Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Партийное строение государства




 

Казалось бы, что может быть естественнее и драгоценнее в свободном государстве как не свободное образование партий? Свободные граждане ищут себе единомышленников, находят их, организуются и выставляют на выборах своих кандидатов! Ведь это входит в самую сущность демократии!.. Нет этого – и демократия гибнет… Не так ли?

Однако история последних десятилетий показала, что демократия разваливается именно вследствие ее партийного строения. Если образование партий свободно, то кто же может помешать людям организовать партию, требующую для себя монополии? Не предотвратили этого в России; не помешали этому в Италии; не сумели противостать этому в Германии, в Австрии, в Польше, в Латвии, в Эстонии, в Испании и Португалии. А ныне в Югославии, в Венгрии, в Чехии, в Румынии, в Болгарии и в Китае… А разве Англия при социалистическом правительстве запретила у себя англофашизм? А куда тяготеет ход дел в государствах Южной Америки, где партии вот уже полтораста лет заняты гражданской войной и ныне только и думают о том, чтобы удачно воспроизвести европейские «уроки»? Не в самой ли партийной демократии заложены те начала, которые губят ее, открывая двери то правому, то левому тоталитаризму?!..

Мы понимаем, что сторонники партийной свободы охотно замалчивают это вырождение демократии через партийность, эту антидемократическую эпидемию, захватившую современные демократические государства: им все кажется, что это целый ряд «несчастных случаев» или «возмутительных злоупотреблений», о которых «в порядочном обществе» лучше совсем не упоминать, наподобие того, как в доме повешенного не говорят о веревке. Они боятся выговорить, что современные демократии гибнут и разлагаются именно от партийного строения и от доктринерского либерализма. Боятся и не умеют бороться. А мы попытаемся извлечь из уроков истории ответственные выводы.

Партия есть союз граждан, сорганизовавшихся для того, чтобы захватить государственную власть в свои руки. К этому стремятся все партии – и демократические и антидемократические. Различие между ними в том, что демократы считают нужным соблюдать правила …конституции, а антидемократы склонны пренебрегать ими. Среди этих правил есть писанные и неписанные (традиционные, «само собою подразумевающиеся»), соблюдать все – значит «вести честную игру» (по-английски – «фер плей»). Такая игра является, конечно, редким исключением. Так, демагогические обещания, партийное кумовство, непрозрачное или просто темное финансирование, инсинуации против честных людей чужой партии при покрывании собственных безобразий, лишение противников свободного слова в собраниях и все махинации мировой закулисы – никак не составляют «честной» игры, но практикуются более или менее везде в демократических государствах. И вот, демократические партии рвутся к захвату власти позволенными и полупозволенными путями, а антидемократические – позволенными и непозволенными средствами. Первые – с тем чтобы спустя некоторое время возобновить «игру», т. е. борьбу, а вторые – с тем чтобы уничтожить другие партии и оставить власть за собою «навсегда» (что им, конечно, не удастся).

Само собой разумеется, что тоталитарные партии не заслуживают ни малейшего сочувствия: мы вдоволь нагляделись, как и из кого они слагаются и куда они ведут. Однако теперь нам надо «взять под лупу» не только тоталитарные партии, но идею партии как таковую – принцип партийности вообще.

Политическая партия есть всегда часть целого, малая часть всех граждан, и только; и она сама знает это, потому и называет себя «партией» (от латинского слова «парс» – часть). Но посягает она на гораздо большее, на целое, на власть в государстве, на захват ее. Она стремится навязать государству свою частную (партийную) программу всю целиком, вопреки сочувствию и желанию всех остальных граждан, которые или совсем не высказались (25 проц. абсентеизма на выборах!), или же высказались не в ее пользу. В силу одного этого каждая партия представляет из себя меньшинство, навязывающее свою волю большинству. И в силу одного этого всякий демократический строй должен был бы допускать только одни коалиционные правительства, которые и должны были бы находить спасительный компромисс между партиями («частями»), для того чтобы представлять Целое. Но история показывает, что при современном, страстном и распаленном духе партийности – такой сговор достигается лишь с большим трудом: партии не желают друг друга. Таким образом, партийный строй разжигает честолюбие и партийное соревнование и «части» оттесняют друг друга от власти. В лучшем случае из этого возникают вредоносные для государства «качели»: правее, левее, правее, левее – независимо от подлинного государственного дела. Коренник топчется на месте, пристяжные по очереди срывают экипаж в свою ближайшую канаву, кучера нет, или он растерянно бездействует, а едущие пассажиры с тревогой следят за своевольными пристяжными и ждут своей судьбы…

При этом считается, будто победившая партия получила «большинство» голосов на выборах. Какое же это «большинство»? В лучшем случае – большинство поданных голосов, и притом совсем не всегда – абсолютное большинство оных (больше половины), а иногда и относительное большинство (т. е. больше, чем у других партий). Но редко бывает, чтобы в выборах участвовало больше 75% избирателей; а бывает, что число голосовавших падает и до 60, и до 55% всех, имеющих право голоса. Тогда власть может захватить партия, получившая от 38 до 28% всех избирателей, а может быть, и менее того. И это формально-фиктивное «большинство», т. е. заведомое меньшинство, претендует на государственную власть; а в некоторых государствах (Румыния) ему «в виде премии» приписывается на бумаге еще 10-20% голосов («мертвых душ»).

Но если бы даже какая-нибудь партия получила 51-60% голосов всех избирателей, то это «большинство» слагается обычно, даже в самых старых и почтенных демократиях, совсем не из сознательных и убежденных сторонников ее. Статистика выборов давно уже отметила, что дело решается непартийной, колеблющейся, «плавучей» массой, которая не связана с партийной программой, а голосует «по настроению». Так, в Англии – победу всегда дает «полая вода» общественного настроения: то она хлынет направо и завертятся колеса консервативной мельницы; то – налево и запрыгают жернова все перемалывающего социализма. Не поучительно ли, что, например, в Швейцарии из 100% избирателей – только 14% имеют партийную принадлежность, а 86% голосуют «по настроению». И партийные комитеты во всех странах знают это и потому заводят «рыболовную сеть» как можно дальше и шире, чтобы партийно злоупотребить непартийными голосами.

Так, «большинство» голосов добывается напором («агитацией») и случаем, властолюбием и демагогией; и как часто оно складывается в силу самых нелепых и нелояльных оснований. Одни поверили демагогическим, почти всегда неисполнимым и невыполняемым обещаниям; другие были подкуплены – перед избирательным помещением прямо выдавались чеки (см. исследование Брайса); третьи голосовали сослепу, по недоразумению или от бестолковости; четвертые потому, что предпочитали «меньшее из зол»; пятые были застращены; шестые поддались массовому психозу и т. д.

«Это, – скажут нам, – безразлично: он подал бюллетень за нашу партию, а остальное нас не касается… Мы не можем разбирать, почему он голосовал так, а не иначе: от страха, из-за личной выгоды, по убеждению, вследствие невежества или от глупости. И какое нам дело до его правосознания? Важен бюллетень в урне, а не правосознание голосующего»…

И вот – эти-то бреши в живом правосознании и были подмечены и употреблены во зло тоталитарными партиями: если правосознание голосующего безразлично – то почему же не построить выборы на сплошной глупости, лжи, трусости, продажности и порочной демагогии?..

Но если даже условно «забыть» это все и, сделав глупо-почтительное лицо, согласиться, что такая-то партия «действительно» получила на выборах «боль-шин-ство», то останется еще решить самый глубокий и ответственный вопрос: разве большинство (самое арифметически точное! самое лояльное!) есть действительно критерий государственной доброкачественности? Разве правота, достоинство, полезность, государственность программы – решается количеством? Разве история не знает таких примеров, когда народ голосовал за тиранов, за авантюристов, за тоталитарные партии, за изгнание лучших людей (Аристид), за смертную казнь для праведника (за смертный приговор Сократу было подано 360 голосов из 500)? Конечно, кто-нибудь может стать на ту точку зрения, что «большинство голосов есть мера добра и зла», «пользы и вреда», «здоровья и болезни», «спасения и гибели»; но вряд ли можно будет признать это воззрение самым умным, вдумчивым и глубоким. Мы спросим себя, как русские: не меньшинство ли в стране дало России реформу Петра Великого, освобождение крестьян, земское самоуправление и земельную реформу Столыпина? и не большинством ли голосов было избрано в 1917 году погибельной памяти «Учредительное собрание»?

С нас пока довольно! Партийный принцип переживает в современных государствах великий и глубокий кризис. Он сводит политику к количеству и к условным формальностям. Он пренебрегает живым правосознанием, расщепляет государство и растит в народе дух гражданской войны. Мало того: он подготовляет крушение для взлелеявшей его формальной демократии. Мы не сомневаемся в том, что человечество рано или поздно вынуждено будет искать новых путей и решений; и чем скорее начнется это искание, тем лучше.

Но к этому вопросу нам надо будет еще вернуться.

 

Неравная борьба

 

В мире ведется борьба – между мировым коммунистическим центром и всеми остальными, доселе еще не порабощенными им народами и государствами. Эта борьба слагается при неравных условиях и ведется в неравных формах; и именно потому она затягивается и исход ее не поддается еще уверенному предвидению. Русские антикоммунисты поняли это давно, с самого начала, и сделали все возможное, чтобы объяснить это руководящим народам мира. Им упорно не верили; не верили до тех пор, пока не начались «предметные уроки». Тогда заколебались и начали медленно догадываться о том, что происходит в действительности. Догадывались неохотно, отвертывались, шептались, перетолковывали, сомневались и не додумывали до конца. Это относится не только к политикам малого калибра и ума, как деятели «Второго Интернационала», но и к таким крупным умам, как Муссолини и Черчилль; ибо и они не додумывали основных предпосылок нашей эпохи и именно поэтому срывались: Муссолини – в несвоевременные войны, Черчиль – в гибельные соглашения и уступки (Тегеран, Ялта, Потсдам).

По мере того как предметные уроки «раскрывали» близорукие или спящие глаза и люди «просыпались» к действительности, они упирались в западную политическую традицию и доктрину, поддерживаемую массовой психологией, и становились в тупик. Из этого тупика они не вышли и доселе; многие и доселе не понимают, что в тупике нельзя оставаться; и первый проблеск понимания обнаруживается разве лишь в том, что ныне «собираются» признать новую Испанию, созданную генералом Каудильо Франко.

Но борьба по-прежнему остается неравною – вследствие близорукости, в силу государственной традиции, политической доктрины и массовой психологии. Это неравенство – в пользу коммунистического центра. Он имеет целый ряд преимуществ. Однако это не превосходство ценности или достоинства, ибо таковых у него нет; это преимущество целесообразности в борьбе; это преобладания «стратегические» и «тактические». Еще точнее: это преобладание зоркого над близоруким, беззастенчивого над наивным, гангстера над обывателем.

Установим это по пунктам.

1. Мировой коммунистический центр (Коминтерн во главе со своим тираном) есть организованное, силовое, единство; он ведет борьбу деспотическими приказами, передающимися по всей Вселенной. А это составляет огромное организационное преимущество в борьбе. Его противники, преобладая в числе, в территории и (потенциально) в технике, выступают в виде неорганизованного, разбросанного, несогласованного множества. Здесь возможен только сговор (который не удается) и стратегическое «федерирование» (которое всегда грозит несогласием и распадом). История войн показывает, что такие рыхлые коалиции бывают нередко расколоты и биты по частям.

2. Коминтерн есть диктатура, последовательная и свирепая, с длинною, казнящею рукою (напр., Димитров). Его противники ведут свое дело при помощи заседаний, обсуждений и голосований. Они принципиально дорожат свободной пропагандой, идеею «большинства» и правилами парламентарной демократии. Древние римляне воевали всегда диктаториально. Эйзенхауэр недавно формулировал: «демократия никогда не бывает готова к войне». А эта война ведется уже давно.

3. Итак, злой и напряженной воле Коминтерна противостоит многоволие, а нередко и просто безволие в остальном мире. Многоволие и безволие погубили Китай и грозят Индии. Они обнаруживаются и в других странах Европы и Америки. Они ведут повсюду к колебаниям, к нерешительности, противоборству и вечной готовности пересматривать и перерешать все, кое-как уже решенные вопросы.

4. Злая воля Коминтерна отлично знает, чего она хочет: у нее есть единая, отвратительная, но совершенно определенная программа. Противоположная сторона не умеет противопоставить этой отвратительной программе ничего определенного, что могло бы зажечь надеждою сердца народов, вдохновить интеллигенцию и сплотить политические силы. Здесь все расплывчато, неустойчиво, неопределенно и противоречиво, кроме социалистической программы, которая пытается наскоро предвосхитить и в смягченном виде осуществить все тот же кошмар коммунизма.

5. Коминтерн несет народам открытую проповедь социальной зависти и мести; он поднимает в мире бурю ненависти, взывает к хаосу, разлагает мораль, разжигает все дурные страсти человека, чтобы влить их энергию в свое дело, а затем подмять и поработить душевно разложившиеся в этом кипении массы. Этому противопоставляются, с другой стороны, великие, но психологически побледневшие и поколебленные идеи – любви, мира и социальной, справедливости; идеи, программно никак не воплощенные и на каждом шагу попираемые.

6. Итак, Коминтерн толкает народы по линии наименьшего сопротивления, неистово поощряя разрушение исторически унаследованной духовной культуры. Противники его уговаривают массы стараться идти по линии наибольшего сопротивления: по пути полуутраченной религиозной веры, добровольной дисциплины, для коей не хватает доброй воли опостылевшего долга и социально не выкристаллизовавшейся свободы. А разрушать гораздо легче, чем, строить.

7. Коминтерн делает ставку на озлобленного бедняка, на ожесточившегося нищего, на неверующего слепца, на честолюбивого предателя, на аморального властолюбца, на салонного фантазера и на всех «попутчиков» (хотя бы самых краткосрочных). Противники его делают ставку на колеблющийся здоровый инстинкт массы; не разлагающееся от войн и от пропаганды правосознание народов; на «порядочного человека», который давно уже не тверд ни в вере, ни в морали, и на, увы, столь редких людей героической убежденности.

8. Коминтерн не дорожит своей международной репутацией; он презирает все начала морали, лояльности и корректности; для него «хороши» все подходящие средства; а изобличения во лжи и преступлении ему безразличны. Страны другого лагеря дорожат своей репутацией и хотят блюсти начала корректности и лояльности. В этой борьбе нет «арбитра» и «дисквалификации», и правительства демократических стран вечно забывают, что они должны быть готовы ко всему, даже к самому неслыханному и невероятному.

9. Коминтерн последователен: ему нужны худшие люди и рабы; поэтому он систематически истребляет лучших и свободолюбивых людей. Противники его обеспечивают свободу и безнаказанность именно худшим людям (коммунистам) на том основании, что те прикрываются «политическим мировоззрением» и принадлежностью к «политической партии».

10. Коминтерн ведет нападение: хищный напор, непрерывное наступление. Противники его ведут слабую и расхлябанную оборону, отступая, негодуя и сдавая позицию за позицией. Рассчитывают ли они на «истощение» нападающего? Или, может быть, на восстание русского народа? Не просчитаются ли?

11. Коминтерн засел в стратегической крепости, территорию которой он все время расширяет то на Западе, то на Дальнем Востоке. «Сила» его в том, что крепость его имеет почти все данные для хозяйственной и аммуниционной автаркии; и еще в том, что вымирание гарнизона ему «не страшно». Оборона его есть, в сущности, активное нападение: вылазка следует за вылазкой, вражеский стан наводняется агентурой и заражается духовною чумою. Противники же его никакой осады, в сущности, не ведут. Они топчутся на пограничной линии, кое-как отбивают вылазки, ловят и высылают назад в крепость вражьих агентов и все грозят «рассердиться». А когда начинают сердиться, то разражаются упреками и обличениями…

12. Коминтерн «невидим» в своей крепости: железный занавес закрывает к нему доступ; террор и зоркая слежка внутри, конспирация вовне закрепляют его «невидимость». Наоборот, страны, враждебные ему, отличаются полной доступностью: их правительства впускают враждебных дипломатов и военных представителей, советских торговых агентов, спортсменов, журналистов и «доверяют» им; они знают, что туземные коммунисты обслуживают этих агентов, печатают об этом статьи и… не мешают. Поэтому эти страны инфильтрированы – от рабочих союзов до радиоговорилен, от фильмовых центров до министерств иностранных дел (срв. сенсационные процессы в Соединенных Штатах). Они живут под коммунистической лупой, в потоках коммунистической пропаганды и дорожат советскими заказами.

13. Коминтерн тонет во мраке. Он окружен угрожающей тайной; его «ученые» и его «парламентарии» молчат как рыбы (и притом, как дохлые рыбы); его пресса построена на конспирации. В странах противоположного лагеря царит болтовня: их парламентарии, ученые и пресса «информируют» Вселенную и разглагольствуют обо всем, о чем необходимо молчать (вплоть до атомных секретов).

14. Коминтерн ведет тайную дипломатию, дипломатию подрыва, раскола, неожиданностей и «совершившихся фактов». Страны противоположного лагеря отрекаются от тайной дипломатии, считая ее проявлением «антидемократическим» и потому зазорным. В кулуары и в газеты выносится все: все политические слухи, сплетни, тайны, до «сора из избы» включительно. Публикуются даже такие соображения: «мы опасаемся, как бы наш миролюбивый жест не был принят за проявление слабости».

15. Коминтерн особенно блюдет свои стратегические тайны. Противоположная сторона все время публикует подробности – о числе своих войск, об их вооружении, о количестве военных кораблей и бомбовозов, и даже о местонахождении своих укреплений, военных заводов, радарных станций и атомных мастерских.

16. Коминтерн стремится «разделять и повелевать»; для этого он раскачивает восстания в «колониях», чтобы обеспечить себе их изолированность, беззащитность и легкое порабощение. Державы другого лагеря тревожно цепляются за свои отпадающие колонии, пытаются предотвратить их отпадение, делают вынужденные и поздние уступки – и в конце концов сдают их на волю судьбы и Коминтерна.

Таково психологическое, политическое и стратегическое положение этой мировой борьбы. Но это совсем не значит, что мировая победа обеспечена коммунистами.

Техническое преобладание Соединенных Штатов не подлежит сомнению. Коминтерн знает это и старается не доводить дела до новой мировой войны: он желает мировой революции, а не атомных и водородных бомб. А между тем прорыв железного занавеса (1941-1946) и отодвижение его на запад (1946-1950) имели огромное значение: с одной стороны, русский народ, замаринованный в советской лжи, узнал правду о «внешнем мире»; с другой стороны, для «внешнего мира» обнажилась живая трагедия русского народа. События в Греции окончательно разоблачили тактику Коминтерна. События в оккупированных странах Европы подтвердили его политическую программу. Коминтерн «проболтался» на всю Европу и Америку. Удары по азиатским народам (китайцам и корейцам) довершили картину. Предметные уроки приносят пользу: массы медленно прозревают; руководители мировой закулисы объяты тревогой.

Кто хочет «поглотить все» – неминуемо «подавится» и «лопнет». Чем больше захваченная территория, тем тоньше становится слой коммунистической оккупации и агентуры (стратегическая ошибка Гитлера в России!). Время идет, одержимая и вышколенная коммунистическая элита «выматывается», редеет, и сил у нее не хватает. Поэтому время и пространство работают против Коминтерна.

А внутри России идут свои процессы, медленно «перетирающие» головку Коминтерна, давно уже заряженную взаимной ненавистью не на живот, а на смерть. И в русском народе медленно, но неотвратимо зреет национальная реакция на долгие годы страданий и унижений.

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...