Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Сыщик. Фантастические цифры




Сыщик

 

Наконец, рано утром в четверг, мы прибываем во Флориду Сначала предполагалось, что мы обойдем весь Космический Центр им. Кеннеди, расположенный на мысе Канаверал, и гид проведет для нас экскурсию. Но поскольку газеты так быстро снабжали всех новой информацией, сначала у нас состоялось публичное заседание.

Прежде всего нам показали детальные изображения дыма, выходящего из шаттла уже тогда, когда он еще стоял на стартовой площадке. Вокруг этой площадки повсюду стояли камеры, наблюдавшие за запуском шаттла, – их было около сотни. Две камеры были направлены непосредственно на то место, откуда появился дым – но обе, как ни странно, не сработали. Тем не менее, на фотографиях, сделанных другими камерами, были ясно видны четыре или пять клубов черного дыма, который выходил из монтажного стыка. Это не был дым, исходящий от горящего материала; это был обычный уголь и частицы грязи, которые выталкивались из‑ за давления, создавшегося внутри ракеты.

Через несколько секунд этих клубов не стало: уплотнение каким‑ то образом закрыло отверстие на некоторое время, только для того, чтобы снова открыть его через минуту.

Произошла небольшая дискуссия по поводу того, сколько материи вышло в виде дыма. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество материи зависит от размера частиц, и, кроме того, внутри облака дыма всегда мог оказаться бо́ льший кусок такой грязи, так что судить очень трудно. И поскольку фотоаппараты стояли сбоку, вероятно, дальше за ракетой тоже был дым.

 

Чтобы установить минимальное количество потерянной материи, я допустил определенный размер частицы, которая могла бы создать максимально возможное количество дыма, исходя из материала данного размера. Частица получилась удивительно маленькой – примерно один кубический дюйм: если имеется кубический дюйм материала, то можно получить столько дыма.

Мы попросили показать нам фотографии, сделанные во время других запусков. Позже мы узнали, что во время предыдущих полетов клубов дыма никогда не было.

Мы услышали также и о низких температурах перед запуском. Об этом нам рассказал человек по имени Чарли Стивенсон, ответственный за бригаду, следившую за температурой окружающей среды. Он сказал, что ночью температура опустилась до 22 градусов, но в некоторых местах стартовой площадки его бригада зарегистрировала температуру всего в 8 градусов, и никто не мог понять, почему.

Во время обеденного перерыва журналист с местной телевизионной станции спросил меня, что я думаю по поводу зарегистрированной низкой температуры. Я сказал, что, на мой взгляд, жидкие водород и кислород еще больше охладили воздух (температура которого была 22 градуса), когда он опускался с огромного топливного резервуара на ракета‑ носитель. По какой‑ то причине репортер подумал, что я только что выдал ему какую‑ то важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете он не ссылался на мое имя. Вместо этого он сказал: «Это объяснение дал лауреат Нобелевской премии, так что оно должно быть правильным».

 

 

Рис. 16. Детальная фотография «дыма», сделанная на стартовой площадке. (© НАСА. )

 

Днем люди, занимавшиеся телеизмерениями, дали нам всевозможную информацию о последних минутах шаттла. Были измерены сотни всевозможных вещей, причем все измерения показывали, что все работает хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах: давление в резервуаре с водородом внезапно упало за несколько секунд до появления видимого пламени; гироскопы, управляющие шаттлом, работали совершенным образом, пока на один из них не легла бо́ льшая нагрузка, чем на другой, из‑ за боковых сил, созданных пламенем, вырывавшимся со стороны ракета‑ носителя; основные двигатели вообще остановились, когда взорвался резервуар с водородом, так как в топливопроводах упало давление.

Это заседание продолжалось до 7: 30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию на пятницу и отправились прямо на ужин, организованный мистером Роджерсом.

 

Во время ужина я оказался рядом с Элом Килом, который присоединился к комиссии в понедельник в качестве исполнительного сотрудника, чтобы помочь мистеру Роджерсу в организации нашей работы и управлении ею. Он прибыл к нам из Белого Дома – из того, что называется МУБ[34], – и у него была хорошая репутация, так как он проделал прекрасную работу там‑ то и там‑ то. Мистер Роджерс беспрестанно твердил о том, как нам повезло, что мы получили человека столь высокой квалификации.

Тем не менее, на меня произвела впечатление одна вещь: у доктора Кила была степень доктора философии по авиационной космонавтике, и он занимался научной работой в Беркли. Когда он представлялся нам в понедельник, он пошутил, что последняя «честная работа», которой он занимался десять или двенадцать лет назад, чтобы заработать на жизнь, была связана с аэродинамикой по программе шаттла. Таким образом, я почувствовал себя довольно уютно рядом с ним.

Как бы то ни было, не прошло и пяти минут после начала нашей беседы с доктором Килом, как он говорит мне, что его еще никогда так не оскорбляли, что он согласился на эту работу не для того, чтобы выслушивать такие оскорбления, и что он больше не желает со мной говорить!

Честно говоря, мне свойственно забывать те случаи, когда я поступил глупо или вызвал чье‑ то раздражение, поэтому я не помню, что такого я сказал, что вывело его из себя. Что бы это ни было, по‑ моему, я сказал это в шутку, поэтому очень удивился его реакции. Я несомненно сказал что‑ то невежливое, грубое и чертовски глупое, которое я, поэтому, и вспомнить‑ то не могу!

Затем начался довольно напряженный отрезок времени, когда я приносил свои извинения и пытался возобновить разговор.

В конце концов, мы снова начали вести что‑ то вроде беседы. Большими друзьями мы не стали, но, по крайней мере, не были и врагами.

 

В пятницу утром у нас состоялось еще одно публичное заседание. На этот раз мы слушали специалистов из «Тиокола» и НАСА, которые рассказывали нам о вечере перед запуском. Все шло очень медленно: свидетель на самом деле не хочет рассказывать тебе все, поэтому ответы можно получить, только задавая точно правильные вопросы.

Все члены комиссии были настороже – например, мистер Саттер. «Каковы были ваши точные качественные критерии для принятия решения о запуске шаттла при таких‑ то обстоятельствах? » – он задавал конкретные вопросы такого типа, и оказывалось, что у них нет таких критериев. Точно также себя вели мистер Коверт и мистер Уолкер. Все задавали хорошие вопросы, но у меня бо́ льшую часть времени стоял туман в голове, и мне казалось, что я немного подотстал.

Таким образом мы подошли к месту, когда «Тиокол» изменил свою позицию. Мистер Роджерс и доктор Райд спрашивали двух менеджеров «Тиокола», мистера Мэсона и мистера Ланда, сколько человек были против запуска шаттла даже в самый последний момент.

– Мы не опрашивали всех, – говорит мистер Мэсон.

– Против было существенное количество человек или лишь один‑ два?

– Я бы сказал, вероятно, нашлись бы пять или шесть инженеров, которые сказали бы, что запускать шаттл при такой температуре небезопасно, но мы в курсе. Проблема в том, что мы точно не знали, что произойдет.

– Таким образом, число сторонников и противников запуска было одинаковым?

– Это по очень приблизительным подсчетам.

Я был поражен тем вздором, который несли инженеры «Тиокола». Но я умел задавать только бесхитростные вопросы. Поэтому я сказал: «Господа, не могли бы вы назвать мне имена четырех ваших лучших специалистов по уплотнениям в порядке убывания их способностей? »

– Роджер Бойсджоли и Арни Томпсон – это первый и второй. Потом Джек Кэпп и э‑ э… Джерри Бернс.

Я повернулся к мистеру Бойсджоли, который тоже был на заседании. «Мистер Бойсджоли, Вы были согласны с тем, что можно запускать шаттл? »

Он говорит: «Нет».

Я спрашиваю то же самое у мистера Томпсона, который тоже был там.

– Нет.

Я говорю: «Мистер Кэпп? »

Мистер Ланд говорит: «Его здесь нет. Я разговаривал с ним после собрания, и он сказал: “Я бы принял такое же решение при той информации, которой мы обладаем”».

– А как насчет четвертого?

– Джерри Бернс. Я не знаю его мнения.

– Итак, – сказал я, – из четырех мы имеем одно «я не знаю», одно «скорее всего, да» и двое (причем это люди, которых Вы назвали в первую очередь как лучших специалистов по уплотнениям) оба сказали «нет». Так что это Ваше «равное количество сторонников и противников» – полная чушь. Важно, что говорили специалисты – люди, которые знают об уплотнениях больше всех?

 

После обеда нам показали Космический Центр им. Кеннеди. Экскурсия была интересной; она оказалась не такой плохой, как я предсказывал. Другие члены комиссии задавали множество важных вопросов. У нас не было времени, чтобы посмотреть сборку ракета‑ носителя, но ближе к концу экскурсии мы собирались взглянуть на то, что осталось от шаттла. Я весьма устал от хождения группой, поэтому, извинившись, ушел с оставшейся части экскурсии.

Я отправился к Чарли Стивенсону, чтобы посмотреть другие фотографии, сделанные во время запуска. Кроме того, я более подробно узнал о зарегистрированных низких температурах. Ребята очень помогали мне и хотели, чтобы я работал с ними. Я ждал целых десять дней, чтобы оказаться в подобном месте, и вот наконец я здесь!

На ужине, в тот вечер, я сказал мистеру Роджерсу: «Я думал о том, чтобы остаться здесь на выходные».

– Что ж, доктор Фейнман, – сказал он, – я бы предпочел, чтобы Вы вернулись вместе с нами в Вашингтон сегодня ночью. Но, конечно же, Вы свободны делать все, что пожелаете.

– Хорошо, – сказал я, – тогда я останусь.

 

В субботу я поговорил с парнем, который измерял температуру в то утро, когда должен был состояться запуск шаттла – хорошим парнем по имени Б. К. Дэвис. Рядом с каждой измеренной температурой он записывал точное время ее измерения, а затем фотографировал ее. Можно было увидеть большие промежутки времени между измерениями, потому что ему приходилось забираться вверх и спускаться вниз по большой башне. Он измерил температуру воздуха, ракеты, земли, льда и даже грязной лужи с антифризом. Он полностью выполнил свою работу.

НАСА располагала теоретическими расчетами изменения температуры в районе стартовой площадки: температура должна быть более равномерной и более высокой. Кто‑ то полагал, что это как‑ то связано с излучением тепла в ясное небо. Кто‑ то другой заметил, что записанная температура лужи была гораздо ниже, чем это показывала фотография: при 8 градусах, лужа – несмотря на присутствие в ней антифриза – должна была превратиться в лед.

Потом мы посмотрели на прибор, который использовался для измерения температуры. Я достал инструкцию по использованию и прочитал, что прибор должен находиться на открытом воздухе не менее 20 минут до начала измерений. Мистер Дэвис сказал, что он достал его из коробки – при 70 градусах – и сразу же начал проводить измерения. Следовательно, мы должны были выяснить, можно ли воспроизвести ошибки. Другим словами, можно ли продублировать условия?

В понедельник я позвонил в компанию, изготовившую этот прибор, и поговорил с одним их специалистов: «Здраствуйте, меня зовут Дик Фейнман, – сказал я, – я вхожу в комиссию, которая расследует причины катастрофы, произошедшей с “Челленджером”, и у меня есть несколько вопросов по поводу вашего инфракрасного сканирующего устройства…»

– Могу ли я Вам перезвонить?

– Конечно.

Через некоторое время он мне звонит: «Извините, но это запатентованная информация. Я не могу обсуждать это с Вами».

К этому времени я понимаю, в чем на самом деле состоит сложность: компания до смерти перепугалась, что всю вину за катастрофу возложат на их инструмент. Я сказал: «Сэр, ваше сканирующее устройство не имеет никакого отношения к катастрофе. Его здесь использовали не так, как это указано в вашей инструкции, и я лишь пытаюсь узнать, не можем ли мы воспроизвести ошибки и определить, какой на самом деле была температура в то утро. Чтобы это сделать, мне нужно побольше узнать о вашем инструменте».

Наконец, парень изменил свое отношение ко мне и стал довольно уступчивым. С его помощью мне удалось проконсультировать ребят из команды по измерению температур насчет эксперимента. Они охладили комнату примерно до 40 градусов, поместили в нее большую глыбу льда – имея лед, можно быть уверенным, что температура его поверхности равна 32 градусам. Затем они внесли сканирующее устройство из комнаты, температура в которой была 70 градусов, и каждые 30 секунд измеряли температуру ледяной глыбы. Они смогли измерить, насколько изменялись показания инструмента с течением времени.

Мистер Дэвис записал свои измерения настолько аккуратно, что исправить все числа оказалось совсем несложно. А потом, что удивительно, пересчитанные температуры оказались близки к тому, что ожидалось, согласно теоретической модели. Полученные результаты выглядели весьма разумно.

В следующий раз при разговоре с репортером я рассказал все о температурах и сообщил ему, что первая теория, выдвинутая лауреатом Нобелевской премии, была ошибочна.

Я написал отчет по проблеме температур, чтобы другие члены комиссии могли с ней ознакомиться, и отправил его доктору Килу.

 

Затем я исследовал нечто, что, как мы считали, могло внести свой вклад в причины катастрофы: когда ракета‑ носители ударяются о поверхность океана, от удара нарушается их цилиндричность. В Космическом Центре им. Кеннеди их разбирают и секции – по четыре с каждой ракеты – по железной дороге отправляют в «Тиокол», расположенный в Юте, где их заполняют новым топливом. Затем их снова отправляют поездом во Флориду. Во время транспортировки секции (которые перевозят в горизонтальном положении) несколько сдавливаются, т. к. топливо очень тяжелое. В целом ракеты сдавливаются не более чем на долю дюйма, но, когда секции снова соберут в единое целое, достаточно даже маленького зазора, чтобы через него прошли горячие газы: толщина колец всего четверть дюйма, а сжимаются они только на две сотых дюйма!

Я подумал, что я попробую провести кое‑ какие расчеты. НАСА предоставила мне все данные по поводу допустимого отклонения от круглости секций ракеты, а я попытался прикинуть, каким было результирующее сдавливание и где оно располагалось – может быть минимальное сдавливание было именно там, где произошла утечка. Числа, предоставленные мне, были результатами измерений, сделанных по трем диаметрам, через каждые 60 градусов. Но сравнение трех диаметров не гарантирует полный порядок; как его не гарантируют ни шесть диаметров, ни сколько угодно еще.

Например, можно представить фигуру, вроде треугольника со скругленными углами, в которой три диаметра, измеренные через 60 градусов, имеют одинаковую длину.

 

 

Рис. 17. Все три указанные диаметра этой фигуры имеют одинаковую длину – вместе с тем очевидно, что она не круглая!

 

Я вспомнил, что видел подобный трюк в музее, когда был маленьким. Там была огромная рейка, которая двигалась взад‑ вперед идеально ровно, тогда как под ней располагалось несколько некруглых, смешных зубчатых шестерен причудливой формы, которые вращались на качающихся валах. Эта конструкция выглядела как нечто невозможное, но причина, почему она работала, состояла в том, что шестерни представляли собой формы, диаметры которых были постоянными.

Таким образом, числа, выданные мне НАСА, оказались бесполезными.

 

В течение тех выходных, как я и предсказывал в своем письме домой, я бесперестанно получал записки из штаба комиссии, который находился в Вашингтоне: «Проверьте зарегистрированную температуру, проверьте фотографии, проверьте это, проверьте то…» – список был приличный. Но, когда приходили указания, оказывалось, что бо́ льшую их часть я уже выполнил.

Одна записка была связана с таинственным листочком бумаги. Говорили, что в Центре им. Кеннеди, кто‑ то написал: «Погнали дальше», – собирая один из твердотопливных ракета‑ носителей. Подобный язык, казалось, выказывал определенное безрассудство. Моя задача – найти этот листочек бумаги.

 

Как бы то ни было, к этому времени я уже понимал, сколько бумаг хранится в НАСА. Я был уверен, что этот трюк направлен на то, чтобы я запутался в этих бумагах, поэтому я не стал этим заниматься.

Вместо этого я тайно расследовал одно дело.

Ходили слухи, что причина, по которой НАСА попыталась запустить шаттл 28 января, несмотря на холодную погоду, состояла в том, что тем вечером президент собирался обратиться с докладом к Конгрессу. По этой теории Белый Дом устроил все таким образом, что во время обращения президента к Конгрессу миссис МакОлифф будет говорить с президентом и Конгрессом из космоса. Это должно было быть просто великолепно: президент сказал бы: «Здравствуйте! Как Ваши дела? » А она ответила бы: «Прекрасно», – что выглядит очень впечатляюще.

Поскольку это звучало вполне логично, я начал с того, что допустил очень высокую вероятность возможности такой ситуации. Но были ли какие‑ то доказательства? Я не знал, как такое можно расследовать. Я мог только размышлять об этом: пробиться к президенту очень сложно; точно так же я не могу позвонить астронавту и поговорить с ней – если она в космосе. Следовательно, посылать сигналы с шаттла к президенту, пока он говорит с Конгрессом, должно быть непростым делом.

Чтобы выяснить, не намеревался ли кто‑ то это сделать, я отправился на самый низкий уровень и начал задавать ребятам технические вопросы.

Они показали мне антенны, рассказали о частотах, показали большую радио– и компьютерную систему, – в общем, все, что нужно для связи.

Я спросил: «Если бы вам понадобилось передать сообщение куда‑ то еще – скажем, в Центр Маршалла, – как бы вы это сделали? »

Они сказали: «Мы лишь ретрансляционная станция. Все автоматически отправляется в Хьюстон и транслируется оттуда. Здесь мы не занимаемся коммутацией».

Таким образом, никаких доказательств я не нашел – по крайней мере, в Кеннеди. Но парни, работавшие там, отнеслись ко мне так хорошо, и все было так замечательно, что я почувствовал себя плохо. Я не люблю обманывать людей. А то, чем я занимался, было низким. Тем не менее, я подумал, что, когда я попаду в Хьюстон, мне лучше сделать то же самое.

 

В понедельник во Флориду приехал мистер Хотц, чтобы поработать вместе со мной. (Позже он мне сказал, что его прислали с конкретными указаниями наблюдать за тем, что я делаю и удерживать меня от «сумасшедших поступков». ) Мистер Хотц привез список того, что нужно расследовать: «Список очень длинный, – сказал он, – так что я буду рад разделить всю работу с Вами». Некоторые вещи, по его словам, было легче сделать ему, а все остальное я уже сделал – кроме того листочка бумаги, на котором было написано: «Погнали дальше». Мистер Хотц намекал, что этот листочек мог быть вырван из ежедневника кого‑ то, кто занимался сборкой ракета‑ носителей. Это ни в коей мере не приблизило меня к разгадке; я просто не собирался этим заниматься. Вместо этого я отправился повидать мистера Ламберта, который сказал, что желает со мной побеседовать.

Мистер Ламберт занимал высокий пост, он был большой шишкой и отвечал за сборку твердотопливных ракета‑ носителей. Он хотел рассказать мне о каких‑ то проблемах, которые у него были. «Раньше рабочие были гораздо более дисциплинированными, – объяснил он, – но сейчас они далеко не такие». Он привел парочку примеров.

Первый инцидент был связан с разборкой ракета‑ носителей после того, как их достали из моря. Секции ракеты скреплены с помощью 180 штифтов – диаметр каждого штифта около полутора дюймов, а длина около двух дюймов, – и эти штифты расположены по всему стыку.

Существовал своего рода технологический процесс разборки ракеты на секции, во время которой рабочие должны были вытягивать ракету на определенное расстояние. Рабочие же следили только за величиной прикладываемой силы – около 11 000 фунтов. С точки зрения физики, такой метод был лучше, поскольку его идея состояла в снятии нагрузки со штифтов.

Однажды динамометр оказался неисправным. Рабочие все увеличивали и увеличивали прикладываемую силу, удивляясь, почему им не удается достигнуть отметки в 11 000 фунтов, когда внезапно один из штифтов сломался.

Мистер Ламберт объявил рабочим выговор за то, что они не следовали технологическому процессу. Это напомнило мне свои собственные попытки усовершенствовать разные вещи в отеле своей тети: твой метод лучше, чем тот, что используется, но потом происходит небольшое происшествие…[35]

Вторая история, которую мне рассказал мистер Ламберт, была связана со сборкой секций ракеты. Обычный технологический процесс состоял в том, чтобы ставить одну секцию на другую и выравнивать верхнюю секцию по нижней.

Если требовалось немного изменить форму секции, то, согласно технологическому процессу, ее сначала должны были поднять с помощью крана, чтобы в течение нескольких дней она повисела в горизонтальном положении. Все это довольно просто.

Если с помощью метода подвешивания не удавалось добиться необходимой круглости секции, то существовал еще один метод: использовать «круглильное приспособление» – стержень с гидравлическим прессом на одном конце и гайкой на другом – и увеличить давление.

Мистер Ламберт сказал мне, что давление не должно превышать 1200 фунтов на квадратный дюйм (ф. к. д. ). Однажды при 1200 ф. к. д. секция по‑ прежнему была недостаточно круглой, поэтому рабочие взяли гаечный ключ и начали поворачивать гайку на противоположном конце. Когда у них наконец получилась достаточно круглая секция, давление поднялось до 1350 ф. к. д. «Это еще один пример отсутствия дисциплины среди рабочих», – сказал мистер Ламберт.

Я все равно хотел поговорить с рабочими‑ сборщиками (мне очень нравятся подобные разговоры), поэтому я договорился о встрече с ними на следующий день в 2: 30 дня.

 

В 2: 30 я вхожу в комнату, где стоит длинный стол, за которым сидят человек тридцать‑ сорок: с угрюмыми лицами, очень серьезные, готовые к разговору с Членом Комиссии.

Я пришел в ужас. Я не осознавал своего ужасного могущества. Я видел, что они расстроены. Им должно быть сказали, что я расследую ошибки, которые они сделали!

Поэтому я сразу же сказал: «Мне нечего было делать, поэтому я решил прийти и поговорить с ребятами, которые собирают ракеты. Я не хочу, чтобы все прекращали свою работу только потому, что я хочу кое‑ что узнать из своего собственного любопытства; я хотел поговорить только с рабочими…»

Большинство людей встали и ушли. Осталось всего шесть или семь парней – команда, которая действительно собирала ракету, их мастер и какой‑ то начальник, который занимал более высокий пост в этой системе.

Как бы то ни было, эти парни по‑ прежнему немного побаивались меня. Они не хотели говорить начистоту. Первое, что я сказал, было: «У меня есть вопрос: когда вы измеряете три диаметра и эти диаметры совпадают, действительно ли секции ракеты хорошо подходят друг к другу? Мне кажется, что может получиться так, что на одной стороне ракеты будут шишки, прямо напротив которых окажутся плоские участки, так что три диаметра будут равны, но секции при этом не подойдут друг к другу».

– Да, да! – говорят они. – У нас постоянно получаются такие шишки. Мы называем их соска́ ми.

Единственная присутствовавшая в комнате женщина сказала: «Со мной это никак не связано! » – и все засмеялись.

– Мы все время получаем такие соски, – продолжили они. – мы пытались рассказать об этом контролеру, но у нас ничего не выходит!

Мы говорили обо всех деталях, а подобные разговоры творят чудеса. Я задавал вопросы, основанные на том, что могло произойти теоретически, но им казалось, что эти вопросы задает их коллега, который знает об их сугубо технических проблемах абсолютно все. Они очень быстро расслабились и рассказали мне все свои идеи по поводу усовершенствования того, чем они занимались.

Например, при использовании круглильной машины стержень необходимо проталкивать через отверстия, которые находятся точно друг напротив друга. Всего отверстий 180, поэтому рабочие должны быть уверены, что стержень пройдет через два отверстия 90 раз. Затем оказывается, что для того, чтобы сосчитать отверстия, нужно забираться в очень неудобное место. Процесс проходит крайне медленно и с большим напряжением.

Они считали, что было бы очень полезно нанести четыре метки краской, через каждые 90 градусов, еще на заводе. Тогда им пришлось бы считать только 22 отверстия до ближайшей метки. Например, если они проталкивают стержень через отверстие, которое находится в 9 отверстиях по часовой стрелке от помеченного отверстия, тогда другой конец это стержня пройдет через отверстие, расположенное в 9 отверстиях по часовой стрелке от противоположной метки.

Мастер, мистер Фичтел, сказал, что он написал докладную записку с этим предложением вышестоящим лицам два года назад, но ничего так и не изменилось. Когда он спросил, почему, ему сказали, что реализация его предложения будет стоить слишком дорого.

– Слишком дорого нарисовать четыре маленькие линии? – недоверчиво сказал я.

Все засмеялись. «Дело не в краске, а в бумажной волоките, – сказал мистер Фичтел. – Им пришлось бы переработать все справочники».

У рабочих из команды по сборке были и другие наблюдения и предложения. Они беспокоились о том, что если две секции ракеты будут царапаться друг о друга, как это происходит сейчас, при сборке, то металлические опилки могут попасть в резиновые уплотнения и повредить их. У них нашлось даже несколько предложений по изменению конструкции уплотнений. Эти предложения были не слишком хорошими, но главное, что рабочие думали! Я получил впечатление, что они не были недисциплинированными; они были очень и очень заинтересованы в том, что делают, но их не слишком поощряли. Никто не обращал на них особого внимания. Именно поэтому меня удивило и обрадовало то, что, несмотря на все обстоятельства, их боевой дух так высок. Потом рабочие начали разговаривать с начальником, который остался на нашей встрече. «Мы кое‑ чем разочарованы, – сказал один из них. – Когда комиссия собиралась посмотреть, как собирают ракета‑ носитель, демонстрацию должны были провести менеджеры. Почему Вы не позволили нам это сделать? »

– Мы боялись, что вы испугаетесь членов комиссии и не захотите этим заниматься.

– Нет, нет, – сказали рабочие. – Мы считаем, что хорошо выполняем свою работу, и хотели показать, что мы делаем.

После этой встречи начальник пригласил меня в кафетерий. Пока мы обедали – рабочих с нами уже не было, – он сказал: «Меня удивило, насколько их все это волнует».

 

Позднее я разговаривал с мистером Фичтелом об инциденте, связанном с увеличением давления свыше 1200 ф. к. д. Он показал мне записи, которые сделал во время проведения той операции: это не были официальные бумаги, которые сшиваются вместе; это было что‑ то вроде неофициального, но аккуратно написанного дневника.

Я сказал: «Я слышал, что давление поднялось до 1350».

– Да, – сказал он, – мы затянули гайку на другом конце.

– Это обыкновенная методика?

– Конечно, – ответил он. – Так написано в технологическом процессе.

Он открывает справочник и показывает мне технологический процесс. Там написано: «Создайте давление на гидравлический домкрат. Если этого недостаточно, чтобы получить желаемую круглость, то очень аккуратно затяните гайку на противоположном конце, чтобы добиться желаемого результата», – все это было написано черным по белому! Там ничего не говорилось о том, что затягивание гайки поднимет давление свыше 1200 ф. к. д.; люди, написавшие этот справочник, вероятно, были не в курсе этого.

Мистер Фичтел написал в своем дневнике: «Мы очень аккуратно затянули гайку», – точно также, как написано в инструкции.

Я сказал: «Мистер Ламберт сказал, что предупреждал Вас о том, что нельзя превышать давление в 1200 ф. к. д. »

– Он никогда не предупреждал меня об этом – а почему он должен был это сделать?

Подумав, мы поняли, как такое могло произойти. Предупреждение мистера Ламберта спускалось вниз от уровня к уровню, пока кто‑ то из среднего звена менеджеров не осознал, что мистер Фичтел работает согласно книге, а значит технологический процесс содержит ошибку. Однако вместо того, чтобы рассказать об этой ошибке мистеру Ламберту, они просто выбросили предупреждение и не стали усложнять себе жизнь.

 

За обедом мистер Фичтел рассказал мне о процедурах проверки. «На каждую операцию существует отдельный лист, вроде вот этого для круглильной операции, – сказал он. – На нем присутствуют места для печатей: печать контролера, печать ОТК, печать производителя и печати более высоких лиц, одна печать НАСА».

Он продолжил: «Мы делаем измерения, проходим через один этап крушения и снова делаем измерения. Если измеренные размеры не соответствуют требуемым, мы повторяем всю последовательность. Наконец, когда разность диаметров становится довольно незначительной, мы гоним дальше».

Я проснулся. «Что Вы подразумеваете, говоря “гоним дальше”? – спросил я. – Это звучит несколько развязно…»

– Нет, нет, – говорит он. – Это всего лишь наш профессиональный жаргон. Мы так говорим, когда хотим сказать, что все условия удовлетворены и что мы готовы перейти к следующему этапу технологического процесса.

– Вы когда‑ нибудь записываете это «погнали дальше»?

– Да, иногда.

– Давайте посмотрим, не найдем ли мы такую запись.

Мистер Фичтел пролистал свой дневник и нашел пример такой записи. Это выражение было для него абсолютно естественным – оно не было ни опрометчивым, ни развязным; он просто так говорил.

 

В понедельник и вторник, пока я носился по Космическому Центру им. Кеннеди, мистер Роджерс выступал перед комитетом Сената в Вашингтоне. Члены Конгресса думали, сто́ ит ли им организовать свое собственное расследование.

Сенатор Холлингс, из Южной Калифорнии, ставил мистера Роджерса в трудные ситуации. «Секретарь Роджерс, – говорит он, – меня беспокоит вопрос адекватности членов Вашей комиссии. Сколько следователей в Вашей комиссии? »

Мистер Роджерс говорит: «У нас нет следователей в полицейском смысле этого слова. Мы читаем документы, изучаем их смысл, организуем слушания, разговариваем со свидетелями – и все в таком роде. У нас вполне адекватные члены комиссии, я вас уверяю».

– Вот в этом‑ то все и дело, – говорит Сенатор Холлингс. – Поскольку у меня есть опыт расследования некоторых случаев, мне хотелось бы, чтобы четверо или пятеро следователей, погруженных в науку и космические технологии, побродили по Канавералу, поговорили со всеми, пообедали вместе с рабочими. Вы сами удивитесь тому, что узнаете, если в течение двух или трех недель будете обедать вместе с людьми, которые там работают. Невозможно просто сидеть и читать то, что вам дают.

– Мы не собираемся просто сидеть и читать, – говорит мистер Роджерс, защищаясь. – Мы собирали множество людей в одной комнате и задавали им вопросы все одновременно, а не просто посылали сыщика, который ходил бы и разговаривал с каждым по очереди.

– Я понимаю, – говорит сенатор Холлингс. – И все же меня волнует качество Вашего продукта, если у Вас нет ни одного сыщика. В этом то и состоит вся беда с Президентскими комиссиями; я тоже входил в их состав: они кушают то, чем их кормят, и не заглядывают за эту «еду». Потом появляются любопытные репортеры, люди начинают писать книги и все прочее. Некоторые в этом городе все еще расследуют Отчет Комиссии Уоррена[36].

Мистер Роджерс спокойно говорит: «Я очень ценю Ваши замечания, сенатор. Вам будет интересно знать, что один из членов нашей комиссии – он лауреат Нобелевской премии – сегодня находится как раз там, во Флориде, занимаясь именно таким расследованием, о котором вы говорите».

(Мистер Роджерс этого не знал, но я действительно обедал с инженерами, когда он говорил об этом! )

Сенатор Холлингс говорит: «Я не оспариваю компетентность лауреата Нобелевской премии; я с огромным интересом читал все, о чем он рассказывал журналистам. Вопроса о компетентности самой комиссии также не стоит. Дело просто в том, что когда Вы что‑ то расследуете, то нужны следователи. Но вы уже вынесли на суд публики множество очень интересных фактов, так что я ни в коей мере не считаю, что Вы халатно относитесь к своим обязанностям».

Таким образом, я немного помог мистеру Роджерсу. Он понял, что у него нашелся ответ для мистера Холлингса только потому, что ему повезло, когда несмотря на его желание увезти меня со всеми, я все равно остался во Флориде!

 

Фантастические цифры

 

Во вторник днем я самолетом вернулся в Вашингтон, а в среду отправился на очередное заседание комиссии. Это заседание опять было публичным. Свои показания давал менеджер компании «Тиокол» мистер Ланд. В вечер перед запуском шаттла мистер Маллой сказал ему снять свою «шляпу инженера» и надеть «шляпу менеджера», поэтому он изменил свое отрицательное отношение к запуску и пренебрег своим инженерами. Я задавал ему довольно резкие вопросы, когда внезапно ощутил себя инквизитором.

Мистер Роджерс уже говорил нам, что мы должны осторожнее вести себя по отношению к этим людям, так как от нас зависит их карьера. Он сказал: «Все преимущества за нами: мы сидим здесь вверху, а они – там внизу. Они должны отвечать на наши вопросы; а мы на их – нет». Внезапно я вспомнил все это и почувствовал себя просто ужасно, так что на следующий день не смог пойти на заседание. Чтобы прийти в себя, я на несколько дней вернулся в Калифорнию.

Пока я был в Пасадене, я отправился в ЛИРД и встретился с Джерри Соломоном и Мимонгом Ли. Они изучали пламя, которое появилось за несколько секунд до взрыва основного резервуара с топливом, и смогли выявить всевозможные детали. (В ЛИРД есть хорошие усилители телевизионных кадров, благодаря их опыту работы с полетами в космос. ) Позднее я отвез усиленные изображения Чарли Стивенсону и его команде в Кеннеди, чтобы ускорить дело.

 

В процессе расследования кто‑ то из персонала принес мне на подпись какую‑ то бумагу: она гласила, что я израсходовал столько‑ то, но это была неправда – я израсходовал больше. Я сказал: «На самом деле я потратил не столько».

Парень ответил: «Я знаю это, сэр; но Вам позволено тратить максимум 75 долларов в день на отель и питание».

– Тогда почему вы селите меня в отеле, проживание в котором стоит 80 или 90 долларов в сутки, а потом компенсируете мне всего 75 долларов?

– Да, я согласен; это плохо, но тут ничего не поделаешь!

Я подумал о предложении мистера Роджерса поселить меня в «хорошем отеле». Что он хотел этим сказать – что это будет стоить мне еще дороже?

Если вас просят потратить целые месяцы своего времени и усилий для правительства (и при этом вы теряете деньги, которые могли бы заработать, если бы консультировали какую‑ то компанию), то правительство должно ценить это немножко больше и не позорить себя нежеланием возместить ваши убытки. Я не пытаюсь сделать на правительстве деньги, но и терять деньги я не желаю! Я сказал: «Я не стану это подписывать».

Ко мне пришел мистер Роджерс и пообещал с этим разобраться, поэтому я подписал бумагу.

Я действительно полагаю, что мистер Роджерс пытался решить эту проблему, но у него ничего не вышло. Я подумал было о том, чтобы бороться до конца, но потом осознал, что это невозможно: если мне должны оплачивать мои реальные расходы, значит также нужно поступать и с остальными членами комиссии. Эт

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...