Александр Николаевич Островский 1823 - 1886

Александр Николаевич Островский 1823 - 1886

Свои люди — сочтемся Комедия (1850)

Купеческая дочь на выданье, Олимпиада Самсоновна (Липочка) Большова, сидит одна у окна с книжкой и, рассуждая, «какое прият­ное занятие эти танцы», начинает вальсировать: она уже полтора года не танцевала и боится, если что, «оконфузиться».

Танцует плохо. Входит мать, Аграфена Кондратьевна: «Ни свет ни заря, не поемши хлеба Божьего, да и за пляску тотчас! Мать и дочь скандалят, видимо, привычно: «Все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! <... > Слышите, найдите мне жениха, беспре­менно найдите! <... > Я уж и так, как муха какая, кашляю! (Пла­чет. )»

Приходит сваха устинья Наумовна. Липочка хочет жениха «из благородных», отец — богатого, мать — купца, «да чтоб лоб крестил по-старинному», Приходит Сысой Псоич Рисположенский, стряпчий, выгнанный из суда за пьянство. Над ним трунят. Но пришедшему хозяину, Большову, стряпчий нужен всерьез: он подумывает, не объ­явиться ли несостоятельным должником (первое название комедии было «Банкрот»). Женщины уходят, и хозяин со стряпчим углубля-

ются в эту тему. Стряпчий советует переписать все имущество на приказчика Лазаря Елизарыча Подхалюзина. Входит и он, рассказы­вая, как учит продавцов в лавке надувать покупателей «поестествен­нее».

большов читает газету. В Москве — цепь банкротств, в основном, судя по всему — «злостных», намеренных; и каждое, каждый отказ от уплаты долгов естественно влечет следующие. «Да что они, сгово­рились, что ли!.. Тут их не пересчитаешь... » И купец решается. Глав­ный вопрос: можно ли доверять тому, на кого перепишешь свое добро, чтоб укрыть от описи за долги?

Подхалюзин шлет мальчишку Тишку за рябиновкой для Рисполо-женского, к которому у него дело, и предается мыслям вслух. «Я че­ловек бедный! Если и попользуюсь в этом деле чем-нибудь лишним, так и греха нет никакого, потому он сам <,.. > против закона идет! » Лазарь влюблен в Липочку и строит уже новые планы, включающие женитьбу на ней: «Да от эдакого удовольствия с Ивана Великого спрыгнуть можно».

И, угощая стряпчего, спрашивает, сколько ему обещал большов за «всю эту механику», и сам обещает не тысячу, а две.

Приходит сваха, он и ей обещает столько же да соболью шубу в придачу — «из живых сошьем», — если она отвадит уже намеченно­го «благородного» жениха: пусть скажет ему, что Большов разорен. Приезжает домой сам большов, в доме паника по ошибке: показа­лось, что он «хмельной». Лазарь заводит с ним разговор о женить­бе — не прямо заводит, но, услыхав в третий раз о том, что Липочка «барышня, каких в свете нет», Большов берет быка за рога. Лазарь скромничает: «Где же мне с суконным-то рылом-с? — Ничего не су­конное. Рыло как рыло». Конечно, перевести побольше добра не на приказчика, а на будущего зятя — в интересах Большова.

В доме готовятся к сватовству. По-своему торжественно настроен и Самсон Силыч, но появляется устинья Наумовна с плохими вестя­ми: якобы жених капризничает. «А, лягушка его заклюй, нешто мы другого не найдем? — Ну, уж ты другого-то не ищи, а то опять то же будет. уж другого-то я вам сам найду», — говорит сам большов и знает, что говорит.

К компании присоединяются ключница Фоминишна, Рисполо-

женский, Лазарь, и большов торжественно объявляет Лазаря жени­хом. Переполох. Липочка просто скандалит. «Велю, так и за дворни­ка выйдешь! » — цыкает на дочку большов. «Маменька-с! Вам зятя такого, который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил — окромя меня не найтить-с. <... > Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал», — говорит Лазарь вслед хозяйке и, оставшись с глазу на глаз с разъяренной Липочкой, сообщает ей, что дом и лавки теперь — его, а «тятенька-то ваш: банкрут-с! <... > Да что же это такое со мной делают? Воспитывали, воспитывали, потом и обанкрутились! » И Липочка, помолчав, соглашается, с условием: «Мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем все по моде, а они как хотят». Тут же зовут «их» и начинается семейное торжество. И большов объявляет: «Тебе, Лазарь, дом и лавки пойдут вместо при­даного, да из наличного отсчитаем. <... > Только нас со старухой корми, да кредиторам заплати копеек по десяти. — Стоит ли, тя­тенька, об этом говорить? <... > Свои люди — сочтемся! » Торжество в разгаре. Сваха льет вино за шиворот стряпчему.

Начальные ремарки последнего действия: «В доме Подхалюзиных богато меблированная гостиная. Олимпиада Самсоновна сидит у окна в роскошном положении, на ней шелковая блуза, чепчик последнего фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед зеркалом». Чета наслаждается счастьем. Липа просит купить тысячную коляску. Ла­зарь готов. Липа говорит французский комплимент. Лазарь в востор­ге. Приходит устинья Наумовна за обещанным. «Мало ли, что я обещал! » — прямо говорит свахе Подхалюзин, и та уходит с сотен­ной бумажкой вместо обещанных тысяч и неважным платьицем от Липочки вместо собольего салопа. «Никак тятеньку из ямы выпусти­ли», — углядела в окно Липочка. «Ну нет-с, из ямы-то тятеньку не скоро выпустят; а надо полагать, <... > так отпросился домой» — и Лазарь зовет тещу.

большов и раньше жаловался на здоровье; «словно с того света выходец» — причитает жена. Он хочет отдать кредиторам по двад­цать пять копеек за рубль долга, как сам и собирался вначале. Те со­гласны (в долговой тюрьме, «яме», заключенных должников содержали за счет кредиторов). Но сидеть Большову, а решать Под-халюзину: теперь деньги — его. И он отказывается при полной Ли-почкиной поддержке. «—Я, тятенька, не могу-с! Видит Бог, не могу-с! <... > — Выручайте, детушки, выручайте! <... > Я у вас, тя-

тенька, до двадцати лет жила — свет не видала. Что ж, мне прикаже­те отдать вам деньги да самой опять в ситцевых платьях ходить? — Что вы, что вы! Опомнитесь! Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро! — Мы, тятенька, сказали вам, что больше десяти ко­пеек дать не можем — стало быть, и толковать об этом нечего». Та­ково Липочкино последнее слово. «Ведь я злостный — умышленный... меня в Сибирь сошлют. Господи! Коли так не дадите денег, дайте Христа ради! » — уже плачет большов. Аграфена Кондратьевна в голос проклинает и зятя и дочь. Весь результат: «Я, так и быть, еще пять копеечек прибавлю» — вздыхает Лазарь. Отчаявшийся большов вста­ет и уходит с Аграфеной Кондратьевной.

«Неловко-с! <... > Тишка! Подай старый сюртук, которого хуже нет». Подхалюзин решает сам поехать поторговаться с кредиторами. Является Рисположенский, как и сваха, за обещанными деньгами, и с ним обходятся так же, как со свахой, и еще хуже: «Должны! Тоже, должны! Словно у него документ! А за что — за мошенничество! — Нет, погоди! Ты от меня этим не отделаешься! — А что же ты со мной сделаешь? — Язык-то у меня некупленный. — Что ж ты, ли­зать, что ли, меня хочешь? — Нет, не лизать, а <... > — Я... Я вот что сделаю: почтеннейшая публика! — Что ты, что ты, очнись! — Ишь ты, с пьяных глаз куда лезет! » Рисположенский лезет прямо в зрительный зал с криками: «Тестя обокрал! И меня грабит... Жена, четверо детей, сапоги худые! » Но последнее слово и тут — за Подхалюзиным: «Вы ему не верьте, это он, что говорил-с, — это все врет. Ничего этого и не было. Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем: милости просим! Малого робенка пришлете — в луковице не обочтем».

А. И. Журавлева