Жизнь и творчество Константина Васильева

МПС РОССИИ

Российский государственный открытый

Технический университет путей сообщения

Казанский филиал.

 

Реферат на тему:

«Жизнь и творчество Константина Васильева»

Отметка о зачете:                                    Студентки 1 курса

Рецензент:                                             Солдатовой Е.А.

Подпись ________________                  Шифр: 0363-п\ЭК-1070

Дата:___________________                  Дата: 09.04.04.

                                                                      Адрес: п. Васильево 6/7

                                                                      422530

 

Казань – 2004

ПЛАН:

 

Введение. 3

Жизнь и творчество Константина Васильева. 4

Заключение. 23

Список использованной литературы.. 24

 

Введение

 

 

Константин Васильев стремительно ворвался в художествен­ный мир современников и занял в нем свое особое место, как показало время, навсегда. Нередко люди, прежде не интересо­вавшиеся живописью, увидев его картины, испытывают состо­яние катарсиса — высочайшего духовного потрясения, — не могут сдержать восторга, а порой и слез.

Нечасто в истории России духовными лидерами становились не философы и писатели, а живописцы. Нечасто кисть художника так волновала русского человека. Магнетизм его творчества не отпус­кает подолгу, пробуждая в зрителях генетическую память, перенося воображение современников в легендарную эпоху величия и духов­ной мощи нашего народа.

Интуиция художника переносит его за тысячи лет до Рожде­ства Христова, в те достопамятные времена, когда предки на­ши, почитавшие себя внуками Даждьбога, совершали богатыр­ские подвиги и свято чтили традиции Рода. И если в этом на­правлении художник двигался, полагаясь в основном на собст­венные прозрения и интуицию (информация о мифологии сла­вян в конце 60-х годов была весьма фрагментарна), то в изуче­нии прошлого родственных народов ему помогали литератур­ные источники и прежде всего скандинавские, представлявшие собой целостный мифологический материал.

Творчески перерабатывая мифы и фольклор разных стран, Васильев пришел к убеждению, что каждому народу присуща особая духовность, сохраняющаяся в его генофонде; то есть в генетическом материале любой нации запечатлен ее «духовный путь», а древние боги и богини — это небесные покровители, формирующие археобраз (архетип) данного народа.

Константин Васильев верил в это, он искал непроторенные пути в открытии истоков славянского мировоззрения. В своих картинах-символах художник отражал духовный потенциал рус­ского народа с тысячелетними корнями, как в свое время А. С. Пушкин раскрыл в могучем русском языке глубины ис­конной мудрости предков.

Его гений, словно луч света, выхватил из тьмы единствен­ный путь, на котором русский человек может вновь обрести свое достоинство и величие!

Жизнь и творчество Константина Васильева

Чтобы понять внутренний мир человека, непременно надо коснуться питавших его корней, почувствовать их крепость, связь с родной землей. Константин Алексеевич Васильев мог гордиться своей родословной. Отец его, Алексей Алексеевич, появился на свет в 1897 году в семье питерского рабочего. Во­лею судеб стал участником трех войн, в том числе первой миро­вой и гражданской, на фронтах которой был бойцом легендар­ной Чапаевской дивизии. С 1923 года — на руководящей рабо­те в промышленности.

Восьмого августа 1942 года город был оккупиро­ван врагом, а третьего сентября в мир вошел Константин Василь­ев.

По нескольким штрихам из воспоминаний Клавдии Парменовны мы можем сегодня живо представить се­бе ту величайшую опасность, которая ежедневно сопровождала ее и сына.

До последнего дня беременности Клавдия была на ногах. В доме, где они жили, как и во всех других домах, квартирова­ли немецкие солдаты. И часто, чтобы не будить их детским пла­чем, приходилось с ребенком на руках просиживать во дворе, всю ночь до самого утра. Город довольно часто бомбили имен­но ночью, и тогда надо было прятаться с младенцем в погребе или в траншее, вырытой в саду.

По окончании войны, после многих мытарств и скитаний в 1949 году семья осела в поселке Василье­во. Наконец-то Алексей Алексеевич смог осуществить свою давнюю мечту — завести себе хорошую лодку, отличную соба­ку — спаниеля и мог позволить себе охотиться или рыбачить.

Если взять карту Татарии, то легко найти поселок Васильево на левом берегу Волги, примерно в тридцати километрах от Казани, напротив устья Свияги.

Юного Костю поразила красота этих мест. Она была здесь особая, созданная великой рекой. В дальней дали в голубой дымке высокий правый берег, почти обрывистый, заросший лесом; далекий белый монастырь на склоне, правее — сказочный Свияжск. весь уместившийся на Столовой горе со своими хра­мами и церквами, лавками и домами, поднявшийся над широ­кими лугами в пойме Свияги и Волги.

Первая любимая Костина книга — «Сказание о трех богаты­рях». Тогда же познакомился мальчик с картиной В.М. Васне­цова «Богатыри», а годом позже скопировал ее цветными ка­рандашами. Рисовал по вечерам в своей маленькой комнате, никому не показывая свои работы. И в день рождения отца преподнес ему в подарок картину. Сходство богатырей было поразительным. Вдохновившись похвалой родителей, мальчик скопировал «Витязя на распутье», тоже цветными карандаша­ми. Сделал затем рисунок карандашом со скульптуры Анто­кольского «Иван Грозный». Есть несколько Костиных рисунков того времени, где он изобразил отца за книгой и в лодке, во время рыбалки. Сохранились его первые пейзажные зарисовки: пень, усыпанный желтыми осенними листьями, избушка в лесу.

Константин мог часами рассматривать репродукции с картин художников и иллюстраций в книгах. Любил ходить в кино, по нескольку раз смотрел «Адмирала Ушакова», «Адмирала Нахимова», «Чапаева». Придя домой, тут же брался за карандаш и изображал этих героев, передавая сходство с игравшими их артистами.

Худенький, среднего роста, голубоглазый, с вьющимися светлыми волосами, он, казалось, всегда был погружен в себя. Нечасто видели его в кругу сверстников. Но никто из мальчи­шек всего поселка Васильево не держал на него обиды. Ребята с уважением признавали, что Котька Васильев — художник: мо­жет срисовать из книжки богатыря или танк — не отличишь!

В 1954 году газета «Комсомольская правда» поместила o6ъявление, что Московская средняя художественная школа при институте имени В.И. Сурикова принимает одаренных в области рисования школьников для дальнейшей учебы и развита способностей.

На отборочный конкурс послали несколько рисунков, в том числе «Древний Свияжск». Не скоро, но все же пришел вызов на вступительные экзамены.

Несмотря на излишнюю застенчивость, Васильев все экза­мены сдал на «отлично», привезенные рисунки комиссии тоже понравились, и он был принят во второй художественный класс и зачислен в шестой общеобразовательный.

Васильев делал множество очень живых и выразительных рисунков. Жаль, что в большинстве своем они утрачены. Из со­хранившихся наиболее интересен его автопортрет, написанный в пятнадцатилетнем возрасте. В нем при всей простоте и сдер­жанности исполнения поражают отточенность рисунка, без­ошибочное чувство ритма художника.

Более всех других предметов ему нравились занятия по за­конам перспективы, которые вел Василий Кириллович Тимо­феев. Благодаря Тимофееву Константин утвердился в мысли, что главное для художника не мазок, не краска. Просто выплескивая на холст краски — этого «козырного туза», — можно полу­чить невероятные, удивительные сочетания, но это будут лишь эмоции, а ими надо уметь управлять. Когда же эмоции обрета­ют свою конструктивную основу, идею, концепцию — это уже сила!

Красоту в женщине Костя особо ценил, любил рисовать симпатичных девушек, и среди огромного числа выходивших из-под его руки рисунков было множество женских моделей, представавших в величавой и строгой красоте. Васильев тянулся к красоте!

Работая по ночам, Костя всегда слушал через наушники пластинки с классической и народной музыкой. И хотя вкусы и увлечения его в музыке постоянно менялись, можно все же выделить из огромной коллекции собранных им пластинок наиболее ему дорогие. Это «Пер Гюнт» Грига, «Приглашение к танцу» Вебера, «Маленькая ночная серена­да» Моцарта, увертюра к опере «Севильский цирюльник» Рос­сини, «Два венгерских танца» Брамса. Именно эти произведе­ния, по-видимому, давали художнику возможность расслабить­ся, создавали доброе настроение.

Очень любил Костя возвышенную, романтическую музыку Дебюсси — «Послеполуденный отдых фавна», «Море», «Три ноктюрна», прелюдии Рахманинова, сонаты Моцарта и Скарлатти, сюиты Рамо для небольших ансамблей (скрипка, флей­та, гобой, виолончель и клавесин); второй концерт и вторую симфонию Рахманинова в авторском исполнении; «Музыку на воде» Генделя.

По воскресеньям, если не выезжали на природу, с самого утра опять собирались в училище и писали, теперь уже краской. В качестве натуры приводили с собой кто кого мог: сестру, товарища, подружку. Естественно, за это ничего не платили, зато дарили добровольным помощникам наиболее удачную работу.

Первыми неизменными зрителями и благодарными крити­ками художника были его друзья — соседи.

Наступила весна 1961 года, подходила к концу учеба. Кон­стантин подготовил дипломную работу. Это были эскизы деко­раций к опере Римского-Корсакова «Снегурочка». Защита про­шла с блеском. Константин закончил Казанское художественное училище.

Завершилась учеба, и по распределению Васильев был на­правлен в Мензелинск художником-оформителем передвижно­го народного театра.

Художники, с которыми ему довелось сотрудничать, и по сей день вспоминают его интересные, самостоятельные работы, поражаются умению видеть и рассчитывать на огромном холсте или сколоченных фанерных листах сложные многофигурные композиции.

Работая по заданию фонда, Константин почти ежедневно встречался с одним из своих преподавателей — заслуженным художником РСФСР Виктором Ивановичем Куделькиным, жившим в доме напротив парка. Вместе они прогуливались по аллеям, беседовали о живописи, литературе. Костя много гово­рил о том, как он проиллюстрировал бы то или иное художест­венное произведение, например, Мельникова-Печерского, До­стоевского, татарских писателей. Спорили о живописи.

Уже значительно позднее, впервые увидев работу Васильева «Северный орел», Виктор Иванович вспомнит этот разговор. Картина заворожит, заставит задуматься и над ее сюжетом, и над непривычной техникой письма. Более же всего поразит вы­писанная до мельчайших деталей по-зимнему сухая ветка елоч­ки с пожелтевшими шишками на ней. Приглядываясь к карти­не и так и эдак, Куделькин не мог сказать себе, что это иллю­зорность, портящая полотно. Напротив, он чувствовал ее орга­ничность, необходимость присутствия, поскольку веточка эта поддерживалась общим состоянием всех тоновых отношений — и неба, и заснеженной хвои, и стволов деревьев...

Делая мощный духовный рывок, пытаясь найти свою единственно возможную форму самовыражения в искусстве, Васильев самоотверженно работает, порой не различая дня и ночи. обычно он ставил на проигрыватель пластинку, надевал наушники, чтобы не беспокоить близких, и с головой уходил в творческий поиск. Но когда бы к нему ни объявлялись друзья, как бы он при этом ни был увлечен работой, Константин откладывал в сторону кисти, накрывал холст, оставлял все свои занятия и посвящал всего себя дружескому общению. Чаще всего это были разговоры о высоком: он увлекал гостей какой-нибудь идеей, заражал оптимизмом, побуждая мыслить возвышенно по-новому.

Такое отношение к делу свойственно людям исключитель­ной внутренней собранности, большой духовной силы. Без этого не было бы Кон­стантина Васильева. Он делал все моментально, без игры в ка­кое-то большое и нужное дело. Он говорил о деле вообще, ни­как не говоря о себе как о труженике или художнике. Это бы­ла его жизнь. Жизнь строгая, идеально организованная...

Увлечения Васильева, в том числе и в музыке, претерпели очередные изменения. Шостакович отошел на второй план, по­явилась музыка модернистского направления, как бы беспред­метная, идущая в ногу с беспредметной живописью. Это музы­ка таких композиторов, как Булез, Веберн, создатель додекафонной музыки Шёнберг.

В поисках естественного звукового материала он уходил в лес. Осенью, в пору листопада, когда подолгу не было дождя и листья сухо шуршали под ногами своими безжизненными фор­мами, Константин обувал сапоги и, идя по листве, рождал ка­кой-нибудь ритм, создавая порой что-то звонкое, запоминающееся, образуя своеобразную «музыкальную» фразу.

О своем новом увлечении Константин пишет другу в Москву: «-..Сейчас занят своими антимузыкальными опытами, из ко­торых закончился лишь один (над ним я работал два года). Для этого дела три магнитофона весьма много дают, и занят этим все свое свободное время. Понимаю, что это вряд ли кому-нибудь нужно, но без этого или другого (равноценного для меня) не могу. у тебя на этот счет проще... Просто у меня нет еще жены и ребенка, чтобы все свои силы и время тратить на них. Может быть, это плохо, а возможно, и хорошо. Во всяком случае я очень счастлив, а чтобы писать музыку, не надо ждать, пока станешь монархом...

Общение художника с природой незаметно всколыхнуло впечатления детства, то время, когда они вместе с отцом бро­дили вдоль Волги и Свияги, по их сказочно красивым гори­стым берегам и заливным лугам, заходили в живописные ле­са, где отец учил его многое подмечать и запоминать. Слов­но предчувствовал Алексей Алексеевич в те годы скорое расставание и давал сыну напутствия на всю жизнь. Шепнули тогда Константину свои заветные слова и лес, и долы, и могучие реки, и вот теперь, на пороге зрелости, его сердце откликнулось на те голоса, забилось в каком-то добром пред­чувствии.

В один из великолепных весенних дней 1964 года друзья возвращались из Казани и вдруг среди всех хлопот этой возрождающейся жизни они услышали нежную, вековую песню жаворонка. Будто к ним со­шел какой-то неземной голос. Тотчас последний недостающий звук влился в общий музыкальный аккорд таинственного оркест­ра природы. И словно электрическим зарядом пронзило все су­щество Константина. Он физически почувствовал на себе дей­ствие разлившейся повсюду гармонии.

Началось бурное возвращение к искусству позитивному, к нашей народной литературе: сказкам, легендам, преданиям и поверьям.

Пытаясь постичь суть явлений и выстрадать общий строй мыслей для будущих произведений, Константин со свойствен­ной ему творческой увлеченностью занялся пейзажными зари­совками.

Его пейзаж — всегда живой, населенный если не какими-то фантастическими духами, то, во всяком случае, их символами Константин не был осведомлен, положим, что дерево излучает биологическую энергию, имеет свое биополе, воздействующее на все окружающее, о чем пишут теперь ученые. Но художник же­лал, ему непременно хотелось, чтобы лес был именно живым, ве­дущим активный разговор с человеком.

Константин очень любил осень, щедрую многообразием красок, и, собрав лучшие ее черты-приметы, написал обобщенный образ этого времени года. Его «Осень» как бы извиняется перед зрителем за остываю­щее лето буйством цвета, необычной тишиной и торжественно­стью леса, который хотя и лишился птичьих песен, но не опу­стел: он дышит, несет в себе мощный заряд накопленной за ле­то энергии и щедро посылает его всему живому. Пейзаж, вылепленный художником из мозаики накопив­шихся ощущений, превратился в сгусток красоты.

К романтическим можно отнести и работу Васильева «Лес­ная готика». Пейзаж написан в период активного увлечения ис­торией и культурой других народов, когда Костю заинтересова­ло время перехода европейцев к Ренессансу. Не к итальянско­му, а к мужественному северному Ренессансу, к возрождению светлой идеологии и культуры.

В его «Лесной готике» передан психологический настрой се­верных народов Европы, во многом схожих с нашими русски­ми поморами, жившими среди строгих и величественных лесов.

Картина несет на себе определенную печать этой суровости и возвышенности, какой-то аскетической духовности. Несмот­ря на то, что художник написал вполне привычный нам хвой­ный лес со всеми его цветовыми бликами, лес этот ассоцииру­ется с готическим храмом.

Безмолвны сосны. Но вот сквозь кроны деревьев отвесно падают солнечные лучи, пробиваясь тремя самостоятельными потоками и заливая сказочным светом стволы деревьев, землю.

Своей живительной силой свет одухотворяет суровую стихию леса. Вся земля становится светлой и прозрачной, и мы уже слышим звучание органа, составленного из необычных этих труб. Орган звучит, ревет, свистит и тоненько поет. Все это вместе создает океан звуков мятущихся и в то же время торжественных и глубоких. И вдруг мы выделяем нежное, лирическое пение маленькой елочки и одновременно замечаем ее, оторвавшуюся от земли и парящую между грозных стволов в на­дежде пробиться к живительному свету. И тотчас елочка вызы­вает в нас трепетное чувство, стремление помочь ей, не дать стихиям, темным силам задушить этот росток.

У Васильева многие работы основаны на этом: внешняя формальная похожесть, совершенно необходимая для создания образа, и большая сокровенная связь явлений.

Он, например, полушутя, хотя и со значительной полей искренности, говорил друзьям: «Начинаю писать совершенно революционную картину, которая станет событием в жизни и все перевернет». А рисовал что-то старое, отвергнутое им же самим. Или мог заявить: «Все, что я нарисовал, было совершеннейшей чушью, по­следнюю картину я уничтожил и беру абсолютно другой курс».

Так продолжалось вплоть до 1965 года. До этого художник пытался открыть свое собственное направление, углубляясь в свободный творческий поиск, не ограничивая его никакими рамками.

Одно время Константин делал даже всевозможные цветовые коллажи. И хотя они были ценны своим стилистическим един­ством и специалисты отмечали среди них подлинные шедевры, Васильев отказался и от них: все до единого пустил на абажуры или сжег.

Подготовил интересную серию книжной графики по произве­дениям Мусы Джалиля, Александра Фадеева, Рустема Кутуя. Ри­сунки эти выполнил с большой любовью, наклеил их на картон. Они долго были предметом восхищения товарищей и случайных зрителей. Но со временем рисунки, к сожалению, погибли.

О картинах Васильев говорил кратко, выделяя самое ценное, c его точки зрения. Репродукции, которые он показывал друзь­ям казались высокого качества. Но, присмотревшись к ним, обнаруживалось, что это не совсем так или вовсе не так. Про­сто они были чрезвычайно аккуратно и точно вырезаны и на­клеены на картон, с идеальным чувством формы. Четкие отсту­пы как бы образовывали необходимую рамку. Каждый раз они были свои для каждой вещи, и без них не было бы закончен­ности и красоты. Константин открыл друзьям железное прави­ло: для каждой вещи — своя рама. Простое правило, но столь часто необходимое в жизни.

Из рассказа Васильева: «Когда я учился в Москве, то по необъяснимому влечению часто уходил с уроков и шел в Третьяковскую галерею, и оста­вался там до самого закрытия. У каждой картины мне было хо­рошо. Это была и прогулка для меня, и лес, и река. Я до сих пор не пойму, не могу объяснить, почему мне это так сильно нравилось. Я долго копил деньги, и первое, что купил в жизни это толстый альбом репродукций картин Третьяковской галереи. Кажется, качество было великолепным».

Тонкий психолог, наделенный глубоким чувством такта, Ва­сильев был очень доброжелателен к своим товарищам. Его ма­нера держаться представляла собой соединение вежливой вни­мательности очень образованного умного человека с чувством собственного достоинства, художника, объективно оцениваю­щего свой талант. При этом не было и тени высокомерия или самолюбования, что бывает свойственно подчас одаренным людям. Талантливый собеседник, Васильев остро чувствовал и по­нимал истинные духовные устремления и внутренний мир че­ловека, с которым общался.

В одном из писем другу Васильев откровенничает: «...Я занят сейчас также и эскизами новых картин с героическими сюжета­ми Загрунтовал два холста (300x200 см и 260x175 см) и к 28 авгу­ста намереваюсь оба закончить. Дело весьма сложное при моем натуралистическом стиле, осложняющееся еще и тем, что в дан­ное время служу в приказе и наглядная агитация, которую я там произвожу на свет божий, портит зрение диким сочетанием кра­сок и отнимает значительное количество времени (не всегда со­ответствующее количеству полученных за ее создание денег). Но, несмотря на это, я в среднем трачу 20 дней на трехметровое по­лотно, эскизы к которому делаются в течение года. Много рисую потому, что работаю над несколькими вещами одновременно...».

Быть прекрасным пародистом Васильеву помогала его природная наблюдательность. Клавдия Парменовна передала сыну умение подмечать в людях что-то своеобычное, нелепое, смешное. Константин мог с юмором взглянуть на окружающее как бы со стороны, в то же время не отделяя себя от этой среды.

Одна из сохранившихся работ этого трудного переломного этапа в творчестве Васильева — картина «Вотан». Первым из друзей увидел ее Анатолий Кузнецов. Посмотрев на «Вотана», он расхохотался. Там несомненно изображен был Вотан, но не­уловимо присутствовало еще что-то очень смешное.

«Северный орел» стал переломной работой художника после мучительно сложного искания своего стиля в искусстве. Василь­ев утверждает в картине прежде всего право реализма быть ува­жаемым и свое право отображать близкую ему по духу жизнь.

Талант художника неудержимо притягивал взгляды каждого к картине, заставлял думать, восхищаться небывалой внутренней силой созданного образа. Мысль мастера сумела, поднявшись над обычным житейским фактом, прикоснуться к стихии народного мифотворчества. И друзья остро почувствовали значимость родившегося полотна.

Вскоре после создания «Северного орла» художник написал поэтическую картину «Гуси-лебеди», где главной фигурой стал возвышенный пленительный образ девы Февронии — героини оперы Н.А. Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Внутреннюю цельность душевного мира девушки, ее кристальную чистоту, благородство, добро­ту — все это сумел передать Васильев в грациозном движении, во взгляде, устремленном вслед улетающей паре лебедей символу верности.

Не случайно Васильев пытается утолить жажду вдохновения именно у этой народно-героической легенды.

Ему не пришлось изобретать декорацию, обстановку, в ко­торую следовало бы поместить героиню. Он сам жил в подоб­ном мире — на берегу Волги, в окружении буйной торжествую­щей природы. В шуме лесов, в шелесте листьев Косте не раз слышались те загадочные беседы, которые ведут между собой деревья; таинственный говор чудился и в плеске воды, и в го­моне птиц, и в свисте ветра. Художник воссоздал эту среду, су­мел наделить юную девушку такой красотой и обаянием, что зритель невольно сопереживает ее чувствам, мечте о прекрас­ной, верной любви. Завершив картину, Константин преподнес ее в дар самому дорогому человеку — матери.

Другая работа, в которой художник сознательно использовал принцип театральной декорации, — «Плач Ярославны». Это правая часть задуманного, но не завершенного триптиха, посвя­щенного самому поэтическому сказанию старины — «Слову о полку Игореве».

Художник, зачитываясь легендарной поэмой, глубоко сопереживал печали, разлившейся по Руси после страшного пора­жения князя Игоря, нанесенного ему половецким ханом. В его Ярославне» грустью наполнена вся природа. Жена князя Игоря в плаче обращается к ветру, воющему под облаками, к Днепру, к солнцу, которое для всех тепло и прекрасно, а в безвод­ной степи простерло свои жгучие лучи на русских воинов.

Еще одна интересная работа художника — «Свияжск» — удивительное сочетание сказочности с реальностью наших дней Васильев изобразил хорошо знакомый и близкий его сердцу бе­рег Волги, то место, куда он часто добирался на лодке, чтобы поднявшись на гору Медведь, полюбоваться разлившейся по­всюду дивной красотой. Как раз у самого подножия горы Свияга отдает свои воды величавой Волге. А с другой стороны точ­но гигантский корабль подплывает к месту слияния рек остров Свияжск, устремляя вверх купола древних соборов. Островом эта часть земли стала после создания Куйбышевского водохра­нилища и затопления части левого волжского берега. История сохранившихся на нем сооружений берет свое начало с середи­ны XVI века, со времен осады Казани царем Иваном Гроз­ным.

Весной 1967 года в дом Васильевых пришла беда: тяжелый, неизлечимый недуг обрушился на младшую сестру Константина десятиклассницу Людмилу. Для Кости она была не только любимой сестрой, но и близким другом. Девушка весьма одаренная, Люда, несмотря на свой юный возраст, любила и хорошо понимала музыку, отличалась начитанностью. В последние месяцы жизни, не имея сил подняться с постели, она вслух читала былины, а Костя, чтобы скрасить ее одиночество, в той же комнате писал картины. Она попросила Костю взяться за разработку былины о Дунае Ивановича.

Итогом этой работы стали два больших полотна и три за­конченных эскиза на тему «Рождение Дуная».

Отыскав однажды в Москве Дом-музей Виктора Михайлови­ча Васнецова, Константин зачастил туда. Будучи очень скром­ным человеком, он посчитал неудобным демонстрировать свою профессию: что-либо зарисовывать в музее или вступать в раз­говоры с персоналом, хотя его там интересовало буквально все.

Васильев почти ежедневно приходил в этот дом. Он вникал в тонкости картин Васнецова, а вечером тщательно зарисовы­вал по памяти.

Часто друзья замечали, как во время разговора художник то и дело приглядывается к рукам, жестам или к лицу человека каким-то особенно изучающим взглядом. А бывало, просил со­беседника не менять позу и начинал рисовать его. Он ловил та­кие моменты и у себя в квартире, и в вагоне поезда (карандашный портрет В. Зайцева), и в гостях у друзей.

Чем бы Константин ни занимался — говорил ли с друзь­ями, рисовал ли, гулял, — он постоянно жил в искусстве.

Было совершенно очевидно, что Васильев очень рано состо­ялся как личность. Он не ждал, что кто-то откроет ему новую истину. Нет, он имел свой особый взгляд на явления жизни, а от общения с товарищами, разговоров, действий ожидал только реализации, конкретизации того, что уже имел. Ведь идеал ху­дожника мог быть неизменным, единственным, а его подтверж­дения — многообразны.

Вообще, в целом, в принципе у человека могут рождаться самые прекрасные идеи — удивительные, словно сказки или волшебные сны. Но их еще нужно реализовать, осуществить, что называется, выло­жить на картину.

Видимо, такой конкретный материал Константин находил не только в богатой приволжской природе, но и в общениях с Друзьями, в разговорах с ними. Он все время наблюдал, преоб­разовывал, запоминал. И через годы все вдруг всплывало на по­лотнах. Так, в «Нечаянной встрече» герой смотрит с холста «седыми» глазами одного его московского друга — Александра Харченко, а в работе «Илья Муромец и голи кабацкие» узнают­ся лица многих самых близких друзей Константина.

Не случайно основная часть картин Васильева с изображени­ем людей сделана не с натуры. Приступая к созданию какого-либо образа, Константин собирал, накапливал в себе типы, характеры, движения, формы, краски и только потом брался за кисть.

Есть у Васильева выразительная работа «Старец», создающая необычайно емкий образ, сильный характер. И даже не верится, что это не портрет с натуры, а синтез наблюдений живописца. Приходится только удивляться, как мог молодой человек схватить, понять не пережитое еще им состояние духа старца и  убедительно выразить его, донести до зрителя.

Возможно, именно это тонкое понимание внутренних дви­жений человека помогло художнику проникнуть в духовную сущность каждого из былинных героев.

Константин до последних дней жизни с упоением работал над своей ключевой былинной темой. Он обратился к народной образности не только потому, что здесь свое национальное на­следие, но прежде всего потому, что в ней действительно со­крыты бездны нетленной красоты, величия духа, непреходящей мудрости.

Художник сразу же поставил перед собой задачу — изучать былины только по записям, сделанным с напевов известных сказителей. И для этого были основания. Если картина «Гуси-лебеди», навеянная мотивами оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», была написана им на одном творческом порыве, по вдохновению, когда душа жаждала выплеснуть из себя явившуюся вдруг кра­соту, да и само «Сказание...», занимавшее особое положение в русском сознании, нельзя было причислять к собственно бы­линному эпосу, если работы «Плач Ярославны» и «Князь Игорь» были созданы им под впечатлением оперы Бородина, то уже при написании картины «Рождение Дуная» Константин столкнулся с очень серьезной проблемой, которую ему и пред­стояло разрешить.

Васильев, пытаясь открыть для себя главное — нравствен­ную природу человека, понять, чем наполнена река помыслов народных, — решил отведать воды не проточной, а родниковой: исследовать первоисточники. Только так представлял себе ху­дожник творческий поиск, только в этом видел возможность создать произведения, достойные высокого искусства.

Васильев стал открывать для себя поразительные вещи. Узнал, скажем, что древнерусские дружинные певцы поддерживали тесные связи с певцами и поэта­ми Западной Европы, в особенности со скандинавскими скаль­дами. Нашел исторические свидетельства того, что при дворе Ярослава I, то есть еще в XI веке, находились известные слага­тели песен — скальды Зигварт и Гаральд.

Предположив на этом основании, что существовало какое-то взаимное проникновение культур, художник не случайно за­нялся в дальнейшем изучением скандинавского эпоса. Очень заинтересовала художника позиция исследователей фольклора прошлого века.

Для Константина былинная тематика — то направление в творчестве, которому он посвятил большую часть своих талантливых полотен. Художник не просто иллюстрировал былины. Он жил в этом близком ему, хорошо знакомом мире... И всякий раз, приступая к осмыслению нового героя, Васильев искал особый ход, необычный ракурс, манеру подачи, чтобы картина его непременно активно воздействовала на зрителя, за­ставляла его сопереживать созданному образу всей глубиной чувств. Каждую работу былинного цикла он насытил предмета­ми-символами, характеризующими дух, устремления героев. Блестяще владея техникой письма, тонко чувствуя гармонию цвета, Васильев создал завершенные по композиции картины-образы, в которых философски точно выражены собранные и обобщенные народным сознанием лучшие черты героя.

Трудно далась художнику расшифровка персонажа русского былинного эпоса — любимого в народе богатыря Вольги Святославовича. Вольга выдавал себя за племянника и крест­ника киевского князя Владимира.

Вольга владел сокровенным знанием и мог, ска­зав заветное слово, а затем трижды ударившись оземь, обра­титься в муравья, чтобы пробраться во вражескую крепость, или, приняв облик горностая, перегрызть тетиву луков у врага; принимал, если требовалось, облик волка, барана, оленя, соко­ла, щуки.

Но если в Илье Муромце и других богатырях преобладало все же «человеческое начало», то в Вольге Святославовиче ху­дожник усмотрел явный крен в сторону «божественного».

Васильев точно вдохнул жизнь в этот художественный образ. В вытянутую десницу Вольги Святославовича Константин вло­жил огненный меч, который языками пламени будто прожига­ет ограниченное рамками картины пространство, врывается в реальную жизнь. Богатырь передает небесный огонь людям.

Духовная сила самого художника проступает в этом образе мифического полубога. Иначе как и объяснить неудержимую мощь живописного произведения, способного так активно воз­действовать на зрителя. Картину можно смело отнести к числу лучших работ Васильева.

Работа над образом Вольги подтолкнула фантазию художни­ка. Он попытался воссоздать образ Сварожича, славянского бо­га огня, и сделал несколько интересных эскизов маслом, но не остановился на этом и использовал эскизы для написания вер­ховного правителя славянского пантеона — Свентовита.

Константин выразил свое понимание этого существа, создав образ языческого бога, выношенный в процессе творческого поиска и рожденный интуицией художника. Во всяком случай его эстетическое восприятие мира не позволило изобразить Свентовита о четырех головах, пусть даже каждая из них и име­ла особое смысловое звучание, выражая все стороны света либо времена года.

Васильев написал величественную фигуру мужественного воина. В правой руке его — стальной меч с рукоятью, украшен­ной серебром, в левой — щит; на груди, на массивном панци­ре — выпуклая голова тельца, символизирующая плодородие, на шлеме восседает, раскинув могучие крылья, орел. Красивое лицо воина утопает в курчавой русой бороде.

Мысль о причинах многовекового непримиримого противо­стояния близких по духу и культуре народов — славянского и Немецкого — будет постоянно волновать художника, что найдет отражение во многих его работах.

Создав образы богатырей круга великого князя Владимира художник встал перед необходимостью написать наиболее важную по смысловому содержанию работу, которая должна была бы венчать весь древний песенно-дружинный эпос. Это картина «Вольга и Микула».

Художник изобразил на картине момент встречи Вольги и Микулы Селяниновича. Смелый композиционный прием воз­вышает над самим горизонтом фигуру пахаря Микулы — под­линного хозяина своей земли, который и пашет, и сеет, и кор­мит, и защищает, когда нужда приходит. Образ труженика Ми­кулы, созданный Васильевым, вместил в себя весь дух народ­ный: в нем подлинно органический сплав завоеваний совре­менного реализма с формами народно-поэтического сознания

Но на этом Константин не заканчивает писать на былинные темы. Он создает несколько живописных работ, посвященных Садко, Василию Буслаеву, глубоко поэтическую картину об Ав­дотье Рязаночке, которая смогла мудрой речью, силой души и жертвенной самоотверженностью покорить недоброе сердце ордынского царя и вернуть из неволи весь полон рязанский. Сохранились интересные карандашные рисунки на тему былин о Соловье-разбойнике, Лихе Одноглазом.

Васильев с неослабным вдохновением трудился над пости­жением сказочно-исторического мира былин. Ему нравилось распознавать, что же более всего поражало на протяжении ве­ков народную память и воображение, в чем истоки народных представлений о правде, добре, красоте. Константин сокрушал­ся, что многие былины не дошли до нас во всей полноте, иные из них лишь намекают на неизвестные нам события, на то, что существовала, возможно, целая эпопея, теперь утраченная. Для него казалось очевидным, что все былинные песни соединены между собой не одним каким-нибудь великим событием, не ув­лекающим ходом времени, а выражают многообразие всей жиз­ни и составляют одно живое целое.

И все-таки муки поиска недостающих живописных средств не покидали Васильева. Еще в период увлечения формальным искусством он интуитивно шел к убеждению, что числовые за­коны гармонии одинаковы для живописи, музыки, архитекту­ры. Теперь же, в реалистической живописи, отсутствие ясных канонов, например при построении композиций, мучило его.

Узнав о композиционном золотом сечении, которым поль­зовались древние греки, Константин решил «поверить алгеброй гармонию».

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: