168. Путем зерна

Диалектика природных явлений предполагает обязательное сочетание жизни и смерти. Согласно закону отрицания отрицания, смерть есть необходимое условие для продолжения любого процесса жизни, и когда в поле зрения наблюдателя находились короткие отрезки линейного времени, этот тезис не вызывал сомнений даже у древних греков.

Однако к длинным отрезкам времени они относились иначе. «Только горы вечны, да Полярной звезды никто не сдвинет», — говорил герой античной драмы, настолько умный, что даже Олимпийцев считал смертными или, точнее, возникшими и конечными. Римляне были проще и называли свою столицу «Вечным городом», а их культурные наследники, европейцы, полагают вечным линейный прогресс и очень сердятся на тех философов истории, которые говорят об упадках цивилизаций. Обыватель, даже в стенах академий, готов допустить, что исчезнет кто-то, но не он и его институт.

Тем не менее диалектика права. Для продолжения любого процесса, в том числе этногенеза, обрывы и перестройки — такой же элемент развития, как и периоды плавного накопления ценностей. Поскольку этносы таксономически находятся между биологическими категориями — видами и организмами, то срок их существования не может быть определен визуально — слишком долог, а в масштабах культурологии он слишком краток. Возникает вопрос: что является предметом конечным и смертным, если пирамиды и Акрополь пережили египтян и греков, а люди размножаются и человечество все время обновляется? Ответ прост: система этноса, исчезающая вследствие энтропии. А элементы ее — люди — иногда перестраиваются в новые системы, а иногда костенеют в состоянии реликтов.

Для определения и описания начальных и конечных фаз этногенеза нужен широкий охват «временных лет», длинные промежутки линейного времени, которое иным способом сливается в сплошные линии, разумеется, для нашего глаза. Как трудно бывает определить «начало» этноса, да и его «конец». С точностью до одного года это вообще невозможно; с точностью до одной жизни — тоже; но с точностью до полутора-двух веков можно, а этого достаточно.

Как говорилось выше, Византия и славянский мир были ровесниками. Значит, и старение их шло синхронно. В XIII в. Византия путем грандиозного усилия избавилась от французов и венецианцев, продлив свое существование до 1453 г. как персистент, а затем остаток византийцев — реликт — влачил существование в мусульманском Стамбуле, пока не был вырезан в 1827 г. по приказу султана в отмщение за восстание в Морее. Так кончилась этносоциальная система, хотя потомки уцелевших «ромеев» еще встречаются в Южной России.

Русичам грозила худшая судьба: они перемешались с мерей, мордвой, муромой, яхвягами и куманами, так что их ожидало превращение в этническую химеру, а затем и аннигиляция. Но на рубеже XIII—XIV вв. заметен, а потом стал очевиден (разумеется, для историков, а не для современников — по причине аберрации близости) мощный негэнтропийный импульс, или пассионарный толчок. Ось этого толчка прошла от Пскова до Бруссы и дальше на юг, до Абиссинского нагорья, где уже обратился в пыль древний Аксум. На беду для греков, ось толчка прошла восточнее Константинополя; в Малой Азии население, увлеченное мистическим учением Джеляль ад-Дина Руми (умер в 1273 г. ), отошло от православия, так что его пыл и страстность пошли на защиту ислама. Удивляться не надо: пассионарность определяет силу, а доминанта (ментальность) — ее направление. Зато нашим предкам повезло: пассионарность, как катализатор, спаяла рыхлую массу в монолит — Россию.

Древним этносом можно и следует называть тот, который избег обновления, как бы оно ни шло, будь это пассионарный толчок, или импорт пассионарности от соседей, или метисация, при которой неизбежно теряются некогда живые традиции. Так, ось пассионарного толчка IX в. миновала Британию, но норманны и французы принесли туда пассионарные гены в XI—XII вв., и смешанный этнос под властью Плантагенетов смог провести тяжелую Столетнюю войну, покрыв себя славой.

Великороссия обновилась за счет христианских монголов и крещеных литовцев, Малороссия — за счет половцев, но «чистым» древнерусским племенем остались белорусы. Их не затронули ни ордынские чамбулы (отряды, совершавшие набеги), ни малочисленные литовцы, подарившие потомков своих витязей Москве и Варшаве, ни немецкие рыцари, отбитые при Грюнвальде в 1410 г. Белоруссия дожила, как древнерусский заповедник, до своей мемориальной фазы, и как таковую ее описал образованный белорусский писатель XX в. Верить ему можно, хотя он говорит от лица персонажа:

«И все же неприкаянный мы народ… Этот позорный торг родиной на протяжении семи столетий! Поначалу продали Литве, потом, едва народ успел ассимилировать ее, полякам, всем кому не лень… Несчастная Белорусь! Добрый, покладистый, снисходительный, романтичный народ в руках такой погани (шляхты. — Л. Г. )… Отдает чужакам лучших своих сынов, лучших поэтов, нарекает чужаками детей своих, пророков своих, как будто очень богат. Отдает на добычу своих героев, а сам сидит в клетке над миской с бульбой да брюквой и хлопает глазами». [999] Автор жалеет свой народ. И не зря!

В Восточной Европе пассионарный толчок поднял к исторической жизни два этноса: литовцев и великороссов. На старте они были в разных положениях. Древние балты находились в состоянии гомеостаза. Они, как североамериканские индейцы, мужественно защищались от колонизаторов, часто побеждали рыцарей, но победить организованную этносоциальную систему не могли. Их ждала участь пруссов и полабских славян, если бы в их среде не появились люди, способные на сверхнапряжение, подобные Гедимину, Кейстуту, Витовту, Ольгерду. Первым из людей этого нового склада был Миндовг, ровесник Александра Невского. Оба родились в 1220 г., и если допустить, что причина толчка сработала именно тогда, то для того, чтобы стать фактором этнической истории, требовалось больше 100 лет. Для Литвы так оно и было.

Россия начинала не с нуля, а с отрицательных величин выродившейся цивилизации. Поэтому она отстала от Литвы, правда, на одно поколение, но этого оказалось достаточно, чтобы Гедимин, Ольгерд и Витовт стали господами всей бывшей Киевской Руси, за исключением Галиции, которой овладели поляки. Если бы литовцы сумели слиться с покоренным большинством культурного населения своего государства, то они стали бы великой державой. Но этому помешал сладкий соблазн — католическая Польша, уже вобравшая в себя изрядную долю европейской цивилизации. «Нет на свете царицы краше польской девицы», — писал Адам Мицкевич. Литовские витязи не устояли против очарования развитой культуры, уже достигшей эпохи Возрождения, — и половина Литвы втянулась в западноевропейский суперэтнос.

А Россия оказалась в изоляции. Культуру она унаследовала от Византии, но в единый суперэтнос с ней не слилась. Евразийские малые этносы были русским близки. Ландшафт, способы хозяйствования, демонология (ибо в тонкостях христианской догматики мало кто разбирался) роднили население единого лесостепного региона. Но победа соседнего мусульманского суперэтноса, овладевшего в 1312 г. Поволжьем и Причерноморьем, вызвала многовековую войну, которую многие историки пытались экстраполировать в прошлое.

Великороссия, чтобы не погибнуть, вынуждена была стать военным лагерем, причем былой симбиоз с татарами превратился в военный союз с Ордой, который продержался более полувека — от Узбека до Мамая. В этот период великоросский этнос переживал инкубационную фазу. Он на время потерял даже общее наименование. Тогда и долго после говорили: «Московиты, тверичи, рязанцы, смоляне, новгородцы», и только в 1380 г. на Куликово поле пошли русские. И хотя Москва, присоединив к своим владениям Великое княжество Владимирское в 1362 г., стала признанной столицей России, для того чтобы население ощутило себя этносом, понадобился подвиг, ставший моментом рождения и государства, и народности, и культуры, и воинского духа, позволившего потомкам витязей XIV в. жить и побеждать, ориентируясь на самих себя. Сил у русских людей хватало, потому что это были новые силы, новый запас энергии.

И любопытно, что аналогичный подъем наблюдается в Турции, за исключением восточной части Малой Азии, находившейся вне полосы пассионарного толчка. Туркмены Карамана, Диарбекра и Азербайджана не уступали туркам-османам ни в храбрости, ни в искусстве верховой езды, ни в верности шейхам, но они стали жертвой османов, которые в XIV—XV вв. были способны на большее.

Та же участь постигла Золотую Орду, в составе которой были древние этносы Среднего Поволжья и «вкрапления» в их среду из Монголии и Джунгарии. Они не были затронуты пассионарным толчком, так как находились восточнее его ареала. Поэтому они не слились в единый этнос, несмотря на социальную и языковую близость и даже единство культуры, воспринятой ими из мусульманских стран, с коими их связывала международная торговля.

Золотая Орда была химерой, тогда как Белая Орда стала ядром образования нового самостоятельного этноса — казахов.

Понимали ли это русские князья XIV в.? Возможно, потому что они за вносимую ими дань требовали и получали военную помощь против Запада и имели крепкий барьер, защищавший их от готовящихся ударов с Востока. За это заплатить стоило, и, что любопытно, после гибели «доброго царя Джанибека», когда в Орде началась «великая замятня» — серия убийств ханов и резня между их нухурами, русские князья продолжали ездить в Орду с данью, поддерживая установившийся и устраивавший их порядок.

Но этот «порядок» был неустойчив. Социальная структура без этнической основы кололась на отдельные этносы, суперэтническое название которых было «татары». Возникли татары казанские — потомки болгар, астраханские — потомки хазар, ногайские — потомки гузов, крымские — смешанный этнос из многих народов, сибирские — осколок Синей Орды, литовские — удальцы, завербованные Витовтом, и некоторые реликты: кумыки, аккерманские, очаковские и др. В Великороссии татары легко ассимилировались — взаимная комплиментарность была положительной — и помогали московским князьям в их многовековой войне с Литвой, а хан крымских татар стал вассалом турецкого султана. Турция находилась в той же фазе подъема, что и Великороссия и Литва.

И ведь что важно и особенно интересно: пассионарный толчок XIII—XIV вв. прошел между Вильной и Смоленском, через Минск и Киев, причем Тверь и Москва находились на восточной периферии его ареала. Так почему же именно они проявились как регионы, наиболее способные к развитию, а коренные земли Древней Руси, не затронутые походом Батыя, стали жертвой сначала литовской, потом польской агрессии? Попробуем разобраться.

XIII век — фаза инкубации. Поэтому история XII в. не дает возможности выделить моменты будущего взлета. Они просто не фиксировались современниками, писавшими летописи. Но уже в начале XIV в. государство Гедимина называлось литовско-русским, и русское православие успешно соперничало с литовским язычеством. Исповедание той или иной религии подобно лакмусовой бумажке для описания процессов этногенеза.

И тем не менее в конце XIV в. языческая Литва с королем Ягайло примкнула к Западу, а оппозиция, возглавляемая князьями Витовтом и Свидригайло, потерпела поражение. Границы западного суперэтноса продвинулись до Полоцка и Смоленска, а политическое господство — до Вязьмы и Курска. Чрезвычайно слабое сопротивление русского населения Белой, Черной и Червленой Руси[1000] бесспорно, но почему через 80 лет после похода Батыя, кстати не затронувшего Западной Руси, в 1321 г. князь Гедимин у реки Ирпень разбил русских князей и взял Киев, а в 1339 г. польский король Казимир занял Галицию, не выпустив ни одной стрелы? Куда же девалась древняя русская доблесть и где новая пассионарность?

Преодолеть инерцию древней, пусть ослабевшей, системы всегда трудно. Поэтому новые этносы возникают на границах этнических ареалов, где исходные субстраты лабильны и неустойчивы. Значит, пассионариям надо было искать применения своим силам на границах родины. Одни из них отправились служить в полиэтничную Великороссию, сохранив веру и культуру, другие — в Польшу, потеряв религию, но оставив своим потомкам родную землю, третьи — на южную границу, опустошенную беспорядочными столкновениями между кучками степных тюрок и русских дружинников, оставшихся без князей. И там, перемешавшись с крещеными половцами, они создали новый этнос — малороссы (сохранившееся старое название), или козаки (тюркское наименование людей без начальства), или украинцы (так их звали поляки).

Этот этнос проявил невероятный героизм, ибо он вернул заброшенную землю — вывел ее из запустения, сохранил культурную доминанту и саблей добыл политическую свободу. Даже включившись в состав государства Московского, украинцы обрели в нем экологическую нишу, заняв должности от чиновников и офицеров до канцлера (Безбородко) и мужа царицы (Разумовский), так как общность, унаследованная от Древней Руси — книжная культура и византийское православие — не мешала северным и южным русским жить в симбиозе, а татарская примесь, равная у тех и других, только усложняла поведенческий стереотип новой России, что шло ей на пользу.

Итак, в смене суперэтносов наблюдается не преемственность, а, говоря языком математики, «отношение». Русские как этнос относились к древним русичам, как французы к галлам или итальянцы эпохи Возрождения к римлянам времен Калигулы, а «запустение» и «иго» — это «водораздел» между двумя этногенезами. Сделаем вывод: русские относительно Западной Европы — не отсталый, а молодой этнос.