Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Посиневшая п-п-птица счастья

(монопьеса)

 

Действующие лица:

Я — возрастной хамелеон, наблюдатель.

(Мать — от 27 до 54 лет, самохарактеристика «Пьеро»,

бабушка Нина Васильевна — вечно молодая, Чио-Чио-сан,

послы счастья — заплутавшие ангелы, они же — мужья,

фоновые фигуры.)

 

 

I

Я ем финики. Не потому, что у меня гипогликемический синдром. Мы с ним друг друга не замечаем. И не потому, что легенды бедуинов гласят, что горсть фиников и немного воды — это всё, что нужно для выживания в пустыне. В моей пустыне людям, как минимум, нужны три ключа (квартира, машина, дача) и Wi-Fi. И мне абсолютно наплевать, что финики облегчают роды, содержат в себе всю таблицу Менделеева, по крайней мере, съедобную её часть, поддерживают жизнедеятельность организма и полезны при анемии. Звучит, как дешевая реклама. Похоже, она и есть. Я как-то прочла в одной книжке, что Лазарь Четверодневный после воскресения не расставался с финиками. Он постоянно их жевал, чтобы отбить во рту вкус ада.

Он был прав.

 

II

«Я его любила, а он…» — так начинались практически все сказки, которые мне в подростковом возрасте рассказывала на ночь мать. В детстве были колыбельные из песенника. Ровно 28. Откуда помню? Просто она обиженно сообщала, что даже после 27-й я не засыпала. Нужен был комплект!

Так вот о любви. Биография моей матери явно конкурировала с «Тысячей и одной ночью» по части непрерывности ежевечерних развлечений. Чего там только не было! И попытка повешения из-за глубокомысленного кандидата технических наук, и переезд из Ижевска в Петрозаводск с ресторанным музыкантом и десятью рублями на двоих, и романтическая история про французского инженера, чью биографию я выучила лучше ленинской, и лазанье по балконам многоэтажек хипповых принцев, и… Да всего так вот запросто не перечислишь. Это раньше повествование могло позволить себе литься «издалека долго» рекой-Волгой, а сейчас спешит, как поезд с психопатическим машинистом.

Все любовные лодки в конечном итоге разбивались — где о черствость мужского органа, почему-то именуемого сердцем, где о неприступный советский приграничный кордон, а где и о новую любовь. В конец измытарившись во всех этих остросюжетных мелодрамах, мать однажды подошла к своей свекрови, педагогу от Бога, и попросила: «У тебя столько книг! Дай мне что-нибудь почитать о любви!» «А то как же!» — воскликнула бабушка и выдала матери «Педагогическую поэму» А. С. Макаренко. Мать подвоха не почуяла, потому как училась в кулинарном техникуме, и принялась терзать этот фолиант. К середине опуса осознав, что дело не уха, она подошла к бабуле и воскликнула: «Мама! Где же здесь о любви?!!» «О любви к детям», — ответила бабушка с видом сфинкса, на чьих загадках обломалось не одно поколение пытливых искателей приключений. «У тебя растет дочь! Ты должна правильно её воспитывать, делиться накопленным жизненным опытом», — продолжила она.

Совет сработал. Так что теперь по вечерам вместо колыбельных раздавалось патетическое «Я его любила, а он…».

III

Третьим послом счастья был Александр, т. е. «защитник людей». Не особо преуспевший на этом поприще. Вы, наверное, сразу подумали: почему я начала с третьего? Оригинальный ум начал бы считать с последнего, тривиальный — с первого. Зачем лезть в середину? Подчеркнуть выпендрёжность ума? Но, на самом деле, я банальна, как двадцатирублевый батон, и начала с первого. В своей биографии. Поскольку он был моим отцом. Не будь его, двадцатитрёхлетнего простого подвыпившего работяги, случайно явившегося в троллейбусе перед моей не менее подвыпившей двадцатипятилетней матерью, некому было бы вести учёт послам счастья в её жизни. А так вот она я, Вася. Вы, наверное, опять подумали, что я выделываюсь. Не может быть девочка Васей! Она может быть Светой, Олей, Катей и даже Сашей и Женей, но не Васей! Однако мать называла меня именно так. Люди вокруг подпрыгивали от неожиданности. Я тренировала смирение. Качество, которому радовался Сам Господь и Бог мой. Поэтому учусь радоваться и я. Через бунт, т. к. по-другому не научилась. Да, и чтобы сразу разобраться со всеми возможными нестыковками: меня родили в День инвалида, но это никак не сказалось на моём здоровье; День моего Ангела приходится на 23 февраля, суровый мужской праздник, поэтому моего Ангела зовут Боец; паспорт мне выдали 1 апреля, и он не фальшивый… Нет, если всё перечислять, утомится даже американский юрист. А я ж не юристам рассказываю.

Третьему послу счастья было предсказано, что у него никогда не будет детей, потому что за восемь лет до моего неожиданного появления на свет по нему и его мотоциклу проехался грузовик. Двадцать четыре перелома костей таза, разорванный мочевой пузырь, сотрясение мозга, перечень иных повреждений на двух страницах убористым почерком, год больниц, где любой шаг медперсонала осуществлялся за взятку и приговор, что мужчиной ему отныне не быть. Пять лет он пил. А чем ещё было заняться восемнадцатилетнему мужику с такой однозначной, как взгляд прокурора, жизненной перспективой? А потом в один слякотный ноябрьский вечер 1975 года Господь выбрал его третьим послом счастья моей матери в обшарпанном петрозаводском троллейбусе. Между ними состоялся судьбоносный диалог, который начал третий посол счастья. В божественной комедии так заведено. Посланники благовествуют. Люди внимают, вставляя реплики и отвечая на поставленные вопросы. «Дурак! Какой же он дурак! А ты как думаешь?» — «Кто дурак?» — «Да брат мой дурак! Женился! Нет, ну не дурак ли?» — «А что ж здесь дурацкого?» — «А ты бы замуж вышла?» — «Нет. Я уже дважды была. Мне этого счастья за глаза хватило. Больше не хочу». — «Вот и я никогда не женюсь». — «Как хочешь». — «Да, я так хочу!»

Через месяц третий посол счастья понял, что мужчиной он был, есть и будет, и, изрядно приняв на грудь вместе с надежным гарантом мужественности в лице моей матери, выгрузился в квартиру своей матери. Будущая невестка с порога прыгнула на шею будущей свекрови с криком: «Как же я рада с вами познакомиться, мамуля!». «Мамуля» была ярой трезвенницей и «сухой» закон был для неё куда значимей любой заповеди Синайского законодательства. За встречу не пили.

В январе 1977 года сыграли свадьбу, на которой мать с третьим послом счастья потеряли друг друга. Просто он не выдержал безумной энергии праздника и ушел из ресторана домой. Спать. А мать плясала всю ночь до утра. Потому что была счастлива.

На самом деле я стала её несостоявшимся седьмым абортом. Во-первых, потому что первый и второй послы счастья не внушали доверия как гипотетические отцы. У одного была фамилия Дятлов. Мать из-за него чуть не повесилась. А второй был ресторанный лабух, о которых народная мудрость, сонм одиноких женщин и удивительно похожих на них брошенных детей предупреждают, что они — самый циничный народ. Он из-за матери утопился в голубом глазу карельского озера. А во-вторых, всё семейство Булкиных (Булкин — это фамилия третьего посла счастья) стояло на коленях и стенало, что у таких нетрезвых родителей может народиться «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». Они оказались правы. Я не мышь. И не земноводное. Я наблюдатель из касты наблюдателей. Неведомая зверушка.

Когда я родилась, третий посол счастья был в командировке. На радостях он проехал Петрозаводск и очнулся в Ленинграде, где продолжал радоваться аккурат до момента возвращения на родину своей новорожденной дочери.

Первым моим словом было «Пушкин». Засвидетельствовано документально. Мать носила меня, девятимесячную, по комнате, а я тыкала пальцем в гипсовый бюст великого поэта, стоявший на стеллаже, и мяукала: «Пу-ин! Пу-ин! Пу-ин!». Это стало третьей гордостью моей матери.

Первой была моя внешность. По своему старому паспорту я русская. Но родилась японкой — черноволосой и узкоглазой. Матери я казалась самой красивой девочкой на свете, в этом её убедил врач, принимавший роды, и материнское сердце, которое не обманешь. Даже азиатским разрезом глаз ребёнка, родившегося от эстонца и еврейки. Третий посол счастья наделал моих фотокарточек: кулёк на диване, кулёк на столе, кулёк в коляске. Счастливая мать понесла на работу в театр бумажный аналог сокровища, показать добрым сослуживцам. Те посмотрели, понимающе покивали и вынесли вердикт: «Знаешь что? Ты не расстраивайся! Они когда вырастают, делаются лучше». Она не расстраивалась.

Второй гордостью было то, что петь я стала раньше, чем говорить. Мать с третьим послом счастья диву давались, когда из коляски несся гимн Советского Союза, исполняемый в виде мурлыканья беззубого чада. Или революционная мелодия «Смело, товарищи, в ногу!», часто звучавшая по радио. Если бы я была не наблюдателем, а пророком, то молчала бы всю жизнь. Потому что мурлыканье обошлось мне девятью годами строгого режима музыкальной школы, язвой желудка, вегето-сосудистой дистонией, экземой, змеиной хитростью, железобетонной жесткостью характера и ненавистью к звучанию пианино. Понятно, что хотели сформировать другое и научить иному. Но благие намерения всегда ведут на родину послов счастья.

Третий посол счастья умел благовествовать на века. Меня он нарёк, подобно библейскому Адаму, Козой. За умение бодаться по любому поводу — будь то последняя ложка каши на тарелке, которой принципиально не находилось места в моём желудке, или предпочтение книги «Тристан и Изольда» «Колобку». Мать он опрометчиво назвал Птицей. Видимо, прозревал у неё за спиной такие же крылья, как и у него. А если за спиной есть крылья, то, по Чехову, они когда-нибудь да пригодятся. Третий посол счастья считал Чехова занудой, поэтому читал Конецкого. Грезил морем. Устроился работать на большой корабль, где угробил с молодым медработником свою посольскую миссию навсегда. Простите. Это настолько предсказуемо, что даже скулы сводит! Ведь дело медицины лечить. Превращать посла счастья в обычного человека. Обрезав ненужный атавизм в виде крыльев.

Увидев превращение, мать благословила брак человека нормального с человеком нормальным и стала в течение шести лет писать мне письмо о своей жизни. Мне, двадцатилетней.

Она писала: «Доченька! Как часто я вспоминаю о тех днях, когда мы были втроем. Какие это были прекрасные дни. Я вспоминаю, когда папа приходил с работы, мы бежали его встречать. Он брал тебя на руки, мы крепко обнимались и целовались. Или ещё: мы любили смотреть телевизор. На диван сначала садилась я, потом папа клал мне голову на колени, а ты садилась на колени к папе. Нам было так хорошо! А как мы весело играли в разные игры, смеялись и шутили. Какое было прекрасное время! Почему? Почему в нашу счастливую семейную жизнь вторглась эта женщина? У нас теперь с тобой отдельная квартира. Сегодня я оставила тебя у тёти Иры с её сыном Игорем, а теперь жалею. Потому что мы уже «нагулялись». Я позвонила, а ты уже спишь. Сегодня утром заберу тебя домой. Я всё думаю, что буду счастлива. Когда только? Наверное, я не смогу найти себе человека. Не верю я больше никому, Вася, и вряд ли смогу поверить. Прости, что ты сегодня не дома. Прости, что ты сегодня не со мной. Мне так стыдно и горько. Мне очень плохо, доченька! Прости меня. Это всё от одиночества. Прости».

И еще она писала: «Сегодня я вернулась с гастролей по Ленинграду. Нас очень тепло принимал зритель. Приятно было, что все ленинградские родственники посетили мои спектакли. Ведь в нашем городе никто из близких мне людей не ходит в наш театр. Они считают, что мы там не работаем, а развлекаемся. Ходим по сцене и кривляемся. Потому что труд — у доярки, шахтера, военного, врача и учителя. Даже у поломойки труд, который почетен. А актеры — сборище тунеядцев, слишком хорошо пристроившихся к очень лёгкому хлебу. Мы ведь играем, а не работаем. А нам за это еще и платят. За что?! Так считают Булкины. Всё труднее мне жить в этом городе, всё труднее осознавать своё одиночество… Так, как сегодня, мне ещё не было тяжело. Мне кажется, что вся моя энергия тратится только на то, чтобы выжить. Я схожу с ума! Вот видишь, доченька, как бывает ужасно в жизни! Страшно! А рядом никого… Не торопись выходить замуж! Не торопись!»

А кроме этого, она писала: «Господи! Вася! Как страшно жить в городе и быть одинокой! Когда рядом нет ни одного человека, который бы тебя понял! Одна единственная ты! Но ты еще кроха. И ничего не понимаешь. Может, однажды поймёшь? Только бы выдержать до этого момента! Только бы устоять! Я одна с тобой. Ты меня никуда не отпускаешь. Ни в гости, ни посидеть к друзьям, ни на культурные мероприятия. Ты говоришь: «Мамочка, иди!» А я вижу твои глаза, и мне достаточно. Мне очень тяжело. Я не могу одна. Мне нужен рядом надежный человек. Мне нужно счастье. Прости, Вася, но я так хочу найти в жизни счастье!»

Я получила это письмо. Как раз, когда поняла, что счастья нет. Есть финики! С тех пор это один из моих лозунгов — «Есть финики!»

 

IV

С четвертым послом счастья сорокалетняя мать познакомилась на почве общности взглядов на игру литр-болл. Честно скажу, ему повезло, его выбрали из множества конкурентов. Широкоплечего и голубоглазого боксера Кости, героя советско-китайского пограничного конфликта на острове Даманский; рабочего сцены молчаливого Кирилла, мастера на все трясущиеся от водки руки; гламурного — хотя тогда такого слова не знали, но явление было — директора агрофирмы Гены, который по ходу дела на свой страх и риск — мне было 11 — научил меня правильно целоваться со взрослыми мужчинами; обаятельного кулинара Юры, простого советского юриста; каратиста Антона, высокоинтеллектуального диссидента; телемастера Славы, который здорово играл на гитаре и пел блатные песни, которые потом назвали шансоном. Но они не нашли отклика в разбитом сердце матери, которое тосковало по послу счастья. Что ей было до талантов Славы, денег Гены и антисоветских прокламаций Антона? Она смотрела сквозь них, как сквозь декорации надоевшего спектакля.

Я всегда удивлялась, какое влияние имела мать на мужчин при своей неидеальной внешности. Рост метр пятьдесят пять, ноги короткие, фигура … Ну не самая точеная. Точнее, совсем не точеная. Нормальная такая фигура хакаса, призванного всю историю своего малого народа скакать на коне. Черты лица неопределенные. Она даже не красилась никогда. Только гримировалась перед спектаклем. Стрижка короткая. Почти всегда в джинсах. Вела себя естественно, никогда не старалась «выглядеть на все сто», дурить голову или клеиться. Но стоило нам зайти в какой-нибудь кабак, а мы туда ходили, как на работу, — тут же через десять минут за нашим столиком оказывался Рома-Сережа-Коля, который с матери глаз не сводил, поил нас, кормил всем, чего душа просила, брал телефон и… оставался с носом. Все они не проходили по ведомству послов счастья. А вот Вова проходил.

Они поженились. Вообще-то, его звали Володя Ульянов, что чести ему не делало ни с какой стороны. Поначалу он вёл себя тихо. Пил не торопясь, много закусывал, последнюю рюмку всегда отдавал возлюбленной. Но постепенно, то ли фатальная фамилия, то ли белая горячка взяли своё. Он начал пить лошадиными дозами, во хмелю становился буйным и, видно, не помня о том, что Зимний уже давно взят, рвался в бой.

В нашей квартире к тому времени появилась бабушка Нина Васильевна, легендарная мать моей матери. Зятю с тёщей не получалось найти общего языка, потому что Чио-Чио-сан не может быть тёщей посла счастья, заплутавшего ангела. Она вообще ничьей тёщей быть не может. Почитайте либретто «Мадам Баттерфляй». Хотя, если лень, я вам сейчас коротко растолкую, кто такая бабушка Нина Васильевна, и почему с ней не могли ужиться даже ангелы.

О бабушке Нине Васильевне я узнала лет в пять. Может, знала и раньше, просто ориентироваться в родственниках начала в этом возрасте. Жила она сначала в Ленинграде, потом в Таллинне, затем в Ижевске. Раз в год 17 июля — в день рождения моей матери, — нам приходила посылка со следующим содержанием:

- Открытка, которая гласила: «Дорогая моя дочь! Поздравляю тебя с днем рождения, с 7-м ноября, Новым годом, 8-м Марта и 1-м Мая. Желаю тебе здоровья! Ниже ты найдешь россыпи моих горячих поцелуев. Мама». Далее шли отпечатки губ бабушки Нины Васильевны, выполненные с помощью губной помады ярко-красного цвета.

- Какое-нибудь позеленевшее варено-копченое мясо. Дело в том, что выйдя на пенсию — а она была оперной певицей, — бабушка самоотверженно работала на проходной мясокомбината города Ижевска. Она отлавливала «несунов», а отобранное честно съедала или посылала раз в год нам, в город Петрозаводск. Мясо не выдерживало летних температур и дальних расстояний.

- Фотография бабушки с тряпичным Микки-Маусом и с подписью «Моей любимой внучке».

С Микки-Маусом мы познакомились, когда мне исполнилось 15.

Однажды приходит ко мне мать — мы уже порознь жили — и говорит: «Ну вот, ко мне на ПМЖ приезжает твоя бабушка Нина Васильевна! Завтра пойду её встречать, а ты подожди нас в квартире, чаю приготовь».

Утром открывается дверь в квартиру: сначала следует кот непонятного цвета породы русская помоечная, привязанный на бинтик к женщине типа Чио-Чио-сан. Потрепанной жизнью, но вечно молодой. Это была бабушка Нина Васильевна. Она подходит ко мне и говорит: «Здравствуй, внучка! Вот и свиделись. Я привезла тебе на память нашу семейную реликвию. Её подарил мне мой отец, а я отдам её тебе. Посиди, посмотри, пока мы с мамой вещи разбираем». И дает мне книгу о китайских пионерах, написанную на китайском же языке. О содержании я догадалась по картинкам. Ну да ладно. Дареной книжке в шрифт не глядят.

Пока я с реликвией разбиралась, слышу из коридора вопли: «Мама, что ты делаешь?!» Выхожу. Бабушка Нина Васильевна распотрошила подарочную коробку французских духов и выливает их на косяк входной двери, методично так, миллилитров 100. Потом поворачивается к почтеннейшей публике и объясняет: «Я очень дорожу своим котом и боюсь, что он убежит в дверь. А единственное, что он не переносит,— это запах французских духов. Вот я и поливаю порог квартиры, чтобы он не удрал».

Через 5 минут в полублагоустроенной квартире, не знавшей ремонта со дня вселения первого жильца в 1955 году, водворился мохнатый Микки-Маус метр ростом, ковер иранский, колонна деревянная черная, телевизор цветной японский, ведро хрустальное, кровать под балдахином, серванты орехового дерева. Это называлось — уют. Однако самое интересное было впереди.

«Не думайте, — заявила бабушка Нина Васильевна, — что я приехала к вам скучать. Я в вечном поиске счастья! Я буду выходить замуж». Оказалось, что «выходить замуж» — это для неё было естественным состоянием. Одни марки собирают, другие фиалки разводят, а бабушка Нина Васильевна замуж выходила с завидной регулярностью. И что характерно, мужья были сплошь богатые, помирали скоро, и имущество в конечном итоге доставалось ей. Сватались к ней 13 дедушек. ОТК прошел каждый. Жертв не случилось. Были сцены за столом, заставленным хрустальными ведрами с красной икрой, пение заключительной арии Чио-Чио-сан с реальным харакири и «скорой помощью», мирные вечера на кровати под бархатным балдахином, метание ножей и тяпок друг в друга…

На момент замужества моей матери с четвертым послом счастья, бабушка Нина Васильевна находилась в вечном поиске искомого. Ей, особенно с пьяных глаз, ежедневные революции Вовы Ульянова стали надоедать, поэтому он часто просыпался ночью от злобного шипения тёщи «Посмотри, гад, на меня! Это лицо твоей смерти!» и вида старухи, вооруженной тяпкой для рубки капусты.

Бог хранил Ульянова, ни разу вражеская тяпка его не достала. Тем не менее, четвертого посла счастья свалил банальный панкреатит. Над его могилой не салютуют пионеры и не стреляют артиллерийские орудия. Там стоит одинокая березка, посаженная бабушкой Ниной Васильевной и матерью, забывшими о нем, как о страшном сне уже через год.

Так проходит земная слава.

Мать писала: «Почему я опять одна? Милая моя доченька! Вася! Я признаюсь тебе, что не совсем трезва. Столько всего произошло! Вовка умер. Булкины говорят тебе, что твоя мать эгоистка. Только о себе и думает. То у неё Вова, то Миша, то Юра, а ребенок — по боку. Это неправда! Я очень люблю тебя и делаю для тебя всё, что могу. Пусть немного, но ВСЁ, что могу. Не осуждай меня, Вася! Я одинока — и это страшно. Я многого не говорила и не писала тебе. Как трудно, когда не с кем поделиться своей болью да ещё видеть твои осуждающие глаза. Это страшно. Не надо так, Вася. Не надо».

И еще она писала: «Вася! Мне стыдно за то, что иногда я пишу ложь. Почему? Потому что я всё время стараюсь оправдать свои слабости, а ведь ты видишь меня каждый день. И всё понимаешь. Всё. Их нечем оправдать! В моих записях одни рыдания, потому что я одинока. Я виновата во всём, бесхарактерная дура. Я не смогла сохранить твоего отца. Я не уберегла Володю. Всё время юлю, виляю, ищу, чем бы завуалировать свои пороки, а ты… Ты начала мне лгать, потому что я лгу тебе. Ты тонкий человечек и чувствуешь фальшь. Боже упаси тебя лгать, Вася. Особенно себе. Я поняла, что допускаю огромную ошибку, обеляя себя: все лгут, почему бы и мне тоже… Нет!!! Нет!!! И нет!!! Никогда! Не будь такой, как твоя мама. Будь правдивой и умей постоять за себя и свои принципы. Доченька! Я очень хочу, я мечтаю, чтобы ты крепко стояла на этой земле. Я всё ради этого сделаю. И это не простые слова. Ну а если не выдержу, то мне одна дорога — не жить!»

А кроме этого, она писала: «Доча! Я знаю, что у меня страшная болезнь — рак. Осталось недолго. А мне так хочется быть счастливой! Где моя синяя птица? Неужели улетела, как у Метерлинка? И меня никто не спасет? Где моя птица счастья?.. Появись же! Прояви сострадание к измученной душе!.. Я благодарна судьбе, что у меня есть такой прекрасный человечек — это ты! Никто в жизни не понимает меня так, как ты, моё солнышко! Счастья тебе!»

 

 

V

Пятый посол счастья оказался подделкой. Звали его Александр Сергеевич Ахов. Он женился на моей больной матери, чтобы получить петрозаводскую прописку. Он не знал, что квартира была у меня в собственности. Поэтому не государство, а я лично решала, кого туда прописывать, а кого нет. Но послов счастья юридические детали не касаются, как пыль деревенских дорог — истинных аристократов. И когда он пришел ко мне с претензией как законный супруг моей матери, я сказала ему… Нет, я не могу повторить, что я ему сказала, потому что обещала Господу и Богу моему не ругаться матом. Поэтому я переведу свою фразу с языка интеллигенции на язык культуры. Я ответила пятому послу счастья: «Ты далеко пойдёшь, мужик!». И он ушёл.

Мать орала мне в лицо: «Я их любила, а они?! Неужели нет счастья, а, Вася? Ответь! Ты ж всё понимаешь! Солнышко! Родная моя! Единственная! Прости меня! И не повторяй мою жизнь! Да, я пьяная сейчас. Но это от тоски. Постоянной пожирающей изнутри тоски. И от боли. Золотой мой человечек! Всё время я думаю и живу тобой. Твоя мама никогда не позволит сделать тебя несчастной. Никогда. Никому. Да, я нытик. Пьеро. Это правда. Я всегда хотела счастья, а получала… Хрен по всей роже! Может, тебе больше повезет… Не осуждай меня. Я задыхаюсь. Не повторяй моих ошибок… Как же так? Я же их всех так любила, а они… Почему всё так страшно, Вася?»

Я ответила: «Наверное, от перемены мест послов счастье не появляется. Прости».

Это была наша последняя встреча.

Я похоронила её, как могла, на городском кладбище по христианскому обряду. Через год водрузила на её могилу гранитную глыбу с крестом.

VI

Я несколько раз в год посещаю могилу матери. И никогда не запариваюсь, что положить ей на могилу. Приношу финики. Их никогда не склёвывают голуби. Потому что их прогоняет оттуда посиневшая п-п-птица счастья, похожая на замороженную курицу из советского магазина.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...