 |
Глава четвертая. Стена мира
|
|
|
|
К тому времени, когда мать стала оставлять пещеру и уходить на охоту,
волчонок уже постиг закон, согласно которому ему запрещалось приближаться к
выходу из логовища. Закон этот много раз внушала ему мать, толкая его то
носом, то лапой, да и в нем самом начинал развиваться инстинкт страха. За
всю свою короткую жизнь в пещере он ни разу не встретил ничего такого, что
могло испугать его, -- и все-таки он знал, что такое страх. Страх перешел к
волчонку от отдаленных предков, через тысячу тысяч жизней. Это было
наследие, полученное им непосредственно от Одноглазого и волчицы; но и к
ним, в свою очередь, оно перешло через все поколения волков, бывших до них.
Страх -- наследие Северной глуши, и ни одному зверю не дано от него
избавиться или променять его на чечевичную похлебку!
Итак, серый волчонок знал страх, хотя и не понимал его сущности. Он,
вероятно, примирился с ним, как с одной из преград, которые ставит жизнь. А
в том, что такие преграды существуют, ему уже пришлось убедиться: он испытал
голод и, не имея возможности утолить его, наткнулся на преграду своим
желаниям. Плотные стены пещеры, резкие толчки носом, которыми наделяла его
мать, сокрушительный удар ее лапы, неутоленный голод выработали в нем
уверенность, что не все в мире дозволено, что в жизни существует множество
ограничений и запретов. И эти ограничения и запреты были законом.
Повиноваться им -- значило избегать боли и всяких жизненных осложнений.
Волчонок не размышлял обо всем этом так, как размышляют люди. Он просто
разграничил окружающий мир на то, что причиняет боль, и то, что боли не
причиняет, и, разграничив, старался избегать всего, причиняющего боль, то
|
|
|
есть запретов и преград, и пользоваться только наградами и радостями,
которые дает жизнь.
Вот почему, повинуясь закону, внушенному матерью, повинуясь неведомому
закону страха, волчонок держался подальше от выхода из пещеры. Выход все еще
казался ему светлой белой стеной. Когда матери в пещере не было, он большей
частью спал, а просыпаясь, лежал тихо и сдерживал жалобное повизгивание,
которое щекотало ему горло и рвалось наружу.
Проснувшись однажды, он услышал у белой стены непривычные звуки. Он не
знал, что это была росомаха, которая остановилась у входа в пещеру и,
трепеща от собственной дерзости, осторожно принюхивалась к идущим оттуда
запахам. Волчонок понимал только одно: звуки были непривычные, странные, а
значит, неизвестные и страшные, -- ведь неизвестное было одним из основных
элементов, из которых складывался страх.
Шерсть на спине у волчонка встала дыбом, но он молчал. Почему он
догадался, что в ответ на эти звуки надо ощетиниться? У него не было такого
опыта в прошлом, -- и все же так проявлялся в нем страх, которому нельзя
было найти объяснения в прожитой жизни. Но страх сопровождался еще одним
инстинктивным желанием -- желанием притаиться, спрятаться. Волчонка охватил
ужас, но он лежал без звука, без движения, застыв, окаменев, -- лежал, как
мертвый. Вернувшись домой и учуяв следы росомахи, его мать зарычала,
бросилась в пещеру и с необычной для нее нежностью принялась лизать и
ласкать волчонка. И волчонок понял, что ему удалось избежать сильной боли.
Но в нем действовали и другие силы, главной из которых был рост.
Инстинкт и закон требовали от него повиновения, а рост требовал
неповиновения. Мать и страх заставляли держаться подальше от белой стены, но
рост есть жизнь, а жизни положено вечно тянуться к свету, -- и никакими
преградами нельзя было остановить волну жизни, поднимавшейся в нем,
|
|
|
поднимавшейся с каждым съеденным куском мяса, с каждым глотком воздуха. И
наконец страх и послушание были отброшены в сторону напором жизни, и в один
прекрасный день волчонок неверными, робкими шагами направился к выходу из
пещеры.
В противоположность другим стенам, с которыми ему приходилось
сталкиваться, эта стена, казалось, отступала все дальше и дальше, по мере
того как он приближался к ней. Испытующе вытянув вперед свой маленький
нежный нос, он ждал, что натолкнется на твердую поверхность, но стена
оказалась такой же прозрачной и проницаемой, как свет. Волчонок вошел в то,
что мнилось ему стеной, и погрузился в составляющее ее вещество.
Это сбивало его с толку: ведь он полз сквозь что-то твердое! А свет
становился все ярче и ярче. Страх гнал волчонка назад, но крепнущая жизнь
заставляла идти дальше. А вот и выход из пещеры. Стена, внутри которой, как
ему мнилось, он находился, неожиданно отошла неизмеримо далеко. От яркого
света стало больно глазам, он ослеплял волчонка; внезапно раздвинувшееся
пространство кружило ему голову. Глаза понемногу привыкали к яркому свету и
приноравливались к увеличившемуся расстоянию между предметами. Сначала стена
отодвинулась так далеко, что потерялась из виду. Теперь он снова разглядел
ее, но она отступила вдаль и выглядела уже совсем по-другому. Стена стала
пестрой: в нее входили деревья, окаймляющие ручей, и гора, возвышающаяся
позади деревьев, и небо, которое было еще выше горы.
На волчонка напал ужас. Неизвестных и грозных вещей стало еще больше.
Он съежился у входа в пещеру и стал смотреть на открывшийся перед ним мир.
Как страшно! Все неизвестное казалось ему враждебным. Шерсть у него на спине
встала дыбом; он оскалил зубы, пытаясь издать яростное, устрашающее рычание.
Крошечный испуганный звереныш бросал вызов и грозил всему миру.
Однако все обошлось благополучно. Волчонок продолжал смотреть и от
любопытства даже позабыл, что надо рычать, забыл даже про свой испуг. Жизнь,
крепнущая в нем, на время победила страх, и страх уступил место любопытству.
Волчонок начал различать то, что было у него перед глазами: открытую часть
ручья, сверкающего на солнце, засохшую сосну около откоса и самый откос,
|
|
|
поднимающийся прямо к пещере, у входа в которую он примостился.
До сих пор серый волчонок жил на ровной поверхности, ему еще не
приходилось испытывать ушибы от падений -- да он и не знал, что такое
падение, -- поэтому он смело шагнул прямо в воздух. Задние ноги у него
задержались на выступе у входа в пещеру, так что он упал головой вниз. Земля
больно стукнула его по носу, он жалобно тявкнул и тут же вслед за этим
покатился кубарем по откосу. На него напал панический страх. Неизвестное
наконец овладело им, оно держало его в своей власти и готовилось причинить
ему невыносимую боль. Жизнь, крепнущая в нем, снова уступила место страху, и
он завизжал, как завизжал бы всякий перепуганный щенок.
Неизвестное грозило ему; он еще не мог понять -- чем, и выл и визжал,
не переставая. Это было куда хуже, чем лежать, замирая от страха, когда
неизвестное только промелькнуло мимо него. Теперь оно завладело им целиком.
Молчание ничему не поможет. Кроме того, теперь его терзал уже не страх, а
ужас.
Но откос становился все более пологим, а у его подножия росла трава.
Скорость падения уменьшилась. Остановившись наконец, волчонок отчаянно
взвыл, потом заскулил протяжно и жалобно; а вслед за тем, как ни в чем не
бывало, точно ему уже тысячу раз приходилось заниматься своим туалетом,
принялся слизывать приставшую к бокам сухую глину.
Покончив с этим, он сел и осмотрелся по сторонам -- так же, как это
сделал бы первый человек, попавший с Земли на Марс. Волчонок пробился сквозь
стену мира, неизвестное выпустило его из своих объятий, и он остался
невредимым. Но первый человек на Марсе встретил бы гораздо меньше необычного
для себя, чем волчонок здесь на земле. Без всякого предварительного знания,
без всякой подготовки он очутился в роли исследователя совершенно
незнакомого ему мира.
Теперь, когда страшная неизвестность отпустила волчонка на свободу, он
забыл обо всех ее ужасах. Он испытывал лишь любопытство ко всему, что его
окружало. Он осмотрел траву под собой, кустик брусники чуть подальше, ствол
|
|
|
засохшей сосны, которая стояла на краю полянки, окруженной деревьями. Белка
выбежала из-за сосны прямо на волчонка и привела его в ужас.
Он припал к земле и зарычал. Но белка перепугалась еще больше; она
быстро вскарабкалась на дерево и, очутившись в безопасности, сердито
зацокала оттуда.
Это придало волчонку храбрости, и хотя дятел, с которым ему пришлось
вслед за тем встретиться, заставил его вздрогнуть, он уверенно продолжал
свой путь. Уверенность эта возросла до такой степени, что, когда какая-то
дерзкая птица подскочила к волчонку, он, играя, протянул к ней лапу. В ответ
на это птица больно клюнула его в нос; он весь сжался и завизжал. Птица
испугалась его визга и тут же упорхнула.
Волчонок учился. Его маленький, слабый мозг хоть и бессознательно, но
сделал вывод. Вещи бывают живые -- и неживые. И живых вещей надо
остерегаться. Неживые всегда остаются на месте, а живые двигаются, и никогда
нельзя знать заранее, что они могут сделать. От них надо ждать всяких
неожиданностей, с ними надо быть начеку.
Волчонок шагал неуклюже, он то и дело натыкался на что-нибудь. Ветка,
которая, казалось, была так далеко, задевала его по носу или хлестала по
бокам; земля была неровная. Он спотыкался, ушибал нос, лапы. Мелкие камни
выскальзывали у него из-под ног, лишь только он наступал на них. И наконец
волчонок понял, что не все неживые вещи находятся в состоянии устойчивого
равновесия, как его пещера, и что маленькие неживые вещи гораздо чаще падают
и переворачиваются, чем большие. С каждой своей ошибкой волчонок узнавал все
больше и больше. Чем дальше он шел, тем тверже становился его шаг. Он
приспосабливался. Он учился рассчитывать свои движения, приноравливаться к
своим физическим возможностям, измерять расстояние между различными
предметами, а также между ними и собой.
Удача всегда сопутствует новичкам. Рожденный, чтобы стать охотником
(хотя сам он и не знал этого), волчонок напал на дичь сразу около пещеры, в
первую же свою вылазку на свет божий. Искусно спрятанное гнездо куропатки
попалось ему только вследствие его же собственной неловкости: он свалился на
него. Он попробовал пройтись по стволу упавшей сосны; гнилая кора подалась
под его ногами, и он с отчаянным визгом сорвался с круглого ствола, упал на
куст и, пролетев сквозь листву и ветви, очутился прямо в гнезде, где сидели
семь птенцов куропатки.
Птенцы запищали, и волчонок сначала испугался; потом, увидев, что они
совсем маленькие, он осмелел. Птенцы двигались. Он примял одного лапой, и
тот затрепыхался еще сильнее. Волчонку это очень понравилось. Он обнюхал
|
|
|
птенца, взял его в рот. Птенец бился и щекотал ему язык. В ту же минуту
волчонок почувствовал голод. Челюсти его сомкнулись, птичьи косточки
хрустнули, и он почувствовал на языке теплую кровь. Кровь оказалась очень
вкусной. В зубах у него была дичь, такая же дичь, какую ему приносила мать,
только гораздо вкуснее, потому что она была живая. Волчонок съел птенца и
остановился только тогда, когда покончил со всем выводком. Вслед за тем он
облизнулся, точно так же, как это делала его мать, и стал выбираться из
куста.
Его встретил крылатый вихрь. Стремительный натиск и яростные удары
крыльев ослепили, ошеломили волчонка. Он уткнулся головой в лапы и завизжал.
Удары посыпались с новой силой. Куропатка-мать была вне себя от ярости.
Тогда волчонок разозлился. Он вскочил с рычанием и начал отбиваться лапами,
потом запустил свои мелкие зубы в крыло птицы и принялся что есть силы
дергать и таскать ее из стороны в сторону. Куропатка рвалась, ударяя его
другим крылом. Это была первая схватка волчонка. Он ликовал. Он забыл весь
свой страх перед неизвестным и уже ничего не боялся Он рвал и бил живое
существо, которое наносило еще удары. Кроме того, это живое существо было
мясо. Волчонком овладела жажда крови. Он только что уничтожил семь маленьких
живых существ. Сейчас он уничтожит большое живое существо. Он был слишком
поглощен дракой и слишком счастлив, чтобы ощущать свое счастье. Он весь
дрожал от возбуждения, которого до сих пор ему никогда не приходилось
испытывать.
Он не выпускал крыла и рычал сквозь стиснутые зубы. Куропатка вытащила
его из куста. Когда же она допыталась втащить его туда обратно, он выволок
ее на открытое место. Птица кричала и била его свободным крылом, а перья ее
разлетались по воздуху, как снежные хлопья. Волчонок уже не помнил себя от
ярости, воинственная кровь предков поднялась и забушевала в нем. Сам того не
ощущая, волчонок жил в эти минуты полной жизнью. Он выполнял предназначенную
ему роль, делал то дело, для которого был рожден, -- убивал добычу и дрался,
прежде чем убить ее. Он оправдывал свое существование, выполняя высшее
назначение жизни, потому что жизнь достигает своих вершин в те минуты, когда
все ее силы устремляются на осуществление поставленных перед ней целей.
Наконец птица перестала бороться. Волчонок все еще держал ее за крыло.
Они лежали на земле и смотрели друг на друга. Он попробовал яростно и
угрожающе зарычать. Куропатка клюнула его в нос, и без того болевший.
Волчонок вздрогнул, но не выпустил крыла. Птица клюнула его еще и еще раз.
Он завизжал и попятился, не сообразив, что вместе с крылом потащит за собой
и птицу. Град ударов посыпался на его многострадальный нос. Воинственный пыл
волчонка погас. Выпустив добычу, он со всех ног пустился в бесславное
бегство на другую сторону поляны и лег там возле кустарника, тяжело дыша,
высунув язык и жалобно повизгивая. И вдруг предчувствие неминуемой беды
сжало ему сердце. Неизвестное со всеми своими ужасами снова обрушилось на
волчонка. Он инстинктивно отпрянул под защиту куста. На него пахнуло ветром,
и большое крылатое тело в зловещем молчании пронеслось мимо: ястреб,
ринувшийся на волчонка из поднебесья, промахнулся.
Пока волчонок лежал под кустом и, мало-помалу приходя в себя, начинал
боязливо выглядывать оттуда, на другой стороне поляны из разоренного гнезда
выпорхнула куропатка, -- горе утраты заставило ее забыть о крылатой молнии
небес. Но волчонок все видел, и это послужило ему предостережением и уроком.
Он видел, как ястреб камнем упал вниз, пронесся над землей, почти задевая
траву крыльями, вонзил когти в куропатку, пронзительно вскрикнувшую от
смертельной боли и ужаса, и взмыл ввысь, унося ее с собой.
Волчонок долго не выходил из своего убежища. Он познал многое. Живые
существа -- это мясо, они приятны на вкус. Но большие живые существа
причиняют боль. Надо есть маленьких -- таких, как птенцы куропатки, а с
большими, как сама куропатка, лучше не связываться. И все же его самолюбие
было ущемлено. Ему вдруг захотелось еще раз схватиться с большой птицей, --
жаль, что ястреб унес ее. А может быть, найдутся другие куропатки? Надо
пойти поискать.
Волчонок спустился по отлогому берегу к ручью.
Воды он до сих пор еще не видал. На первый взгляд она была вполне
надежная, ровная. Он смело шагнул вперед и, визжа от страха, пошел ко дну,
прямо в объятия неизвестного. Стало холодно, у него перехватило дыхание.
Вместо воздуха, которым он привык дышать, в легкие хлынула вода. Удушье
сдавило ему горло, как смерть. Для волчонка оно было равносильно смерти. Он
не знал, что такое смерть, но, как и все жители Северной глуши, боялся ее.
Она была для него олицетворением самой страшной боли. В ней таилась самая
сущность неизвестного, совокупность всех его ужасов. Это была последняя,
непоправимая беда, которой он страшился, хоть и не мог представить ее себе
до конца.
Волчонок выбрался на поверхность и всей пастью глотнул свежего воздуха.
На этот раз он не пошел ко дну. Он ударил всеми четырьмя лапами, словно это
было для него самым привычным делом, и поплыл. Ближний берег находился в
каком-нибудь ярде от волчонка, но он вынырнул спиной к нему и, увидев
дальний, сейчас же устремился туда. Ручей был узкий, но как раз в этом месте
разливался широкой заводью.
На середине волчонка подхватило и понесло вниз по течению, прямо на
маленькие пороги, начинавшиеся там, где русло снова сужалось. Плыть здесь
было трудно. Спокойная вода вдруг забурлила. Волчонок то выбивался на
поверхность, то уходил с головой под воду. Его кидало из стороны в сторону,
переворачивало то на бок, то на спину, ударяло о камни. При каждом таком
ударе он взвизгивал, и по этим визгам можно было сосчитать, сколько
подводных камней попалось ему на пути.
Ниже порогов, где берега снова расширялись, волчонок попал в водоворот,
который легонько отнес его к берегу и так же легонько положил на отмель. Он
выкарабкался из воды и лег. Его знакомство с внешним миром продолжалось.
Вода была неживая и все-таки двигалась!
Кроме того, на первый взгляд она казалась твердой, как земля, на самом
же деле твердости в ней не было и в помине. И волчонок пришел к выводу, что
вещи не всегда таковы, какими кажутся. Страх перед неизвестным, бывший не
чем иным, как унаследованным от предков недоверием к окружающему миру,
только усилился после столкновения с действительностью. Отныне в нем на всю
жизнь укоренится это недоверие к внешнему виду вещей. И, прежде чем
довериться им, он постарается узнать, каковы они на самом деле.
В этот день волчонку было суждено испытать еще одно приключение. Он
вдруг вспомнил, что у него есть мать, и почувствовал, что она нужна ему
больше всего на свете. От всех перенесенных испытаний у него устало не
только тело -- устал и мозг. За всю предыдущую жизнь мозгу его не
приходилось так работать, как за один этот день. К тому же волчонку
захотелось спать. И он отправился на поиски пещеры и матери, испытывая
гнетущее чувство одиночества и полной беспомощности.
Пробираясь сквозь кустарник, волчонок вдруг услышал пронзительный
свирепый крик. Перед глазами у него промелькнуло что-то желтое. Он увидел
метнувшуюся в кусты ласку. Ласка была маленькая, и волчонок не испугался ее.
Потом у самых своих ног он увидел живое существо, совсем крохотное, -- это
был детеныш ласки, который, так же как и волчонок, убежал из дому и
отправился путешествовать. Крохотная ласка хотела было юркнуть в траву.
Волчонок перевернул ее на спину. Ласка пискнула -- голос у нее был
скрипучий. В ту же минуту перед глазами у волчонка снова пронеслось желтое
пятно. Он услышал свирепый крик, что-то сильно ударило его по голове, и
острые зубы ласкиматери впились ему в шею.
Пока он с визгом и воем пятился назад, ласка подбежала к своему
детенышу и скрылась с ним в кустах. Боль от укуса все еще не проходила, но
боль от обиды давала себя чувствовать еще сильнее, и волчонок сел и тихо
заскулил. Ведь ласка-мать была такая маленькая, а кусалась так больно!
Волчонок еще не знал, что маленькая ласка -- один из самых свирепых,
мстительных и страшных хищников Северной глуши, но скоро ему предстояло
узнать это.
Он еще не перестал скулить, когда ласка-мать снова появилась перед ним.
Она не бросилась на него сразу, потому что теперь ее детеныш был в
безопасности. Она приближалась осторожно, так что он мог рассмотреть ее
тонкое, змеиное тельце и высоко поднятую змеиную головку. В ответ на резкий,
угрожающий крик ласки шерсть на спине у волчонка поднялась дыбом, он
зарычал. Она подходила все ближе и ближе. И вдруг прыжок, за которым он не
мог уследить своим неопытным глазом, -- тонкое желтое тело на одну секунду
исчезло из его поля зрения, и ласка вцепилась ему в горло, глубоко прокусив
шкуру.
Волчонок рычал, отбивался, но он был очень молод, это был его первый
выход в мир, и поэтому рычание его перешло в визг, и он уже не дрался, а
старался вырваться из зубов ласки и убежать. Но ласка не отпускала волчонка.
Продолжая висеть у него на шее, она добиралась до вены, где пульсирует
жизнь. Ласка любила кровь и предпочитала сосать ее прямо из горла --
средоточия жизни.
Серого волчонка ждала верная гибель, и рассказ о нем остался бы
ненаписанным, если бы из-за кустов не выскочила волчица. Ласка выпустила его
и метнулась к горлу волчицы, но, промахнувшись, вцепилась ей в челюсть.
Волчица -- взмахнула головой, как бичом, зубы ласки сорвались, и она
взлетела высоко в воздух. Не дав тонкому желтому тельцу даже опуститься на
землю, волчица подхватила его на лету, и ласка встретила свою смерть на ее
острых зубах.
Новый прилив материнской нежности послужил наградой волчонку. Мать
радовалась еще больше, чем сын. Она легонько подкидывала его носом,
зализывала ему раны. А потом оба они поделили между собой кровопийцу-ласку,
съели ее, вернулись в пещеру и легли спать.
ГЛАВА ПЯТАЯ ЗАКОН ДОБЫЧИ.
Волчонок развивался с поразительной быстротой. Два дня он отдыхал, а
затем снова отправился путешествовать. В этот свой выход он встретил молодую
ласку, мать которой была съедена с его помощью, и позаботился, чтобы детеныш
отправился вслед за матерью. Но теперь он уже не плутал и, устав, нашел
дорогу к пещере и лег спать. После этого волчонок каждый день отправлялся на
прогулку и с каждым разом заходил все дальше и дальше.
Он привык точно соразмерять свою силу и слабость, соображая, когда надо
проявить отвагу, а когда -- осторожность. Оказалось, что осторожность
следует соблюдать всегда, за исключением тех редких случаев, когда
уверенность в собственных силах позволяет дать волю злобе и жадности.
При встречах с куропатками волчонок становился сущим дьяволом. Точно
так же не упускал он случая ответить злобным рычанием на трескотню белки,
которая попалась ему впервые около засохшей сосны. И один только вид птицы,
напоминавшей ему ту, что клюнула его в нос, почти неизменно приводил его в
бешенство.
Но бывало и так, что волчонок не обращал внимания даже на птиц, и это
случалось тогда, когда ему грозило нападение других хищников, которые так
же, как он, рыскали в поисках добычи. Волчонок не забыл ястреба и, завидев
его тень, скользящую по траве, прятался подальше в кусты. Лапы его больше не
разъезжались на ходу в разные стороны, -- он уже перенял от матери ее
легкую, бесшумную походку, быстрота которой была неприметна для глаза.
Что касается охоты, то удачи его кончились с первым же днем. Семь
птенцов куропатки и маленькая ласка -- вот и вся добыча волчонка. Но жажда
убивать крепла в нем день ото дня, и он лелеял мечту добраться когда-нибудь
до белки, которая своей трескотней извещала всех обитателей леса о его
приближении. Но белка с такой же легкостью лазала по деревьям, с какой птицы
летали по воздуху, и волчонку оставалось только одно: незаметно
подкрадываться к ней, пока она была на земле.
Волчонок питал глубокое уважение к своей матери.
Она умела добывать мясо и никогда не забывала принести сыну его долю.
Больше того -- она ничего не боялась. Волчонку не приходило в голову, что
это бесстрашие -- плод опыта и знания. Он думал, что бесстрашие есть
выражение силы. Мать была олицетворением силы; и, подрастая, он ощутил эту
силу и в более резких ударах ее лапы и в том, что толчки носом, которыми
мать наказывала его прежде, заменились теперь свирепыми укусами. Это тоже
внушало волчонку уважение к матери. Она требовала от него покорности, и чем
больше он подрастал, тем суровее становилось ее обращение с ним.
Снова наступил голод, и теперь волчонок уже вполне сознательно
испытывал его муки. Волчица совсем отощала в поисках пищи. Проводя почти все
время на охоте и большей частью безуспешно, она редко приходила спать в
пещеру. На этот раз голодовка была недолгая, но свирепая. Волчонок не мог
высосать ни капли молока из материнских сосков, а мяса ему уже давно не
перепадало.
Прежде он охотился ради забавы, ради того удовольствия, которое
доставляет охота, теперь же принялся за это по-настоящему, и все-таки ему не
везло. Но неудачи лишь способствовали развитию волчонка. Он с еще большей
старательностью изучал повадки белки и прилагал еще больше усилий к тому,
чтобы подкрасться к ней незамеченным. Он выслеживал полевых мышей и учился
выкапывать их из норок, узнал много нового о дятлах и других птицах. И вот
наступило время, когда волчонок уже не забирался в кусты при виде скользящей
по земле тени ястреба. Он стал сильнее, опытнее, чувствовал в себе большую
уверенность. Кроме того, голод ожесточил его. Теперь он садился посреди
поляны на самом видном месте и ждал, когда ястреб спустится к нему. Там, над
ним, в синеве неба летала пища -- пища, которой так настойчиво требовал его
желудок. Но ястреб отказывался принять бой, и волчонок забирался в чащу,
жалобно скуля от разочарования и голода.
Голод кончился. Волчица принесла домой мясо. Мясо было необычное,
совсем не похожее на то, которое она приносила раньше. Это был детеныш рыси,
уже подросший, но не такой крупный, как волчонок. И все мясо целиком
предназначалось волчонку. Мать уже успела утолить свой голод, хотя сын ее и
не подозревал, что для этого ей понадобился весь выводок рыси. Не подозревал
он и того, какой отчаянный поступок пришлось совершить матери. Волчонок знал
только одно: молоденькая рысь с бархатистой шкуркой была мясом; и он ел это
мясо, наслаждаясь каждым проглоченным куском.
Полный желудок располагает к покою, и волчонок прилег в пещере рядом с
матерью и заснул. Его разбудил ее голос. Никогда еще волчонок не слыхал
такого страшного рычания. Возможно, за всю свою жизнь его мать никогда не
рычала страшнее. Но для такого рычания повод был, и никто не знал этого
лучше, чем сама волчица. Выводок рыси нельзя уничтожить безнаказанно.
В ярких лучах полуденного солнца волчонок увидел самку-рысь, припавшую
к земле у входа в пещеру. Шерсть у него на спине поднялась дыбом. Ужас
смотрел ему в глаза, -- он понял это, не дожидаясь подсказки инстинкта. И
если бы даже вид рыси был недостаточно грозен, то ярость, которая
послышалась в ее хриплом визге, внезапно сменившем рычание; говорила сама за
себя.
Жизнь, крепнущая в волчонке, словно подтолкнула его вперед. Он зарычал
и храбро занял место рядом с матерью. Но его позорно оттолкнули назад.
Низкий вход не позволял рыси сделать прыжок, она скользнула в пещеру, но
волчица ринулась ей навстречу и прижала ее к земле. Мало что удалось
волчонку разобрать в этой схватке. Он слышал только рев, фырканье и
пронзительный визг. Оба зверя катались по земле; рысь рвала свою противницу
зубами и когтями, а волчица могла пускать в ход только зубы.
Волчонок подскочил к рыси и с яростным рычанием вцепился ей в заднюю
ногу. Тяжестью своего тела он, сам того не подозревая, мешал ее движениям и
помогал матери. Борьба приняла новый оборот: сражающиеся подмяли под себя
волчонка, и ему пришлось разжать зубы. Но вот обе матери отскочили друг от
друга, и рысь, прежде чем снова сцепиться с волчицей, ударила волчонка своей
могучей лапой, разорвала ему плечо до самой кости и отбросила его к стене.
Теперь к реву сражающихся прибавился жалобный плач. Но схватка так
затянулась, что у волчонка было достаточно времени, чтобы наплакаться
вдоволь и испытать новый прилив мужества. И к концу схватки он снова
вцепился в заднюю ногу рыси, яростно рыча сквозь сжатые челюсти.
Рысь была мертва. Но и волчица ослабела от полученных ран. Она
принялась было ласкать волчонка и лизать ему плечо, но потеря крови лишила
ее сил, и весь этот день и всю ночь она пролежала около своего мертвого
врага, не двигаясь и еле дыша. Следующую неделю, выходя из пещеры только для
того, чтобы напиться, волчица еле передвигала ноги, так как каждое движение
причиняло ей боль. А потом, когда рысь была съедена, раны волчицы уже
настолько зажили, что она могла снова начать охоту.
Плечо у волчонка все еще болело, и он еще долго ходил прихрамывая. Но
за это время его отношение к миру изменилось. Он держался теперь с большей
уверенностью, с чувством гордости, незнакомой ему до схватки с рысью. Он
убедился, что жизнь сурова; он участвовал в битве; он вонзил зубы в тело
врага и остался жив. И это придало ему смелости, в нем появился даже задор,
чего раньше не было. Он перестал робеть и уже не боялся мелких зверьков, но
неизвестное с его тайнами и ужасами по-прежнему властвовало над ним и не
переставало угнетать его.
Волчонок стал сопровождать волчицу на охоту, много раз видел, как она
убивает дичь, и сам принимал участие в этом. Он смутно начинал постигать
закон добычи. В жизни есть две породы: его собственная и чужая. К первой
принадлежит он с матерью, ко второй -- все остальные существа, обладающие
способностью двигаться. Но и они, в свою очередь, не едины. Среди них
существуют не хищники и мелкие хищники -- те, кого убивают и едят его
сородичи; и существуют враги, которые убивают и едят его сородичей или сами
попадаются им. Из этого разграничения складывался закон. Цель жизни --
добыча. Сущность жизни -- добыча. Жизнь питается жизнью. Все живое в мире
делится на тех, кто ест, и тех, кого едят. И закон этот говорил: ешь, или
съедят тебя самого. Волчонок не мог ясно и четко сформулировать этот закон и
не пытался сделать из него вывод. Он даже не думал о нем, а просто жил
согласно его велениям.
Действие этого закона волчонок видел повсюду. Он съел птенцов
куропатки. Ястреб съел их мать и хотел съесть самого волчонка. Позднее,
когда волчонок подрос, ему захотелось съесть ястреба. Он съел маленькую
рысь. Мать-рысь съела бы волчонка, если бы сама не была убита и съедена. Так
оно и шло. Все живое вокруг волчонка жило согласно этому закону, крохотной
частицей которого являлся и он сам. Он был хищником. Он питался только
мясом, живым мясом, которое убегало от него, взлетало на воздух, карабкалось
по деревьям, пряталось под землю или вступало с ним в бой, а иногда и
обращало его в бегство.
Если бы волчонок умел мыслить, как человек, он, возможно, пришел бы к
выводу, что жизнь -- это неутомимая жажда насыщения, а мир -- арена, где
сталкиваются все те, кто, стремясь к насыщению, преследует друг друга,
охотится друг за другом, поедает друг друга; арена, где льется кровь, где
царит жестокость, слепая случайность и хаос без начала и конца.
Но волчонок не умел мыслить, как человек, и не обладал способностью к
обобщениям. Поставив себе какую-нибудь одну цель, он только о ней и думал,
только ее одной и добивался. Кроме закона добычи, в жизни волчонка было
множество других, менее важных законов, которые все же следовало изучить и,
изучив, повиноваться им. Мир был полон неожиданностей. Жизнь, играющая в
волчонке, силы, управляющие его телом, служили ему неиссякаемым источником
счастья. Погоня за добычей заставляла его дрожать от наслаждения. Ярость и
битвы приносили с собой одно удовольствие. И даже ужасы и тайны неизвестного
помогали ему жить.
Кроме этого, в жизни было много других приятных ощущений. Полный
желудок, ленивая дремота на солнышке -- все это служило волчонку наградой за
его рвение и труды, а рвение и труды сами по себе доставляли ему радость. И
волчонок жил в ладу с окружающей его враждебной средой. Он был полон сил, он
был счастлив и гордился собой.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТВОРЦЫ ОГНЯ
Волчонок наткнулся на это совершенно неожиданно. Все произошло по его
вине. Осторожность -- вот что было забыто. Он вышел из пещеры и побежал к
ручью напиться. Причиной его оплошности, возможно, было еще и то, что ему
хотелось спать. (Вся ночь прошла на охоте, и волчонок только что проснулся.)
Но ведь дорога к ручью была ему так хорошо знакома! Он столько раз бегал по
ней, и до сих пор все сходило благополучно.
Волчонок спустился по тропинке к засохшей сосне, пересек полянку и
побежал между деревьями, И вдруг он одновременно увидел и почуял что-то
незнакомое. Перед ним молча сидели на корточках пять живых существ, -- таких
ему еще не приходилось видеть. Это была первая встреча волчонка с людьми. Но
люди не вскочили, не оскалили зубов и не зарычали на него. Они не двигались
и продолжали сидеть на корточках, храня зловещее молчание.
Не двигался и волчонок. Повинуясь инстинкту, он, не раздумывая, кинулся
бы бежать от них, но впервые за всю его жизнь в нем внезапно возникло
другое, совершенно противоположное чувство: волчонка объял трепет. Сознание
собственной слабости и ничтожества лишило его способности двигаться. Перед
ним были власть и сила, неведомые ему до сих пор.
Волчонок никогда еще не видел человека, но инстинктивно понял все его
могущество. Где-то в глубине его сознания возникла уверенность, что это
живое существо отвоевало себе право первенства у всех остальных обитателей
Северной глуши. На человека сейчас смотрела не одна пара глаз -- на него
уставились глаза всех предков волчонка, круживших в темноте около
бесчисленных зимних стоянок, приглядывавшихся издали, из-за густых зарослей,
к странному двуногому существу, которое стало властителем над всеми другими
живыми существами. Волчонок очутился в плену у своих предков, в плену
благоговейного страха, рожденного вековой борьбой и опытом, накопленным
поколениями. Это наследие подавило волка, который был всего-навсего
волчонком. Будь он постарше, он бы убежал. Но сейчас он припал к земле,
скованный страхом и готовый изъявить ту покорность, с которой его отдаленный
предок шел к человеку, чтобы погреться у разведенного им костра.
Один из индейцев встал, подошел к волчонку и нагнулся над ним. Волчонок
еще ниже припал к земле. Неизвестное обрело наконец плоть и кровь,
приблизилось к нему и протянуло руку, собираясь схватить его. Шерсть у
волчонка поднялась дыбом, губы дрогнули, обнажив маленькие клыки. Рука,
нависшая над ним, на минуту задержалась, и человек сказал со смехом:
-- Бабам вабиска ип пит та! (Смотрите! Какие белые клыки!)
Остальные громко рассмеялись и стали подзадоривать индейца, чтобы он
взял волчонка. Рука опускалась все ниже и ниже, а в волчонке бушевали два
инстинкта: один внушал, что надо покориться, другой толкал на борьбу. В
конце концов волчонок пошел на сделку с самим собой. Он послушался обоих
инстинктов: покорялся до тех пор, пока рука не коснулась его, а потом решил
бороться и схватил ее зубами. И сейчас же вслед за тем удар по голове свалил
его на бок. Всякая охота бороться пропала. Волчонок превратился в покорного
щенка, сел на задние лапы и заскулил. Но человек, которого он укусил за
руку, рассердился. Волчонок получил второй удар по голове и, поднявшись на
ноги, заскулил еще громче прежнего.
Индейцы рассмеялись, и даже тот, с укушенной рукой, присоединился к их
смеху. Все еще смеясь, они окружили волчонка, продолжавшего выть от боли и
ужаса.
И вдруг он насторожился. Индейцы тоже насторожились. Волчонок узнал
этот голос и, издав последний протяжный вопль, в котором звучало
|
|
|
