крыс, Ребят из Файв-Пойнтс, Щипачей Алонзо, Собачьей Арфы, Воющих на Луну, Змеиных Клубков, Демонов Бауэри и прочих банд. Помимо прочего, в их воинство, численность которого превышала две тысячи человек, входили независимые налетчики, душители и гоп-стопперы.

Заранее подкупленная полиция должна была освободить к нужному времени несколько кварталов к югу от Чемберс-стрит. Перли обещал обеспечить на этой территории полный порядок, сказав, что его интересует один-единственный человек. Он командовал этой армией хромоногих увальней и бешеных псов как заправский генерал, разъезжая на своем сером жеребце по позициям, занятым его людьми, и проверяя их готовность. Он связался с бруклинской стороной по телефону. Тамошний его отряд уже занял заранее оговоренные позиции.

– Манхэттен готов? – спросили из Бруклина.

Перли ответил на этот вопрос утвердительно. Шестнадцать сотен вооруженных манхэттенских участников операции тоже были готовы к бою. Хотя облачная стена в эту ночь подошла вплотную к городу, как это нередко бывало в сентябре при смене сезонов, Перли надеялся, что с восходом солнца ей все равно придется отступить назад. Поднявшееся над горизонтом солнце осветило низкорослую армию бандитов, которые, не таясь, переговаривались друг с другом в полный голос. Они были вооружены и жаждали крови.

Перси ждал того момента, когда Питер Лейк выйдет из подвала, где, как клялся трактирщик, он остановился на ночлег. От него, словно от серого кота в зимнюю бурю, сыпали искры. Он едва мог усидеть на месте и нервно тряс головой, не сводя глаз с открытой двери подвального стойла.

 

Питер Лейк вздрогнул и проснулся.

– Господи боже! – воскликнул он и снова упал на солому. Уже начинало светать, а он никогда не мог вернуться ко сну, если просыпался очень счастливый или очень несчастный. Он сел и увидел перед собой Атанзора, который вел себя так, словно готовился к скачкам. Питеру Лейку уже доводилось видеть лошадей, нетерпеливо бивших копытом перед началом скачек в Бельмонте, но их нетерпение объяснялось чудовищными инъекциями атропина. Атанзор же играючи мог бы обойти всех этих скакунов одного за другим.

Питер Лейк чувствовал себя полным сил и энергии. Ему тоже хотелось проехаться на Атанзоре.

– Пора валить из города, – сказал он вслух. – Пора валить из этого долбаного штата, да с ветерком!

Он поднялся на ноги и направился к двери, надеясь, что трактирщик уже принес обещанную горячую воду. Подойдя к ведру, он тут же понял, что оно стоит здесь с вечера, и неожиданно обратил внимание на глубокие царапины, оставленные на его ладонях острыми гранеными алмазами.

У него не оставалось времени на раздумья. Нетерпение Атанзора достигло такой степени, что стены стойла задрожали так, будто через него проезжало разом шесть локомотивов.

Стоило ему подойти к выходу, как он услышал голоса шестнадцати сотен мужчин, которые даже не пытались таиться. «Что происходит?» – изумился Питер Лейк и, выйдя наружу, увидел в полусотне ярдов перед собой боевую фалангу из восьмисот бандитов, выстроившуюся широким полукольцом. Сидевший на сером жеребце Перли сиял от счастья. Питер Лейк ответил ему не менее лучезарной улыбкой.

– Здорово сработано, Перли, – прокричал он. – Но это еще не конец!

– Ты прав, Питер Лейк, – прокричал Перли в ответ. – Это еще не конец!

– Неужели ты думаешь, что эти идиоты смогут тебе помочь? – поинтересовался Питер Лейк, окинув взором воинство Перли, и, не дожидаясь ответа, вернулся в подвал и выехал на улицу верхом. Полагая, что Перли вновь допустил промашку, он собирался перемахнуть через их головы – и ищи ветра в поле.

Однако стоило ему подъехать к этому живому кольцу, как внутри у него все похолодело. Ни о каких прыжках не могло быть и речи, поскольку это странное воинство тут же ощетинилось целым лесом острых пик тридцати и сорока футов длиной. Они находились слишком близко, Атанзор же не умел взмывать вверх по вертикали.

Заметив слева свободный проход, Питер Лейк пришпорил Атанзора и в следующее мгновение оказался за пределами кольца, встретившего его маневр громким улюлюканьем. Операция была спланирована до мелочей. Как только Питер Лейк выбрался из окружения, в конце улицы появилась еще целая сотня коротышек, вооруженных точно такими же пиками. С укосин и перекладин, закрепленных на стенах домов, свисали сети, по улице с ревом носилась дюжина злобных псов. Стволы пока молчали. Солдаты Перли явно хотели оттеснить Питера Лейка к мосту. Ему не оставалось ничего иного, как только подчиниться их воле. Чем ближе он подъезжал к мосту, тем больше виделось пик и сетей и тем громче становились крики преследователей.

Атанзор, в которого целилось не меньше сотни острых пик, уже скакал по пандусу, спускавшемуся с моста. Изо рта его шла пена. Он скалил зубы. Он хотел сразиться с врагами, хотел прорваться сквозь их плотные ряды, но понимал, что это невозможно. Тяжелые сети, висевшие на растяжках моста, заканчивались возле самых башен.

Как и ожидал Питер Лейк, бруклинская сторона моста тоже была завешана тяжелыми тросами и траловыми сетями. Мало того, оттуда на него двигался еще один отряд вооруженных пиками бандитов. Атанзор мог без труда переломать все эти пики, но он вряд ли смог бы вырваться из вражьих сетей.

Питер Лейк скакал то на восток, то на запад, понимая, что попал в западню. По реке шла крупная рябь. На севере и на западе небо было ясным и по-осеннему глубоким. Бруклин все еще спал. Находившаяся на юге гавань скрывалась за неистовой облачной стеной, у нижнего края которой ярились пенистые валы.

Вражеское кольцо постепенно сжималось. Питер Лейк, пусть у него и не было оружия, решил дать врагу последний бой.

Вражеские фаланги внезапно остановились. Перли был слишком умен для того, чтобы сводить их вместе. После того как фалангисты взяли пики наизготовку, из их рядов вышло два боевых отряда численностью не менее ста человек. Участники этих отрядов были вооружены короткими пиками, мечами и пистолетами. Перли понимал, что собранное им воинство не сможет совладать с Питером Лейком и его конем, и потому приберег своих лучших людей для финальной части операции.

– У нас нет выбора, – сказал Питер Лейк Атанзору. – Нам действительно придется сражаться.

Первый отряд взял их в кольцо. Бандиты вели себя достаточно нерешительно. Раздвинув вражеские пики, Атанзор сдал назад и в следующее мгновение, рванувшись вперед, попытался оттеснить врагов, кусая их зубами и круша своими страшными копытами. Пики полосовали ему бока и грудь. Вторая группа, завидев кровь, принялась палить из пистолетов. Один из бандитов, широко размахнувшись, рубанул Питера Лейка по спине. Тот даже не почувствовал боли. Резко повернувшись, он выхватил клинок из рук бандита и завертел над головой.

Атанзор крутился волчком и бил копытами, с хрустом сминая грудные клетки врагов. Рубя направо и налево, Питер Лейк понял, что настал его последний час. Бандиты палили из пистолетов, метя в истекающего кровью Атанзора. Пули застревали в его костях, оседали свинцовым грузом в мышцах и желудке, рвали в лохмы широкие уши, развевавшиеся, словно иссеченный картечью флаг над осажденной крепостью. Питер Лейк тоже едва держался. От потери крови его стало знобить. Перли тем временем приказал своим людям отступать. Окруженный мертвецами Питер Лейк увидел, что в бой готовятся вступить еще несколько отрядов, и посмотрел на поблескивавшие далеко-далеко внизу голубые воды. Уж лучше утонуть, чем погибнуть здесь, на залитых кровью плитах моста. Терять ему в любом случае было уже нечего.

Ветер посвистывал в тросах и сетях. Питер Лейк окинул город прощальным взглядом и повернул на юг, к болотам. Едва началась вторая волна наступления, Атанзор принялся расхаживать из стороны в сторону, как загнанный тигр, – на сей раз поперек моста в направлении с севера на юг. Решив, что животное сошло с ума, бандиты вновь открыли стрельбу. Однако конь уже не обращал на них внимания. Сделав шаг назад, он приготовился к последнему прыжку. Люди Перли изумленно замерли. Атанзор громко заржал и, развернувшись, стремительной белой лентой взмыл ввысь, легко разорвав стальной трос и оставив сети далеко внизу.

Прежде чем рухнуть в реку, Питер Лейк на миг завис в воздухе. Однако падения так и не последовало. Напротив, Атанзор поднимался все выше и выше, вытянув перед собой израненные передние ноги. Конь и его всадник стремглав летели к белой облачной стене. Питер Лейк обернулся и увидел далеко внизу сжавшийся до размеров маленького жучка город. В следующее мгновение они вошли в облачную стену, и мир тут же лишился привычных форм, скрывшихся в ослепительной белизне, что стенала и пела тысячами пронзительных голосов.

Так прошли часы; дышать и держаться в седле становилось все труднее. Скорость возрастала, облака сливались в сплошное белое пятно. Питеру Лейку припомнился город, который казался ему теперь необыкновенно красивым и уютным. Как ему хотелось увидеть вновь краски, оттенки и переливы этого города, ставшего для его обитателей маленьким островком в пучине времени!

Наконец белое облако осталось позади, уступив место черному безвоздушному эфиру, в котором Питер Лейк увидел все то, о чем ему когда-то рассказывала Беверли, и преисполнился суеверного восторга, хоть и никогда не был суеверным. Он не мог дышать и понимал, что продолжение полета обернется для него неминуемой смертью. Нежно потрепав Антазора, он соскользнул с его спины в облачные поля. С этого мгновения ясный горний мир перестал для него существовать. Его падение было туманным, беззвучным, вечным. Порой облачные озера соединялись в моря, из их глубин поднимались ввысь столбы белых вихрей. Он летел, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой, ни повернуть голову, как едва родившийся младенец. Питер Лейк проваливался в царство белизны и, впав в забытье, исчез в сердце яростной небесной мглы.

 

 

Часть II

Городские Врата

 

Городские Врата

 

У каждого города есть свои врата, которые совсем не обязательно должны строиться из камня. Перед ними может не стоять охранник, на них могут не стоять дозорные. В ту далекую пору, когда города все еще представлялись драгоценными каменьями, украшающими этот темный и загадочный мир, они были защищены крепостными стенами и имели форму круга. Достаточно было въехать в городские ворота, и вы обретали известное прибежище, поскольку за их стенами вы могли на время забыть о диких лесах, опасных морях и бескрайних просторах.

Крепостные стены становились все выше, а врата все массивнее, пока наконец они не уступили место условным легким ограждениям, призванным не пускать в город посторонних. Некоторые люди относились к ним с явным презрением, заявляя, что преград теперь вообще не существует. Они с легкостью переступали через них, однако оставались чужаками.

Если вы действительно хотите оказаться в городе, вам необходимо войти в него через одни из его новых врат. Найти их стало куда труднее, поскольку они обратились в испытания и превратности судьбы. Некогда существовала карта (сегодня о ней уже никто не вспоминает), на которой были изображены спящие красочные животные. Знающие люди говорят, что помимо прочего на этой карте были символически изображены и городские ворота. Восточные врата назывались вратами ответственности, южные – вратами пытливости, западные – вратами красоты и северные – вратами самозабвенной любви. Впрочем, в существование подобного города не верил почти никто, да и саму эту карту люди склонны были считать бессмысленной выдумкой и потому вскоре забыли о ее существовании, сочли сном. Что, конечно же, освободило ее для жизни вечной.

 

Озеро Кохирайс

 

Верхний Гудзон отличается от Нью-Йорка примерно так же, как Китай отличается от Италии, и потому их смог бы свести вместе лишь новый Марко Поло. Если мы уподобим Гудзон змее, то город будет ее головой с соответственными чувствами, мыслями и ядовитыми зубами. Верховья же реки станут ее длинным мускулистым телом. У этой змеи нет гремушки, хотя Олбани время от времени и пытается издавать какие-то звуки.

Ландшафт Гудзона – это прежде всего ландшафт любви. Для того чтобы добраться до него со стороны моря, необходимо сначала проплыть под вереницей серебристых высоких мостов, округлых, как обручальные кольца, за которыми берега раздаются вширь, будто пара доверчиво раскинутых женских ног. Здесь начинается самое интересное. Мимо вас проплывают тысячи ухоженных садов и десятки городишек, хранящих верность некоему единому плану, составлявшемуся в ту пору, когда будущность представлялась блистательной и безмятежной. Огромные, как оперные театры, имения, потаенные погреба, серые церкви, выстроенные голландцами, длинные причалы, с которых в иные дни вылавливали по нескольку осетров весом более четырехсот фунтов. Здешние конькобежцы уступали в мастерстве разве что самим голландцам, поскольку первые поселенцы соединили болота, поля и деревушки разветвленной системой каналов, длина которых составляла несколько сот миль. Лунными зимними ночами жившие в этом краю юноши и девушки катались на коньках до самого рассвета.

Все они искали любви. Молодые люди бродили по родному городку, вздыхая и мысленно признаваясь в любви к некоему воображаемому предмету обожания, который мог быть принят сторонними наблюдателями за лопату для расчистки снега или за клетку для яиц. О любви мечтала вся долина. Но, к счастью, у местных коммерсантов и фермеров дела шли как нельзя лучше, тем более что погода обычно к ним благоволила (лед и кленовый сироп зимой, устрицы и зелень весной, овощи, зерно и ягоды летом, древесина, минералы, баранина, шерсть и продукты местного производства круглый год), и потому долина не погружалась в хаос.

Жители Гудзона всегда могли получить достойное образование. Оно дополнялось необыкновенной красотой этих мест, волшебством лунных ночей, поросшими тростником заводями, сверканием льдов, летними или зимними погожими деньками, просторами полей, ветром, дующим из Канады, и памятью о том, что совсем неподалеку находится огромный, ни на что не похожий город.

 

Воды озера Кохирайс были такими же чистыми и голубыми, как вода в ледниковом озере. Его поверхность то и дело покрывалась рябью, когда к ней подплывали стаи водившихся здесь в изобилии серебристых рыб самых разных пород. Во время штормов и бурь оно становилось необычайно гневным, вода же его была удивительно свежа и вкусна. Каждый год в самом начале зимы вся поверхность озера Кохирайс за одну-единственную ночь покрывалась льдом. Не позднее второй недели декабря обитатели городка Кохирайс собирались в послеобеденный час возле своих каминов, время от времени поглядывая на стропила домов, сотрясавшиеся под напором холодных канадских ветров. Эти родившиеся на крайнем севере ветры обучались своим манерам где-то в Монреале, нравы которого жители городка Кохирайс считали далеко не безупречными. Ветры срывали черепицу, ломали ветви деревьев и рушили старые печные трубы. Их приход знаменовал собой начало долгой зимы, которая кончалась лишь после того, как с полей начинали прибывать мутные талые воды. В одну из зим ветры были особенно свирепыми и холодными. Они напали на город ночью, разбив о прибрежные скалы множество птиц. Дети с плачем проснулись от страшного воя, пламя свечей трепетало. Госпожа Геймли, ее дочь Вирджиния и сын Вирджинии Мартин сидели в своем маленьком домике, испуганно прислушиваясь к шуму огромных волн, набегавших на берег. Госпожа Геймли сказала, что эти страшные волны растревожили и разбередили всех огромных обитателей озерных глубин, включая Дунамулу.

– Прислушайся получше! – прошептала она. – Слышишь, как они кричат? Бедные создания! Хотя они похожи на морских пауков, извивающихся змей и иглобрюхов, хотя их огромные глаза лишены ресниц и они смотрят на тебя с ненавистью, мне их по-настоящему жалко!

Вирджиния посмотрела на темное окно и прислушалась. Госпожа Геймли закатила свои маленькие глазки и указала пальцем куда-то вверх.

– Тише! Неужели ты их не слышишь?

– Нет, – ответила Вирджиния, покачав головой. – Я слышу только рев ветра.

– А их голоса?

– Только ветер, мама.

– А малыш их наверняка слышит, – сказала госпожа Геймли, имея в виду закутанного в теплые пеленки спящего младенца. – В озере живут разные чудища. Я их видела своими собственными глазами задолго до того, как вышла замуж за Теодора. Я была тогда совсем еще маленькой девочкой и жила на северном берегу. Мы их там все время видели. Они всегда плавали стаями и иногда, словно дрессированные собаки, выбирались на берег. Иногда они прыгали через причал и топили лодки. Мы с сестрой несколько раз кормили их пирожками. Они страшно любили пирожки. Дунамула больше всего любил пирожки с вишнями. Длиной он был в двести, а толщиной в пятьдесят футов! Мы бросали пирожок с вишнями в воздух, а он высовывал из воды голову и ловил его своим сорокафутовым языком. В один прекрасный день мой папа решил, что это занятие слишком опасно, и запретил нам выходить на причал. После этого я ни разу не видела Дунамулу. – Она наморщила брови. – Интересно, помнит ли он меня…

Поразившись памяти своей матери, Вирджиния надолго задумалась. Она взглянула на маму и в очередной раз приятно удивилась, увидев ее старое умное лицо, ее совсем еще не дряхлое тело, сильные руки, платье свободного кроя из вельвета и муслина с зеленой кокеткой, маленькие глазки, выглядывающие из-под копны мягких седых волос, и сидящего у нее на руках довольно урчащего белого петушка с мандариновым гребешком.

– Если Джек будет отсутствовать в течение пятидесяти лет (Джеком звали этого родившегося в Квебеке петуха), а потом вернется назад, сможет ли он меня узнать? – спросила Вирджиния.

– Петухи не живут по пятьдесят лет, Вирджиния. Если к тому же он отправится в Канаду, мы, скорее всего, его вообще больше не увидим. Там говорят по-французски и ведут себя более чем странно. Они сделают из его крыльев веер или используют его в качестве флюгера.

– И все-таки давай представим на минутку, что он вернется назад через пятьдесят лет.

– Хорошо. Но где он может пропадать все это время?

– В Перу.

– Почему именно в Перу?

За разговорами такого рода они нередко проводили большую часть ночи. Госпожа Геймли не умела ни читать, ни писать и потому использовала свою дочь в качестве писца и исследователя, занимавшегося поиском интересующих ее слов в энциклопедиях. Старая женщина отличалась крайней пытливостью. За полтора часа она могла обсудить с поражавшейся ее талантам Вирджинией полторы сотни самых разных тем.

Несмотря на свою неграмотность, госпожа Геймли прекрасно владела языком. Откуда она черпала слова, не знал никто. Вирджиния полагала, что людей, живших на северных берегах озера, учили и вдохновляли открывавшиеся им просторы и дали. Обитателям маленьких селений неведомы проблемы и условности больших городов, и потому язык их богат и красив. Словарь госпожи Геймли был поистине огромен. Она знала и использовала множество редких старинных слов, о которых люди не вспоминали веками. Вирджиния отыскивала их в Оксфордском словаре и убеждалась в том, что госпожа Геймли практически никогда не делает ошибок. К примеру, говоря о собаках, она могла назвать их левинерами. Земли в окрестностях Квебека она именовала не иначе как трясиной. Слова «диклесия», «палантин», «раппари», «каротель», «опунция», «фарисей», «пальмерин», «компрадор», «секотин» и «пинтулария» слетали с ее уст без запинки. Их словарь растрепался, поскольку Вирджинии приходилось заглядывать в него едва ли не ежеминутно. Когда же госпожа Геймли гневалась, ее речей не могли бы понять и полдюжины лингвистов, которые скончались бы на месте от приступа «гиперкардии».

– Мама, где ты выучилась всем этим словам? – изумлялась Вирджиния.

Госпожа Геймли недоуменно пожимала плечами.

– Мы с ними выросли.

К счастью, порой она неожиданно ограничивала себя производными англосаксонского языка, и тогда речи ее становились вполне внятными. Вирджиния испытывала необычайное облегчение, а петух радовался так, что, будь он курицей, он нес бы по три яйца в день. А вдруг он на самом деле был курицей? Кто знает. Кстати сказать, в глубине души он считал себя котом.

Ветер задул еще сильнее, разметая стога сена, круша сараи и выплескивая озерные воды на поля. Госпожа Геймли и Вирджиния услышали оглушительный звон тысяч сталкивающихся друг с другом льдин, который походил на прощальный стрекот всех насекомых, когда-либо живших на свете. Дом стонал и покачивался, но он мог выдержать и не такую непогоду, поскольку строивший его покойный Теодор Геймли хотел, чтобы его жене и дочке ничто не угрожало. За прошедшие с той поры годы его цветущая жена успела превратиться в старуху, дочери же было уже за тридцать. Вирджиния отлучалась из дома всего на три года, после чего вновь вернулась сюда с младенцем, отцом которого был канадец французского происхождения Буасси д'Англе.

– Тебе не кажется, что наш дом может рухнуть? – спросила с опаской госпожа Геймли.

– Нет, не кажется, – спокойно ответила Вирджиния.

– Ну и ветрище! Представляю, что зимой будет твориться! Ох и туго же нам придется!

– Зимой всегда трудно.

– От холода земля промерзнет сильнее, чем обычно. Животным придется не сладко. У сельчан кончится пища, и они начнут болеть.

Эти зловещие предсказания вполне соответствовали погоде. В тех случаях, когда госпожа Геймли вещала столь же торжественно, она, как правило, оказывалась права. Вне зависимости от того, насколько истинными были эти предсказания, ветер в ту ночь дул со скоростью около двухсот миль в час, а температура воздуха опустилась до минус двадцати градусов по Цельсию.

После одного из особенно сильных порывов госпожа Геймли поднялась на ноги и принялась расхаживать по комнате. От раскаленной печи веяло жаром. Она обошла вокруг кухонного стола, посматривая на потолок, по которому бродили красноватые всполохи, едва заметные на фоне стен и полов розоватого, кремового и желтоватого цвета. На крыше что-то загрохотало. Джек тут же по-кошачьи бросился на руки госпоже Геймли.

– Мама, неужели это снег? – спросила Вирджиния так, словно она все еще была ребенком.

– В такую погоду снега не бывает, – ответила госпожа Геймли.

Подбросив в печь несколько поленьев, она пошла к углу, с тем чтобы взять двуствольный дробовик. При этом она заметила, что в такие холодные ночи лопаются оковы, открываются тюрьмы, сходят с ума лунатики и впадают в неистовство звери. Чудища, живущие в глубинах озера, могут попытаться забраться в их дом.

Они просидели так всю ночь. Хотя с Рождества прошло уже несколько недель, им казалось, что наступил сочельник. Вирджиния слегка покачивалась, баюкая ребенка и вспоминая свою жизнь. Дров в их доме хватило бы на две зимы, кладовая была забита копченым мясом, птицей и сырами, вяленой бараниной и овощами, мешками с рисом, мукой и картошкой, консервами, местным вином и всевозможными пряностями и приправами, необходимыми для готовки и выпечки. На полке стояло множество книг, трудных для чтения, которые бередили и волновали душу. На кроватях лежали толстые пуховые одеяла, легкие, словно взбитые сливки. Вирджинии довелось пережить немало тяжелых минут, она прекрасно понимала, что и дальнейшая ее жизнь не будет безоблачной и легкой, но сейчас она находилась у себя дома, и потому на душе у нее было покойно и тихо.

Канада – слово это было таким же протяженным и холодным, как занесенные снегом равнины этой страны. На то, чтобы добраться на санях до реки Святого Лаврентия, у Вирджинии и Буасси д'Англе ушло два дня. Ей вспомнился полный диск луны, видневшийся между верхушками согнувшихся под тяжестью снежного покрова деревьев. О своей жизни в Канаде она не помнила практически ничего, это же путешествие врезалось ей в память на всю оставшуюся жизнь.

Они отправились в путь ясным погожим днем, когда все вокруг было залито золотистым светом стоявшего низко над горизонтом солнца. В лучах этого удивительного мягкого света снег казался теплее воздуха. Его вид вызывал в памяти белую кирпичную стену, освещенную лучами заходящего светила. Две лошадки – одна гнедая, другая рыжая – без устали скакали легким ровным галопом далеко на север. День сменился ночью, а они все продолжали свой бег по снежной равнине, освещенной светом луны.

Лошадкам нравилось скакать по свежему снегу. Буасси д'Англе и молодая женщина, которую он едва ли не выкрал из ее дома, молчали. Их лица горели огнем, глаза блестели. Минута сменялась минутой, далекие тени оборачивались горами или лесами, изукрашенными инеем и снегом. По сторонам дороги появлялись и исчезали озера и бурные потоки. Дорога шла то вверх, то вниз, им казалось, что они плывут по волнам бескрайнего океана, над которым ви^ел полный диск луны. Кони были так счастливы, что могли бы доскакать до Канады без единой остановки.

И все-таки им пришлось остановиться, когда они достигли берегов озера, лежавшего между горными кряжами.

– Не знаю, как лучше поступить. Мы можем заночевать здесь и продолжить путь с наступлением утра. Позади осталось двести миль.

– Ты сможешь уснуть? – спросила Вирджиния. – А кони, думаешь, уснут?

– Нет, – согласно кивнул он, натягивая поводья и выводя упряжку на лед озера.

Они оставляли позади реки и дороги, они проезжали мимо помигивающих огоньками поселков и поскрипывающих мельниц, освещая себе дорогу фонарями в те минуты, когда луна скрывалась за лесом. И теперь Вирджиния не понимала, где она, – несется на санях сквозь морозный лес и вспоминает о тепле родного дома или же сидит дома у огня и вспоминает, как ее когда-то заворожил приглушенный топот копыт по снежному насту.

К утру госпожа Геймли и Вирджиния почувствовали себя совершенно разбитыми. Госпожа Геймли распахнула входную дверь и выглянула наружу. В комнату устремились потоки холодного свежего воздуха.

– Ни одна снежинка за всю ночь не упала. Беда, да и только. Зря только дрова жгли.

– А что с озером?

– В каком смысле?

– Оно замерзло?

Госпожа Геймли недоуменно пожала плечами. Вирджиния встала и накинула на себя теплую стеганую куртку. Она завернула малыша в мягкое одеяльце и направилась вместе с ним к берегу озера. Не успели они обогнуть угол дома, как им стало совершенно ясно, что озеро замерзло, ибо они не слышали шума его волн, хотя ветер все еще не стих.

Озеро замерзло за одну ночь, и это говорило о том, что зима будет необычайно суровой. О грядущих тяготах свидетельствовала и необычайно гладкая поверхность льда. Госпожа Геймли никогда не видела такого гладкого льда.

Озеро лежало перед ними, поражаясь собственному совершенству. Нигде не виднелось ни морщинки, ни прожилки, ни пузырька. Ужасный ветер и пенистые валы так и не смогли совладать со стужей, обратившей голубые воды озера в твердую гладь, красоте которой могли бы позавидовать и астрономы.

– Чудища надежно заперты, – заметила с удовлетворением госпожа Геймли и погрузилась в думы о предстоящей зиме.

 

В течение двух недель солнце, всходившее и заходившее над городком Кохирайс, щедро расточало золотые лучи. Ветерок, дувший с запада, очищал безупречно гладкий темный лед от принесенных ветрами веток и жухлых листьев, которые походили на оперных певцов, дружно выбегающих на сцену в конце представления, чтобы в следующий миг навеки исчезнуть за кулисами.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...