Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Сакральная география русского Севера 3 страница





Преподобный Иринарх Соловецкий, неоднократно совершавший чудеса спасе­ния на море, являлся истинным побудителем поморской души, пребывающей в состоянии духовного сна, дремотного прозябания в теплохладной вере: «Жители Сумского острога, промышляя в море на пятнадцати судах, пристали у Анзерского острова к льдине, на которой, вытащив свои суда, легли спать. Оставленный ими сторож, задремав, вдруг услышал голос: " зачем спишь? Вставайте и влеките суда свои дальше на лед". Проснувшись, он увидел пред собою высокого ростом старца, который, назвав себя Соловецким Иринархом, стал невидим. Но сон одолевал сто­рожа. Опять явился ему старец и вскричал: " вставайте, ваши суда повредит льдом". Меж тем на море поднялась великая буря. Тогда сторож поспешил разбудить своих товарищей, которые едва успели оттащить свои суда дальше на лед»62.

Пафосом борьбы против смертных грехов маловерия и уныния пронизаны и чудеса преподобного Варлаамия Керетского, явленные им на море: «Той же муж поведа нам. Двиненину некоему, именем Никифору, со своими клевреты идущу с мурманского рыбнаго промыслу. И егда бывшу ему против Святаго Носа, начат труждати их ветренная буря, и древо сломило парусное у них, и парус унесло в море; волны же вливахуся на лодью. И снесло у них с лодье все волнами, и отнесло их на лодье в морскую пучину, и уже им всем отчаявшимся живота своего, и занес­ло их в плавании их в пучину морскую.

И многим днем минувшим, явился тому Никифору во сне преподобный отец Варлаам и начать ему глаголати: " Что вы впадосте в отчаяние и не промышляете о себе? Парус ваш под лодьею, а древо и с ногами тут же под лодьею, и вы того древа не ставьте. Промышляйте, не плошитеся, — Бог вас вынесет! " <... > Они же, много трудившеся, изнемогоша и сон объят их. Паки явися им той же муж, глаголя: " Про­мышляйте, призывайте еще Бога на помощь, вынесет Господь Бог" »63.

Преподобный Варлаамий Керетский мог бы совершить чудо «мгновенного», «легкого» спасения поморов, но он направляет их по пути более трудного, «узкого», а значит и истинного спасения, связанного с собиранием их собственной «кормчей» энергии, направленной на самостроительство, самовозрастание, самоутверждение в вере.

В своей борьбе с грехами уныния, отчаяния, сомнения, маловерия беломорские святые наследуют заповедям, подвигам и чудесам Иисуса Христа, ставшего первым и истинным Спасителем падшего человечества на суше и на море: «В один день Он вошел с учениками Своими в лодку и сказал им: переправимся на ту сторону озера. И отправились. Во время плавания их Он заснул. На озере поднялся бурный ветер, и заливало их волнами, и они были в опасности. И, подошедши, разбудили Его и сказали: Наставник! Наставник! погибаем. Но Он, встав, запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина. Тогда Он сказал им: где вера ваша? Они же в страхе и удивлении говорили друг другу: кто же это, что и ветрам повелевает и воде, и повинуются Ему? » (Лк. 8. 22—25). «И тотчас понудил Иисус учеников Своих войти в лодку и отправиться прежде Его на другую сторону, пока Он отпу­стит народ. И, отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один. А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами, потому что ветер был противный. В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидевши Его идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: обо-


дритесь; это Я, не бойтесь. Петр сказал Ему в ответ: Господи! Если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И вышед из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! Зачем ты усомнился? » (Мф. 14. 22—31).

Евангельское повествование о хождении Иисуса Христа по воде, об усмирении Им бури, которое стало путеводным текстом морской культуры русского народа, впрямую связывает мотив мореплавания с мотивом испытания веры, ее обретения либо утраты. Твердость в вере ведет к спасению, маловерие или сомнение обрекают мореплавателя на погибель.

Связь между образами веры и мореплавания в православном миросозерцании имеет не какой-то метафорический, «стилистический» смысл, она глубоко бытий-ственна, онтологична и восходит к собственным «водным» истокам христианства, которые органично слились с «водными» основаниями космоса русского народа. На онтологизм этой связи указывает и сама «клишированность» образов веры и море­плавания в топике сочинений отцов Церкви, православных богословов. Святитель Иоанн Златоуст писал: «Помыслы обуревают наш ум, а вера надежнее якоря избав­ляет его от крушения, приводя его к полному убеждению, как корабль в тихую пристань»64. Патриарх Гермоген, которого называли «вторым Златоустом» и кото­рый остро чувствовал связь между русской Смутой, колебанием веры и мятежным бунтом русской «морской» стихии, в первом своем послании, обращенном к тушин­ским мятежникам, писал: «Не бойся, малое мое стадо, поскольку благоизволил Отец Мой дать вам царство. Если и среди многих волн люто потопление, но не бойтесь погрязновения, поскольку стоим на камени веры и правды. Пусть пенится и бесится море, но Иисусова корабля не может потопить... »65.

«Камень веры и правды» — вот то единственное и истинное основание, на котором зиждется испокон веков русская морская культура, в принципе не предпо­лагающая корабля как средства мореплавания и противополагающая ему веру. Свя­той, подобно Иисусу Христу, может ходить по морю, «аки по суху», или, как Ан­тоний Римлянин, плавать по воде на камне. В «Соловецком патерике» содержится рассказ об Анзерском пустыннике Клименте, который плавал по морю на плоте, сколоченном из трех бревен, «гребя попавшимся деревом» и молившего Господа вести его по путям Промысла Божия. Преподобный Елеазар Анзерский, спасая иноков, чья лодка была унесена в море, плавал с ними на льдине.

Чудеса и подвиги соловецких святых определяли и выражали само существо поморского менталитета, ядро которого составляло представление о вере как един­ственном «плавательном» средстве по бурным водам моря житейского. Отсюда проистекает такое важное свойство поморской культуры, как небрежение материа­льным оснащением корабля, самой технологией кораблестроения. Можно было бы сказать, что поморская культура довольствовалась уровнем достаточности и всячес­ки стремилась сохранить свой «допотопный», «староманерный» (в прямом и пере­носном смысле «на манер» Ноева ковчега) флот, что ярко проявилось во времена петровской реформации, насаждавшей в Поморье стандарт «новоманерного» запад­но-европейского кораблестроительного искусства.

Важнейшие законы и заповеди строительства русской морской души изложены в чинопоследованиях молебных пений Православной Церкви: «Церковь ежедневно


приносит молитвы Богу о плавающих и путешествующих, потому что они подвер­жены большей опасности в пути и особенно нуждаются в помощи Божией. Помимо этой ежедневной молитвы Церковь совершает особый " Чин благословения в путе­шествие (в путь шествующим)". Перед отправлением в путь коленопреклоненно молились апостолы (Деян. 21, 5). Благословляя путешествующих, Церковь молится Господу, Который есть " путь и истина" (Евангелие чина), чтобы Он простил им вольные и невольные грехи, сопутствовал им в пути, как некогда Евангелисту Луке и Клеопе в Еммаус, послал им ангела хранителя, как некогда Исааку, Товии. Она просит Его избавить плавающих от потопления, как некогда апостола Петра и про­чих апостолов (МК. 4. 35—41). Чтением Апостола Церковь внушает отправляю­щимся в путь, что они постоянно должны исполнять волю Божию и заповеди Его. Евнух царицы Кандакии в пути читал Слово Божие и крестился (Деян. 8, 26—39). А чтением Евангелия напоминает, что путешествие должно совершаться для пользы, а не для тщеславия (Ин. 14. 10), чтобы, двигаясь по земному пути, они шли и по стезе заповедей Божиих.

Заботой о путешествующих проникнут и " Чин благословения нового корабля или ладии". Подобно апостолу Павлу, который перед вступлением на корабль на берегу усердно молился Богу со всеми учениками, Церковь, благословляя новое судно, взывает к Господу о помощи и покровительстве. " Боже отцов наших, — молится она, — Ты заповедал Ною рабу Твоему построить первый корабль для спасения мира; Ты благоволил, чтобы корабль, состоящий из многих дерев и могу­щий распасться, был как едино древо — крепкое и нерасторгаемое, Тебе угодно было Самому некогда править этими бездушными древами: Ты Сам и ныне, Влады-ко, и сей корабль (или ладию) соблюди, и даждь ему Ангела блага, мирна; хотящий плыти в нем сохрани, даждь им в своя отъити здравым... " Церковь молится и о том, чтобы корабль не был только бездушным древом, а сделался освященным домом для христиан, передвигающейся по морю церковью Господа Вседержителя: " Благо­словляю Тебя окроплением воды освященный; иди по волнам морским не сам со­бою, но во Имя Бога Всемогущего, Отца и Сына и Святаго Духа; шествуй под покровом Пречистыя Владичицы нашея Богородицы, в силе честнаго и животворя­щего Креста, в сопровождении небесных сил, бесплотных, укрепляемый молитвами Предтечи Господня, славных и всехвальных апостолов и всех святых". Сильной и выразительной песней пророка Давида Церковь ободряет и наставляет чад своих: " Исповедятся Господеви, яко благ, яко в век милость Его" (Пс. 106, 1); " Да испове-дятся Господеви милости Его, и чудеса Его сыновом человеческим: да вознесут Его в Церкви людстей, и на седалищи старец восхвалят Его" (Пс. 106, 31—32).

Близким по содержанию к этим чинам является и " Чин благословения хотящим по водам плыти". Как Бог в Своей славе и чудесах особенным образом на водах, так и человек, оказавшийся во власти морской бури или попавший в кораблекрушение, яснее осознает свое внутреннее состояние и отчетливее начинает понимать, есть ли у него живая вера, чистая любовь, глубокое упование на Бога. В минуты смертель­ной опасности для человека ему помогают избежать печальной участи молитвы за него родных и близких. Святой Григорий Богослов свидетельствует, что он не уто­нул во время бури благодаря молитвам отца и матери. " Я страдал на водах, — говорит он, — со мною страдали и родители, в ночном видении разделяя мое бед­ствие. Они с суши подавали помощь, своею молитвою как бы заговаривая волны,


о чем узнал я, когда впоследствии, по возвращении, высчитал время моего избав­ления" (Слово 18, в похвалу отцу). Перед выходом судна в плавание Церковь обра­щается с молитвой к Владыке Господу Ииусу Христу, Который по водам ходил, как по суше, запретил бурю и успокоил волны морские. Она просит Его не оставить в плавании рабов Своих, быть им Кормчим, воздвигнуть благовременные ветры к благополучному возвращению их, и, как апостола Петра спас от потопления и от всех видимых и невидимых вражеских наветов, так избавить от бед всесильною Своею десницею рабов Своих, давая им благодать во всех делах, и соблюдая ко­рабль их целым и невредимым»66.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Аверинцев С. С. Вода // Мифы народов мира. — М, 1987. Т. 1. — С. 240.

2 Конрад Дж. Зеркало морей. — М., 1958. — С. 73-74.

3 Топоров В. Н. О «поэтическом» комплексе моря и его психофизиологических основах
// Топоров В. Н. Миф, ритуал, символ, образ. — М., 1995. — С. 582.

4 Успенский Б. А. Дуалистический характер русской средневековой культуры. (На мате­
риале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина) // Успенский Б. А. Избранные труды. —
М., 1994. Т. 1. — С. 255.

5 Флоренский П. А. Иконостас. Избранные статьи по искусству. — СПб., 1991. — С. 40.

6 Мумриков А. Лествица к Престолу Божию // Наука и религия. 1997. № 4. — С. 20.

7 Элиаде М. Священное и мирское. — М., 1994. — С. 84.

8 Маркова З. Н., Несанелис Д. А. О слове голбец в русских говорах Коми АССР // Устные
и письменные традиции в духовной культуре. — Сыктывкар, 1990. — С. 125—127.

9 Попов СВ. Топонимия Белого моря // Вопросы топонимики Подвинья и Поморья. —
Архангельск, 1991. — С. 45.

10 Чайкина Ю. И. Географические названия Вологодской области. — Вологда, 1988. —
С. 25—26.

11 Попов СВ. Топонимия. — С. 46.

12 Мишин А. И. Топонимы Мурмана. — Мурманск, 1976. — С. 28—29.

13 Топоров В. Н. Об одном архаичном индоевропейском элементе в древнерусской ду­
ховной культуре — sv£ t- // Язык культуры и проблемы переводимости. — М., 1987. —
С. 215—-217.

14 Минкин А. И. Топонимы... — С. 31.

15 Топоров В. Н. Об одном архаичном элементе... — С. 217.

16 Флоренский П. А. Иконостас... — С. 312-313.

17 Алипий (архим. ), Исайя (архим. ). Догматическое богословие. — М., 1994. — С. " 93.

18 Нефедов Геннадий (прот. ). Таинства и обряды Православной церкви. М., 1996. —
С. 53—54.

19 Успенский Б. А. Дуалистический характер... — С. 260.

20 Жуковская Н. Л. Категории и символы традиционной культуры монголов. — М.,
1988. — С. 156-161.

21 Успенский Б. А. Дуалистический характер... — С. 255.

22 Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. Первый век
христианства на Руси. М., 1995. — С. 567.

23 Михайловский Г. Письма с Белого моря // Дружба народов. 1995. № 9. — С. 116.

24 Игумен Иоанн (Экономцев). Исахазм и восточноевропейское Возрождение // Бого­
словские труды. — М., 1989. Т. 29. — С7 64.

25 Жизнеописания достопамятных людей земли Русской. — М., 1992. — С. 149.


26 Там же.

27 То же. — С. 153.

28 То же. — С. 149.

29 Летописец Соловецкий. — М., 1833. — С. 18-19.

30 То же. — С. 21.

31 То же. — С. 26.

32 Жизнеописания... — С. 157.

33 Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. — М.,
1982. — С. 14.

34 Круг Григорий (инок). Мысли об иконе. — М., 1997. — С. 57.

35 Сказание о земной жизни Пресвятой Богородицы. — М., 1904. — С. 29.

36 Элиаде М. Священное и мирское... — С. 85.

37 Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. — М., 1991. — С. 352.

38 Дмитриев Л. А. Житийные повести Русского Севера как памятники литературы Древ­
ней Руси. — Л., 1973. — С. 228.

39 Соловецкий патерик. — М., 1991. — С. 70-71.

40 Там же.

41 То же. — С. 72.

42 То же. — С. 67-68.

43 Дмитриев Л. А. Житийные повести... — С. 218-219.

44 Чернышев Ю. Г. Мореплавание в античных утопиях // Быт и история в античности. —
М., 1988. — С. 95.

45 Топоров В. Н. Эней — человек — судьба. — М., 1993. — С. 9.

46 Путилов Б. Н. Застава богатырская. — Л., 1990. — С. 138.

47 Топоров В. Н. Эней... — С. 6.

48 Соловецкий патерик... — С. 67.

49 Топоров В. Н. Эней... — С. 9.

^Дмитриев Л. А. Житийные повести... — С. 236.

51 То же. — С. 245.

52 Успенский Б. А. Филологические разыскания... — С. 25.

53 То же. — С. 143.

54 Дмитриев Л. А. Житийные повести... — С. 249.

55 Жизнеописания... — С. 158.

56 То же. — С. 147—164.

57 Топоров В. Н. Эней... — С. 104.

58 То же. — С. 105.

59 Жизнеописания... — С. 157—158.

60 Алипий (архим. ), Исайя (архим). Догматическое богословие. — М., 1994. С. 100—101.

61 Соловецкий патерик... — С. 61.

62 То же. — С7 84—85.

63 Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга вторая. — Л., 1979. —
С. 308—309.

64 Настольная книга священнослужителя. — М., 1986. Т. 5. — С. 483.

65 Жизнеописания... — С. 216.

66 Нефедов Геннадий (прот). Таинства и обряды... — С. 277—278.


т

ПЕТР I — КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ

И ОНОМАТЕТ РУССКОГО СЕВЕРА

Пожалуй, следует признать справедливым следующее замечание A. M. Пан-ченко: «Петр сейчас снова, в который уже раз, стал жгучей проблемой. Он вооб­ще— оселок русской мысли»1. Действительно, Петровская эпоха не только отта­чивает русскую историографическую, точнее, историсофскую мысль, но и вскры­вает глубинную промыслительную идею русской истории, ее извечный алгоритм, основанный на образах грехопадения (смерти) и покаяния (воскресения). Цикли­ческая повторяемость русской истории, запечатленная в феноменологии Смуты, наиболее очевидным образом проявляется в ее переворотном, инверсионном ха­рактере. Существенно, что любой русский бунт, исходящий из социального «низа» или из антисоциального «дна», любое, самое радикальное, новационное преобра­зование, перестройка России, инициируемые «сверху», — это прежде всего карна­вал, семиотическая революция, связанная с переворачиванием смысловых, знаковых пластов археологии и геологии русской жизни. Кровавая семиотика и карнавальная логика октябрьского переворота 1917 года глубоко осознавались и остро пережива­лись великим русским писателем И. А. Буниным, который в своих дневниковых «Окаянных днях» сформулировал трагические и учительные уроки очередной рус­ской Смуты: «Ключевский отмечает чрезвычайную " повторяемость" русской исто­рии. К великому несчастию, на эту " повторяемость" никто и ухом не вел. <... > Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя. <... > Новизна форм! В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности. Спокон веку были " разбойнички" муромские, брянские, саратовские, бегуны, шатуны, бунтари против всех и вся, ярыги, голь кабацкая, пустосвяты, сеятели всяческих лжей, несбыточных надежд и свар. Русь классическая страна буяна. Был и святой человек, был и строи­тель, высокой, хотя и жестокой крепости. Но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с буяном, разрушителем, со всякой крамолой, сварой, кровавой " неуряди­цей и нелепицей" 2. Интуиции И. А. Бунина об уроках-архетипах русской истории, явленных в событиях большевистского переворота России, удивительно созвучны высказываниям, в иной терминологии, Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского о роли дуальных моделей в динамике русской культуры — об инвариантных механизмах семиотических революций в истории России, к числу которых могут быть отне­сены такие переворотные события, как крещение Руси, опричнина Ивана Грозно­го, церковная реформация патриарха Никона, петровские преобразования, рус­ский бунт антисоциального «кромешного» мира. Семиотическая революция ори­ентирована на знаковое преображение России, на «новизну», на установление нового символического порядка, на достижение эсхатологического «нового неба и новой земли». Однако «устойчивое осознание русской земли как " новой" парадок­сально сочетается с активизацией весьма архаических культурных моделей. Само понятие " нового" оказывается реализацией представлений, корни которых уходят


в глубочайшую старину. При этом можно отметить две модели построения " новой культуры".

1. Сохраняется глубинная структура, сложившаяся в предшествующий период, однако она подвергается решительному переименованию при сохранении всех ос­новных старых структурных контуров. В этом случае создаются Новые Тексты при сохранении архаического культурного каркаса.

2. Меняется самая глубинная структура культуры. Однако и меняясь, она обна­руживает зависимость от существовавшей ранее культурной модели, поскольку строится как " выворачивание ее наизнанку", перестановка существовавшего с пере­меной знаков»3.

Обе эти модели динамики русской культуры и, шире, русского исторического бытия явным образом определили топику петровских преобразований, которые в совокупности и составили содержание семиотической революции Петра I. Исследуя азбучную реформу Петра I как семиотическое преобразование, В. М. Живов рас­сматривает ее в одном семантическом ряду с такими инверсионно-карнавальными акциями, как перемена платья, бритье бород, переименование государственных должностей, заведение ассамблей, постоянное устройство публичных триумфаль­ных шествий, маскарадов, пародийно-кощунственных зрелищ и т. п. 4

К разряду семиотических трансформаций русской жизни можно отнести также календарную реформу, изменение царского титула, превращение обыденной одеж­ды в форменную, которая стала знаком сословной, конфессиональной и профессио­нальной принадлежности, и др. В принципе все основоположные категории и идеи петровской реформации (регулярность, регламентация, функционализм, милитаризм, унификация, редукционизм, крепостничество как средство ограничения в передви­жении в географическом, социальном и профессиональном пространствах и др. ) обладают мощным семиотическим потенциалом, являются порождающими моделя­ми семиосферы России первой четверти XVIII века.

Семиотическая революция Петра I, основанная на трансформации и инверсии исторического, географического, социального, конфессионального, ономастическо­го пространств России, привела к актуализации и регенерации архаических форм культуры, к возрождению древних архетипов, символов и мифологем, связанных с двумя центральными героями — персонажами космологического периода — Царем и Поэтом. В петровские времена произошла существенная структурная и смысловая перестройка образа священного царя. Предшественники Петра на русском престоле в своем царственном ритуале и этикете воплощали важнейшую ипостась священно­го царя как космократора — держателя мироздания. «Личность этого последнего рассматривается, так сказать, как динамический центр вселенной, от которого во все стороны расходятся силовые линии, так что всякое его движение, поворот голо­вы, поднятие руки и т. д. незамедлительно оказывает серьезное воздействие на природу. Царь является точкой опоры, поддерживающей равновесие мира; малей­шая неточность с его стороны может равновесие это нарушить»5.

Основная функция русского царя в допетровской Руси — неподвижное сиде-ние-восседание на престоле. В подобной статуарности царя как центра мироздания, его основоположной опоры (столпа, мирового древа) — залог непоколебимости Русской земли, всего православного мира. Поэтому «выезды самодержца за преде­лы Кремля — а это, как правило, были богоугодные поездки по окрестным мо-


настырям или церквам — воспринимались как события государственного значения. Даже выход царя на лед Москвы-реки 6 января к " иордани" — ритуальной прору­би — в традиционный праздник водосвятия обставлялся как важное событие и назы­вался " походом", причем в Кремле (по терминологии тех времен — " в Верху" ) оста­валась назначенная царем специальная комиссия бояр и других думных чинов для того, чтобы на время отсутствия царя государству " не убыло и потерьке не было" 6.

Государевы «походы» царя Алексея Михайловича за пределы Кремля были строго ограничены двумя малыми («подмосковными») кругами. Первый (священный) круг опоясывал топографию царского богомолья, включавшего посещение подмосков­ных монастырей и храмов (Троицкий Сергиев монастырь, Никола на Угреше, Мо­жайск, Боровск, Звенигород, Кашин, Углич). Второй («мирской») круг царских по­ходов был связан с любимой потехой Алексея Михайловича — охотой — и включал поездки по загородным селам (Коломенское, Хорошево, Воробьево, Семеновское, Измайлово, Никольское и др. ). (Попутно заметим, что охота, особенно царская, — это не просто потеха, развлечение, но ритуал, воспроизводящий мотивы основного мифа о поединке громовержца с его противником, имеющим хтоническую зооморф­ную природу). В подобной трехчастной организации царского пространства (Кремль, святые места, мирская хтоническая периферия) явно прослеживаются космологи­ческие мотивы, устанавливающие отношения изоморфизма между Москвой как цент­ром православного мира и всей Русской землей.

Однако эта модель пространственной организации царского ритуала и этикета связана со статическими аспектами мироздания, с поддержанием «тишины и покоя» на Святой Руси. Петровский бунт против «старого мира» направлен на разрушение его статических неподвижных оснований, на построение новой динамической мо­дели российского космоса. На смену старому московскому царю-космократору, неподвижно восседающему на престоле в Кремле, явился новый молодой самодер­жец Российской империи, в царственном образе которого были акцентированы чер­ты демиурга-творца, культурного героя-трикстера, Поэта-ономатета (установителя имен, творца нового ономастического и лингвистического пространства России).

Как творец-демиург и культурный герой Петр рассекает историческое время России. «Многовековая жизнь и деятельность народа до Петра объявлялась несуще­ствующей, народа русского не было до Петра: он сотворил Россию, он привел ее из небытия в бытие»7. Подобно своему выдающемуся предшественнику на престо­ле — Ивану Грозному, на которого он сознательно ориентировался, Петр осмыслял себя в качестве «первого монарха» — строителя новой молодой России8. Интересно, что петровская «концепция первого монарха» поддержана грузинской легендой «О том, как кучер Петр стал царем»: «До Петра Великого в России не было царей. Долго жили русские, не имея у себя царя. Петр Великий сделался первым царем»9. История Московской Руси расценивается Петром как застойное время торжества первобытного, косного, хаотического начала, которое необходимо упорядочить, кос-мизировать путем отказа от византийского наследия и переориентации молодой России на традиции первого — имперского — Рима.

Петр рассекает не только историческое время Руси, но и ее культурно-геогра­фическое пространство, которое он выворачивает наизнанку, меняя местами центр и периферию. Петр являет собой ярко выраженный тип «маргинальной» личности, появившейся на свет на родовой границе, разделявшей семейства Милославских и


Нарышкиных, и воспитавшейся на подмосковной периферии древнерусской культу­ры Кремля, которая граничила с миром западноевропейской культуры Немецкой слободы. Отсюда проистекает двойничество Петра, органичное сочетание в нем стереотипов поведения культурного героя и трикстера, ориентация на все внешнее, пограничное, периферийное. «Петр прожил свой век в постоянной и напряженной физической деятельности, вечно вращаясь в потоке внешних впечатлений, и потому развил в себе внешнюю восприимчивость, удивительную наблюдательность... »10.

Как российский самодержец Петр I являлся воплощением космологического образа «центра мира», однако в отличие от времени «тишайшего» царя Алексея Михайловича центр этот был не статичен, но, напротив, чрезвычайно подвижен, динамичен. Он постоянно перемещался по «большому» кругу русских земель, вклю­чавшему не центральные, но периферийные, пограничные, рубежные города и об­ласти России. «Петр был гостем у себя дома. Он вырос и возмужал на дороге и в работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прош­лую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец — от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в перемене мест... »".

В мифологическом образе Петра I были актуализированы весьма архаические свойства священного царя как первопредка — вождя и странствующего культурного героя, путешественника, который во время своих «хождений» по Русской земле расширяет и укрепляет границы России, осваивает новые пространства, доустраи-вает или переустраивает старые земли Святой Руси. В этом смысле Петра можно уподобить древнерусскому князю, который ежегодно объезжает русские земли по ритуальному земному кругу полюдья, устанавливает в них «погосты и дани». Петр близок и фольклорному образу Георгия Храброго русской духовной поэзии. Геор­гий, выехавший на «землю Светлорусскую» для утверждения веры христианской, для борьбы со змеиным воинством, во время своего змееборческого похода украша­ет и доустраивает Русскую землю, придает правильный облик первозданному ланд­шафту Руси: устанавливает леса, горы, реки, моря.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...