 |
Восемьсот пятьдесят лет назад.
|
|
|
|
Двенадцатый век начался с правления английского короля Генриха, младшего сына Вильгельма Завоевателя, предыдущего правителя Англии, которое отметилось восстановлением единства англонормандской монархии после достославный победы над нормандским герцогом Робертом Куртгёзом в тысяча сто шестьдесят первом году, а также целой серией административных и финансовых реформ, легших в основу государственной системы Англии эпохи высокого средневековья.
Многие рыцарствовавшие поддались всеобщим псевдопозитивным настроениям и разобщились, некоторые предпочли отстраниться от службы королю и ушли в добровольное изгнание вместе с теми, кто много лет подряд воевал с ними плечом к плечу и не видел дальнейшей жизни без непритязательных товарищеских шуток, без ностальгических бесед, которые не ведутся, с кем попало, потому что требуют расслабления и максимальной уверенности…
Бывало, Генрих дни напролет засиживался в кузнице, громыхал железом, стучал молотком и, будто настоящий мазохист, наслаждался жаром, исходившим от огромной печи, топившейся не переставая. Пылающий в нескольких футах за
Наковальней горн позитивно заряжал обстановку проанглийской самобытности и уговаривал работящего молотобойца посвятить сему святому делу еще несколько часов, буквально не выпуская из кузны.
Труженик действительно гордился своим делом и не стыдился уставать к приходу вечера, он видел в такой жизни едва ли не больше смысла и важности, чем в тех же сражениях…
“ Хорошо бы потом пробежаться, заняться разминкой, самым полезным, что только может человек ”
Когда дело пошло к ночи, Генрих удобно улегся на скамью, обтянутую кожей убитого зверя, положил обе руки под затылок и попытался уснуть. При каждом носовом вдохе носом ноздри нервно подергивались, из приоткрытого рта, в котором виднелись потресканные зубы с застрявшими в них крошками, миниатюрными кусочками плохо пережеванной углеводной пищи. Громкий раскатистый храп, способный превратить отдых любого в злую плотоядную бессонницу, не покидал его ни на секунду, ни на мгновение…
|
|
|
О бессмертии рыцаря ходила молва, но никто точно не знал, к чему это верно относить – к слухам, к результату низких старушечьих сплетен, или к истовой правде. Вечный молодец отказывался говорить на эту тему, обвиняя мир в тупости и полоумии, а всех поверивших - в наивности.
За исключением труда и полезных ремесел, шайка бывших воинов короля грешила разбойничеством и самоуправством, часто жестила, похищала женщин и бодяжила заморскую кровь своей англосакской. Месть, а, точнее, бесконечная расплата занимала не последнее место в их жизни: они прощали так редко, что почти никогда, отвечая обидчику многократно, иногда, вырезая всю его семью, близких знакомых и давнишних лучших друзей.
Генрих редко задумывался о карме, о совокупности поступков и многое, требующее глубокого анализа, легкодушно отпускалось и оставалось не разжеванным. Так, например, Генрих сурово отплатил воришке, посмевшим украсть у них меч с корыстнейшей целью разжиться – отыскал, зарубил, надыбал крепкую веревку и обмотал ею зарубленного, повесил на дверь, как трофей.
Убивец надеялся – на этом все, история с трусоватым стырщиком выветрится из памяти через два денька, и он вновь ощутит прилив чувства героизма, заряд сил и энергии, необходимой для продолжения покорения нормандских земель. Но
неприятные открытия и разочарования случаются, когда их меньше всего ожидаешь. Вслед за мерзким присвоителем, чья жизнь, по циничному мнению рыцарей, не стоила и рваного шмотья, их временное логово нашла и посетила сухая сгорбленная старушенция, не скупая ворчливая грымза, каких поразводилось в беднеющих закраинах Англии, а добрая мамыса, желавшая счастья, как своим друзьям, так и врагам, всяким, кто с ней говорил! Седая женщина прерывисто молилась, прося небо об удовлетворении ее нестяжательных прихотей, и смела рассчитывать, если не на сочувствие со стороны грозных мстителей, то хотя бы на разрешение забрать свою кровиночку.
|
|
|
Генриха побеспокоили собственные товарищи. Хоть бессмертный и предупреждал не вламываться без спросу, в этот раз его просьба была проигнорена из-за безотложных обстоятельств.
- Победитель, отвлекись-ка на минуту, к тебе прется какая-то карга. Говорит, проделала путь длиной в маленькое государство и смерть, как хочет пообщаться… - рыцарь, разбудивший кузнеца, вел за ручку старушку и ежемгновенно предлагал ей присесть, - Подыми свою задницу и разберись!
Недовольно вскочив со скамьи с перекосившейся рожей, Генрих рассвирепел и заорал при виде такого безобразия:
- Ты что наделал? Впустил в наше убежище чужачку! – эмоции в нем пылали огнем, явно опережая рассудок, - Теперь мы вынуждены либо убить пришелицу, либо против воли держать и ждать, пока не кончатся ее преклонные лета!
Дичайший ор и звон мужицких перебранок прекратились лишь тогда, когда старица издала первый звук. Иссохший рот скривился в судороге духовной боли, той, что жжет сильнее боли плоти:
- Я никак вам не наврежу, поверьте… - добрая карга на время растопила зачерствевшее сердце бессмертного, пробудила спящее сострадание, входящее в вековечный комплект качеств любого из живых и порой меркнущее под гнетом дурных черт, - И все, что раньше было мне важно, теперь лишь в моей памяти.
Генрих попросил друга исчезнуть с глаз долой, желая поговорить с гостьей без постороннего присутствия.
- Поскольку твоя роль уже сыграна и ничего полезного добавить ты не можешь, попрошу покинуть мою кузницу. Закрой дверь с той стороны и не заходи, пока женщина, которую ты привел, не уйдет, а коль ослушаешься вновь и потревожишь, то будешь бит нещадно или, скорее, изгнан. Понял?
И рыцарь, ранее прислуживавший совсем другому Генриху, тому, который с честью зовется королем, оставил вожака наедине с бабулей. Оставил и вышел прогуляться. Благо, снаружи правила теплынь, и не было повода трястись за непогоду…
|
|
|
Генрих спросил старуху с вежливостью, какую только смог собрать:
- Мать, скажи, о чем ты думала, идя ко мне? Разве слухи о моей беспощадности уже не так внушают? Зачем рисковать жизнью ради какого-то скитальца? – владелец кузни почесал бородку, и муху, севшую на колено, раздавил хлопком ладони, - Ведь я мог не заметить твоей седины и обезглавить мигом!
Гостья неистово замотала головой и утерла покрасневшие щеки краем рукава.
Бедняжке пришлось закрыть глаза и долго настраиваться, освобождая себя от лишних мыслей, чтобы всю энергию направить на разговор и пробудить в кровопроливателе как можно больше сочувствия, как можно больше добра. Но, предполагая, что одних слов будет недостаточно, горбунья преклонила колени перед сидящим Генрихом и кинулась ему в ноги, начала целовать его башмаки…
Где-то двадцать секунд слабый язык отказывался перемещаться, не вылезал изо рта, губы шевелились медленно, едва ли быстрее остального лица. Каждое движение давалось с адским трудом и отнимало последние силушки. Чувствуя жуткую неловкость, сравнимую с позором, кузнец обхватил руками съежившиеся худые плечи присталицы и усадил на скамью. Предварительно освободил место от шерстяного одеяла.
- Мать, ты что творишь? Присядь-ка… - бессмертного охватила сердобольность, прорвалась сквозь гущу закорюк и преткновений, ударила по самому больному, по самолюбию, по самоуважению, по душе… - Мы все обговорим, я обещаю.
|
|
|
