 |
Учи и учись. Каждый человек – и твой ученик, и твой учитель
|
|
|
|
Урок 18
Учи и учись. Каждый человек – и твой ученик, и твой учитель
Этот юноша стоял на углу улицы – молодой человек лет двадцати, – разговаривая с самим собой, с проезжающими машинами, лихорадочно вращая над головой какой‑ то предмет.
Когда я впервые увидела его во время ежедневной прогулки, то едва не свернула на боковую улочку, только чтобы не столкнуться с ним. Он что, сумасшедший? А потом подошла поближе и увидела, что это мальчишка, застрявший в мужском теле. В руках он держал летающий грузовик, к которому вместо крыльев были прикреплены две половинки голубой картонной тарелки.
Вначале меня охватили смешанные чувства жалости и сочувствия к нему и его родителям, потому что он никогда не будет водить машину, никогда не будет учиться в колледже, никогда не женится. А потом я обнаружила, что хожу по улочке, где он жил, только для того, чтобы мельком увидеть его – ради той чистой радости, которую излучал этот мальчик, способный заставить летать грузовики. Я не знала ни его имени, ни возраста, никогда не видела его родителей. Его дом был отмечен целым конвоем видавших виды игрушечных грузовиков, припаркованных на пороге, – игрушек, из которых он должен был однажды вырасти, но никогда не вырастет.
Я задалась вопросом, в результате чего был поврежден его мозг. А был ли он поврежден? Он смеялся громче, улыбался шире и играл с бо́ льшим удовольствием, чем любой из окружающих.
Как‑ то раз он пронесся мимо меня на велосипеде и выкрикнул под отдаленный аккомпанемент грома: «Лучше иди домой. Сейчас будет дождь, и надолго». В другой раз он играл сам с собой в футбол во дворе и сообщил мне, что если играть в мяч без шлема и сильно удариться, то можно повредить себе мозги. Я задалась вопросом, в результате чего был поврежден его мозг.
|
|
|
А был ли он поврежден? Он смеялся громче, улыбался шире и играл с бо́ льшим удовольствием, чем любой из окружающих.
Я задумалась обо всех людях, подобных ему, с которыми приходилось встречаться. О людях, которые, как мне казалось, нуждались в нас. Наверное, мы нуждаемся в них еще сильнее.
У Дороти и Эла Пецкеров семеро детей. Двое из них – инвалиды с психическим заболеванием. Я писала о Терезе, когда она участвовала как фигуристка в Специальной Олимпиаде. Эти спортсмены учили меня безусловной любви, чистоте сердца.
– Они такие скромные, – говорила Дороти. – У них нет никакой дискриминации. Все для них равны. Есть некоторые вещи, которые Тереза не может делать. Зато она может делать многое другое. Есть и кое‑ что такое, что она может делать лучше, чем вы или я. Все мы в каких‑ то областях отсталые.
У Дэвида Спарлока синдром Дауна. Он буквально преобразил целый отряд скаутов. Во время своей первой встречи с отрядом 321 в Хадсоне, штат Огайо, этот шумный 12‑ летний мальчишка с коротким периодом внимания носился вокруг, раздавая тумаки и ставя подножки другим мальчикам. Они не понимали, что он говорит, и боялись его. Но в конечном счете Дэвид научил скаутов отряда 321 столь же многому, как и они его.
Они учили его вязать квадратный узел, буксировочный узел, беседочный узел. Он учил их слушать, а не только слышать. Они учили его ставить палатку, делать искусственное дыхание и массаж сердца и произносить «клятву верности». Он учил их смирению, терпению и решимости. Они учили его находить дорогу в лесу без компаса. Он учил их искать свой путь в жизни, не давая ограничениям стать препятствием.
Для нее не существовало такого понятия, как «незнакомец». Сара выучила язык знаков по книжке «Улица Сезам», чтобы разговаривать с глухим ребенком. Никто не знал, сколько ей лет на самом деле. Она так никогда и не переросла четырехлетнего ребенка.
|
|
|
Всякий раз, когда Дэвид поднимался на новый уровень, это было праздничным событием для всей команды. Когда Дэвиду исполнилось 18, он стал скаутом‑ «орлом» – это высший ранг, которого может достичь бойскаут. Только 2 процента американских бойскаутов получают ранг «орла».
Стив Лоуренс, командир скаутского отряда Дэвида, сказал: «Даже не знаю, кто больше выиграл от этого опыта – сам Дэвид или мальчики, с которыми он был рядом. Все мы стали богаче оттого, что Дэвид был в нашем отряде».
То же самое чувствовали и студенты кампуса, которые встречались с шестилетней Сарой. Сара, можно сказать, жила в кофейне «Брейди» рядом с Кентским государственным университетом. Девочка‑ инвалид помогла каждому студенту колледжа в большей степени почувствовать себя своим в этом мире.
Кофейня принадлежала матери Сары, Бонни Грэм, но девочка была душой заведения. Она буквально выросла в «Брейди». Сара висела в слинге на материнском животе, когда ей было всего две недели от роду. Она сидела на руке у матери, пока та второй рукой разливала кофе.
Гора игрушек в углу ресторана принадлежала Саре. Как и разбросанные повсюду цветные карандаши. Она каталась на своей игрушечной тележке по всему дощатому полу, врезаясь в столы и стулья. Она была ученицей фиолетового динозавра Барни. Она взбиралась на сцену, хватала микрофон и пела: «Я люблю тебя, ты любишь меня, мы – счастливая семья! » – на радость студентам. Если они не аплодировали, она хлопала сама. Студенты учили ее расставлять фигурки на шахматной доске. Они красили ей ногти черным лаком. Один скинхед по имени Ланс набриолинил ей волосы так, что они стояли на голове торчком.
Для нее не существовало такого понятия, как «незнакомец». Сара выучила язык знаков по книжке «Улица Сезам», чтобы разговаривать с глухим ребенком, который часто ждал в «Брейди» автобуса. Она подсаживалась за столик к ворчливым старикам и спрашивала их: «Как тебя зовут? » – даже если знала их по именам.
Она подметала пол, мыла посуду и взбиралась в кухне на ящики от молочных бутылок, чтобы дотянуться до кофейных кружек для постоянных посетителей. Никто не знал, сколько ей лет на самом деле. Она так никогда и не переросла четырехлетнего ребенка. Сара отставала в развитии, у нее были проблемы с сердцем, и она ходила в специальную школу.
|
|
|
Однажды, когда девочка собиралась в школу, ее сердечко отказало. Она умерла на руках у матери.
На следующий день в кофейне было не протолкнуться – так много людей пришли проводить ее в последний путь. Люди говорили о том, как будут скучать по голосу маленькой девочки, которая пела: «Скажи‑ ка, ты особенный? Все особенные, каждый на свой лад».
Ее мать принесла анонимную записку, которую кто‑ то написал для Сары незадолго до ее смерти:
Я не знаю о тебе ничего – ни сколько тебе лет, ни как пишется твое имя… вообще ничего, если не считать этого: почти каждый раз, когда я сюда прихожу, ты уже успела оставить свою метку. Если это не стол с разбросанными карандашами, раскрасками и разрезанными газетами, то зеленый трактор, праздно стоящий в проходе между столиками в ожидании, когда ты прыгнешь на него и покатишь прочь. Всякий раз как я сажусь к столику, чтобы позаниматься, я слышу твой милый голосок и твой смех. Я тысячи раз слышал, как мама зовет тебя по имени, и видел, как тебе выговаривают посетители, которым хочется покоя. Но только не я! Всякий раз, как ты подходишь ко мне, я спрашиваю, как тебя зовут, а ты спрашиваешь, как зовут меня. Я читал тебе сказки доктора Сьюза и никогда не забуду, как ты хохотала – с первой страницы, на которой напечатана сказка «Кот в шляпе», и до последней. Меня изумляло то, как твои маленькие ножки, одна из которых короче другой, сотни раз носили тебя по длинной лестнице в «Брейди», и ты ни разу не упала. Надеюсь, у тебя будет счастливая жизнь. Ведь ты заставляешь улыбаться стольких людей.
Бонни собиралась припрятать это письмо и отдать дочери, когда ей исполнится 18 лет. Вместо этого она сделала копии и раздала их всем скорбящим – ученикам Сары.
|
|
|
