Сплав рыцарства-дворянства

Из всех способов сойти за «благородного», за дворянина для того, чтобы позднее войти в этот класс, еще только складывающийся и потому еще не имеющий четких юридических границ, наилучшим, без всякого сомнения, было вхождение в ряды рыцарства с исполнением всех сопряженных с профессией рыцаря обязанностей. Если не повсеместно, то во многих регионах тождество между рыцарством и дворянством было достигнуто к началу XIII века, а в остальных — в течение того же столетия. За два предыдущих века (XI–XII) численность дворянства сильно, как кажется, возросла, причем этот очень значительный прирост никак не объяснить чисто демографическими причинами; большинство историков сходятся на том, что имело место довольно массовое просачивание наиболее активной части мужского населения из низших социальных слоев (все же в наибольшей мере из среды аллодиального крестьянства, относительно зажиточного) в низшие страты аристократии, причем этот социальный подъем происходил главным образом через военную службу: вступив на нее, довольно скоро находили тропки, ведущие наверх.

Взлет рыцарства, если рассуждать несколько схематично, свидетельствовал об утверждении если не нового социального класса, то социопрофессиональной страты^{28}. Банальная сеньория (то есть такая, в которой, сеньор — как правило, владелец замка — объявляет «бан», созыв всеобщего ополчения. — Ф. Н. ), установившаяся к тысячному году, послужила катализатором процессу социальной мутации: прежнее разделение общества на свободных и несвободных почти теряет всякую значимость, поскольку новый разлом произошел по совсем иной черте. По одну сторону от нее находились те, кто претерпевал насилия, поборы и вымогательства банальной и/или земельной сеньории, — а это люди юридически как свободные, так и несвободные. По другую — те, кто такое насилие систематически осуществлял силой оружия и из него извлекал для себя выгоду. А это — рыцари, опять-таки как свободные, так и, до XIII века, несвободные.

Большинство работ по региональной истории, опубликованных после защиты G. Duby его диссертации, подтверждают в целом этот взгляд, внося в него уточнения и нюансы. Трудно допустить, что все эти работы ошибочны.

Итак, XI век предстает перед нами как век взлета рыцарства. Остается узнать, где именно и в каких пределах этот подъем происходил. Установленное для региона Маконнэ (1075) тождество «рыцарь — всегда дворянин» не находит себе подтверждения в других регионах Франции того же столетия^{29}. Это «слияние» протекает несколько позднее в срединных регионах Франции и на юге, значительно позднее на севере — в Пикардии, Нормандии, Фландрии, даже в Шампани, где до конца XII века дворянство отказывается принимать в свой состав рыцарей незнатного происхождения. За пределами королевства тот же процесс развертывался гораздо медленнее: в регионе Намюра, в бельгийских княжествах и Лотарингии — лишь в XIII веке, в Эльзасе — в XIV веке, а в Нидерландах — еще позднее^{30}.

Незадолго до конца XII века большинство рыцарей, несмотря на достигнутый ими значительный социальный подъем, находились на уровне аристократии второго ранга, гораздо ниже знатного дворянства (la noblesse ), куда они мечтали попасть. Это утверждение еще более справедливо для страны за Рейном, где подъем рыцарства происходил не без влияния Франции (которой стремились подражать), причем не столь высоко и медленнее; и для страны за Пиренеями, где такое слияние вообще не отмечается. Конечно, такие отклонения от нормы (если только процесс слияния рыцарства и дворянства во Франции может быть принят за норму) объясняются, помимо прочего, тем, что в XIII веке категория «дворянства» определялась весьма туманно, так что каждый историк под этим словом волен разуметь все, что ему угодно. Вместе с тем невозможно отвергать с порога целый пучок свидетельств, сходящихся в одной точке: еще в конце XII века члены высокой аристократии, потомки благородных графских семейств, всячески избегали смешения с шатленами и «сирами» (sires — владельцами средней руки сеньорий, банальных и земельных. — Ф. Н. ), не говоря уж о тех рыцарях, которые сражались под знаменами последних и охраняли их замки.

Если же говорить и о них, то прежде всего следует еще раз подчеркнуть двойственную социальную структуру рядового рыцарства: с одной стороны, это — вассалы-кормленщики (vassaux chas& #233; s ), с другой — министериалы, особенно заметные в Германии, но имеющиеся и во Франции, а также «домашние» рыцари (то есть рыцари-прислуга. — Ф. Н. ).

В Германской империи рыцари-министериалы были многочисленны, и там они достигали высоких рангов. В начале XI века большинство из них еще пребывало в рабском состоянии, это — слуги, которых их юридическая несвобода делала наиболее верными их господам^{31}. Императоры, герцоги, епископы и аббаты опирались на них, доверяли им административные и военные должности, уступая им при этом обширные земли. Они поднимались по ступеням социальной иерархии, соответствующим важности выполняемых ими функций власти. Однако возвышение некоторых министериалов еще не влекло за собой общего подъема престижа рядового рыцарства. Дело в том, что в Германии, в отличие от Франции, еще отсутствовали ступени социальной дифференциации внутри основной массы воинов. Этот факт должен быть поставлен в прямую связь с тем обстоятельством, что в Германии сильная княжеская власть не позволяла возникнуть ряду промежуточных градаций между нею и управляемыми, то есть как раз того, что имело место во Франции. Именно эта дезагрегация, возникновение множества промежуточных ступеней приближали простых рыцарей к их господам благодаря боевому товариществу и фамильярности застолья в залах замков.

Во Франции, как заметил А. Борет еще тогда, когда почти все историки полагали, что благородство (дворянство) и рыцарство всегда и повсеместно представляли собой нерасторжимое единство, — рядовой рыцарь был ближе к своему сеньору, между тем как в Германии он был ближе к крестьянину^{32}. Однако и у французских, и у немецких рыцарей существовали одни и те же военные обязанности и по большей части одно и то же происхождение, а именно — деревенское. Что их разделяло — так это концепция военной службы. Во Франции «общественная обязанность» была, так сказать, приватизирована, конфискована посредниками, которые превратили почетную службу в дело чести (понятно, что честь предполагает как нечто само собой разумеющееся несение военной службы). Из чего следует ступенчатость этих посредников по степеням почетности, «благородство» в виде каскада, в котором «свое» рыцарство имеется на каждой ступени, а нижняя занята рядовыми нетитулованными рыцарями, свободными или министериалами. В Германии же, напротив, министериалы несвободного происхождения служили непосредственно королям и князьям в качестве исполнителей их воли. Административные и военные должности, которые ими занимались, делали их могущественными, но не свободными. В XI веке немецкие рыцари — это в первую очередь вооруженные слуги, слуги придворные, чей жизненный уровень и образ жизни являются как бы производными от того образа жизни, который свойствен их сеньорам. Термин miles («рыцарь») в приложении к министериалам означал к концу XI века самый низший слой их^{33}. В середине того же века за министериалами признавалось право владеть наследственными землями, несмотря на их рабское состояние. Их «несвобода» даже служила ключом к их влиянию и могуществу; они получали фьефы и соперничали с дворянской (благородной) аристократией. В конце XII века Вернер фон Боланден, один из министериалов Фридриха Барбароссы, держал фьефы от 46 разных сеньоров. Здесь мы видим один из конечных результатов той эволюции, что привела в дворянство наиболее могущественных министериалов.

Конец XII века — это та эпоха, когда в Германии рыцарство достаточно скромного происхождения начинало утверждать свой социальный статус, позволивший ему немного спустя стать связующим звеном между свободным дворянством и несвободными министериалами. Этому процессу сближения, а затем и слиянию дотоле строго обособленных один от другого социальных слоев благоприятный «климат» Франции способствовал в двойном отношении. Прежде всего — в том, что «феодализм», первоначально взросший на французской почве, перебрался затем и на германскую^{34}, так что Германия, пусть и с запозданием, шаг за шагом двинулась по тому же пути, что и ее западная соседка. Другой фактор — французское культурное влияние: «рыцарственный дух», которым проникались немецкие князья и который переполнял их дворы, был занесен в Германию без всякого сомнения западным ветром; немецкая рыцарская идеология производна от французской.

То, что рыцарство как таковое начинает очень высоко цениться в среде германской аристократии и немецкие «гранды» спешно усваивают рыцарские обычаи, не должно скрывать от нас обстоятельство весьма важное, раскрываемое в целом ряде сравнительно недавних научных работ: вплоть до XII века militia («воинство») в Германии формировалось главным образом из вооруженной челяди и выступало в поход под командованием министериалов, которые сами находились в рабской зависимости.

Нужно, стало быть, избегать излишне категоричных утверждений относительно социального статуса рыцарства. В XI–XII веках нигде, даже во Франции, не ставили знака равенства между рыцарством, с одной стороны, с дворянством, со свободой и богатством — с другой.

Но коли так, весьма затруднительно принимать рыцарство, до самого конца XII века, за какой-то особый социальный класс или за какое-то отдельное, очерченное правовыми границами сословие. То, что его в действительности отличало от крестьян, монахов или клириков вообще, вовсе не было юридическим статусом, а было всего лишь грубым фактом, фактом обычного (чтобы не сказать — профессионального) применения оружия. Один правовой документ, восходящий к середине XI века, дает представление о том, как рыцарство понималось людьми той эпохи в самой сердцевине Франции. Подписавший его, некий Рае (Raher ), дает себе следующее определение: «уроженец города Шартра, владелец состояния, miles по профессии, молодой по возрасту, дворянского сословия и добрых нравов»^{35}.