Глава V. Моральный аспект теории вероятностей
В купе со мной Эльвира Шатаева и мастер спорта международного классаЭдуард Мысловский. Эля, должно быть, смотрела приятный сон - мелькавшие заокном фонари выхватывали ее улыбку. Она была счастлива счастьем абитуриента,принятого в институт, - предстоящие трудности его не тревожат - Элю включилив группу для восхождения на пик Коммунизма. Сейчас ей казалось, что этосамое главное... Мы с Эдиком вышли в коридор и ударились в приятные воспоминания. Потомзаспорили на тему, которая у нас всегда вызывала разногласия. Сейчас я ехал на Памир, чтобы в третий раз подняться на пик Коммунизма.Второе восхождение было в 68-м году маршрутом шестой категории трудности.Это было интересное и сложное восхождение, и прошло оно без сучка изадоринки. Только у подножия этой горы экспедиция наша стала, как говорят,на развилке трех дорог. Об одной из них традиционный сказочный камень могоповестить: "Пойдешь прямо - смерть найдешь". Это была почти вертикальная многокилометровая стена с наборомвсевозможных технических сложностей! В Альпах и на Кавказе такиевстречаются. Но они вдвое короче, и нет там свирепой, изнурительной высоты.Однако это еще не повод, чтобы перечеркнуть маршрут как объект восхождений.Будь только это, его полагалось бы счесть альпинистской проблемой, к решениюкоторой нужно стремиться. Речь о другом. Мы подошли сюда часам к двенадцати дня. Жарило полуденное солнце. Нанебе ни облачка. Воздух горя-чий, неподвижный. Но тишины нет. Камни шли, какс древней крепости во время осады, непрерывным потоком. Часам к четырем сошел крупный обвал. Но к вечеру стало стихать, и послесеми, когда солнце ушло и наверху подморозило, камнепад почти прекратился.Лишь изредка где-то грохнет булыжник. Тихо было всю ночь и утро. Содиннадцати началось все сначала и до семи. И так здесь всегда. Стена, однако, многообещающая и соблазнительная - за нею звания,дипломы, медали. - Не пойму, как могли узаконить такой маршрут?! - сказал мне ГеннадийКарлов. - Сам удивляюсь... Подошел Мысловский: - Я думаю подниматься по стене. Как вы на это cмотрите? - У меня двое детей, - ответил Карлов. - А ты как, Володя? - Я в горы не за смертью хожу. Наоборот, чтобы кизнь веселее была. - Как хотите. Желающие найдутся. Желающие нашлись. Группа альпинистов во главе с Масловским отправиласьпо стене. Они избрали единственно возможную тактику: выходили с рассветом,отрабатывали участок, навешивали перила и до одиннадцати, когда солнцеотогревало связанные морозом камненосные места, спускались вниз, уходилииз-под стены. Главное, не находиться под стеной. Даже на ней безопасней -камни перелетают. Мы пошли другим маршрутом. И он нелегок - как и первый,оценивается высшей, шестой, категорией трудности, но... Разумеется, говорить о безопасности не приходится если речь идет обальпинизме. Хотя искусство наше растет, углубляется по двум генеральнымлиниям - технического усложнения и безопасности. Чем больше эти параметры,тем выше его престиж. С первым все ясно. Поговорим о втором. Допустим, это в наших силах: сделать любое восхождение не болееопасным, чем поездка в трамвае. Что тогда останется от альпинизма? И чтоозначает выражение "безопасный альпинизм"? По-моему, это бессмыслица. Всеравно как из молекулы воды убрать один из ее компонентов и оставшеесяпо-прежнему называть водой. Но как сочетать такой взгляд с главнойвосходительской проблемой: поиск оптимальной безопасности? Противоречия здесь нет. Мы не можем "изъять" лавины, остановитькамнепады, задержать обвалы, залатать трещины, "выключить" гравитацию,равномерно насытить воздухом атмосферу, выравнять атмосферное давление. Всеэто объективные вещи, которые создают для восходителя столь же объективнуюопасность. На том и стоит горовосходительство. Не будь этого, следовалаговорить не "альпинист", а "горный пешеход". Повторю уже сказанное раньше:искусство альпиниста в том чтобы обходить опасности, противоборствовать им,обезвреживать их с помощью сноровки и примитивного не автоматизированногоснаряжения - ледоруба, молотка, крюка, веревки. Последнее необходимо,поскольку у альпинизма, кроме утилитарного смысла, есть еще и философский,этический, психологический. Именно так. Ибо что же еще называть философией,как не стремление человека познать самого себя? Понять смысл истинныхценностей - ведь сверху становится виднее, что есть хорошо, а что плохо, чтона самом деле важно, а что лишь кажущаяся важной epyнда, и, что часть, а чтоцелое?.. Кроме того дело наше представляется мне своеобразной испытательнойслужбой. И горы - тот полигон или, если хотите, некая лаборатория, гдесозданы условия, чтобы испытывать и отбирать оптимальные формы человеческихвзаимоотношений; выяснять наиболее жизнеспособные нормы морали инравственности; проверять, как уживается сила со слабостью и сильный сослабым, что есть истинная сила и что слабость. (Разумеется, на равнине такойэксперимент ставит сама жизнь. И над всем человечеством. Но горы отвечают навсе эти вопросы более точно я убедительно.) Здесь с помощью маленькой группылюдей можно удостовериться и доказать несогласным, что.наиболее полезный ивыгодный принцип общежития есть гуманизм. Наконец, ничто так не убеждает какальпинизм, в том, что хлеб духовный для человека не менее важен, чем хлебфизический. О психологическом смысле альпинизма здесь уже говорилось. Добавлютолько, что поведение человека в тяжких условиях восхождений представляетдля психолога неоценимый интерес. Но продолжу свою мысль. Отцы альпинизма в поисках наивысшей безопасности не боятся, чтокогда-нибудь доведут ее до идеала, обепечат восходителю стопроцентнуюгарантию целости и невредимости и тем самым выхолостят из этого спортаважнейший смысл. Они знают: каких бы успехов ни добились на этом поприще,риска у восходителя останется с лихвой. Если даже располовинить оставшийся,то и тогда альпинист не лишится желанной остроты ощущений. Однако... Даже война возможна лишь в том случае, когда есть некий вероятностныйминимум выживания. Альпинизм станет безнравственным, если допустит дажe тевосхождения, где шансы выжить сравняются с обратными. Нет, пять на пять -аморальная пропорция. Вероятность выживания должна, так сказать, подавляющепревосходить. Да, у теории вероятностей есть свой моральный аспект. Онаможет служить неким аппаратом установления нравственных норм. Могут спросить: как можно определить точную норму безопасности того илииного маршрута? Точно нельзя, примерно можно. На то и опыт. И штука этагораздо менее спорна, чем кажется. Скажем, оценка маршрутов по категориямсогласуется, как правило, без особых разногласий и осложнений. Впоследствии экспедиция из Челябинска после долгого наблюдения за этойстеной дала заключение в официальном отчете: "Выжить - один шанс из тысячи".Сказано, конечно, фигурально и потому сильно преувеличенно. Но тогда, глядяна этот маршрут, я видел: шансы уцелеть слишком малы. В начале этой книги я говорил, что если и существует суперменскоебесстрашие, то нам, восходителям, оно незнакомо. Альпинист знает страх - ончеловек. Но в нем живет другое чувство. Если перефразировать пословицу, томожно сказать: глаза страшатся, а душа тянется. Непонятная, необъяснимаясила тянет его, гипнотизирует, как удав кролика. Неуемный азарт, похожий наазарт игрока, толкает на преодоление опасности. Риск дает полноту ощущенияжизни. Я уже заметил, что страх бывает разный. Не только в количественномсмысле - больший или меньший, - но и по своему качеству. Бывает страх спанической окраской, а бывает другой - "сладкий" страх. Меня тянуло на эту стену. Я хорошо понимал Эдика Мысловского и еготоварищей. Но если бы я поддался искушению, то повел бы себя вразрез спринципами, которые отстаивал часто, повсюду и, может быть, даже назойливо,ибо, не говоря о внутренних убеждениях, просто по своему служебномуположению обязар сдерживать эту альпинистскую тягу к риску, следить заправильным формированием восходительской психики. Кроме того, думаю, чтокаждый восходитель должен заботиться о морально-нравственной чистотеальпинизма, как говорят, блюсти его честь. Она будет запятнана, если за намипотянется печальная слава смертников... Не хочу, не могу и нет никаких оснований упрекать Мысловского -выдающегося, талантливого горовосходителя одного из лидеров нынешнегоальпинизма - в спортивной безнравственности. Наши с ним взгляды на сей счеткак и взгляды большинства наших товарищей, не расходятся. Он пошел этиммаршрутом, потому что твердо верил в выбранную им тактику. Он считал, чтоподобная тактика придает стене как бы новое качество - она в этом случаестановится смирной и невинной. И в доказательство своей правоты привел самыйвеский, неоспоримый аргумент - с группой товарищей совершил блестящее умное,красивое, безаварийное восхождeниe на вершину пика Коммунизма по этой стене. Однако мое принципиальное отношение к этому пути не изменилось.По-прежнему считаю, что достижение связано гораздо больше с талантом иудачливостью восходителей, чем с доступностью маршрута. Может случиться, что ночная температура лишь слегка прихватит осколкипороды. Тогда на отогрев камней понадобится меньше времени. Тогда камнепадначнется ве в одиннадцать, а, скажем, в десять или того раньше. Но допустим,все это можно предусмотреть и уходить со стены с запасом времени. Зато никакнельзя предотвратить всевозможные случаи задержки: кто-то заболел, получилтравму, резко снизилась видимость... Мало ли Что может случиться в горах?!Вероятность такой пустяковой задержки да еще на сложнейшем маршруте таквелика, что со временем - и небольшим - становится почти неизбежностью. Итем она, вероятность, больше, чем длиннее общий срок восхождения, чем большевыходов на стену. Если преодоление стены длится, скажем, не десять, апятнадцать дней, то шансы задержки возрастают в полтора раза, а опозданиесмерти подобно. Потому-то я и говорю: только выдающееся мастерство, сноровкагруппы и счастливое везение принесли им успех. Но малейший недобор того идругого может привести к трагедии. Я думаю, было бы хорошо собраться, какговорят, за "круглым столом" и поговорить о правомерности таких маршрутов. Это я и доказывал Мысловскому. Что касается общих итогов экспедиции, то без всякой натяжки могуназвать их отличными. Группа Мысловского, как уже сказано, достигла вершины,пройдя по проблемной стене. Я руководил группой (Игорь Рощин, ГеннадийКарлов, Николай Алхутов), которая поднялась на пик Коммунизма сложнейшиммаршрутом: за всю историю альпинизма он был пройден только однажды - десятьлет назад командой Кирилла Кузьмина. Кроме того, в этом районе мы совершилипервопрохождение на пик Правды (категория трудности 56).
ГЛАВА VI. ПОГОНЯ ЗА "СНЕЖНЫМ БАРСОМ"
Я прибыл в лагерь и тут же заболел ангиной. Не помню, где и какпростудил горло, но знаю, что эта вот "утечка осторожности" - главнаяпричина. Протекала ангина остро - несколько дней лежал с высокойтемпературой. И хотя сыграла роль той самой отрезвляющей "колотушки", насклоны пика Коммунизма я вышел сильно ослабленным. Я руковожу восхождением, но иду в хвосте. Неловко, но ничего неподелаешь. Сначала двинулся по привычке первым, вытоптал сотню шагов, нопонял, что не по силам. Ребята заметили - предложили идти сзади. Они правы:группе это невыгодно - переоценка сил одним из участников может сорватьвосхождение. Еще правильней было бы выйти двумятремя днями позже. Этого мне быхватило, чтоб прийти в себя. Прогноз позволял. Не позволяло другое: один изучастников торопился на чемпионат СССР на Кавказе. Будем его называть ПетромПетренко. Альпинист крепкий, один из сильнейших наших спортсменов. До звания"Снежный барс" ему не хватало последней вершины - пика Коммунизма. (Этотвосходительский титул дается тем, кто покорил все четыре семитысячникастраны: пик Корженевской, пик Ленина, пик Победы и пик Коммунизма.) Нынешнеевосхождение принесет ему почетное звание. Я радовался, что подобраласьсильная группа: большинство участников - ведущие мастера альпинизма. Времени до чемпионата оставалось немного, поэтому ради Петренко былсоставлен весьма жесткий график подъема и спуска. За четыре дня полагалосьнам выйти к вершине маршрутом: с ледника Фортамбек на ребро Буревестника,далее по Большому Памирскому фирновому плато к Большому барьеру (6900метров), затем по западному склону вершины. Ад... Почему его представляют темным, бурлящим, клокочущим? Я его виделОн идеально белый, идеально тихий, идеально застывший. Над ним идеальносинее, небо с идеально недвижным, висящим, злым, жарящим солнцем. Вся этаидеальность и есть ад. Он вовсе не подземелье - он в виде цирка, в видеглубокой вогнутой чаши. Ад - это гнетущая однородность. Он манит своей идеальностью инезаметно, но быстро выматывает, доводит до обморочной усталостинеподвижностью, беззвучием, одноцветностью - не на чем задержать глаза, не кчему прислушаться, нечего ощутить, кроме равномерно жгущего солнца. Когданет ничего, кроме идеальной, растянутой на весь мир белизны, тишины,стылости... Чтобы испытать адовы муки, надо пробыть здесь не более часа... Мы спустились на дно такой чаши - диаметром метров в сто - и черездвадцать минут обессилели. Нужно скорее уходить, а ноги не слушаются -хочется лечь и закрыть глаза... Рассудок все-таки крепче тела. Он как сучок,на котором пила тормозится... Он еще в состоянии подчинить себе тело. Вяло,с усилием переставляя ноги, мы покидаем впадину... Теперь я иду и радуюсь: хорошо, что есть ветер, есть грохот, что скалыневзрачно-серые, что, кроме отлогих склонов, есть сильная крутизна,смертоносные пропасти, трещины, лавины и камнепады, что все это пересекаетнаш путь, попадается слева и справа. Мы идем быстро - нужно спешить. График велит нам к вечеру поспеть нафирновое плато и здесь, преодолев тяжелый путь по глубокому снегу, подойти кпещерам. Иначе Петренко опоздает на чемпионат. Но странно - он почему-то торопится меньше всех... Все время плететсясзади, ступая по отработанным, хорошо утоптанным следам. Как-то не вяжетсяэто левофланговое положение с его могучей, широкоплечей, огромного ростафигурой. Впереди почти бессменно пробивает дорогу Игорь Рощин. Лишь иногда вмеру своих возможностей его подменяет Валя Гракович. Длинной, растянутой цепочкой команда движется вверх. Меняются рельефы -взлеты, впадины, "жандармы", кулуары... Вертикаль возрастает сотня засотней, а впереди по-прежнему Рощин. За ним Валентин Гракович из Минска,Эльвира Шатаева, я, Василий Ковтун и Александр Фомин из Киева, ГеоргийКорепанов - ленинградец. Цепочку замыкает Петренко... Когда я остановил группу и сказал, что Рощина надо сменить, всепосмотрели на Петренко. Но он оставался безукоризненно вежливым, уступаядорогу другим, и молчал, боясь, вероятно, перебить чужую инициативу.Эльвира, тоже ни слова не говоря, вышла вперед. Теперь в колонне соблюдался"зеркальный" ранжир: впереди самая маленькая - Эля, сзади самып крупный -Петренко. Она отработала не менее сотни шагов, когда Валя Гракович окончательно убедился, что это тот удивительный вальпинистской среде случай, где моральные стимулы не работают, и вышел ееподменить... У пика Парашютистов, на высоте 5800, где началось плато, Петренко иКовтун остановились, извлекли из мешка палатку и стали готовить ночлег. Поплану ночевка предполагалась в пещерах, расположенных примерно посерединеэтой горной равнины. До них еще несколько километров ходу. Это было совсемуж непонятно: опаздывает Петренко - нам спешить некуда... Я вдруг подумал: мы несправедливы к нему - при чем здесь мышцы и вес?!Высота может скрутить и самого Илью Муромиа. Я поделился с Эльвирой. Она иронично улыбнулась, и не ответив мне,сказала громко для всех: - По-моему, надо хоть попытаться выполнить свой план. Ведь мы неновички - знали свои силы, когда намечали. Палатки всегда успеем поставить. Все посмотрели на меня, ожидая решения. Я сказал, что время ивозможность еще есть, что сам я намерен идти дальше, но это необязательнодля всех - кто хочет, может ставить палатки. Петренко, Ковтун и Фомин остались, а пятеро продолжили путь и затемноподошли к пещерам. Утром сварили завтрак, в восемь закончили трапезу, а кдевяти, как и договорились с тройкой, оставшейся у пика Парашютистов, былиготовы продолжать восхождение....В одиннадцать наконец группа собралась вместе и, отправилась дальше. Плато - участок технически простой. Трещин здесь
[ ]неводится, лазания не требуется. Зато снег попадается рыхлый, глубокийнастолько, что порою десятки метров "проходишь" ползком, пробивая траншею.Мы торопимся - быстрее обычного топчем следы, переставляем ноги, но...Чудеса, цирковой фокус! Словно во сне, барахтаемся, оставаясь на месте. Ктосказал, что движение относительно? Это только внизу, если трамвай увеличилскорость, то улица понеслась быстрее. Наша "улица", хоть галопом скачи, - нис места. Наша "улица" тянется на двенадцать километров - от пикаПарашютистов до пика Кирова. Сперва с небольшим, чуть заметным снижением, ксередине сбрасывая высоту метров на двести, а после таким же отлогимподъемом возвращает свою начальную отметку 5800. В самых широких местах вней около двух километров. Наша "улица" с одним лишь правым рядом"строений": пик Ленинград, пик Евгения Абалакова, пик Куйбышева. Слева онаобрывается бешеной крутизной - отсюда и сходят лавины, которые мы наблюдаемс поляны. Наша "улица" - Большое Памирское фирновое плато - уникальна: самоевысокое из крупных плато. Воздух на ней так разрежен, что не препятствуеткосмическим излучениям. Зная об этом, ученые намерены в ближайшейперспективе построить здесь научную хижину-лабораторию со специальнымиуловителями "пришельцев" из космоса. Мы шагаем сейчас по плотно спрессованному насту, едва прикрытомуснегом, - идти легко - и тщетно поглядываем на вершины. Но они никак непроходятся Поминутно, через каждый десяток шагов, оглядываемся назад - глазищет подтверждения, хочется наглядно убедиться, что мы все-таки движемся -за нами тянется длинный, скрывающийся вдали и переходящий в сплошную линиюслед. Каждый раз он отрастает все больше и больше. Но впереди ничего неменяется - пик Кирова все так же далек. Эта проклятая вершина может свести сума - она не сдвинулась ни на метр....И вдруг обнаруживаем, что горы все же "прошлись". Каким-то странным,неведомым внизу диалектическим скачком. Неожиданно видим себя в самом концеплато - перед нами вплотную пик Кирова... Все эти ощущения для меня неновы, но, даже зная, чем кончится этотзрительный парадокс, не мог отогнать от себя неотступное гнетущее чувствобезысходности - так и шел с ним весь путь. За третий день мы поднялись на высоту 6900, дойдя до Большого барьера.Провели здесь ночевку. А на четвертый, покинув этот последний бивак, вышлина предвершинный склон. Впереди по-прежнему Игорь Рощин, сзади привычномаячит крупная фигура Петра Петренко... Игоря подменяли - ненадолго, нонесколько раз - Корепанов, Гракович, Ковтун. Однако на всем маршруте оноставался ведущим. Высота и усталость все больше и больше "пришивают" нас к склону, икаждое движение теперь добывается волей. Первый отдыхает каждые пятьшагов... На отметке 7200 Рощин остановился, навалился на ледоруб и бессильнообвис. Я подошел и увидел, что больше он группу вести не может. Солнце давнона западе и, к сожалению, в сторону горизонта движется много бысгрее нас, анам предстоит еще триста метров. Я понял, что на вершину не успеваем, и сказал об этом присевшей насклоне группе. Но всем было ясно и без моих слов. Ясно и другое: еслисегодня вершины не будет, то на сей раз ее может не быть вообще. - Полчаса отдохнем и начнем спуск, - сказал я группе. И тогда всеуслышали голос Петренко. - Я пойду первым, - сказал он. - Буду идти до самой вершины. Новосхождение нужно продолжить. У нас должна быть вершина. Остался пустяк - триста метров! Верно, дотитула "Снежный барс" оставалось каких-нибудь 300 метров!.. Он вышел вперед и двинулся, как бог, по воде. Нам, вымучившим здеськаждый шаг, показалось это чудом. Он шел легко, быстро, оставляя удобныеследы, как резвый, затомившийся в доме мальчик, выскочивший на улицу, какодержимый вдохновением поэт. Бодрый, упругий, веселый - казалось, нет длянего ни крутизны, ни высоты, ни вязкой дороги... До самых скал он шел, ни разу не оглянувшись, не заботясь о том, что икак у него за спиной. Мы отставали, даже следуя по готовым следам, иоторвались на час-полтора пути. Мы наблюдали, как проходил он скалы и какостановился, когда возник перед ним острый заснеженный гребень: идти по немув одиночку - безумие. Но читателю, видимо, ясно, что в недостатке здравогосмысла этого спортсмена не упрекнешь... Он остановился и, вспомнив про нас, приветливо помахал ледорубом. Потомобогнул скальный выступ и скрылся из виду. Час спустя достигли гребня и мы. Но Петренко здесь не было. Это неудивляло: ни секунды не думал, что он решится идти по нему в одиночку.Искать его надо в окрестностях скал. Вопрос "почему его вообще нужноискать?" пришел в голову лишь в первый момент, но сразу же затонул внахлынувшей тревоге. Мы обшарили скалы, обыскали все закоулки, заглядывали в ниши,осматривали впадины, наконец вопреки логике визуально, насколько хваталглаз, изучили и гребень, его склоны, но следов нигде не было. Мы звали его -кричали, складывая ладони рупором, но в ответ слышали только горное эхо... Я подготовил рацию, чтобы сообщить в лагерь о предполагаемом несчастье,когда вдруг раздался голос Эльвиры.- - Володя, погоди! - крикнула она. - Нашла! Она нашла его в снежнойнише, "теплой", удобной, хорошо укрытой от ветра сугробом. Он полулежал,привалившись спиною к стенке, слегка раскинув руки, уронив голову на грудь,и... богатырски храпел. Мы не сказали ему ни слова - здесь не место длятаких разговоров, - разбились на двойки и вышли на гребень. В восемь часоввечера заходящее солнце в последний раз брызнуло на вершину и осветилоликующих восходителей... Спуск проходил в темноте. На высоте 7300 метров окончательно выбился изсил Валя Гракович. Гипоксия прихватила его еще на подъеме. Высоту хоть исбросили, но не настолько, чтобы избавиться от этой болезни. К тому жепредельное утомление - наш альпинистский рабочий день длился уже шестнадцатьчасов. Гракович садился, падал в снег, отказываясь двигаться дальше. Яподнимал его силой и заставлял идти. Группа, кажется, недовольна моими действиями. Чувствую, но делаю вид,что не понимаю. Знаю: без объяснений не обойтись, но нет уверенности, чтонастою на своем. Сколько возможно, хочу оттянуть разговор, чтобы успетьспуститься еще хоть на сотню метров. На высоте 7200 метров меня отозвала Эля. К нам подошли остальные. Ониуселись в снег, но я объявил: - Разговаривать будем стоя. - Люди устали, - сказала Эльвира. - Больше идти не могут. - Я тоже. Что дальше? - "Якать" не надо. Не о тебе - о группе идет речь. Будь ты один,распоряжайся собой как хочешь. Хоть на вершину снова ступай, если охота ееукрасить своей могилой. Но ты командуешь людьми. И пользуешься тем, чтодисциплина для них святое дело... - Ясно. Чего вы хотите? - Ночевка нужна, Володя! - задыхаясь, сказал Корепанов. Голос егозвучал хрипло, натужно, слова вылетали, будто киксы трубы в неумелых руках. - Где? На чем? Под чем? - Пусть холодная. Но идти больше нет сил... Еще полсотни шагов, испустимся головой вниз... - Холодную?! На 7200?! Тех, кто останется жив, прошу запомнить моислова: половину из нас пневмония прикончит еще до утра. Будь я один, шагубольше не сделал бы... Поступил бы как хочется - не как надо. Но завтрадолжен вас всех привести на поляну. Всех! Категорически против ночевки. Мыпойдем вниз... хоть по-пластунски. И ночевать будем в палатках - осталосьтриста метров... Я повернулся и двинулся вниз. Шел не оглядываясь к слышал сзади шаги.Идут! Если идут, то идут все. Благословенна альпинистская дисциплина! В два часа ночи мы были в палатках на высоте 6900. Разожгли примус,согрели чай и в тепле легли спать.
ГЛАВА VII. ДУМЫ О ЖИВЫХ
Говорят, плохое держится в памяти дольше, чем хорошее. Неверно. Этопридумали люди, живущие монотонной, однообразной жизнью. Они и в самом делепомнят больше плохое - их "хорошее" так однородно, так повседневно, такбуднично, что его не упомнишь. Любая, самая мелкая неприятность - отклонениена их ровной, лишенной событийности линии жизни. Потому и запоминается. Ноесли линия ломана, если испещрен она всплесками, как развертка наосциллографе, если счастье трудное, добытое, как говорят, в борьбе иневзгодах, - если множество отрицательных всплесков венчается одним большимположительным, то и сам такой всплеск видится лучше, и память его удерживаетмного прочней. Не прошло и двух дней после спуска, как пребывание на поляне стало менятяготить. Я был в горах, но меня потянуло в горы. Поляна для альпиниста негоры. Вечером, распивая чай в компании Рощина, Фомина и Граковича, я имсказал: - Может, заодно и на Корженевскую сходим? - А что, золотая мысль! - сказал Игорь. - Кто против? Все были "за". Рано утром другого дня наша четверка вышла на пикЕвгении Корженевской (7105 метров). Мы одолели высшую точку и находились на спуске, когда на полянеслучились события вроде бы незаметные, но по смыслу достаточно важные. * * * Под вершиной пика Коммунизма, на высоте 7350 метров, на последнембиваке уж год как находится мастер спорта, инструктор альпинизма, московскийинженер Блюминар Голубков. Высота, время, погода ему не вредят - он мертв. Около года назад команда во главе с мастером спорта Борисом Ефимовымсовершала высотный траверс. Начинался он с пика Ленинград, последнейвершиной был пик Коммунизма. Ребята хлебнули все, что "отпущено" восходителюна таком сложном и протяженном траверсе: горной болезни, разнузданной,сокрушительной стихии, смертельной усталости, бессонницы, недоедания... Еще на пике Ленинград Блюм, как для краткости называли его друзья,почувствовал себя плохо. Но кому хорошо на этих высотах? Как узнатьдопустимую норму здоровья? И где взять прибор, которым можно ее измерить? До завершения траверса оставалось меньше ста пятидесяти метров, когдана небольшом пологом пятачке команда Ефимова встретилась с другой группой.Среди ее восходителей был врач Владимир Машков. Ефимова беспокоило состояниеГолубкова, и он попросил доктора осмотреть Блюма. После осмотра Машков отвелв сторону руководителя и сказал: - Срочно вниз! Оба повернулись, чтобы договориться с Блюмом. Тот сидел на рюкзаке,низко свесив голову. - Блюм! - обратился Борис. Но, не услышав ответа, повторил: - Блюм! Тычто, заснул? Блюм не заснул. Он умер... Спускать тело своими силами они не могли - их не было, своих сил. Их небыло даже для того, чтобы спуститься самим, - до поляны доползли на однойлишь воле. И вообще: история мирового альпинизма не знает случая, когда бытело снимали с такой высоты. Точнее, говорить в этом смысле о мировомальпинизме вообще не приходится. За рубежом восходители оставляют телапогибших товарищей навечно в горах. Там думают так: нужно ли мертвому, чтобына его пути от одной могилы к другой возникли еще могилы?! К сожалению,подобное было не раз. Транспортировка тела сложна и опасна. Это "язычество", говорят наминостранные восходители, когда заходит об этом речь. Они рассуждают...Впрочем, как они рассуждают, понятно. Логика очевидна. Против нее трудночто-либо возразить. Только не все измеряется логикой. Мы рискуем жизнью, чтобы вернуть тело товарища в лоно земли обитаемой,потому что так нам велит наше сердце. Мы идем за останками смертоноснымитропами по зову души. Ведь и сам альпинизм - порождение зова души. А если пологике, то мы воздаем душе, поскольку она в человеке так же важна, как иразум. А если по логике: может, ясные, точные, очевидные аргументы нашихзарубежных собратьев всего лишь соображения конъюнктуры? Может, они оттактики, а не от стратегии альпинизма? Может, это уже вопреки всякой логике- альпинисту легче, веселее, спокойней, если он знает: случись с нимнесчастье, останки его не будут частью затерянного, необитаемого хаоса?Может, ему спокойней, если он знает, что люди зафиксируют значимость егожизни именно тем, что, рискуя собственной жизнью, снимут с горы его тело,чтобы покоилось ближе к ним? А если так, то ведь это в интересах развитияальпинизма. Хоть "интересы" - слово здесь неуместное. Но ведь я рассуждаю сточки зрения чистой и очевидной логики. Может, наконец, это способ напомнить живым о святости человеческойжизни? И это стратегия с далеким, уходящим во все человеческое будущееприцелом? И все-таки каждый раз, когда узнаю, что при транспортировке телапогибли люди, я отрекаюсь от собственных взглядов на этот счет. Тогда ядумаю: жертвовать жизнью можно только в одном случае - ради жизни. Я не могу скрывать эту противоречивость, поскольку обойти молчаниемтакую проблему в книге об альпинизме невозможно, а чтобы отстаивать какую-тоодну из двух этих позиций, недостаточно компетентен. И вот теперь, пока штурмовали мы пик Корженевской, семеро восходителейпод руководством Вадима Кочнева работали с акьей (транспортировочнымисанями), где находилось тело Блюминара Голубкова. Сначала их былодвенадцать. Двенадцатый - Георгий Корепанов - после одного изакклиматизационных выходов заболел пневмонией. Когда он поправился, Кочневотпустил его с нами на пик Коммунизма. Дело в том, что, отправляясь на эту вершину, мы захватили с собой частьтранспортировочного груза, чтобы забросить его к снежной могиле Голубкова.Корепанов же был участником того печального траверса и знал, где лежитБлюминар. Осталось одиннадцать. В этом составе мы встретили их на плато у пещер(5600 метров). Мы спускались - они поднимались. Им еще предстояло...Предстояло с лихвой - добраться до отметки 7350 и оттуда тащить груженуюакью. Но дело обернулось хуже, чем думали, - погода испортилась. От плато доцели их сопровождал ледяной ветер, перед которым не могла устоять никакаявосходительская утепленность. Когда добрались до нужной точки, четверо изодиннадцати оказались больны. И Кочнев немедленно отправил их вниз. Тяжестьтранспортировки легла на плечи семерых. Они подвели акью к вершине "жандарма" Верблюд - на 5200, то есть прошлиоколо двух третей пути, и здесь окончательно выдохлись. Вадим Кочневрадировал в лагерь просьбу о помощи. Радиограмма пришла, когда мы -Гракович, Рощин, Фомин и я - спускались с пика Корженевской. Приняла ее Эля.Она сидела на связи, поскольку заниматься ничем другим не могла - намаршруте подморозила палец ноги, врачи сделали ей блокаду, и теперьпередвигалась, только наступая на пятку. Поляна никогда не пустует. И сейчас народу хватало. Но мастеровальпинизма, тех, кто мог бы пойти в помощь кочневцам, кроме Петренко,Корепанова, Ковтуна, нет. К ним-то и обратилась Эльвира. Ковтун заболел. НаКорепанова тоже расчет плохой - воспаление легких выбило его из обычнойформы на весь сезон. Он хуже многих других перенес восхождение и здесь, наполяне, был еще слаб. Петренко, подстелив под себя одежду, привалившись к готовому рюкзаку,принимал горное солнце. Он ждал вертолета. Ждал уже несколько дней, чтобыдобраться до Оша и оттуда лететь на Кавказ. Вертолет все откладывали, носейчас сообщили, что он уже вылетел. Впрочем, Петренко теперь не спешил, ожиданием не томился, не нервничал,поскольку на чемпионат все равно опоздал. Сейчас на Кавказе он мог бытьтолько зрителем, но не участником. Сама Эльвира, несмотря на больную ногу, тут же, что называется, взяласьза ботинки. Хотя понимала - толку от нее там немного. Но нельзя же, призываядругих к благородству, оставаться самой в стороне? - Что будем делать? - обратилась она к Петренко. - Я не могу. Мне на чемпионат надо. И вообще - Шатаев нас отпустил.Считай, что вертолет пришел вовремя и я улетел. Вертолет вскоре прибыл. Жители поляны - а здесь, как правило, знают всевсегда обо всем - напряженно, как говорят, затаив дыхание смотрели, какнаправлялся Петренко к машине. Он шел медлительно, чуть вразвалку, ленивоопустив голову, как ходят обычно люди его стати. И все, кому этого оченьхотелось, видели в его неспешной походке проявление душевных колебаний,нерешительности. Все ждали: вот-вот движение его и вовсе увянет, оностановится, перемнется с ноги на ногу и повернет обратно. Но он подошел квертолету и легко взобрался в кабину... Взревел мотор. Пошел винт... Но обороты вдруг заредели, и в проемефюзеляжа снова показался Петренко. Он спрыгнул и быстро, почти бегом,ринулся к группе девушек, окруживших Эльвиру. Они смотрели на него, как смотрят близкие на человека, перемахнувшегоограду скамьи подсудимых после полного оправдания судом. Эля потомрассказывала - дескать, совсем позабыла о тех, кто нуждался в помощи. Ейказалось: истинно пострадавший - Петренко. Его хотелось спасать. И как сталолегко на душе, когда узрели это счастливое самоспасание! "Спасенный" подошел к девушкам и сказал: - Девчата, а где моя пиала? Никто не видал? Эльвира первая пришла всебя. Ей захотелось быть утонченно внимательной и даже угодливой. Онанапрягла память и вспомнила, что вместе пили чай в палатке душанбинцев. - Девочки, в самом деле, где же его любимая пиала? - захлопотала она. -Поищите, пожалуйста... Дайте человеку улететь со спокойной душой. Пиала нашлась. Петренко направился к вертолету и через минуту исчез "вочреве машины"... А Эля ушла в палатку, уткнулась в подушку и зарыдала. Истерика длиласьдо поздней ночи. Ее никак и ничем не могли успокоить. Лагерный врач дал ейнесколько сильнодействующих таблеток. Но толку от них не больше, чем отконфеток драже... Вера в человека, мне кажется, - проявление некоегообщественного инстинкта. Того, что понуждает людей к объединению ивзаимодействию. Известно: любое общество так или иначе вырабатывает единыедля всех идеалы, к которым оно стремится, в которые верит. Есть идеалы -есть общество. Если их нет, то могут быть только разобщенные, неспособные кжизни единицы. Чтобы жить, человек должен обладать способностью воссоздаватьидеалы и верить в них. Повторяю: думаю, что такая способность заложена влюдях в виде инстинкта и обладает его силой. Неудовлетворенный инстинкт, какизвестно, вызывает порою бурную реакцию. Эльвира была из тех, у кого этотинстинкт особенно развит. Потом она говорила мне, что чувствовала себя обманутой "Может, все какПетренко? - думала она. - Только делают вид, фарисействуют, играют рыцарей?Может это всего лишь театр, цирк шапито? Может, и мой Володя?.. А я, какдура, верю... Выходит, я просто неумный, наивный человек... И все они в душенадо мной смеются... Может, Петренко-то самый искренний из них?.."...Я рассказал о Петренко, чтобы подчеркнуть высокую нравственностьнашего альпинизма. Говорят, исключение подтверждает правило. Можно добавить:чем сильней оно отклоняется от правила, тем достоверней выглядит самоправило....В десять вечера мы прибыли на поляну. Пока раздевался, разувался,умывался, мне рассказали о положении кочневцев. А через полчаса в палатку комне зашли Гракович и Рощин. - Ну что, надеваем ботинки? - обратился ко мне Валентин. - Пока тапочки... Пошли к рации... Связавшись с Кочневым, я спросил, могут ли они подождать до утра. Иуслышал в ответ: "Вполне". Рано утром - пяти еще не было - мы вышли тройкой из лагеря, а в девять,пройдя вертикаль 1300 метров кратчайшим путем, стояли на верхней точке"жандарма" Верблюд. Взяли с собой шестьсот метров трехмиллиметровогостального троса весом в пятнадцать килограммов, блок-тормоз (собственнойконструкции и изготовления Граковича) и еще кое-какие средстватранспортировки. Валентин - человек, богатый умом и спортивностью. Талантов у него многобольше, чем времени, - на пять жизней хватит: кандидат географических наук,неоднократный чемпион по горно-прикладным видам спорта, отличныйвосходитель, скалолаз, спасатель и, как бывает у людей с пытливым умом, нелишен склонности к изобретательству, благо, что страсть эта имеет выход -альпинистское снаряжение. Зная об экспедиции Кочнева, он вылетел на Памир,прихватив с собой некоторые плоды конструкторских стараний. На всякий случай, авось кому понадобится. Понадобились: сберегли силы, сократили время и в какой-то мере снизилитеперь степень опасности. Спускали по скальному гребню, сыпучему настолько, что казалось, оншевелится. Натянули три подвесные канатные дороги, потеряв на это времени вдва раза больше, чем намечали. Тяжелая акья, провиснув, скользила по тросу ииздали походила на сказочную лодку, чудесно плывущую в воздухе. Темнотанадвигалась быстро, и стало ясно, что сегодня нам спуск не закончить. Нопока еще видно, продолжали рабо
Воспользуйтесь поиском по сайту:
