 |
XX. Яса и борьба с ней. 126. Год свершения. 127. Образование ханства
|
|
|
|
XX. Яса и борьба с ней
126. Год свершения
После набега на меркитов полтора года не происходило никаких заметных событий, потому что энергия закономерностей набухала. Прошу простить применение этого отнюдь не научного термина, но он наиболее адекватно отражает направление процесса, описать который наконец необходимо.
Весной 1182 г. анды Тэмуджин и Джамуха почему-то рассорились и разъехались. [777] Смысл этой размолвки, оказавшейся роковой для всей Евразии, был неясен даже автору «Тайной истории монголов». Он сообщает об этом эпизоде сбивчиво и невнятно. [778] Ясно одно: через сутки после того, как побратимы поссорились, к Тэмуджину стали стекаться монгольские богатыри, как будто они этого момента специально ждали, а Джамуха остался нойоном своего племени, пребывая в дружбе с нойонами соседних племен. [779]
Очевидец перечислил поименно 29 батуров (Сокр. ск. § 120), из коих пять привели своих сыновей и братьев. Если этих родственников было по 5—6, то окажется 50—60 человек — число недостаточное для организации державы. Однако это было ядро будущего государства, т. е. первичная консорция, из которых вырастают суперэтносы. У Мухаммеда в начале его деятельности было всего 43 последователя, [780] а у Игнатия Лойолы — 6. При этом нельзя утверждать, что 29 богатырей были пассионарны. Субпассионарии тоже трудно уживаются в жестких системах родовых общин — куреней, но так как бежать из них рискованно, то они терпят унижения ради покоя. Когда же создалась Орда, [781] пусть небольшая, они стали примыкать к ней, сознательно предавая своих родственников. Образцом такого психического склада был старец Хорчи, отделившийся от Джамухи вопреки всем моральным нормам (Сокр. ск. § 121) и предрекший Тэмуджину царскую власть. [782] За это он потребовал обещания не только поставить его нойоном-темником, но и дать ему в жены тридцать красавиц и слушать его советы. Это никакой не пассионарий, а предатель, подхалим и шкурник, и, вероятно, он был не один. Но когда начинается лавинообразный процесс, то он неизбежно втягивает в свое русло разных людей.
|
|
|
А как же «тьма (тумэн) из улуса анды», т. е. Тэмуджина? Очевидно, это племя, связанное с Борджигинами, их можно было пригласить для похода на меркитов как ополчение: после похода они расходились по домам. Драться они могли, но войском не были. Именно отсутствие войска делало монголов беззащитными перед регулярной армией чжурчжэней. Здесь же мы обнаруживаем хоть и небольшой, но дисциплинированный отряд. Это поняли главы некоторых куреней, которые пожелали примкнуть к орде Тэмуджина. Таких нашлось 6, в том числе потомки ханов: Алтан-отчигин, сын Хутула-хана, Хучар-беки, сын Некун-тайджи, Даритай-отчигин, сын Бартан-багатура и главы племени чжурки, считавшегося одним из самых сильных в Монголии: Сэчэ-бики и Тайчу. Вспомним, что Сэчэ-бики назван выше одним из претендентов на престол.
Шестым был Ханум из рода Гэнигэс. «Посоветовавшись между собой, Алтан, Хучар, Сэчэ-бики и прочие» поставили Тэмуджина ханом, обещав ему за это выделять половину военной и охотничьей добычи и соблюдать воинский устав, согласно которому за непослушание в военное время полагалась смертная казнь, а в мирное — ссылка на север, в Сибирь. Титулом хана было избрано имя — Чингис. Этносоциальная система усложнялась.
Примечательно, что здесь не было еще народа-войска, собравшегося на курултай. Чингис воспринимался как первый между равными. Однако нойонам пришлось считаться с тем, что особу хана окружали не они, а богатыри. Тэмуджин последних явно предпочитал и больше им доверял. Что же толкнуло нойонов от былой независимости к добровольному подчинению — источник не сообщает. Видимо, Джамуха чем-то вызвал у них недоверие и вражду, но у него осталось еще много сторонников, а детали взаимоотношений между монгольскими нойонами нам неизвестны. Ясно одно: с обеих сторон были и аристократы, и народные массы.
|
|
|
127. Образование ханства
Государство — институт не этнический, а социальный. Возникая при первобытно-общинном строе, оно может охватить один этнос целиком, или несколько соседних этносов, или часть своего этноса, так как две системы отсчета — социальная и этническая — не совпадают. [783] «Аристократы» и «демократы»-багатуры, которых объединяло только стремление к смене старого, прогнившего родового строя на более справедливый, предложили Тэмуджину стать их предводителем с титулом «хаган» (хан), подразумевая под этим только несение военно-административных обязанностей.
Эти люди были аналогией тюркских беков, военных вождей «черной кости» (кара-сеок)[784] у средневековых казахов, унаследовавших чингисовскую военную систему, сложившуюся именно в конце XII в. и отнюдь не повторившую ни хуннскую, ни тюркютскую, ни уйгурскую; хотя некоторые титулы тюрков были заимствованы найманами, кераитами и монголами, однако они приобрели у них иные смысловые оттенки, потому что наряду с обывателями в Орде жили степные богатыри — «люди длинной воли», наиболее близкие к хану. Именно благодаря им Тэмуджин стал Чингисом, а термин «хан» получил новое значение — государь.
Термин «кауау» зафиксирован в истории Восточной Азии сравнительно поздно — в III в. н. э. Хунны и южные сяньби называли своего правителя шаньюй, а слово «хан» отмечено китайскими географами у народа тоба, или табгач. Значение этого титула — военный вождь и первосвященник — по смыслу и звучанию совпадает с дакотским словом «waqan» и, видимо, является отголоском американо-сибирских связей, имевших место на рубеже н. э., до того как эскимосы пресекли общение индейцев с сибирскими народами, причем прослеживалось проникновение американоидов через Берингов пролив в Сибирь, а не наоборот.
В I тысячелетии титул «каган» (или хан) распространился по всей степной зоне Евразии. Так именовались правители тюркютов, действительно бывшие царями-жрецами; уйгуров — до принятия ими манихейства, ограничившего власть хана; хазар, пока еврейская община не перехватила инициативу и не превратила хана в марионетку. Ханами были правители авар, болгар, венгров и даже русов: этот титул носили Владимир Святой, Ярослав Мудрый и, наконец, его внук — Олег Святославич. Но при таком широком распространении смысловые нюансы неизбежно варьировали. В начальном виде значение термина помнили, пожалуй, только монголы, хотя, как было показано выше, не придавали титулу «хан» большого значения. Потому они избрали ханом человека небогатого и невлиятельного, хотя из знатного рода. Это была их ошибка, за которую они заплатили жизнью.
|
|
|
Теперь можно вернуться к вопросу о том, чьи интересы представлял Чингис: аристократии (по В. В. Бартольду) или демократии (по С. А. Козину), [785] но прежде поставим другой, предваряющий, вопрос: а были ли в Монголии XII в. «аристократы» и «демократы»? По происхождению все монголы были равны, ибо предками их были Пестрая Лань и Серый Волк. Богатство преходяще: оно то есть, то потеряно. Влияние в племени зависит от личных качеств, а не от социальной принадлежности. Думается, что сама постановка вопроса неправомерна. Она как бы механически переносит коллизии Западной Европы, где действительно была аристократия из победоносных франков и демократия из покоренных галло-римлян во Франции и саксов в королевствах Германии и Англии, на Великую степь. Стоит ли отказывать этносам в праве на оригинальное развитие? Нужно ли подгонять их историю под рамки тех периодов, которые привычны для немца или француза? Именно это пытались проделать над историей Византии и Руси немецкие историки и их русские последователи в XIX в. Гордые греки с презрением отвергали сопоставление своей высокой культуры с диким Западом, а наши предки робко, но упрямо заявляли: «Мы хотим по-своему пахнуть».
Надо полагать, что целесообразнее не искать сходство Монголии с Францией, а учитывать их различия, особенно очевидные в аспекте географии времени, или палеогеографии голоцена, куда входит и этносоциальная история как необходимый компонент.
|
|
|
Поскольку в Чингисовой Орде, не традиционной, а возникшей вопреки традиции, главную роль играли добровольцы, то им было необходимо объяснить цель и смысл дела, за которое надо было отдавать «труды и силы». Иными словами, им была нужна простая и желанная программа. Тэмуджин, испытавший на себе половину тягот своих соратников — вторую половину ему еще предстояло испытать, — великолепно понимал, что они хотят двух вещей: справедливого вознаграждения за заслуги, без учета родового старшинства, обычно сводившегося к непотизму (покровительству родственникам за счет героев), и мира! Да-да, вселенского мира, [786] при котором можно было бы жить не в тесных куренях, а в аилах, выпускать скот ночью на пастбище и спокойно спать в герах (юртах), не ожидая внезапного нападения чжурчжэньских или меркитских головорезов, а также их наемников — татар.
Первое желание было выполнено, потому что всецело зависело от характера хана, но второе порождало диалектическое противоречие: мира должны хотеть обе стороны, в противном случае он недостижим.
Меньшим, но все же существенным препятствием к установлению мира на границах была принятая в то время форма дипломатических посланий. Этикет требовал, чтобы хан выступал как миродержец и диктовал народам свою волю. Так же составляли свои ноты все тогдашние суверенные государи: германские императоры, греческие базилевсы, арабские халифы и китайские «сыны Неба». Когда эта манера выражения воспринималась буквально, возникали эксцессы, часто кровавые. Послов убивали, а за гостеубийство монголы шли в карательные походы. Да и не могли не идти, ибо их этническая психология была основана на принципе взаимовыручки и признания юридической ответственности коллектива за все поступки его членов. Хан не мог поступать вопреки сложившемуся стереотипу поведения, даже если бы он этого желал. Но ведь он сам был членом этого коллектива, думал и чувствовал так же, как его ратники, а следовательно, неизбежно вступал в войны ради обеспечения приемлемого мира. Увы, незнание соседей и невнимание к их особенностям иногда дорого стоили легкомысленным правителям и их невежественным подданным, полагавшим, что их задача — только подчинение султанам, королям, царям и князьям. Но об этом пойдет речь ниже, а пока отметим, что члены разных этносов реагируют на одинаковые возбуждения разнообразно. Если монголы XIII в. не мыслили, что предательство может остаться безнаказанным, и справедливости ради уничтожали население городов, где были убиты их послы, то переднеазиатские мусульмане считали убийство посла пустяком, из-за которого не стоило волноваться, а «франки» — европейцы, пошедшие в Крестовые походы, — не считали нужным кормить своих воинов, из-за чего последние голодали, будучи вынуждены покупать пищу у венецианцев по повышенным ценам, в то время когда их герцоги давали роскошные пиры и балы. А южные китайцы — чиновники и помещики — так прижали своих подчиненных, что вынуждали их бежать в джунгли и составлять банды, жертвами коих становились сами. Доказательство последнего читатель найдет в популярном романе «Речные заводи» (XII в. ). Скажу только, что для ликвидации этих банд потребовалась военная операция, которой руководил лучший из китайских полководцев, Йо Фэй, позднее казненный не за неудачи, а за победы, вызвавшие зависть придворных интриганов. Таков был мир перед началом Монголии.
|
|
|
|
|
|
