 |
День 2-й. Глава 25 Пропажи
|
|
|
|
День 2-й
Витька не успел проснуться, как вспомнил, что ему надо в школу, и причем к девяти. Усилием воли он вытолкнул себя из сна и схватил будильник — было без четверти одиннадцать.
С бешено стучащим сердцем он заметался по квартире, отыскивая вещи. Вещи обнаруживались совсем не там, где он их оставлял. Сунув в карман кассету с траурными маршами, Витька вылетел на лестницу, захлопнул дверь и скатился вниз.
Он проспал не только генеральную репетицию, но и всю уборку зала. При одной мысли о Чекушке душа его замирала и леденела. Он домчался до школы, наверное ни разу не переведя дух.
Перед актовым залом, ожидая, толпился народ. Растолкав всех, Витька пробился к дверям. Едва он вошел, сразу увидел Чекушку, стоявшую рядом с директрисой Тамбовой. Рослая Чекушка возвышалась над залом и, разговаривая, не сводила со входа блестящих глаз. Лицо ее было бесстрастно, но нервно румянилось. Чекушка моментально заметила Витьку. Секунду она поверх всех голов смотрела на него, и Витька едва не затлел. Но потом Чекушка отвернулась, словно больше не желала видеть такой гадости.
Витька знал, что еще через пять секунд Чекушка снова уставится на него и во взоре ее будет читаться, что ради нужного дела она согласна на общение даже с дерьмом, подобным Служкину, и чувствам своим воли не даст. И пока длились эти пять секунд форы, Витька успел распихать кого-то из сидевших перед ним на скамейках, втиснулся между ними и утонул в ребячьем море, скрывшись из поля зрения Чекушки. Пригнувшись, он достал кассету, сунул ее кому-то впереди и сказал:
— Передай Чекушке, пусть ставит, как стоит, вторая сторона.
Кассета пошла по рядам. Витька слышал, как повторяют его слова, и наконец увидел, как кассету протягивают в руки Чекушке.
|
|
|
Тут Тамбова вышла на сцену и сказала:
— Ребята! Тихо! Тихо. Сейчас литературный клуб «Бригантина» восьмого «а» класса покажет нам свою композицию, посвященную памяти безвременно ушедшего от нас Леонида Ильича Брежнева. Везде тишина. Просим на сцену!..
Она зааплодировала, и весь зал захлопал.
* * *
Витька расслабился. Он уже знал, что будет дальше, и это его не особенно интересовало. Размышляя, чего бы соврать Чекушке про свое опоздание, он глядел на Леночку Анфимову и мельком следил за ходом действия.
Вот обращение к зрителям, вот стихотворение, начинают про биографию Брежнева, снова стихи, опять биография, высказывания сотрудников, зачитывают страницы книги, биография… Время шло, напряжение в зале рассеялось. На задних рядах зашептались, директриса наклонила голову к соседке. Одна Чекушка у сцены сидела за столиком с магнитофоном совершенно неподвижно. Она наблюдала за выступающими, одновременно контролируя и являя собою пример внимания. Витька совершенно отвлекся, и его одернули, когда Леночка Анфимова и Петров начали говорить:
— Смерть — закономерный итог жизни человека, который всю энергию отдал делу народа.
— Но, кроме смерти, еще и благодарность тех, в чьих сердцах он остался жить навсегда.
— Тех, кто продолжает его дело.
— Нас с вами, ребята.
— Почтим память Леонида Ильича Брежнева минутой молчания.
Зал зашумел, вставая, и затих. Чекушка нажала кнопку магнитофона, подключенного к большим динамикам. И первая нота еще только вылетела, и Чекушка еще только оправляла на заду платье, собираясь опустить руки по швам, как Витька все понял. Вместо траурного марша, с самой середины, с самого крамольного места, динамики вынесли на весь зал свист, звон, ритм и «маны-маны» шведского ансамбля «АББА».
Витька перепрыгнул скамейку и побежал к выходу. Спросонья он перепутал кассеты, но раскаиваться было поздно.
|
|
|
* * *
…И тут «маны-маны» кончаются, так и не зазвучав, — переходят в утробный рев и гаснут. Это отрубается электричество. Вдали слышен грохот взрыва, стекла со звоном прыгают в рамах, и кто-то, забегая в зал, кричит: «Война! Ядерная война!.. »
Нет, нет, нет…
Фантазируя обо всем подобном, Витька целый час просидел в темном тамбуре между двумя дверьми в пионерскую комнату. Мысли его вертелись вокруг одного и того же. Жуткая кара чекушкинского взгляда была так мучительна даже в фантазиях, что Витька мог бы просидеть в своем закутке и весь день, и всю ночь, и всю жизнь.
Он слышал, как мимо хлынул поток школьников с сорванного выступления «Бригантины», и половина смеялась. Но он не вышел. Преступление его было столь ужасно, он так много поставил под угрозу чекушкинской немилости и мести, что ему стало жизненно необходимо обрести поддержку хоть в чем-то. А лучше всего — в звене барабанщиков. Но Совет дружины почему-то не собирался, хотя вчера Чернова пообещала, что он будет.
В принципе Витька понимал, что Совет дружины не состоится, но верить в это он отказывался и упрямо ждал. Ожидание исполнилось слишком большим смыслом, чтобы его прерывать. И Витька сидел, сидел, сидел…
Дверь вдруг распахнулась, и Витька увидел Чернову.
— Здрасьте… — сказал он, а Чернова испуганно ойкнула.
— Служкин!.. — ошарашенно пробормотала она. — Ты чего, меня угробить решил?..
— Нет, — смущенно ответил он.
— Пусти-ка, — велела Чернова. — Я сумку забыла.
Она ключом открыла дверь в пионерскую комнату.
— А ты не бойся, — оттуда сказала она. — Чекасина уже домой ушла, так что можешь больше не прятаться.
— Ну, — ответил Витька.
— Как тебя угораздило-то? — возвращаясь с сумкой, спросила Чернова. — Перепутал, что ли?
— Ну…
Чернова запирала дверь обратно.
— А Совета дружины разве не будет? — жалко спросил Витька.
— Совета дружины? — удивилась Чернова. — Почему?..
— Ну… Вы сами вчера обещали взять меня в барабанщики…
— А-а, — вспомнила Чернова. — Так после теперешнего, Витя, какие уж барабанщики? Мы с ребятами это собрание отменили. Придется уж обойтись тебе, Витя… Да ты не расстраивайся.
|
|
|
— А чего мне расстраиваться?.. — чуть не плача, пробормотал Витька.
Дома Витька прямо в одежде забрался под одеяло и затащил с собой магнитофон. Он поставил кассету Высоцкого и слушал ее долго-долго. И постепенно ему становилось легче. Это его в санях увозили к пропасти кони. Это его, расписанного татуировками зэка, парила в бане хозяюшка. Это он уносил на руках из заколдованного леса Леночку Анфимову. Высоцкий бы верняк, что не заканил перед Чекушкой, а просто плюнул бы ей в «воронье гнездо» и ушел. И Витьке почему-то показалось, что Высоцкий и на самом деле так поступил, а он словно бы повторил его поступок, что сделать было гораздо легче, чем плюнуть на Чекушку первым и в одиночестве.
* * *
Витька вылез из-под одеяла и пошел варить суп. Суп варился медленно, потому что Витька набухал сразу целую кастрюлю. Он рассчитывал, что родители завтра вернутся домой и он их сразу накормит. Не было только хлеба. Разделавшись с супом и выключив газ, Витька оделся, взял деньги и авоську и пошел в магазин. После Высоцкого настроение у него стало какое-то отчаянно-бесшабашное, и он напевал про себя песню:
— Сидим мы в бане, пинаем таз,
А нам от шефа летит приказ:
Летите, мальчики, на восток
Бомбить советский городок.
Машина — зверь, мотор ревет,
И самолет вперед несет
Пятнадцать тонн — немалый груз,
Но мы летим бомбить Союз.
Витька глядел в низкое, белое небо и неожиданно трезво, ясно чувствовал, что атомной войны все-таки не будет.
И он пел припев:
— Летим над морем — красота,
Пятнадцать тысяч высота.
Летим над сушей — красота,
Шестнадцать тысяч высота.
Витька углубился в район, застроенный частными деревянными домами. Этот район назывался Кирпичным Заводом и враждовал с его Речниками. Витька же пел:
— Но вот зенитки встали в ряд,
И прямо в нас они палят.
Первый снаряд попал в капот,
Сразу загнулся первый пилот.
Второй снаряд попал в крыло,
Второго пилота за борт унесло.
Уже кончается бензин,
И я лечу назад один.
Последний припев Витьке особенно нравился:
— Лечу над морем — красота,
|
|
|
Пять миллиметров высота.
Лечу над сушей — красота,
Три миллиметра высота.
Тр-р-рах!!!
Купив хлеба, Витька прежним путем направился обратно. Он уже почти вышел с территории Кирпичного Завода, как навстречу ему попались три пацана, которые заступили дорогу.
— Ты откуда? — спросил один. — С Речников?
— Из Кировского поселка, — соврал Витька, от страха облившись потом. Голос его сделался тоненьким. Кировский поселок был нейтрален и к Речникам, и к Кирпичному Заводу.
— Ну, из Кировского, — хмыкнул один из «кирпичей». — А чего зассал тогда? — спросил он напрямик.
Витька не сообразил, что ответить, и влип.
— Деньги есть? — осведомился «кирпич».
— Нету… — пропищал Витька.
— Дай ему в рыло, Пона, — предложил один из «кирпичей».
«Кирпичи» ухватили Витьку и обшарили карманы. Деньги они взяли себе, а ключи от квартиры и прочую ерунду, что нашлась, бросили в грязь. Один из «кирпичей» развернул извлеченный из Витькиного кармана бумажный комок и обнаружил в нем презерватив, над которым вчера ржал Колесников.
— Зырь, мужики, — ошарашенно сказал он и спросил у Витьки: — Ты что, от Борозды идешь, что ли?..
— Ну, — ответил Витька, понятия не имея, кто такая Борозда.
— И она тебе дала?
— Еще и в рот взяла, — ляпнул Витька.
«Кирпичи» немного притихли.
— Ладно, рубль мы возьмем, а остальное — на, — порешили они, возвращая Витьке мелочь и поднимая ключи. — И больше нам не попадайся, понял?
«Кирпичи» обогнули Витьку и пошли дальше. Витька измученно поплелся домой. Несмотря на чудесное спасение, радости у него не было. Он шел и уныло считал, где и кто его может побить. «Кирпичи» — раз, шестнадцатая школа — два, за дорогой — три, детдомовские — четыре, Бизя и его банда — пять, за гаражами — шесть, пэтэушники — семь, ну и так, вообще, мало ли резких бывает…
* * *
Первое, что услышал Витька, когда вошел в свой подъезд, — это бодрый голос Колесникова и звон ключей. Витька тотчас вспомнил, что гнусное Колесо уволокло ключи от его квартиры, собираясь вечером затащить сюда Леночку Анфимову. Мгновенно разъярившись, Витька винтом взвился на свой этаж, но увидел лишь закрывающуюся дверь, а за ней — спину Колесникова. «Значит, Лена все-таки пошла!.. » — с ужасом и отчаянием подумал Витька, хватая дверь за ручку.
— Стой, Колесников! — крикнул он.
Колесников оглянулся, увидел Витьку, шепнул что-то вглубь квартиры и шустро выбежал на площадку. Дверь он прикрыл и прижал задом.
— Ты чего? — неестественно ухмыляясь, спросил он.
— Ты же говорил, вечером придешь… — задыхаясь от подъема, только и нашелся что сказать Витька.
|
|
|
— А сейчас что, утро, что ли?
— Я это… — замялся Витька. — В общем, нельзя ко мне… Уходите из квартиры…
— Предки приезжают? — тревожно спросил Колесников.
— Нет… Я сам… не хочу, понял? — бормотал Витька, переминаясь с ноги на ногу и не глядя Колесникову в глаза.
— Ты чего, офигел, Витек? — обиделся заметно ободрившийся Колесников. — Сперва «давайте приходите», потом «пошли вон»! Так пацаны не поступают!
Колесников на глазах обретал напор.
— Не хочу я, чтобы вы тут… — растерянно повторил Витька.
— Ага, ну, — ща! — взмахнул руками Колесников. — Ты чего, Витек, баба, что ли? Захлыздил? Анфимова и то не боится, а ты!.. Не кани, про это, кроме наших, никто не узнает — слово пацана. Чего я Анфимовой-то скажу? Служкин, мол, козел, зассал, «уходите» говорит? Чего ты перед ней позоришься-то, как защеканец? Она кому расскажет, что ты зассал, так пацанам с тобой здороваться западло будет! Ладно, не трусь, я никому не скажу — слово.
Витька сопел и молчал, сбитый с толку.
— Или ты сам с Анфимовой хотел? — Колесников попытался заглянуть Витьке в лицо. — Так она с тобой не пойдет, Витек. Я ее спрашивал про тебя, она говорит, что ты вообще какой-то пробитый, чухан короче. Ну, в общем, дура она, ни фига в людях не понимает.
Колесников приоткрыл дверь и задом полез в щель. Витька стоял на площадке неподвижно, молча, опустив голову.
— А ты к Будкину иди, — посоветовал Колесников и захлопнул дверь. Потом он снова приоткрыл ее и добавил: — Я часов до семи. Анфимовой в восемь домой надо.
Дверь снова закрылась. Витька стоял все так же. Потом дверь открылась, и Колесников спросил:
— Ты мое-то из холодильника не убирал?
Витька молчал.
— Ну ладно, все тогда, — сказал Колесников. — К Будкину иди.
Дверь закрылась окончательно.
Витька еще постоял, раздавленный словами Колесникова, да и всем случившимся. Он совершенно потерялся и даже немного обалдел. Как это у Колесникова получается, что все по своему желанию делают то, чего им и делать-то противно?
Витька развернулся и поплелся вниз по лестнице, стуча батоном по прутьям перил.
* * *
У Будкина Витька просидел, наверное, целый час. Они сыграли в шахматы, пообедали, снова сыграли в шахматы и совсем прокисли. По телику опять играл оркестр, да Витьке и не хотелось ничего смотреть. Мысли у него шатались, как пьяные, то и дело натыкаясь на воспоминания о Леночке. Что она сейчас делает с Колесниковым? Витькина фантазия рисовала самые жгучие картины, до боли реальные оттого, что фон для них Витьке был прекрасно знаком — его собственная квартира. Витька совсем извелся. Надо было чем-то загасить разгоревшееся воображение, остудить душу.
— Пойдем в баню подсматривать? — наконец предложил Будкину Витька. Только это, пожалуй, и компенсировало бы ему Леночку. Ну, может, еще Веткина из восьмого «бэ» — только разве повторить ту новогоднюю ночь?..
Робкий Будкин долго мялся, но Витька его уломал. Они оделись и вышли из дома. На улице уже стояли сумерки. Витька и Будкин не спеша пошагали к бане.
По дороге Витька заглянул на злосчастную стройку, где вчера — жаль, не по-настоящему — утопил Колесникова, и притащил длинную крепкую палку. Потом у школы они свернули на задний двор. Там стоял сарай с макулатурой и инвентарем для субботников и громоздились кучи металлолома. Витька направился к куче своего класса и принялся с грохотом и скрежетом выволакивать оттуда железную бочку.
— Давай лучше у «бэшников» возьмем, — остановил его Будкин.
Они выкатили точно такую же бочку из кучи восьмого «бэ», насадили ее на палку и понесли.
— Хорошо в Америке, у них порнографию показывают… — думая все о том же, в сердцах сказал Витька. — А у нас если зашубят, так вообще убьют…
Будкин не ответил. Витька все думал, думал и разозлился.
— Интересно, Витус, — вдруг сказал Будкин, — а вот при коммунизме как будет: тоже нельзя на голых смотреть?
— При коммунизме психология будет другая, — злобно ответил Витька. — Тебе и самому не захочется.
Будкин тоже задумался.
Они дошли до бани и направились к крылу, в котором находилось женское отделение. Окна его светились в сгустившемся мраке. Под ними у стены проходила узкая тропинка. Витька и Будкин, осмотревшись, поставили там бочку и, помогая друг другу, вскарабкались наверх.
Сквозь стекло доносился шум и банные вздохи. Стекло было закрашено синей краской, но в краске кто-то процарапал небольшое окошечко. Витька позволил Будкину смотреть первым. Будкин прилип к стеклу и надолго замолчал.
— Оба!.. — вдруг испуганно зашептал он. — Комарова!..
— Пусти позырить… — страдая, засуетился Витька.
Они завозились, меняясь местами, качая бочку и цепляясь за жестяной карниз. Наконец Витька приник к окошечку, ожидая, что сейчас перед ним распахнется мир, полный захватывающих тайн. Но за потным стеклом клубился пар, двигались какие-то неясные тени, и Витька ничего не понял.
И тут все окно вдруг вздрогнуло.
С тихим воем Будкин улетел вниз. Витька остолбенел.
Окно неожиданно открылось. Прямо на Витьку в клубах пара вылезло чье-то лицо — овальное, большое, красное, с длинными, тонкими, черными от воды волосами, прилипшими ко лбу и щекам.
— Служкин!.. — потрясенно сказала женщина.
Витька отпрянул.
Из оконного проема вылетела рука и отвесила ему пощечину.
Витька не успел осознать, что делает.
— Гаденыш! — сказала женщина, и тут Витька плюнул ей в лицо.
Обрушив бочку, он слетел вслед за Будкиным. Вдвоем они бросились бежать. Они бежали минут пять, пока не заскочили в какой-то подъезд.
— Узнала?.. — содрогаясь от удушья, спросил Будкин. — Кто это?..
— Дура какая-то… — ответил Витька.
Он только сейчас понял, что за женщина открыла окно.
Окно открыла Чекушка.
* * *
Окончательно сломленный жизнью, Витька проводил Будкина и побрел домой. Взвинченность у Витьки сменилась глухим, тоскливым страхом. Витьке от отчаяния хотелось взять пистолет, пойти и застрелить Чекушку, а заодно и Колесникова, и Леночку Анфимову, да и многих других. Пусть потом его лучше судят за убийство, чем за то, что было на самом деле, — стыдное, трусливое, глупое. «Хоть бы ядерная война началась…» — тоскливо думал Витька. Бомба — трах! — и никаких проблем. Ни за что не надо отвечать. Чистая Земля. И пусть не станет его самого — никто ведь не заплачет. И плакать-то некому будет. Себя Витьке было не жалко. Правильно Лена Анфимова сказала про него — чухан. Так и надо. Но и остальным гибель тоже поделом будет. За что они все на Витьку напали? Ненавистью своею, или равнодушием, или даже своими удовольствиями, своим покоем за его счет, — чего они все его мучают?
Витька посмотрел на часы: семь пятнадцать. Колесо уже должно укатиться. Интересно, что у него с Леночкой получилось?.. А-а, плевать.
Витька сунул ключ в скважину замка, но повернуть не смог. Заперто изнутри на кнопку. Значит, Колесников и Лена еще в квартире? Ну что за жизнь — домой не попасть!.. Озверев, Витька надавил на звонок и держал палец, пока Колесников не открыл.
— Чего растрезвонился-то?! — заорал он шепотом, отпихивая Витьку грудью и выходя на площадку.
Колесников был в трико и майке.
— Три часа кобенилась, я ее только-только уломал, тут ты звонишь!.. — выпучив глаза, сообщил он. — Погуляй еще часик, чо тебе? У меня уже все на мази — вот-вот, и готово будет!
«Леночка еще не разрешила ему!.. » — прострелило у Витьки в голове. Бешеная радость вмиг затопила грудь. Может, еще не все потеряно?..
— Уматывай! — решительно сказал Витька Колесникову. — Хорош! Я больше гулять не буду!
— Ну еще полчаса, Витек…
— Все, Колесников!
Витька схватился за ручку двери, но Колесников оттолкнул его.
— Ну подожди полчаса!.. — прошипел он.
— Все! — крикнул Витька.
Колесников заматерился и вдруг юркнул за дверь. Витька успел вцепиться в ручку и рванул на себя. Колесников проворно высунул из-за двери босую ногу и пнул Витьку в живот. Витька ахнул, вытаращившись, и выпустил ручку.
— Точно — чухан какой-то, — сказал Колесников задыхающемуся Витьке. — Подожди полчаса, понял?
Дверь захлопнулась.
Витька повис на перилах и выпустил меж пролетов длинную, тягучую слюну. Дыхание сквозь спазм пробиралось обратно в грудь, как жилец в разрушенный дом. Из-за двери донеслось громкое кряканье пружин. Это Колесников разложил диван. Витька понял — зачем.
Он подскочил к двери и принялся звонить. Звонок поорал, а затем умолк, — видно, Колесников выдернул провод. Тогда Витька стал пинать в дверь и кричать:
— Ко-ле-со!.. Вы-хо-ди!.. Ко-ле-со!.. Вы-хо..
Дверь неожиданно раскрылась, едва не двинув Витьке по лбу. Колесников, взбешенный, стоял на пороге.
Витька, не размышляя, ударил его в глаз. Тотчас Колесников звезданул Витьку в зубы. Витька отлетел, взмахнув руками. Все же Колесо был старше и сильнее. Витька не успел обрести равновесие и взглядом поймать Колесникова, как тот снова врезал ему по зубам, а потом коленом в пах.
Из Витьки мгновенно вылетели все мысли и чувства. Боль заполнила его по самую пробку и свернула в зародыш.
Колесников зачем-то стащил Витьку вниз на один лестничный марш, повалил на цементный пол и для подстраховки еще несколько раз пнул в грудь и живот. Присев на корточки, он посмотрел, как Витька корчится, и виновато сказал:
— Сам напросился, дурак…
Затем босые ноги Колесникова ушлепали вверх по лестнице и лязгнула дверь квартиры.
* * *
Витька еще повалялся на полу, а когда отпустило — сел. Из разбитой губы на подбородок текла кровь. Витька потрогал губу пальцем. «А у Колеса небось и фонаря не будет… — тупо подумал он. — Колесу везет… всегда так».
Витька поднялся. Душа его была как футбольный мяч, проколотый сразу в нескольких местах и свистевший всеми дырками. На этой лестничной площадке в окне между двумя рамами у Витьки был тайник. Витька достал из тайника сигарету и поплелся вниз.
У подъезда он сел на лавочку, освещенную окнами первого этажа, и неумело закурил. Фильтр лип к окровавленной губе, курить было противно, но Витька все равно курил. Из футбольного мяча его души весь воздух вышел, и сейчас душа валялась в теле где-то на дне, как смятая газета в урне.
Витьку уже не терзали страх, злость, зависть, отчаяние. Витька был опустошен. Даже ядерная война стала ему безразлична. Он думал о Леночке Анфимовой, но думал без всякого чувства. Он был готов простить ей Колесникова, лишь бы она сейчас пришла к нему и спасла его от одиночества.
Но он знал, что Леночка не придет. Также он понимал, что своей дракой с Колесниковым он, наверное, даже не остановил Леночку, а, наоборот, дал Колесникову возможность забрать у нее то, что она не осмеливалась отдавать. Там, наверху, Колесников сейчас скажет Лене: «Ну давай живее! Телилась тут три часа, как дура, а теперь этот гад пришел, и времени не осталось! Ложись скорей! » — именно этими словами. И Леночка не обидится, не уйдет, а сделает то, что он приказывает. И даже не потому, что шибко его любит, а потому, что это — Колесников. Он хоть ядерную бомбу куда сбросит, ему все равно разве что подзатыльник дадут, да и то вряд ли. Такая у Колесникова судьба. А у Витьки судьба другая. И о нем, о Витьке, Леночка и не вспомнит. Так всегда.
Дверь подъезда бабахнула на пружине, и Витька поднял голову. Мимо него, отвернувшись, прошла Лена. Она уходила домой одна, и Колесников ее не провожал. Витька глядел Лене вслед, в глубину улицы, редко освещенной синими фонарями. Когда Леночка почти скрылась, Витька вдруг вскочил и побежал за ней.
Леночка оглянулась, не узнавая Витьку, и пошла быстрее. Витька поравнялся с ней. Она испугалась, подавшись в сторону.
— Ленка, это я, — сказал Витька.
— Господи!.. — выдохнула Лена. — Ты чего?
— Давай, я тебя провожу… — тоскливо предложил Витька.
— Не надо, — ответила Лена, отвернулась и пошла.
Витька потащился следом, сам не зная зачем.
— Отстань, — оглянувшись, сказала Лена.
— Ну, давай провожу… — промямлил Витька.
Лена попробовала бежать, но сразу перешла обратно на шаг. Почти заплакав, она снова обернулась.
— Служкин, будь человеком, отвяжись, — жалобно попросила она.
Витька не ответил и не отвязался.
Лена пошла дальше.
— Я позову кого-нибудь… — через некоторое время беспомощно пригрозила Лена.
— Так нет никого… — виновато ответил Витька.
Опять они шли молча.
— Уйди, уйди, уйди! — вдруг закричала Лена и все-таки побежала. Витька тоже побежал. Лена остановилась и разревелась. Витька затормозил поодаль. Он хотел ее утешить, но не знал как и не стал.
Они добрались до ее дома, потом до подъезда. Лена вошла в подъезд, а Витька остался на улице. Некоторое время он стоял под козырьком подъезда, но потом внезапно распахнул двери, влетел в подъезд и услышал шаги Леночки уже тремя этажами выше. В голове у Витьки что-то кувыркнулось, и он заорал на весь дом:
— Ленка Анфимова — ду-у-ура!..
Глава 25 Пропажи
В зеленоватом арктическом небе не было ни единого облака, как ни единой мысли. Серебряное, дымное солнце походило на луну, с которой сошлифовали щербины. Замерзшие после оттепели деревья в палисадниках переливчато вздымались хрустальными люстрами и свешивали в разные стороны ледяные гроздья отяжелевших ветвей.
Служкин запустил девятый «а» в кабинет и раскрыл классный журнал. В нем лежала иносказательная — чтобы не поняли другие учителя — записка, написанная им самому себе в прошлую пятницу.
— Так, — сказал Служкин, когда красная профессура, рассевшись, угомонилась. — У меня к вам, господа, вопрос: почему это вы всем классом в прошлую пятницу сбежали с урока, а?
— Кто? Мы?! — искренне изумились девятиклассники. — Это вы сбежали! Это вас не было! Мы ждали, мы стучались! И когда дверь пинали, вы тоже не орали! И в замочной скважине вас не было!
— Не было вас, — авторитетно подтвердил Старков. — Мы честно проторчали семь минут после звонка и только потом ушли.
— Почему же я, как пень, сидел весь шестой урок один?
— У нас география четвертым была! — закричала красная профессура. — А на пятом-шестом мы на физре, как сволочи, три километра бегали!
— Расписание-то изменили, — пояснил Старков.
— Посмотреть-то его не судьба была? — фыркнула Митрофанова.
— А у нас в учительской на расписании никаких перемен не было!.. — обескураженно развел руками Служкин.
— Ага, а мы виноваты, — расстроилась красная профессура.
— Ладно, не нойте, — махнул рукой Служкин. — Что делать будем, если так вышло? Есть три выхода. Первый — честно рассказать все Розе Борисовне, и пусть она решает. Второй — сегодня провести дополнительный урок. Третий — сделать вид, что «я не я, и лошадь не моя». Что предпочтете?
— «Лошадь»! — дружно закричала красная профессура.
— Роза Борисовна всех убьет, и вас, и нас, — рассудительно сказал Старков, — и заставит проводить все тот же дополнительный урок. А на него придет только полкласса, да и то вас слушать не будут. Так что лучше уж сразу «лошадь», Виктор Сергеевич.
— Тогда два условия. Первое: вы самостоятельно учите дома еще один параграф, и в следующий раз по нему — проверочная…
— Не пройдет, — прокомментировал Старков. — Никто учить не будет. А впрочем, мы никогда не учим географию, а все проверочные пишем на пятерки. Ладно, принимаем это условие. Давайте второе.
— Второе — чтобы об этом не узнала Роза Борисовна.
Волнение концентрическими кругами пробежало по классу и сошлось наконец почему-то на Маше Большаковой.
— Она не узнает, — чуть покраснев, пообещала за всех Маша.
В учительской Служкин оживленно пересказал историю своего договора с девятым «а» Кире Валерьевне.
— Знаешь, — поморщившись, сказала Кира, — я не люблю, когда мне показывают голый, грязный зад и при этом радуются.
Служкин осекся, помолчал и ответил:
— А я не люблю, когда ставят сапоги на пироги.
— Ты ничего не забыл? — холодно поинтересовалась Кира.
Служкин возвел глаза и начал вспоминать, загибая пальцы:
— Зубы почистил… Ботинки зашнуровал… Ширинку застегнул…
— А где журнал девятого «а»? — устало спросила Кира.
— Роза Борисовна забрала, — блекло ответил Служкин.
Вернувшись из школы домой, в дверях квартиры Служкин обнаружил записку от Сашеньки Руневой: «Витя! После того, что у меня случилось с Колесниковым, да еще при Будкине, я не знаю как, да и не хочу жить. Мне очень плохо, а ты исчез, не могу тебя найти. Я боюсь потерять последнее и самое дорогое, что у меня есть, — твою дружбу. Приди, пожалуйста, сегодня ко мне в управление. Если ты не придешь, значит, у меня все пропало». Служкин постоял у двери, размышляя, и пошел к Саше.
В шлакоблочном многоэтажном районе первый настоящий снег лежал ровными, чистыми плоскостями и выглядел искусственно, как штукатурка. Только в Старых Речниках, среди деревянных домов с их кривизной, прихотливостью и одушевленностью, среди мягких, глубоких и тускловатых красок, и ощущалась по-настоящему яркая ранняя зима. Снег не пропустил ни одного извива, ни одной выпуклости. И в нем еще не было густоты и ватности долгих холодов. Он был неуверенный, юный, и ранняя зима в деревянных кварталах казалась эскизом.
— А Руневой нету, — сказали Служкину в конструкторском бюро. — Там у нее в общаге что-то с водой случилось. Потолок, что ли, протек. Она на часик отпросилась, скоро вернется.
По обледеневшим ступеням железной лестницы Служкин спустился от заводоуправления на размашисто отведенный в сторону плавучий мост. Черная вода затона освежеванной тушей лежала между белых берегов. На зимовку в затон медленно, как похоронная процессия, заходил лайнер. Вода двумя желтыми, маслянистыми ломтями выворачивалась из-под его форштевня, а за кормой в такт стуку машины тряслась и клокотала оранжевыми комьями. Обводы корабля словно обострились от холода, как черты лица изголодавшегося, продрогшего человека.
Служкин отвернулся, спрыгнул со сходней на берег и пошел прочь вдоль самой кромки ледяного припая. Под каблуками хрустели тонкие льдинки, похожие на стрекозиные крылья. Ключики, пересекавшие пляж, превратились в застывшие, как Млечные Пути, разлохмаченные полосы неровного стекла. Служкин курил. Он не торопясь дошагал до вытащенного на берег бакена, что валялся на боку, словно покончивший самоубийством ржавый кит, и повернул обратно.
— Она позвонила и сказала, что сегодня уже не придет, — охотно пояснили Служкину в конструкторском бюро. — Говорит, всю комнату залило, она воду тряпкой в ведро собирает, чтобы вниз не протекло.
— Что ж, ладно, — пробормотал Служкин и отправился домой.
Едва он вошел в квартиру, заорал телефон.
— Витька, это ты? — раздался голос Ветки. — Ты чего, с ума сошел? Куда ты пропал тогда? Колесникова всю ночь дома не было! Мы бы с тобой так оторвались!..
В это время дверь открылась, и в прихожую вбежала Тата.
— Ветка, потом поговорим, — торопливо сказал Служкин и положил трубку.
— Папа дома! — ликующе крикнула Тата Наде.
— Ты рыбу коту купил? — не здороваясь, спросила Надя. — Нет? Своим ужином его кормить будешь. Пока не разделся, сходи в подвал, поищи его. Потом мусор выброси.
С ведром в руке Служкин вышел из подъезда. Он направился вдоль фундамента дома, кискиская в разбитые подвальные окна. Из одного окна в ответ раздалось задумчивое бурчание и скрежет когтей по водопроводным трубам. Служкин присел возле этого окна на корточки и позвал снова:
— Кис-кис-кис… Пуджик, гад… Кис-кис-кис… Ты чего сбежал? Кормят, что ли, плохо? Или дорогу домой забыл? Кис-кис-кис… Иди сюда, куда исчез?.. Кис-кис-кис… Опять пропал, сволочь… Кис-кис… Ладно — я, а ты-то чего выпендриваешься?
|
|
|
