 |
Есть ли Бог?. Воля Создателя. Колонок
|
|
|
|
Есть ли Бог?
В. И.: А Бог есть?
— А ты как думаешь?
— Ну, я думаю, я считаю…
Вы даже боитесь высказать свое мнение, потому что боитесь оказаться в смешном положении.
Еще совсем недавно, лет 10–15 тому назад, считалось верхом невежества, дикости утверждать, что Бог есть. Очень веским аргументом считался тот факт, что космонавты летали и никого не видели. Оказывается, все-таки видели, но молчали. Такова была наша степень информированности. Практически духовная литература была под запретом. Бога нет – это была партийная истина, это была линия партии, ее убеждения. И попробуй кто в то время против этой линии пойти. Теперь же верхом невежества считается утверждение, что Бога нет. Сто лауреатов Нобелевской премии выступили с открытым обращением к человечеству, утверждая существование Бога. Наш отечественный ученый Плыкин получил патент на научное доказательство существования Бога. Эйнштейн верил. Да, пожалуй, сейчас нет ни одного настоящего ученого, который бы сомневался в этом. Изменилось сознание человека. Оно устремилось к Богу. Пришло наконец осознание того, что есть «Путь, Истина и Жизнь», т. е. то, над раскрытием чего всю жизнь бьется весь научный мир и постижением чего занимаются все духовно устремленные люди. Да, Бог есть Путь, Истина и Жизнь. Ищите, и вам откроется. Просите, и вам будет дано. Главное, идите, идите – Путь указан, цель есть – идите.
Воля Создателя
Чиддакаши-читтакаши-Бхуддакаши – мир причин, мир мысли и мир материи. Саи Баба говорит о том, что все эти миры оживляются, иначе говоря, существуют благодаря некому Божественному принципу. Я думаю, что под этим Божественным принципом Саи Баба подразумевает Волю создателя. Ибо только она пронизывает, объединяет и управляет всеми этими мирами. Без нее все миры превратились бы в хаос и мгновенно разрушились.
|
|
|
Колонок
Иван Поярцев заканчивал уже 30-й охотничий сезон. «Все, – говорил он себе, – этот последний, и больше в лес ни ногой». Но наступала осень, Иван садился у окна и с тоской смотрел в сторону тайги. Она манила, звала, притягивала.
«Да уж иди ты! – не выдерживала жена. – Изведешься ведь весь». Иван будто и ждал этих слов. Он с радостью вскакивал со стула и суетливо начинал собирать рюкзак. Сердце его пело, весь он светился радостью.
– Эх, – вздыхала жена Груня, маленькая худощавая женщина с добрым лицом и печальными голубыми глазами.
– Видно, так на своей охоте и помрешь. Тридцать лет по тайге шастаешь, а все не находился. Сидел бы дома. Пенсии твоей да моей хватает. Сына, считай, подняли. Хочешь работать? Предлагали ведь в госпромхозе по приему пушнины. Чем не работа? А то я при живом муже как вдова. Ты весь год в тайге, а я с домом, с хозяйством и за бабу, и за мужика.
– Ладно тебе причитать, – обрывал ее Иван. – Будто на войну провожаешь. Не отдыхать иду – работать. Вон посмотри, полон дом всего. Не голодуем, одеты, обуты. Вся обстановка есть. Чего еще надо? Пока тайга кормит.
– Да что мне твои деньги, твоя обстановка, – возражала Груня.
– Сидишь, как дура, одна. А мне, поди, твоего тепла да ласки хочется.
– Ладно, ладно, – примирительно говорит Иван, обнимая хрупкую и какую-то беззащитную, как ребенок, жену.
Рядом с ним – высоким, широкоплечим, она казалась девочкой-подростком. «Это последний сезон. Все посниму, кулемки позакрою, и больше – ни ногой. Пойду пушнину принимать».
– Дай-то Бог, дай-то Бог, – молила жена.
– Может, и в правду, бросишь.
Иван был лучшим охотником в госпромхозе. Его фотография висела на доске почета уже лет 20. Его постоянно приглашали на различные совещания, симпозиумы. Но он никуда не ходил, не любил. «А чего там делать-то? Сидишь, как дурак, слушаешь, как говорят одно и тоже. Голова после этого болит, а в голове ничего путного не остается. Чего говорить-то, работать надо».
|
|
|
И Иван работал. Почти весь год обихаживал свой участок. Косил сено. Где надо, подсаживал облепиху, рябину. Выжигал старую траву.
Словом, делал все, чтобы привлечь зверя на свой участок. Хорошо усвоил очень простую истину: где корм – там и зверь. Накосил сена, развешал венечки осиновые да березовые – там зайцы, мыши появились, косули и изюбри, а за травоядными и хищники обязательно потянутся. Вот и бери, сколько угодья позволяют.
Иван сдавал больше всех дичи в своем Госпромхозе: он умудрялся выполнить план, даже когда у других охотников сезон едва выходил на половину нормы. Вот и этот сезон он заканчивал успешнее всех. Больше всех пушнины сдал. Мясо изюбрей, зайчатины.
Наступил февраль, стало солнышко припекать. Для зверей началась брачная пора. Но для Ивана он был необычным. Впервые за столь многолетнюю практику охоты ему удалось приручить колонка. Вернее, не ему, а колонку удалось приручить Ивана.
Однажды, возвращаясь с обхода своего участка, Иван открыл дверь зимовья и увидел на столе колонка. Он стоял столбиком и смотрел на Ивана, спокойно поджидая его. Тот вначале обомлел от неожиданности. «Вот те на, я их там пытаюсь поймать, кулемки да капканы расставляю, сопли морожу, а он сам пожаловал».
Как только Иван шагнул через порог, колонок юркнул под стол и исчез в норе. Иван посмотрел в нору. «Свежая, – отметил он, – капкан поставить надо». Но пока растапливал железную печку, передумал: «Пусть живет. Приживется – мышей не будет». На следующий день повторилась та же самая картина. «Надо же, – удивился Иван, – не убегает. Прижился».
Он стал оставлять на столе кусочки мяса. Прикармливать зверька. Дня через четыре колонок не убежал, как обычно, а подождал, пока Иван снимет рюкзак, принесет дров и растопит печь. Иван одним глазом косил на колонка, занимаясь своими делами, и все удивлялся: «Надо же, не убегает».
Дней через десять колонок уже совсем не убегал, брал кусочки мяса из рук, но в руки пока не давался. Теперь Иван спал спокойно: мыши уже не беспокоили его своим шуршанием, беготней, писком.
|
|
|
Так они и жили: Иван с рассветом уходил проверить свои ловушки, а колонок оставался в зимовье за хозяина. Теперь колонок встречал Ивана не как обычно: как только открывалась дверь, зверек начинал носиться по зимовью, радуясь его приходу. «Ну, как дитя», – радовался старый охотник. По сердцу разливалось тепло. «Ну вот, живая душа радуется тебе».
Колонок уже не только брал пищу из рук, но давался в руки. Охотник осторожно клал его на колени и нежно поглаживал по гладкой рыжей шерстке.
«Надо же, — удивлялся он себе, — всю жизнь с них шкуры сдирал, а то, что они вот такие, и не знал».
Вскоре колонок на ночь не стал уходить в свою норку, а забирался к охотнику под одеяло, сворачивался калачиком под мышкой и засыпал. Теперь Иван боялся ночью неосторожно повернуться, не дай Бог ненароком не задавить зверька.
«Ну прямо как малое дитя, — умилялся он, поглаживая ночью колонка. — Надо же, привязался, кому скажи — не поверят, байки, мол, рассказываешь, а на вот тебе — сдружился с человеком».
Теперь Иван, сдирая шкурки с пойманных зверьков, старался делать это в отсутствие колонка. Но сезон подходил к концу. Наступил февраль, стало по-весеннему пригревать солнышко. У зверей началась брачная пора.
Порой колонок исчезал на целые сутки, и Иван чувствовал смутное беспокойство за него: «Кабы в капкан или кулемку не попал». Он постепенно стал гасить свои кулемки, снимать капканы, собираться домой. Он знал, что дома его уже ждут, и он соскучился по дому. И вот наступило утро, когда Иван поднялся, в последний раз растопил печь, вскипятил чаю, наскоро позавтракал, подкормил колонка, завязал уложенный с вечера рюкзак, и тут его взгляд упал на колонка. Тот стоял столбиком на столе возле керосиновой лампы, как в первый раз, и внимательно смотрел на охотника.
«А чего он будет тут оставаться, — подумал Иван. — Дружба — дружбой, а десять рублей в доме не лишние». Он взял колонка за шиворот и с размаху ударил его головой об скамейку. Колонок подрыгался и успокоился. Иван сдернул с него шкурку, привязал сверху рюкзака. В дороге подсохнет. Задул лампу, открыл дверь, выбросил тушку зверька. Закрыл зимовье и зашагал в сторону автотрассы.
|
|
|
До нее было 20 км — это четыре часа ходьбы на лыжах по заснеженной тайге. Поэтому Иван вышел затемно, чтобы к обеду быть на трассе. Сесть на попутку и к вечеру быть дома.
Жили они на окраине города в частном секторе.
Иван размашисто шагал по тайге. Сердце его сладостно сжималось от предстоящей встречи. Он любил эти моменты. И жена, и сын, и дом были какими-то другими, новыми, более желанными, более дорогими.
И ему казалось, что ради этого стоило от восхода до заката трудиться в тайге, мерзнуть, а порой и болеть, чтобы дом был полной чашей. И царили в нем мир и взаимопонимание. И за 35 лет совместной жизни с женой она так и оставалась для него всегда молодой и всегда желанной. За всю жизнь так ни разу и не ругались.
Но чем дольше Иван отходил от зимовья, тем сильнее его охватывало неясное беспокойство. «Забыл что ли чего-нибудь», — подумал он.
Наконец это чувство стало невыносимым. Он остановился возле валежены. Смел с нее снег, поставил рюкзак и стал перебирать вещи, нет, все на месте. Пересчитал шкурки добытых зверей. И здесь все сходилось.
Вдруг его глаза зацепились за шкурку колонка, что была прикреплена сверху рюкзака. Что-то екнуло у Ивана в груди. Он явственно увидел в свете керосиновой лампы там, на столе, глаза зверька. Они смотрели на него как-то по-особенному, по-человечески.
В груди Ивана как-то все сжалось, и неожиданно для себя оттуда вырвалось рыдание.
— Что же я наделал, что же я наделал?
На глазах сами собой появились слезы.
Такого состояния Иван еще не испытывал никогда. Он сорвал шкурку, хотел выбросить, то тут же передумал. Сунул в рюкзак подальше от глаз, завязал его, вскинул на плечи и зашагал дальше. Но уже той радости ожидания счастливой встречи с семьей, с домом не было. Все мысли и чувства его витали там — в зимовье. Он вспомнил первую встречу с колонком, потом совместную жизнь эпизод за эпизодом. И сердце его наполнялось то теплом, то горечью. Он и не заметил, как рассвело и как добрался до дороги. Остановил попутку. И вскоре был дома. На короткое время радость встречи, баня, застолье притупили горечь случившегося в сердце Ивана.
Сын, разбирая рюкзак отца, вытащил шкурку колонка и с восхищением показал матери:
— Мама, смотри, какого колонка папа добыл.
— Положи, — сдержанно сказал Иван. Налил себе полную рюмку водки и выпил. Жена сразу заметила внезапную перемену в муже.
|
|
|
Больше двух рюмок он никогда не пил. Душа не принимала. А тут — три.
— Что-нибудь на охоте случилось? — участливо спросила она.
— Нет, все в порядке, — уклончиво ответил Иван и, поднявшись из-за стола, потянулся.
— Устал я. Долго выходил. Дорога. Притомился. Пойду прилягу.
Ночью в постели с Груней у них ничего не получилось.
Груня лежала непокрытая, с открытыми глазами, и сердце ее сжималось в тревожном предчувствии.
— Ваня, у тебя что-то случилось? — спросила она скорее не вопросительно, а утвердительно.
— Я друга убил.
— Да что ты!.. — Груня вскочила с постели, молитвенно прижав руки к груди. — Нечаянно?..
— Нет, головой об скамейку, — в голосе Ивана сквозило отчаяние.
— Подрались?
— Колонок это, — увидев испуг жены, смягчился Иван.
— Что? Кличка такая? Или фамилия?
— Зверек это, колонок.
— Фу ты, Господи, — Груня бессильно упала на кровать. — Ну, испугал. Я-то подумала, ты человека убил, а ты зверюшку. Ну, слава Богу, а то уж…
— Да он Человек, человек был, Груня, — прервал жену Иван. — Это я скотина, зверь, убил его, головой об скамейку. Я его, я, а не он меня, понимаешь, Груня, — Иван зарыдал. Он был как дитя малое.
— Он кормился у меня из рук. Он спал со мной, Груня. Как ребенок, залезет ко мне под мышку, свернется клубочком и спит. Ты бы видела Груня, как он радовался мне, когда я приходил в зимовье. Это было дитя малое, только в шкуре звериной. А я его об скамейку, на десятку позарился. Вроде как ничего человеческого во мне не осталось. В профессионального убийцу превратился.
Жена испуганно смотрела на мужа. Она впервые видела его таким. Всякое бывало в их жизни. И болезни, и смерть любимой дочери. Он даже слезы не проронил. А тут навзрыд, как ребенок малый.
В женском материнском порыве она обхватила его за шею и притянула большую лохматую голову с пробивающейся сединой к своей маленькой девичьей груди.
— Ваня, милый, успокойся. Мало ли ты этих зверьков добыл, считай, полстраны одел. А тут из-за одного колонка такое расстройство. Успокойся. Время пройдет, и все забудется. Видно, охоте твоей пришел конец. Отохотился ты, Ваня.
Постепенно Иван затих, расслабился. Груня поудобнее уложила его голову на подушку и, поглаживая волосы, стала рассказывать о своих домашних проблемах. О том, как живут их родные и знакомые. Так и усыпила его, как малое дитя, под разговоры.
Сон 1–й
Неожиданно Иван оказался снова в своем зимовье.
На столе горела лампа. «Я же хорошо помню, как потушил ее», — удивился Иван.
И вдруг он увидел колонка. Тот стоял по другую сторону лампы как бы в тени от нее и смотрел на Ивана своими бусинками глаз.
«Я же убил его», — подумал Иван.
— Ты убил мою плоть, — ответил колонок.
— Ты умеешь говорить? — еще больше удивился охотник.
— Я всегда говорил с тобой, — ответил колонок, только ты меня не слышал. — Это язык сердца, а твое сердце было закрыто.
— Но я же хорошо помню, как убил тебя, как снял с тебя шкурку. И это перевернуло всю мою жизнь. Я теперь не могу убивать. Но ты говоришь как-то загадочно. Как можно быть убитым и оставаться живым?
— Я повторяю, ты убил мою плоть, но Душа моя, дух вечно живы. Их невозможно убить, хотя до некоторых пор они находятся в теле. Вечное и бесконечное — в конечном.
— Но что такое душа? И что такое дух? Многие говорят об этом, как о чем-то существующем в воображении, но не реальном.
— Для земного телесного уровня сознания трудно объяснить, что такое вечная Душа и бесконечный Дух. Этот мир, в котором вы живете, конечен. И все это проекция или, понятнее, творение бесконечного Духа.
И творит он этот и другие конечные миры посредством Души. Душа выступает как посредник между Духом и конечными мирами. Это Дух во плоти. По мере совершенствования миров и приближения их сознания к уровню вечного и бесконечного Душа освобождается от оболочек и плоти и снова становится чистым Духом.
— Ты говоришь умно и непонятно, как профессор.
— Это не я говорю, через меня говорит Бог. Я же тебе говорил, что я есть Дух. А Дух есть Бог. Я специально принял форму зверька, чтобы не напугать тебя.
— А ты можешь показаться мне как Дух? — попросил Иван.
И тут же ослепительный свет ударил Ивану по глазам. Он был во много раз ярче, чем огонь электросварки. «Все, ослеп», — подумал Иван.
— Не бойся, открывай глаза, — сказал колонок, — я немножечко поубавил свой свет. Теперь ты сможешь смотреть.
Иван открыл глаза. Перед ним стояло яркое, переливающееся всеми цветами радуги существо.
И все эти цвета как бы плавали в нежно-розовом свете. Все тело Ивана затрепетало от невыразимой радости и щемящего всеохватывающего чувства любви. Он готов был, как младенец, прыгать от радости и обнимать весь мир.
— Что это, что это со мною? — выдохнул он.
— Это любовь, — ответил колонок. — Одно из проявлений Божественной милости. Это моя Душа, которую ты в состоянии видеть. А теперь подумай, могла ли твоя плоть выдержать свет Духа?
Немного привыкнув к своему новому состоянию младенческой радости, Иван спросил:
— И что же, все звери состоят из того, что ты только что показал?
— Да, и человек тоже.
— Значит, и во мне это есть?
— Во всех живых существах на земле есть присутствие Души и Духа.
— И почему же я этого не чувствую?
— Потому что все вы считаете себя только телом. Ваше Я — это ваше тело. На него вы работаете, лелеете его, ублажаете, поклоняетесь ему. Но вы не есть тело. Тело — это одежда, инструмент, с помощью которого вы должны осознать себя как Душу и как дух, как часть единого целого, которую вы называете Богом. Вы и Он — Одно. Вы неотделимы от него. Придя на землю и окунувшись в круговорот телесных страстей и удовольствий, вы забыли, кто вы.
— Выходит, я тоже Бог?
— Да, все мы — часть божественного проявления, составляющая его Единое тело. Как ты можешь представить свою руку, ногу или другую часть тела отдельным от тебя? Все они составляют единый организм, и каждый из них выполняет определенную деятельность, необходимую для его жизни.
— А если я не осознаю этого?
— Поэтому ты всю жизнь убивал братьев своих меньших. По сути ты убивал себя.
— Как это можно убивать себя, убивая другого?
— Ты, как и все другие формы, живешь не только в этом мире плотной материи, но и в других, более тонких мирах. Эти миры взаимосвязаны и взаимозависимы.
Например, точная копия этого земного мира существует в эфирном или астральном плане.
Если здесь растет цветок, то и там он есть, но питается он за счет энергии, которую производит земной цветок. Сорвал цветок до времени его естественного роста и увядания — будь добр подпитывай своей энергией все остальные цветы иных измерений.
Убил, например, зверя до времени его естественной смерти — будешь питать своей энергией зверюшек всех остальных планов бытия до времени их естественной смерти.
— Выходит, мне вовек не отмыться от пролитой крови.
— Почему же? Ты просто на несколько лет сократишь свое существование на Земле. Поэтому все живое на Земле священно. Убил, сорвал, сломал — заплати.
Заставил страдать живое существо — должен испытать то же самое. Ничто в этом мире не дается просто так и ни один поступок не прощается. За все нужно платить. Вот почему не сознающий все это невежественный человек обрекает себя на страдания. Не ведает, что творит.
— А если человека убил?
— Здесь еще сложнее. Каждый человек является не только носителем жизни, но и кармы. Убивая его до срока естественной смерти, ты не только будешь снабжать своей энергией его существование в тонких мирах, но и платить за него те долги, которые он наделал в своих прошлых жизнях.
Представляешь ситуацию: со своими долгами не рассчитался, а тут по невежеству своему и другие прихватил. Вместо одного мешка — два взвалил на свои плечи.
Убийцы — это несчастные люди, обрекающие себя на вечные муки.
Кроме всего этого, каждый человек приходит на землю, чтобы не только заплатить свои прошлые долги, но и выполнить некую Божественную программу, наработать некие качества. Ты помешал ему это сделать, прервал его жизнь. Будь добр — отработай эту программу за него.
Вот почему у некоторых народностей принято приносить подарки убийцам от имени родственников убитого. Они знали о сути происходящего, а если и забыли суть, то осталась внешняя форма ритуала, говорящая о былых знаниях.
И вдруг светящееся существо снова превратилось в колонка.
— Поиграй со мной, — попросил он.
— Как это? — опешил Иван.
— Я буду убегать, а ты догонять.
— Но я же старый, я же …
— Ничего, — сказал колонок, — не думай о том, что ты человек, и у тебя все получится. Мы являемся тем, кем думаем, что мы являемся. Представь себя колонком, и у тебя все получится.
И он побежал вначале по столу — Иван за ним, потом гонялись друг за другом под столом, под лежанкой, опять на столе, под столом и так по всему зимовью. Ивана захватило детское чувство восторга от легкости, с которой он бегал, от ловкости, проворства и все заполняющей радости.
Он смеялся, как ребенок, хватал колонка за хвост, за ноги; обнявшись, они катались по полу.
— Да как же это я? — вдруг подумал Иван и проснулся. Но чувство радости, детского восторга не покинуло его. Он лежал в чистой постели. Было тепло, уютно, весь воздух, вся атмосфера в комнате была пропитана запахом пекущихся блинов. Жена гремела сковородками. На плите что-то булькало, шкварчало, шипело и пощелкивало.
— Масло на сковородке кипит, — подумал Иван, сладко, с хрустом потянулся.
— Вставай, вставай, — шутливо прикрикнула жена. — Вон петухи уже охрипли. Давай к свеженьким, прямо со сковородки.
Иван встал, прибрал постель, умылся, причесался и сел к столу.
— Давай-давай, бери свеженькие, макай в масло — все на столе.
Но Иван, не притрагиваясь к блинам, молча, как завороженный, смотрел на раскрасневшуюся Груню. И грудь его распирало от радости и любви к ней и еще от какой-то непонятной не то тоски, не то вины перед ней.
«Считай, жизнь прожили, а какой радости она от меня видела-то? Прожил, как зверь в тайге, а она тут одна с сыном мыкалась».
Он встал из-за стола и подошел к жене, нежно обнял ее и хрипло выдавил из себя:
— Ты прости меня, Груня, прости, родная.
Груня от неожиданности выронила сковородку и, уткнувшись мужу в грудь, заплакала. И из глаз ее ручьем лились слезы, но это были слезы радости.
Впервые за всю жизнь она почувствовала и приняла ласку мужа. Впервые она увидела в нем любовь к себе. И сердце ее готово было выпрыгнуть из груди и навечно соединиться с его сердцем. И чтобы стали они одним неразлучным целым существом.
— Ваня, родной мой, как же я тебя ждала! Я всю жизнь тебя ждала, и вот ты вернулся, Ваня, ты вернулся, муж мой любимый.
Потом они сидели, вместе ели блины, молча смотрели друг другу в глаза и были самыми счастливыми людьми на земле.
Они хотели вместе проехаться по городским магазинам и сделать кое-какие покупки. Но Ивану на глаза опять попался его рюкзак со шкурками. Он тут же помрачнел.
— Груня, отнеси все это в госпромхоз, сдай сама, — попросил он. — А я пока один прогуляюсь по городу. Посмотрю хоть, что здесь изменилось.
Было по-февральски тепло и солнечно. Снег на окраинах почернел, словно поджарился на солнце. А в городе его вовсе не было, где вывезли, где стаял. После таежной тишины шум автомобилей и городская сутолока на улицах воспринимались как-то необычно. Словно он попал сюда с какой-то безлюдной планеты. Иван с любопытством всматривался в лица встречных людей, надеясь поймать ответный взгляд. Но каждый был погружен куда-то в себя, в свои дела, заботы, и Иван для них не существовал. Вернее, он был, он попадался им навстречу, но они его не замечали.
— Вот так, — отметил про себя Иван, — можно находиться среди сотен людей и быть одному.
Неожиданно его взгляд ухватил даму в рыжей шубе. Она брала какую-то мелочь в ларьке. Иван остановился возле нее и вперился в шубу, она была из колонков.
— Господи, да что же это за наваждение такое, — взмолился Иван. И снова у него в груди все сжалось. Опять перед его глазами возникла сцена в зимовье. Он машинально пошел за дамой.
«Господи, сколько же загублено зверьков ради того, чтобы удовлетворить капризы одной этой дамы», — подумал он, машинально подсчитывая количество зверьков на шубе. Досчитал до пятидесяти. Дама остановила маршрутное такси, и Иван втиснулся туда же вслед за нею.
— Это на внешней части шубы 50, а сколько зверьков ушло на воротник, на отвороты? Штук 15, а то и все 20. Брюшки, поди, не брали — там мех послабей и не такой густой.
— Вы что так на мою шубу смотрите, будто хотите ее снять с меня? — полушутливо заметила дама.
— Да я бы с удовольствием снял ее с вас, если бы мог оживить хоть одного этого зверька, которые пошли на эту вашу шубу, — сказал Иван.
— Какие зверьки? — искренне удивилась женщина. — Это просто шкурки.
—Да, но прежде, чем эти шкурки получить, кто-то должен этого зверька поймать и содрать с него шкурку. Вы понимаете, сколько живых душ загублено, чтобы сшить вам одну эту шубку? А они такие же живые существа, как и вы, и, наверное, тоже, как и вы, очень хотели жить.
— Я с них шкурки не сдирала, — раздраженно заметила дама. — Эта шуба куплена на честно заработанные деньги.
— Ваши деньги или мужа? — спросил Иван.
— Не важно чьи, — передернула плечами дама и густо покраснела. — Я этих зверьков не убивала. Кто убивал, тот пусть и отвечает.
— Да если бы вы умерили свои желания и капризы! «Хочу соболевую, хочу горностаевую, хочу колонковую», — передразнил Иван. — Никто бы никого не убивал. Это вы вынуждаете своих мужиков платить сумасшедшие деньги, чтобы удовлетворить свои капризы. Это вы и ваши состоятельные мужья и любовники вынуждаете сотни мужиков идти в тайгу и вести там необъявленную войну со всей живностью. Что стоят эти ваши паршивые рубли против одной жизни такого зверька, как колонок.
— Водитель, высадите меня. Я больше не хочу ехать вместе с этим ненормальным человеком.
Шофер остановил такси, и дама, негодующе взглянув на Ивана, вышла на улицу.
— Вы что, выпивши? — спросил шофер, когда такси тронулось дальше.
— Я почти вообще не пью, — сказал Иван. — Я бывший охотник. Тот, кто добывал для нее этих зверьков, сдирал с них шкурки.
— Понятно, — сказал водитель. — Моя вот тоже заладила: хочу норковую шубу. Я уж думал было: а чего не купить, не сделать приятное жене? Вот с утра до вечера мотаюсь по городу, зарабатываю эти паршивые, как ты говоришь, рубли. Но послушал тебя, и, знаешь, ты меня убедил. Хрен ей, а не шубу. Лучше компьютер ребятишкам возьму — пусть ума-разума набираются, к жизни готовятся. Вам, кстати, где сходить?
— А хоть где, — сказал Иван.
— Тогда на площади. Оттуда доберетесь куда надо.
— Сколько с меня? — спросил Иван, когда такси остановилось.
— А нисколько, — сказал шофер. — Понравился ты мне. К тому же ты мне тысяч 15–20 на одной шубе сэкономил. Спасибо тебе. Просвещай народ.
И они расстались. Иван пошел на свою маршрутку. И вскоре был дома.
Его встретил сын. Груни не было.
— Ну что, насмотрелся на город, надышался городскими газами? — спросил он.
— И насмотрелся, и надышался, — сказал Иван. — А мать где?
— В Госпромхоз пошла, добычу твою сдавать.
— Что в университете? — спросил Иван, раздеваясь.
— В университете порядок, — ответил сын.
Иван зашел в его комнату. Здесь все было по-мужски строго — ничего лишнего, никаких картинок с девицами, рокерами. Кровать, рабочий стол со стопкой книг. Полки с книгами. И карта мира во всю стену. Календарь, какие-то расписания. Эта строгость сына в быту нравилась Ивану. Не балованный, отметил он. Грунина заслуга. Да и когда баловаться-то. В доме с 6–7 лет за мужика. И дрова, и вода, и двор — все на нем. Трудно. Но зато теперь все умеет. Не лодырь. Иван взял первую попавшуюся книжку со стола. «Уголовный кодекс Российской Федерации», — прочитал он. Сын сел на кровать и выжидательно, немного насмешливо следил за отцом.
— Леша, а ты в Бога веришь? — неожиданно спросил его Иван.
Сын на секунду смешался, потом простодушно сказал:
— Нет, папа, не верю.
— Ого, — невольно произнес отец. — Это чего же так быстро разуверился?
— А я на втором курсе эксперимент поставил.
— Какой эксперимент?
— Один предмет я плохо знал. А тут экзамены. Ну, я и подумал: если Бог есть, пусть он мне поможет сдать экзамен хотя бы на трояк. Я даже помолился.
— Ну и что? — спросил Иван.
— Не помог, — ответил сын. — С тех пор я понял, что Бога нет и все это выдумки. Пока сам своими руками и своей головой не сделаешь — никакой Бог не поможет.
— Так он правильно сделал, что тебе не помог, — сказал Иван. — Он халявщиков — ох как не поощряет.
— А ты, похоже, веришь? — спросил сын.
— Я не просто верю, сынок. Я знаю, что он есть. Я видел его, как вот тебя сейчас вижу, только Он был очень яркий, очень.
— Ну, пап, в тайге одному может всякое померещиться, — сказал сын.
И тогда Иван рассказал ему все про колонка. После рассказа сын некоторое время молчал, сосредоточенно о чем-то размышляя. Потом задумчиво сказал:
— Ну, ты меня, папа, поколебал, основательно поколебал. То-то я, смотрю, ты какой-то другой стал. Мягче, добрее. Я бы даже сказал, светлее. Все думал, что же с тобой произошло? Оказывается, вот что. Надо мне кое-что почитать, посмотреть, а то я полный невежда в этом вопросе.
Пришла мать. Радостная, раскрасневшаяся.
— Ну, вот и наша кормилица пришла, — обрадовался Иван. — А то мы тут с сыном одной духовной пищей питаемся. Соскучились по твоим пирогам.
— Это мы сейчас, это мы мигом организуем, -—сказала Груня, раздеваясь и идя на кухню.
За столом Груня рассказала о том, что узнала в Госпромхозе. О том, что Иван опять вышел в передовики по добыче зверя, она не сказала ни слова. Сын рассказал о своих университетских делах, о своих планах, друзьях-однокурсниках, о девушке Наде, которая ему нравится.
Так и досидели до вечера. Было тепло, уютно. Давно они так не сидели все вместе и не говорили доверительно обо всем. Зажгли свет. Сын ушел в свою комнату заниматься. Груня осталась на кухне прибираться. А Иван пошел в зал. Включил телевизор вполголоса, чтобы не мешать сыну. И уставший от впечатлений городской прогулки, от новостей, от смены своего обычного охотничьего ритма, пожелав всем спокойной ночи, пошел спать.
— Господи, хоть бы снова увидеть колонка. Господи, окажи милость, мне так много нужно у него спросить.
Иван лежал в постели с открытыми глазами и молил, молил, молил. Так и не заметил, как снова оказался в зимовье.
Сон 2-й
И снова он увидел колонка, он все так же, как и в первый раз, сидел как бы немного в тени лампы.
— Здравствуй, — сказал Иван и низко поклонился зверьку.
И колонок опять превратился в светящееся существо. Он весь засиял, засветился нежно-розовым светом. Ивана снова охватило всепоглощающее трепетное чувство любви.
Он хотел прикоснуться к колонку, погладить его, но колонок отпрянул от него.
— Тебе еще нельзя прикасаться ко мне такому, ты еще слишком слаб. Твое тонкое тело не выдержит моих чистых вибраций. Тебе будет очень и очень больно, ты можешь не выдержать. Когда я снова стану зверьком, ты можешь брать меня на руки.
— Я все осмысливаю, о чем ты мне говорил, — сказал Иван. — Многое мне непонятно, но многое я начинаю постигать. Я словно проснулся. Я смотрю на мир и на себя другими глазами. Но многое для меня еще непонятно. В прошлый раз ты говорил, что мы платим своей жизнью за все, что берем от природы. А вот те, кто пользуется нашими плодами, кто, допустим, носит шубу из добытых мной зверьков, они несут ответственность?
— Конечно, причина и следствие неразрывно связаны между собой. Все, кто поддался своему необузданному желанию иметь красивую шубку из зверьков, породили причину. И как следствие — сотни мужиков отправились в тайгу добывать этих зверьков, по сути, на необъявленную войну против природы, против Бога.
Поэтому они: и дамы, изъявившие желание, и те, кто решил эти желания удовлетворить, — несут обоюдную ответственность за убийство зверьков. Они также расплачиваются своим жизненным потенциалом. Но в этом мире потребления несут ответственность не только охотники, рыбаки, лесозаготовители. Добытчики всех богатств из недр Земли также расплачиваются своим жизненным потенциалом. А заодно с ними и все те, кто этим добытым пользуется.
Причина и следствие неразрывно связаны. И за все в этом мире приходится платить. Таков установленный Богом закон. Почему, например, жизнь российских мужчин стала короче? Да потому, что Россия непомерно много добывает различного сырья. Нефть, газ, уголь, древесина, пушнина — основная статья дохода России. А за изъятие жизненного потенциала Земли приходится расплачиваться своими жизнями. Все остальные трагические события: природные, социальные, техногенные — есть следствия основной этой причины. Пока человечество это не поймет, пока не научится жить по закону Любви (а любить — значит отдавать), оно будет страдать, болеть, умирать.
Только отдавая, ты можешь получать. Бери от природы столько, сколько нужно, а не столько, сколько хочешь. Усмиряй свои желания. Найди Бога в себе. Излучай свет Любви, и ты будешь самым свободным, самым счастливым человеком на Земле. Это и есть то, что называется построить Рай на Земле.
Иван покачал головой.
— Ох, как до этого еще нам далеко.
— Ничего. Усилия Бога напрасны не бывают. Все задуманное им свершится. И все мы, от маленького до великого, идем в упряжке Его. И никто, ничто не будет потеряно на этом его Великом Пути.
И все мы дойдем, обязательно дойдем. И построим Рай на Земле. Ибо все мы неразрывны от Него. И каждый вносит в Его сознание толику своего труда, своих усилий. Ничто в этом и других мирах не совершается напрасно. Ибо все совершается по Его Воле. И все, что Им задумано, обязательно свершится. Помни: только отдавая, ты можешь получать.
— Как я могу что-то отдать, — удивился Иван. — У меня же ничего нет. Я полностью живу за счет Матери Природы. Что я могу ей отдать?
— Отдавай ей свою Любовь, Иван. Поливай ее своим потом. Трудись, взращивай на ней свои плоды. Украшай ее цветами и деревьями. Твори любовь и красоту, Иван. Будь сотворцом Бога, а не хищником. Ты творец, Иван. И всегда был творцом. Только ты забыл себя. Ты Бог, Иван. Вспомни себя. Вспомни.
Свет колонка стал постепенно затухать. Он становился все бледнее, бледнее.
— Куда же ты, колонок? — закричал в отчаянии Иван. — Мне еще так много нужно у тебя спросить! Погоди!!!
— Все знания в Тебе, — раздался голос как бы изнутри Ивана. — Вспомни себя. Ты Бог. И мы еще встретимся, обязательно встретимся Там.
Иван проснулся. Голос колонка еще эхом отзывался в нем. Вспомни себя, ты Бог!
Груня сидела в постели и испуганно смотрела на мужа.
— Ты так кричал, — сказала она.
Иван сел рядом с ней.
— Я снова видел колонка, — сказал он. — Он уходил, совсем уходил, растворялся на моих глазах, а мне еще так много нужно было у него спросить.
Он сказал, что я Бог, а я даже не знаю, что это такое, или, вернее, кто такой Бог. Я всю жизнь был убежден, что никакого Бога нет. Все это выдумки выживших из ума старух. Так нас учили. А теперь я знаю, что он есть, но какой Он?
— А вон посмотри на образа, — кивнула Груня головой в угол, где были иконы. — Там Бог нарисован, Образ его.
— Нет, Груня. Иконы выдумали люди. Это они пытаются Бога под себя приспособить. Они ищут его где-то там, на небесах. А он не там, Груня. Он здесь. Иван прикоснулся к своей груди. Колонок говорил, что Бог есть Любовь. А любовь всегда зарождается в нашем сердце. Значит, надо искать его здесь. Я видел Его свет, Груня. Это был не колонок, это был Бог в образе колонка, но почему Он выбрал именно меня? Почему?
— Да потому, что ты добрый, — сказала Груня, прижимаясь к его груди головой. Иван обнял ее за плечи, и так им стало хорошо, что просидели они почти до рассвета.
— Ой, — спохватилась Груня, — давай спать. Завтра, вернее уже сегодня столько дел нужно сделать.
Они легли, и вскоре Груня мирно засопела своим курносым носиком, но Иван так больше и не уснул.
«Колонок говорил, что в каждом живом существе есть такой же свет, как в нем, — размышлял он, — значит, он есть и во мне, но где он? Я его не вижу, не ощущаю. Если он есть, значит, я должен его видеть».
Иван слышал, как поднялась Груня. Ощутил прикосновение ее губ ко лбу. Она оделась и пошла на свое рабочее место — на кухню. Иван слышал, как она выгребала золу из печки, как накладывала дрова. Наконец чиркнула спичкой.
И тут Ивана озарило: огонь, она добыла огонь. Просто чиркнула спичкой о коробок, и появился огонь. Значит, он уже был в спичке. И Груня просто позволила ему проявиться.
Значит, и во мне, и во всех других тоже есть огонь, как в спичке — непроявленный. И надо что-то сделать, чтобы он проявился. Но что? Об коробок не черканешь. Тогда как? Незаметно Иван уснул и проснулся, когда в окошке уже ярко светило солнце.
Сына, как всегда, с утра унесло в университет. Груня была одна, на столе стояли прикрытые салфеткой пироги.
— И когда только успевает, — удивился Иван.
Не успели они до завтракать, как в дверь постучали.
— Можно? — вошел директор Госпромхоза.
— Вот гость-то, — вскочила из-за стола Груня, — к пирогам проходите, Виктор Федорович, раздевайтесь, позавтракайте с нами.
— Спасибо, с удовольствием бы, знаю, какие у тебя пироги, н
|
|
|
