 |
Глава четвертая. О происхождении скандинавских вервольфов
|
|
|
|
Глава четвертая
О ПРОИСХОЖДЕНИИ СКАНДИНАВСКИХ ВЕРВОЛЬФОВ
Причины интереса к древнескандинавской литературе. – Облачение в медвежью и волчью шкуру. – Берсерк. – Ярость берсерка. – История Торира. – «Сага об Эгиле». – Квельдульв – Вечерний Волк. – Скаллагрим и его сын. – Об этимологии слов hamr и vargr. – Оборотни вне закона. – Превращение в вепря. – Некоторые выводы
Одной из основных причин интереса исследователей к древнескандинавской литературе является то, что ее изучение позволяет получить точные сведения об истоках различных суеверий, распространенных во всем мире. Скандинавская эпическая традиция прозрачна, словно воды фьордов, так же ясно и происхождение отдельных ее элементов.
Средневековая мифология, необычайно богатая и разнообразная, компилятивна по своей природе – ее можно сравнить со сплавом наподобие коринфской бронзы, в котором соединилось множество элементов, или с быстрой полноводной рекой, питаемой несколькими, порой весьма удаленными друг от друга притоками. В средневековой мифологии смешались кельтские, тевтонские, скандинавские, италийские и арабские традиции, которые взаимно дополнили и обогатили друг друга, что существенно осложняет работу исследователя‑ мифолога.
Анджело Паччиукелли{22} пишет: «Анио впадает в Тибр – кристально чистые воды рек сливаются в общий поток, и Анио теряется в Тибре, образуя с ним единое целое». Такова и средневековая мифология. Любая национальная традиция, ассимилированная ею, становится ее неотъемлемой частью, утрачивая свою индивидуальность. Анализируя конкретный миф, исследователь не должен сразу обращаться к средневековому этапу его генезиса. Вместо этого следует изучить более ранний этап, когда миф только зародился в недрах определенной традиции и еще не влился в общее русло средневековой мифологии. Именно этим мы и займемся. Обратившись к скандинавским мифам, мы найдем там богатейший материал по нашей теме, в происхождении которого сомневаться не приходится, – как не приходится сомневаться, например, геологам в ледниковом происхождении моренных обломков. Изучив скандинавские саги, можно выявить истоки веры в оборотней, бытовавшей среди викингов, что, в свою очередь, будет способствовать идентификации исконно скандинавских традиций в сложном комплексе верований, называемом средневековой мифологией.
|
|
|
У древних скандинавов был распространен такой обычай: воины одевались в шкуры убитых ими зверей, для того чтобы уподобиться им по силе и ярости и навести ужас на врагов.
О данном обычае речь идет в некоторых сагах, причем, судя по тексту источников, используемые при этом шкуры сами по себе не являются волшебными, а скорее выполняют функции, свойственные обычной одежде. Например, в «Саге о Ньяле» (Njá la) упоминается воин в козлиной шкуре (i geitheð ni). На службе у норвежского конунга Харальда Прекрасноволосого (Харальд Хорфагер) состояли берсерки, которые носили волчьи шкуры, причем слово ulflieð nir, буквально обозначавшее «облаченный в волчью шкуру», иногда использовалось как антропоним. Так, в «Саге о Хёрде и островитянах» (Harð ar saga ok Hó lmvetja) говорится о некоем Бьёрне, «сыне Ульвхедина (Ulfheð in), носившего волчью шкуру, сыне Ульвхама (Ulfliamr) волкоподобного, сыне Ульва (Ulf) – волка, сыне Ульвхама (Ulfhamr) – оборотня».
Наиболее точные сведения о берсерках содержатся в «Саге о людях из Озерной Долины»: «Те берсерки, что назывались волкоподобными (ulfheð nir), облачались в волчьи шкуры поверх одежды» (глава 16). Само слово «берсерк» (berserkr) первоначально, по‑ видимому, употреблялось для называния данной категории воинов, носивших звериные шкуры (судя по этимологии слова, по преимуществу медвежьи: berserkr – ср. англ. bearsark – букв. «медвежья рубашка, одежда из медвежьей шкуры»). Только потом оно стало обозначать особую группу воинов, обладавших сверхъестественной силой и способностью впадать в дикую ярость. Разумеется, мне известна весьма популярная на сегодняшний день гипотеза о происхождении слова «берсерк», предложенная Бьёрном Хальдорсоном: berserkr – ср. англ. bare of sark – букв, «голый, не носящий одежды». Однако, например, Свейнбьёрн Эгильссон{23}, чей авторитет кажется мне непререкаемым, считает точку зрения Хальдорсона ошибочной и придерживается мнения, которое разделяю и я.
|
|
|
Разумеется, одежда из волчьей или медвежьей шкуры была очень теплой и удобной, и воины, которым приходилось стойко переносить любую непогоду, не могли этого не оценить. Кроме того, шкура придавала берсеркам воинственный вид и должна была вселять ужас в сердца врагов, также она смягчала удары противников в бою.
Среди мирных жителей берсерки пользовались дурной славой: их боялись и ненавидели. Обычным делом для берсерка было вызвать какого‑ нибудь землевладельца на поединок. В соответствии с правом, действовавшим тогда в Норвегии, мужчина, отказавшийся принять брошенный ему вызов, должен был признать себя побежденным и передать во владение победителю всю свою собственность, в том числе жену, ибо трус недостоин обладать чем бы то ни было. Соответственно, бросая вызов мирному землевладельцу, берсерк в любом случае оказывался в выигрыше: если противник выходил на поединок, берсерк легко одолевал его, убивал и присваивал его имущество, если же тот отказывался сражаться, то терял право собственности. Берсерки приходили незваными на любые торжества и веселились от души, правда в несколько своеобразной манере: например, им ничего не стоило переломить хребет или раскроить череп кому‑ нибудь из гостей или хозяев праздника, если те имели несчастье вызвать их недовольство, а то и просто так, тренировки или забавы ради.
Учитывая все вышеизложенное, несложно понять, почему берсерки вселяли ужас в сердца мирных жителей. Страх перед этими головорезами в медвежьих и волчьих шкурах был настолько велик, что люди невольно начинали верить, будто берсерки обладают силой и яростью зверей, шкуры которых они носят.
|
|
|
Вера в сверхъестественную природу свирепых воинов со временем крепла, а легенды о них, которые крестьяне, дрожа от страха, пересказывали друг другу, обрастали все новыми подробностями. В конце концов этим нарушителям общественного порядка стали приписываться качества, которыми до той поры наделялись только тролли и ётуны{24}.
В «Саге о Волсунгах» есть упоминавшийся нами ранее фрагмент, когда Сигмунд и Синфьотли заходят в дом и видят там спящих воинов, над которыми висят волчьи шкуры. Если считать эти шкуры разновидностью одежды, то данный сюжет уже не кажется таким уж невероятным. В этом случае можно предположить, что на самом деле Сигмунд и Синфьотли взяли себе эти шкуры, чтобы их носить, совершив банальное воровство и отнюдь не собираясь превращаться в волков.
Аналогичным образом «Сага о Хрольве Жердинке», своим сюжетом отчасти напоминающая «Красавицу и чудовище», утрачивает свою фантастичность, если предположить, что Бьёрн, оказавшись в изгнании, поселился в горах и стал носить медвежью шкуру. Он заворачивался в нее весь, а если представить, что его голову закрывала голова медведя, то становится понятным, почему только глаза выдавали в нем человека, – только их и видно было сквозь медвежьи глазницы. Уже само имя героя – Бьёрн – является однокоренным к ber – «медведь», и волшебная фабула данной саги, очевидно, могла сформироваться в результате совпадения всех этих вполне реальных обстоятельств. В конечном счете, если исключить из повествования все элементы чудесного, сага превратится в историческую хронику о том, как конунг Хринг, правивший Уппдалиром, не поладил с сыном и тот стал берсерком, поселился в лесу со своей возлюбленной и жил там, пока его не убил собственный отец.
Мне кажется очень важной деталь, которая упоминается во всех аналогичных сагах: человека, перекинувшегося зверем, легко узнать по глазам, потому что его взгляд остается прежним. Логичнее всего объяснить эту особенность тем, что человек просто облачался в шкуру животного, становясь подобным зверю лишь внешне.
|
|
|
Был у мирных жителей Скандинавии и еще один повод для того, чтобы относиться к берсеркам с подозрением и считать их существами иномирными.
Ярость берсерков описана во вполне достоверных источниках, и представление о ней укоренилось в качестве стереотипа, связанного со скандинавскими воинами. Часто это явление интерпретировалось как форма дьявольской одержимости. По многочисленным свидетельствам, берсерки могли впадать в бешенство и тогда в них вселялись демоны, наделяя их сверхъестественной силой и побуждая совершать поступки, на которые они в обычной жизни были не способны. При этом берсерки становились неуязвимы и не чувствовали боли, совсем как янсенисты‑ конвульсионеры во время сборищ на кладбище Святого Медарда{25}. Разъяренных берсерков не брал ни огонь, ни меч – остановить их можно было разве что сильным ударом дубины, желательно по голове. Глаза взбешенного берсерка горели безумным огнем, зубы скрежетали, изо рта шла пена. В нетерпении перед битвой такие воины вонзали зубы в собственные щиты и якобы иногда даже прокусывали их насквозь. Когда же дело доходило до схватки, они бросались в бой с диким воем, словно волки или бешеные псы[19].
Историки Древней Скандинавии едины во мнении, что ярость берсерков стала проявляться реже после того, как эти воины приняли крещение. Распространение христианства привело к сокращению числа берсерков.
Не следует, однако, думать, что данная форма безумия или одержимости была присуща лишь тем, кто сам хотел впасть в такое состояние. В некоторых случаях подобными припадками бешенства страдали люди, совсем не желавшие этого. Например, в «Саге о людях из Озерной Долины» говорится о Торире, сыне Ингимунда, который «временами впадал в ярость берсерка, когда сам не ведал, что творит, и это было для него настоящим несчастьем».
Торир излечился от своего недуга весьма необычным способом, продемонстрировав редкую для язычника добродетельность:
«Торгрим с Птичьей реки имел сына от любовницы Верейдр. Когда его жена узнала о ребенке, она приказала Торгриму убить его…
Братья (Торстейн и Торир) часто встречались, как‑ то раз пришел черед Торстейну навестить Торира, а Торир решил проводить его назад. По дороге Торстейн спросил Торира, кто, по его мнению, первый среди братьев. Торир ответил, что ответ прост, ибо „ты первый средь нас по уму и способностям, Ёкуль не знает равных в доблести и храбрости, а что до меня, то я наименее достойный из братьев, потому что страдаю от тяжких припадков ярости берсерка, чему сам не рад, и хотел бы я, чтобы мой мудрый брат придумал, как помочь мне“.
|
|
|
Тогда Торстейн сказал:
– Слышал я, что наш родич Торгрим вынужден по приказу жены избавиться от собственного ребенка. Это несправедливо. Другая несправедливость же состоит в том, что ты страдаешь оттого, что отличаешься от других.
Торир опять спросил, как ему избыть свое несчастье…
И ответил Торстейн:
– Я немедленно поклянусь Тому, кто создал Солнце, что я спасу сына Торгрима и воспитаю его, как надлежит, во славу Его, чтобы только Он исцелил тебя, ибо верю я, что это в Его власти. Клянусь, что сдержу свое слово.
Они сошли с коней и стали искать ребенка, и раб Торира нашел его на берегу реки Маррам. Лицо младенца было закрыто платком, дитя задыхалось, но из последних сил отчаянно сопело.
Они взяли мальчика, и отвезли в дом Торира, и назвали его Торкелем Сопящим, и воспитали его честь по чести. А припадки берсерковой ярости более не беспокоили Торира» (глава 37).
Наиболее интересные, с моей точки зрения, подробности, связанные с той же темой, содержит «Сага об Эгиле» (Aigla):
«Жил человек по имени Ульв[20]. Он был сын Бьяльви и Халльберы… Никто не мог сравниться с ним ростом и силой. В молодости он ходил в викингские походы… У него было много земли и добра.
Рассказывают, что Ульв был хорошим хозяином. Он обычно рано вставал и обходил работы, или шел к своим ремесленникам, или же осматривал стада и поля. А иногда он беседовал с людьми, которые спрашивали его совета. Он мог дать добрый совет в любом деле, потому что отличался большим умом. Но каждый раз, когда вечерело, он начинал избегать людей, так что лишь немногим удавалось завести с ним беседу. К вечеру он делался сонливым. Поговаривали, что он оборотень, и прозвали его Квельдульвом (Вечерним Волком)»{26} (глава 1).
Мне кажется, что в этом и последующих абзацах саги слово hamrammr используется не в прямом значении («оборотень»), а в переносном, для называния человека, страдающего припадками дьявольской одержимости, во время которых физическая сила существенно возрастает. Для подтверждения моей правоты приведу фрагменты из той же саги, где описываются припадки Квельдульва:
«Летом Квельдульв и Скаллагрим плыли у самого берега и постоянно разведывали, что происходит вокруг. Скаллагрим был очень зорок. Он заметил корабль Халльварда, плывший на север, и узнал его… Скаллагрим выследил, в какую бухту Халльвард и его спутники зашли вечером. После этого он вернулся к своим и рассказал Квельдульву о том, что видел… Тогда они снарядили две большие лодки и взяли по двадцать человек в каждую. На одной из лодок начальствовал Квельдульв, а на другой – Скаллагрим. Они взялись за весла и направились к тому месту, где стоял корабль Халльварда. Здесь они высадились на берег. Халльвард и те, кто был с ним, спали в шатре на своем корабле. А когда Квельдульв со спутниками приблизился к кораблю, стража, сидевшая на берегу у сходней, подняла тревогу, крича, чтобы люди на корабле вставали, что идет враг. Халльвард и все другие бросились к оружию.
А Квельдульв и его люди, подойдя к кораблю, стали взбираться по задним сходням, Скаллагрим же поднимался на передние. В руках у Квельдульва была секира. Поднявшись на корабль, он велел своим людям идти вдоль борта и рубить шесты, на которых держался шатер. Сам он повернул назад к верхней палубе на корме. Говорят, что его охватило бешенство, как бывает с берсерками, и многие из его спутников тогда тоже буйствовали, как берсерки. Они убивали всех, кто попадался им навстречу. То же самое делал и Скаллагрим, пробираясь по кораблю. Отец с сыном остановились только после того, как на корабле не осталось ни одного человека из спутников Халльварда.
Когда Квельдульв подошел к верхней палубе на корме, он с размаху ударил Халльварда секирой по шлему так, что та до топорища вошла в голову. Тогда Квельдульв с такой силой рванул секиру на себя, что взметнул Халльварда в воздух и швырнул его за борт. Скаллагрим очищал носовую часть корабля и убил Сигтрюгга. Многие из защищавших корабль прыгали в море, но люди Скаллагрима подходили к ним на лодке и убивали всех, кто держался на воде. Всего из людей Халльварда погибло более пяти десятков человек. А Скаллагрим с Квельдульвом взяли корабль со всем богатством.
Потом Скаллагрим и его спутники подвели корабль вместе с грузом к своим кораблям. Они перенесли на него весь груз с того своего корабля, который был поменьше, а на пустой корабль наносили камней, сделали в нем пробоины и затопили его. Как только подул попутный ветер, они вышли в открытое море.
Про берсерков рассказывают, что, пока они буйствовали, они были такими сильными, что их никто не мог одолеть, но, как только буйство проходило, они становились слабее, чем бывали обычно. То же самое случилось с Квельдульвом. Когда его боевое бешенство прошло, он почувствовал большую усталость от битвы и так обессилел, что слег» (глава 27).
Подобно отцу, Скаллагрим тоже оказался подвержен припадкам ярости:
«Эгиль с Тордом играли против Скаллагрима, и Скаллагрим устал, потому что им было легче играть, чем ему.
Вечером же, после захода солнца, дело пошло у Эгиля с Тордом хуже. Скаллагрим сделался таким сильным, что поднял Торда и так швырнул его оземь, что переломал у него все члены, и тот сразу же умер. После этого Скаллагрим схватил Эгиля.
Одну из служанок Скаллагрима звали Торгерд Брак. Она ходила за Эгилем, когда тот был ребенком. Она была рослая и сильная, как мужчина, и умела колдовать. Торгерд сказала:
– Озверел ты, Скаллагрим, на собственного сына бросаешься!
Тогда Скаллагрим отпустил Эгиля и бросился на нее. Она увернулась и убежала, а Скаллагрим – за ней. Так они выбежали на мыс Дигранес, и она прыгнула со скалы в пролив. Скаллагрим бросил ей вслед большой камень и попал ей между лопаток. После этого она больше не выплыла. Этот пролив теперь называют Бракарсунд, Пролив Брак» (глава 40).
Как мне кажется, в приведенных фрагментах «Саги об Эгиле» слова að hamaz, hamrammr и др. употребляются не в смысле оборотничества как внешнего превращения, хотя их буквальное значение именно таково. Эти слова происходят от корня hamr, «шкура, обличье», и имеют соответствия в других индоевропейских языках, что свидетельствует об общеиндоевропейском происхождении этого слова, в древности, по‑ видимому, использовавшегося для называния шкуры животного. Приведем некоторые примеры родственных слов в других языках: в санскрите – carmma, в хиндустани cam – «покров, шкура» и camra – «кожа»; в фарси game – «покров, одежда»; в готском ham или hams – «шкура, кожа»; в итальянском camicia и во французском chemise – «рубашка, сорочка»[21].
В этой связи кажется вполне возможным, что первоначально слово að hamaz употреблялось для обозначения людей, которые облачались в шкуры диких животных и занимались грабежом и разбоем. Страх перед этими головорезами ускорил распространение веры в их сверхъестественную силу, а также в то, что они могут превращаться в зверей, шкуры которых носят. Постепенно глагол að hamaz приобрел значение «превращаться, оборачиваться зверем». В результате дальнейшего развития семантики слово стало использоваться применительно к людям, подверженным припадкам одержимости, бешенства и дикой ярости.
Еще одно слово, повсеместно способствовавшее формированию веры в оборотней, – это слово vargr. В древнескандинавском языке оно имело два значения: прямое – «волк» и переносное – «безбожник». Именно неоднозначность семантики этого слова во многом обусловила появление большей части фольклорных текстов об оборотнях. Vargr (от u‑ argr ) буквально означает «беспокойный, неугомонный»; корень argr соответствует прилагательному earg в англо‑ саксонском – «спокойный, тихий, трусливый». Исходное слово vargr в английском языке трансформировалось в were как часть слова werewolf – «оборотень» и в garou или varou во французском. В датском языке есть аналогичное слово var‑ ulf, в готском – vaira‑ ulf. В «Романе о Гарене Лотарингском» – это Leu warou, sanglante beste (букв. «Оборотень, окровавленный зверь»), в «Житии Святого Хильдефонса» Готье де Куанси{27}:
Cil lon desve, cil lou garol,
Ce sunt deable, que saul
Ne puent estre de nos mordre.
Тот обезумевший волк, тот оборотень, –
Это диавол, который душу
Не оставит до самой нашей смерти.
Здесь оборотень (loup‑ garou) является воплощением дьявола. Англосаксы использовали слово wearg в значении «злой, дурной человек», в готском языке слово vargs означало «злодей, одержимый». Таким образом, в большинстве контекстов слова с данным корнем относились к обычным преступникам. Фредерик Плюке{28} в своем собрании народных сказок повествует о том, что у древних норманнов был закон, в соответствии с которым за определенные виды преступлений виновных отправляли в изгнание, и слово wargus относилось как раз к таким людям, объявленным вне закона.
Аналогична по содержанию и статья 87 Рипуарской правды{29} (Lex Ripuaria): «Wargus sit, hoc est expulsus» (букв. «Варг есть тот, кто изгнан»). В законах Кнута{30} такого преступника называют вервольфом (verevulf) (см.: Leges Canuti, Schmid, I, 148). Статья 57 Салической правды{31} гласит: «Si quis corpus jam sepultum effoderit, aut expoliaverit, wargus sit» («Если кто выроет мертвеца или разграбит могилу, быть ему варгом»).
Сидоний Аполлинарий пишет: «Unam feminam quam forte vargorum, hoc enim nomine indigenas latrunculos nuncupant» («Одна женщина была похищена варгами, как называют разбойников‑ туземцев»), (См.: Аполлинарий Сидоний «Сочинения: Письма», книга VI, 4. ) Из этого предложения становится ясно, что слово «варг» могло использоваться в значении «разбойник, грабитель».
Подобным же образом сэр Фрэнсис Палгрейв{32} в своем труде «Возникновение и развитие английской государственности» (Rise and Progress of the English Commonwealth) пишет, что у англов и саксов человек, объявленный вне закона, назывался utlagh (ср. out‑ law в современном английском языке) и часто изображался с головой волка. Если же представить, что слово «варг» (vargr) использовалось применительно не только к волкам, но и к людям, изгнанным из общества, уподобившимся диким зверям и всеми травимым, подобно волкам, становится понятно, почему народная молва окружила этих изгоев ореолом загадочности и наделила их способностью превращаться в волков.
Сама лексика скандинавских языков в немалой степени содействовала формированию этого суеверия. Например, в исландском языке довольно много таких выражений, которые могут быть истолкованы двояко.
В повествовании Снорри{33} Один не только сам постоянно меняет свой облик, но и своими чарами может, например, превратить врагов в диких свиней. В «Саге о людях из Озерной Долины» ведьма Льот заявляет, что легко обратила бы Торстейна и Ёкуля в вепрей и обрекла бы их навеки жить среди зверей (глава XXVI). Выражение verð a at gjalti (или at gjö ltum ) – «стать вепрем» – вообще довольно распространено в сагах.
«В этот миг подоспели люди Торарина. Нагли оказался из них самым проворным, но, едва он увидел, как враги хватают оружие, его объял ужас; он поворотился и побежал в гору, и обернулся вепрем…{34} Тут Торарин и его люди прибавили ходу, потому что они хотели спасти Нагли, дабы он не бросился в море или не забрался высоко в горы» («Сага о людях с Песчаного Берега», глава XVIII). Аналогичное выражение встречается в тексте «Саги о Гисли, сыне Кислого» (Gisla Saga Surssonar). В «Саге о Хрольве Жердинке» один из героев – тролль, перекинувшийся кабаном, которому все поклоняются и воздают почести. В «Саге о людях с Килевого Мыса» (Kjalnessinga Saga) воины сравниваются с дикими свиньями: «и стали они подобны диким свиньям, ибо те точно так же ведут себя, когда дерутся друг с другом, все в пене» (глава XV). На основе этих примеров можно сделать вывод, что на самом деле выражение verð a at gjalti («стать вепрем») означало «быть вне себя от возбуждения или страха», однако буквальное значение этого фразеологического оборота наверняка послужило основой для множества невероятных историй об оборотнях.
Мы с вами достаточно подробно рассмотрели скандинавские мифы о различных превращениях, и в частности об оборотничестве, потому что именно эти мифы, как мне кажется, помогают выявить истоки средневековых суеверий, ведь в скандинавском эпосе эта тема развита наиболее полно. На основе приведенных цитат и ссылок можно сделать определенные выводы, которые сводятся, в частности, к следующим положениям.
На самом деле фабула всех этих волшебных историй о превращениях основывается на одном реальном факте: среди населения Скандинавии была распространена особая форма сумасшествия или одержимости, при которой люди начинали вести себя так, будто превращались в диких зверей, – они теряли рассудок, с диким воем нападали на других, ими овладевала жажда крови, и в своей ярости безумцы действительно становились подобны волкам или медведям, в шкуры которых они часто облачались.
Постепенно людям, страдающим этим заболеванием, стали приписывать различные сверхъестественные способности. В связи с этим я уже рассмотрел семантику слов, использовавшихся для описания сумасшествия, в скандинавских языках с диахронической точки зрения. Кроме того, я упоминал и о двойном значении слова vargr, а также приводил фрагменты саг, описывающие симптомы этого вида бешенства. В Средние века и позднее, вплоть до настоящего времени, отдельные случаи одержимости, подобной ярости берсерка, были отмечены не только в Скандинавских странах, но и во Франции, Германии и Англии. Так стоит ли обвинять сказителей и хроникеров во лжи? Не лучше ли постараться отыскать в их чудесных историях зерно истины?
Всякое суеверие обусловлено определенными реальными причинами. А если речь идет о столь широко распространенном в мировых масштабах явлении, как миф об оборотне, то здесь нельзя не быть уверенным в наличии у этого суеверия некоего рационального обоснования. Суть его в том, что существовала либо существует особая форма сумасшествия, при которой больным кажется, что они превращаются в зверей, и они начинают вести себя как звери.
В некоторых случаях эта болезнь прогрессирует, перерастая в одержимость, и тогда страдающие ею люди совершают столь отвратительные и жестокие поступки, что от одних лишь их описаний кровь стынет в жилах.
|
|
|
