Счастливое тело: дикая плоть

Меня всегда поражало, как волки толкают друг друга, когда бегают и играют, – старые по-своему, молодые по-своему, равно как и тощие, толстые, длинноногие, короткохвостые, лопоухие, хромые. У каждого свое тело, своя сила, своя красота. Они живут и играют в соответствии с тем, кто они есть и как себя чувствуют. Они не пытаются быть тем, кем не являются.

На севере я видела одну старую волчицу, у которой было всего три лапы, – она одна могла протиснуться в расселину, где густо росла черника. Однажды я видела серую волчицу, которая присела, а потом прыгнула, стремительно, как молния, – только серебряная дуга мелькнула в воздухе. Помню одну стройную молодую мать, с еще отвисшим брюхом, которая пробиралась по болоту с грацией танцовщицы.

Однако несмотря на красоту и выносливость, про волков иногда говорят: "Они слишком алчные, у них слишком острые зубы, у них слишком ненасытный аппетит". О женщинах, как и о волках, порой судят так, будто имеет право на существование лишь один темперамент, лишь один аппетит – умеренный. К тому же нравственные качества женщины слишком часто оценивают исходя из того, отвечают ли ее размеры, рост, походка и облик общепринятому идеалу. Когда женщину сводят к повадкам, манерам и внешним признакам, соответствующим единственному идеалу красоты и поведения, это ущемляет ее тело и душу, лишая ее свободы.

Для интуитивной души тело – датчик, информационная сеть, связной, имеющий в своем распоряжении множество систем связи: сердечно-сосудистую, респираторную, костную, автономную, а также эмоциональную и интуитивную. В мире воображения тело – это мощное транспортное средство, дух, который живет рядом с нами, своеобразная молитва, обращенная к жизни. В сказках считается, что у тела, символами которого выступают волшебные вещи, придающие человеку сверхъестественные качества и способности. Две пары ушей: одна – чтобы слушать земные звуки, другая – чтобы слушать Душу; две пары глаз: одна для обычного зрения, другая для ясновидения; два вида силы: мышечная сила и несокрушимая сила души. Перечень этих присущих телу пар можно продолжить.

В системах телесно-ориентированной терапии, например в методе Фельденкрайза, в Аюрведе и других направлениях, считается, что у тела не пять органов чувств, а шесть. Тело использует кожу и лежащие под ней ткани, чтобы регистрировать все, что происходит вокруг. Как Розеттский Камень* для тех, кто умеет читать его надписи, тело – живая летопись подаренной жизни, отнятой жизни, ожидаемой жизни, исцеленной жизни. Его ценят за способность четко регистрировать мгновенные реакции, глубоко ощущать, предчувствовать будущее.

* Черная базальтовая плита с надписью на трех языках – египетском иероглифическом, египетском денотическом (разговорном) и древнегреческом, – обнаруженная в 1799 г на берегу Розеттского рукава Нила. Благодаря его находке были расшифрованы египетские иероглифы

Тело – создание многоязычное. Оно изъясняется цветом и температурой, румянцем узнавания, сиянием любви, пеплом боли, жаром возбуждения, холодом неуверенности. Оно изъясняется, чуть заметно пританцовывая, порой покачиваясь, порой подрагивая, порой трепеща. Оно изъясняется сердцебиением, упадком духа, пустотой под ложечкой, взлетом надежды.

Тело помнит, кости помнят, суставы помнят, даже мизинец помнит. Память хранится в картинах и чувствах, заключенных в самих клетках. Плоть – как впитавшая воду губка: надавите, выжмите, даже просто дотроньтесь, и воспоминания потекут ручьем.

Ограничивать красоту и ценность тела чем-то меньшим, чем это великолепие, – значит лишить тело его законного духа, законного облика, законного восторга. Когда вас считают уродливой или никчемной только потому, что ваша красота не отвечает современной моде, это глубоко ранит естественную радость – принадлежность к дикой природе.

У женщин есть все основания отвергнуть психологические и физические стандарты, которые травмируют дух и обрубают взаимосвязь с дикой душой. Ясно, что инстинктивная природа женщины куда больше ценит тело и дух за их способность быть жизнерадостными, чуткими и выносливыми, чем за внешнее соответствие каким бы то ни было канонам. Это значит не отбросить то, что считается красивым в той или иной культуре, а очертить более широкий круг, объемлющий все виды красоты, формы и функции.

Разговор тел

Однажды мы с подругой по очереди рассказывали историю под названием "Разговор тел" – о том, как мы обнаружили дары, доставшиеся нам по наследству от предков. Опаланга происходит из рода гриотов, американцев африканского происхождения. Она очень высокая, стройная, как тисовое дерево. Я una Mexicana, приземистая и обильная телом. Ее в детстве дразнили за высокий рост, да еще говорили, что щель между передними зубами – признак лгунов. Мне говорили, что форма и размер моего тела – признаки неполноценности и недостатка самообладания.

Так, попеременно рассказывая о теле, мы поведали о придирках и насмешках, полученных в течение жизни только потому, что многочисленные "они" видели в наших телах избыток того и недостаток сего. Этот рассказ стал своеобразной поминальной песней телам, которыми нам не позволяли восхищаться. Мы раскачивались, мы танцевали, мы смотрели друг на друга. Каждая видела подругу такой загадочно-красивой – и как это люди могли думать иначе?

Как же я изумилась, услышав, что уже взрослой Опаланга побывала в Западной Африке, в Гамбии, и нашла там своих сородичей, многие из которых – о чудо! – оказались очень высокими и стройными, как тисовое дерево, и между передними зубами у них была щель. Ей объяснили, что эта щель называется сакаяяллах, врата Бога, и считается... признаком мудрости.

Как же она удивилась, когда я рассказала ей, что уже взрослой побывала на перешейке Теуантепек в Мексике и нашла там своих сородичей, племя, чьи женщины-великанши – о чудо! – оказались сильными, игривыми и имели внушительные габариты. Они похлопывали меня [1], пощипывали и бесцеремонно говорили, что я худовата. Может быть, я мало ем? Может быть, я болела? Нужно постараться поправиться, – объясняли они, – потому что женщина – это La Tierra, она должна быть круглой, как сама Земля. Ведь Земле приходится нести на себе так много [2].

В этих поездках, как и в жизни, наши личные истории, начинавшиеся как тяжкие и гнетущие переживания, вылились в радость и сильное ощущение своей самости. Опаланга понимает, что высокий рост – ее красота, что ее улыбка сияет мудростью и что глас Божий всегда близок к ее губам. Я понимаю, что мое тело нераздельно с землей, что мои ноги предназначены для того, чтобы держать землю, что мое тело – сосуд, предназначенный для того, чтобы вмещать в себя многое. Могучие люди, живущие за пределами Соединенных Штатов и их культуры, научили нас по-новому ценить тело, отбрасывать идеи и язык, порочащие таинства тела или не желающие увидеть в женском теле инструмент познания [3].

Умение получать большую радость в мире, где есть много разновидностей красоты, – это счастье, для которого созданы все женщины. Быть поклонником единственного вида красоты – значит быть невнимательным к природе. Не может быть единственной разновидности певчей птицы, единственной разновидности сосны, единственной разновидности волков. Не может быть единственной разновидности детей, единственной разновидности мужчин, единственной разновидности женщин. Не может быть единственной разновидности груди, единственной разновидности талии, единственной разновидности кожи.

Встреча с женщинами-великаншами из Мексики заставила меня пересмотреть всю совокупность аналитических данных, касающихся разных размеров и форм женской фигуры, в частности веса. Особенно ошибочной, даже дикой, мне показалась одна старая психологическая истина – мысль о том, что все крупные женщины жаждут чего-то, что у них внутри сидит "тощее существо, которое исходит криком, пытаясь вырваться наружу". Когда я поделилась этой метафорой "тощей кричащей женщины" с одной из дородных матрон теуанского племени, та воззрилась на меня с явным беспокойством. "Ты имеешь в виду одержимость злым духом? [4] Кто мог загнать в женщину такую гадость?" – недоумевала она. Ей было совершенно непонятно, как это "целители" или другие люди могут думать, будто у женщины внутри сидит кричащая женщина только потому, что природа наделила ее крупным телом.

Хотя нарушения, проявляющиеся в непреодолимом и разрушительном обжорстве, искажающем размеры и образ тела, реальны и трагичны, для большинства женщин они не являются нормой. Женщины – дородные и хрупкие, толстые и тощие, высокие и низкие – бывают такими, вероятнее всего, просто потому, что унаследовали телосложение своих сородичей, если не ближайших родственников, то предков, отстоящих от них на одно-два поколения. Чернить или обсуждать внешние качества, унаследованные женщинами от предков, – значит создавать все новые поколения беспокойных и нервных женщин. Оскорбительные или безапелляционные суждения по поводу внешности, которую женщина получила в наследство, лишают ее нескольких необходимых и драгоценных духовных сокровищ. Они отнимают у нее гордость за полученный в наследство тип телосложения. Если ее приучили относиться к этому наследию с осуждением, это немедленно разрывает ее телесную связь с остальной семьей.

Если ее научили ненавидеть собственное тело, то как она может любить тело своей матери [5], которое так похоже на ее собственное, тело своей бабушки, тела своих дочерей? Как она может полюбить тела других женщин (и мужчин), своих родственников, которые унаследовали телосложение и внешность своих предков? Такие нападки отнимают у женщины, какого бы роста, размера и облика она ни была, законное право гордиться близостью к своему роду, отнимают у нее тот естественный напев, который звучит в ее теле. В сущности, нападки на женское тело – это нападки на тех, кто ушел до нее, и на тех, кто придет после [6].

Критические суждения о приемлемом внешнем виде того или иного тела порождают массу высоких сутулящихся девушек, маленьких женщин на высоченных каблуках, полных женщин, которые одеваются так, будто они в трауре, худеньких женщин, которые пыжатся, как голуби, и других женщин, которые стараются выглядеть не такими, какие есть на самом деле. Разрушая инстинктивное родство женщины с ее телом, ее лишают уверенности. Это вынуждает ее постоянно сомневаться, хороша она или нет, и ставит ее самооценку в зависимость от того, как она выглядит, а не кем она является. Это заставляет ее тратить энергию на подсчеты количества съеденной пищи, на беспокойство по поводу граммов и сантиметров. Это делает ее озабоченной, окрашивает тревогой все ее действия, планы и мечты. В мире инстинктов невозможно представить, чтобы женщина жила, уделяя такое огромное внимание своей внешности.

Есть полный смысл оставаться здоровой и сильной, давать своему телу как можно больше питания [7]. Однако приходится согласиться, что у многих женщин действительно сидит внутри "голодная". Но предмет ее голода – не конкретный размер, облик или рост, не соответствие определенному стереотипу – женщины жаждут элементарного внимания со стороны окружающего их общества. "Голодная", которая сидит у них внутри, жаждет, чтобы к ней относились с уважением, принимали ее [8] или хотя бы не пытались втиснуть в стереотип. Если действительно существует женщина, которая "исходит криком, стараясь выбраться", то она кричит, требуя уважения, требуя, чтобы прекратили неуважительно мерить чужими мерками ее тело, ее лицо, ее возраст.

Там, где отклонения женского тела от общепринятого стандарта объявляются патологией, возникает глубоко предвзятое отношение, сторонниками которого выступают многие психологи-теоретики, и в первую очередь Фрейд. Например, его сын Мартин в книге о своем отце Зигмунде рассказывает, что в семье у них активно не любили толстых людей и насмехались над ними [9]. Вопрос, почему у Фрейда были такие взгляды, выходит за пределы этой книги; и все же трудно понять, как могла такая точка зрения способствовать уравновешенному отношению к женскому телу.

Тем не менее приходится признать, что многие психологи-практики продолжают относиться к естественному телу столь же предвзято, тем самым вынуждая женщин постоянно контролировать свою фигуру и лишая их более глубокой и тонкой связи со своим обликом. Боязнь своего тела наносит большой ущерб творческой жизни женщины и ее вниманию к другим вопросам.

Такое поощрение попыток переделать женское тело поразительно похоже на попытки срыть, сжечь, счистить слои, срезать до костей плоть самой Земли. Ранам, нанесенным женским телам и душам, соответствуют раны на теле общества и, наконец, самой Природы. В подлинно целостной и органичной психологии все миры понимаются как взаимозависимые, а не отдельные сущности. Не удивительно, что в нашем обществе есть проблема, связанная с переделкой данного женщине природой тела, что есть близкая к ней проблема переделки ландшафта, а также проблема расчленения культуры на кусочки в угоду нынешней моде. И хотя женщине в одночасье не остановить насилия над культурой и Землей, она может перестать подвергать ему собственное тело.

Дикая природа никогда не простит вреда, наносимого телу, культуре или Земле. Дикая природа никогда не смирится с насилием, которому ты подвергаешь свое тело, лишь бы доказать, что ты чего-то стоишь, что можешь себя обуздать, что у тебя есть характер, лишь бы стать более привлекательной, больше цениться в финансовом выражении.

Женщина не может добиться от общества большего понимания, сказав ему: "Изменись". Но она может начать относиться по-другому к себе самой и тем самым отражать от себя уничижительные проекции окружающих. Для этого нужно вернуть себе свое тело. Если не отказывать в радости телу, которое дано тебе от природы, если не покупаться на иллюзию, будто счастье приходит только к женщинам определенной внешности и возраста, если ничего не ожидать и ни от чего не отказываться, если вернуться к самой себе и жить полной жизнью, все встанет на свои места. Такое динамичное самоутверждение и самооценка – именно то, что может положить начало переменам в обществе.

Тело в волшебных сказках

Есть много мифов и сказок, в которых говорится об уязвимости и изначальности тела. Вот их герои: греческий бог Гефест, хромой кузнец, обрабатывающий драгоценные металлы; мексиканский Артар, человек с двумя телами; рожденная из моря Венера; самый крошечный портной, уродливый, но обладающий способностью творить новую жизнь; женщины с Горы-Великанши, которых берут в жены за их силу, Мальчик-с-пальчик, который нигде не пропадет, и т.д.

В сказках удачными метафорами тела являются некоторые волшебные предметы, обладающие чуткостью и способностью преодолевать расстояние, – например, волшебный лист, ковер-самолет, облако. Иногда плащи, сапоги, шапки и шлемы наделяют способностью невидимки, огромной силой, ясновидением и т.д. Все это архетипические родственники. Каждый позволяет физическому телу обрести обостренную интуицию или слух, умение летать или ту или иную защиту для души и психики.

Вероятно, до изобретения карет, повозок и колесниц, до одомашнивания животных для перевозки тяжестей и людей, в этом мотиве волшебный предмет выступал символом священного тела. Предметы одежды, амулеты, талисманы и другие вещи при правильном обращении могли перенести человека через реку, а то и в иной мир.

Превосходный символ сенсорной и психической ценности естественного тела – ковер-самолет. Сказки, в которых появляется этот волшебный ковер, воспроизводят не очень сознательное отношение к телу в нашем с вами обществе. Вначале ковер-самолет считают обычным и не особенно ценным. Но если сесть на середину и сказать: "Лети!" – ковер мгновенно задрожит, приподнимется, повисит немножко, а потом – раз! – полетит, унося седока в другое место, к другим ценностям, взглядам, знаниям [10]. И тело тоже, благодаря своим состояниям возбуждения, сознавания и чувственного восприятия – например, звуков музыки, любимого голоса или знакомого аромата, – обретает способность переносить нас куда угодно.

В сказках, как и в мифах, ковер олицетворяет разновидность движения, но совершенно особого – того, что позволяет увидеть не только земной мир, но и загробный. В сказках народов Среднего Востока это средство духовного полета шаманов. Тело – не что-то бессловесное, из чьего плена мы стараемся вырваться. Если смотреть на него правильно, то оно – космический корабль, ряд атомных отсеков, сплетение нервных центров, ведущих в иные миры, к иным переживаниям.

Помимо ковра-самолета есть и другие символы тела. В одной сказке – ее подарила мне Фатах Келли – их сразу три. Она называется просто – "Сказка о ковре-самолете" [11]. В ней султан посылает трех сыновей, чтобы они нашли "самое дивное диво на свете". Тот, чья находка будет признана лучшей, получит все царство. Один брат искал-искал и привез жезл слоновой кости, с помощью которого можно было увидеть все, что ни пожелаешь. Второй искал-искал и привез яблоко, чей аромат мог исцелить любой недуг. А третий привез ковер-самолет, который мог перенести человека в то место, о котором он подумает.

"Так что же лучше всего? – спросил султан. – Способность видеть все на свете? Способность исцелять и воскрешать? Или способность воспарять духом?"

Каждый из братьев по очереди расхваливал свою находку. Но в конце концов султан махнул рукой и сказал: "Ни одну из этих вещей нельзя признать лучшей, ибо по отдельности они несовершенны". И разделил царство поровну между тремя сыновьями.

В эту сказку вкраплены яркие образы, которые позволяют нам представить, что же такое подлинная живость тела. Эта сказка (и ей подобные) рисуют поразительные силы интуиции, проницательности, духовного целительства и восторга, скрытые в человеческом теле [12]. Мы привыкли считать тело чем-то отдельным, что делает свое дело без нас и, если "правильно" с ним обращаться, обеспечивает нам "хорошее самочувствие". Многие обращаются с телом так, будто оно раб, или даже могут обращаться с ним хорошо, но требуют, чтобы оно по-рабски выполняло их желания и прихоти.

Некоторые говорят, что тело получает вести от души. А что, если на миг вообразить, что это душа получает вести от тела, что тело помогает душе приспособиться к земной жизни, анализирует, переводит, дает чистый лист, чернила и перо, чтобы душа могла создавать летопись нашей жизни? Представьте, что, как в сказках о колдунах-оборотнях, тело само по себе – Бог, учитель, наставник, опытный проводник. Что тогда? Разумно ли всю жизнь третировать этого учителя, который мог бы столько нам дать, столькому научить? Согласны ли мы всю жизнь позволять другим чернить наше тело, судить его, считать несовершенным? Хватит ли у нас силы пойти наперекор большинству и по-настоящему, глубоко прислушаться к телу, этому сильному и священному созданию? [13]

Характерный для нашего общества подход к телу исключительно как к скульптуре неверен. Тело – не мраморная статуя. У него другое назначение. Его задача – защищать, вмещать, поддерживать и воспламенять душу и дух, быть хранилищем воспоминаний, наполнять нас чувством – лучшей пищей для души. Оно служит для того, чтобы возвышать нас и побуждать, наполнять чувством; чтобы доказать, что мы существуем, что мы здесь; чтобы давать нам основу, массу, вес. Неверно думать о нем так, будто это место, которое мы покидаем, чтобы воспарить в духовные сферы. Тело – носитель для этих переживаний. Не будь тела, не было бы ощущения, что мы переходим через порог, ощущения подъема, невесомости. Все это исходит от тела. Тело – ракета-носитель. Находясь в ее носовом отсеке, душа смотрит в иллюминатор на загадочную звездную ночь, и у нее захватывает дух.

Власть бедер

Что входит в состав здорового тела в инстинктивном мире? Прежде всего, грудь, живот и все, что покрыто кожей и где присутствуют нейроны, чтобы передавать ощущения. Главное здесь не форма, не размер, не цвет, не возраст, а то, возникают ли ощущения, выполняются ли необходимые функции, способны ли мы реагировать, ощущаем ли весь спектр, весь диапазон чувств. Сковано ли тело страхом или болью, парализовано застарелой травмой, или в нем играет своя музыка, и оно, как богиня Баубо, слушает животом, смотрит множеством глаз?

Когда мне было двадцать с небольшим, мне довелось испытать два связанных с телом переломных переживания, которые шли вразрез со всем тем, чему меня учили. Во время недельного женского сбора, как-то ночью у горячего источника, я увидела обнаженную женщину лет тридцати пяти. Ее груди были высосаны детьми, живот исполосован рубцами, следами многочисленных беременностей. Я, тогда еще совсем молодая, испытала чувство жалости, глядя на эти отметины, изуродовавшие светлую тонкую кожу. Кто-то заиграл на маракасах и барабанах, и она стала танцевать. Ее волосы, груди, кожа, руки и ноги – все исполняло свой собственный танец. Какая красота сквозила в нем, какая жизненная сила! От ее грации заходилось сердце. Я всегда посмеивалась, когда про кого-то говорили: "У нее в чреслах огонь". Но в ту ночь я его увидела. Я увидела мощь ее бедер. Я увидела то, что была приучена не замечать, – мощь женского тела, воодушевленного внутренним огнем. Прошло почти три десятка лет, но я до сих пор вижу, как она танцует в ночи, и меня до сих пор завораживает мощь ее тела.

Второе пробуждение связано с женщиной, которая была гораздо старше. Если мерить общими мерками, ее бедра формой походили на грушу, по сравнению с ними грудь казалась совсем маленькой, ноги покрывала сетка фиолетовых прожилок, а по всему телу, от грудной клетки до позвоночника, проходил длинный шрам, след серьезной хирургической операции – так снимают кожуру, когда чистят яблоко. Зато талия была шириной в четыре ладони.

Для меня оставалось загадкой, почему мужчины вились вокруг нее так, будто она была намазана медом. Казалось, они хотят откусить от ее грушевидных бедер, полизать ее шрам, ласкать ее грудь, прижаться щекой к паутине прожилок. Ее улыбка была ослепительна, походка грациозна, а ее глаза так и вбирали в себя то, на что смотрели. Я снова увидела то, что меня учили не замечать, – власть, таящуюся в теле. Признанная культурой власть тела – в его внешней красоте, но скрытая в теле власть – редкость, ибо в большинстве случаев ее изгоняют – истязая себя или стесняясь собственной плоти.

Именно в этом свете дикая женщина может вглядеться в божественность собственного тела и понять, что оно – не обуза, которую мы обречены таскать всю свою жизнь, не вьючное животное, которое принуждают кнутом или пряником, чтобы оно несло нас по жизни, а череда дверей, снов и стихов, благодаря которым мы можем учиться и познавать все на свете. Дикая душа воспринимает тело как самостоятельное существо, которое любит нас, зависит от нас; иногда мы бываем для него матерью, а иногда – оно для нас.

LA MARIPOSA, ЖЕНЩИНА-БАБОЧКА

Чтобы открыть еще кое-что о власти тела, придется рассказать вам историю – настоящую и довольно длинную.

Вот уже много лет туристы толпами валят через великую американскую пустыню по так называемой "духовной цепи": долина Памятников, каньон Чако, Меса Верде, Кайента, каньон Киме, Пэйнтед Дезерт, каньон де Челли. Они разглядывают лоно матери – Великого Каньона, покачивают головами, пожимают плечами и спешат домой – только затем, чтобы следующим летом снова нестись через пустыню, чтобы высмотреть что-то еще, выискать что-то новое.

В основе всего этого лежит все та же жажда встречи с нуминозным, которая испокон веков терзает людей. Но иногда эта жажда усиливается, ибо многие люди утратили связь с предками [14]. Обычно они не знают имен даже своих прадедов. В частности, они утратили семейные предания. В духовном отношении такая ситуация вызывает печаль... и голод. Очень многие пытаются воссоздать что-то важное, что могло бы утолить этот душевный голод.

Туристы на протяжении многих лет стекаются в Пуйе. Там находится меса – столовая гора, или плоский холм, большой и пыльный, затерянный в глуши Нью-Мексико. Когда-то здесь древние Anasazi перекликались с одного холма на другой. Говорят, что доисторическое море вырезало в здешних каменных стенах тысячи лиц – веселых, злобных, искаженных мукой.

Дине (навахо), хикарилльские апачи, южные юты, хопи, зуньи, Санта-Клара, Санта-Доминго, лагуна, пикурис, тесуке – все эти племена пустыни собираются здесь. Здесь они пляшут, в плясках снова превращаясь в сосны, в оленей, в орлов и Katsinas – могучих духов.

Приезжают сюда и гости – некоторые из них изголодались по мифам о своем происхождении, оторвались от духовной плаценты, забыли своих древних богов. Они приезжают посмотреть на тех, кто не забыл.

Ведущая к Пуйе дорога была построена в расчете на лошадиные копыта и мокасины, но со временем повсюду развелись автомобили, и теперь и местные жители, и гости приезжают на самых разнообразных легковых автомобилях, грузовиках, пикапах и фургонах. Все эти машины, завывая, изрыгая дым и вздымая клубы пыли, медленным караваном тащатся по дороге.

Все кое-как располагаются на округлых холмах, и к полудню окраина горы начинает походить на огромную автомобильную свалку. Некоторые паркуются впритык к двухметровым зарослям алтея, полагая, что запросто пригнут растения и вылезут из машины. Но столетние стебли несгибаемы, как чугунные тумбы, и те, кто припарковался рядом с ними, сидят в машине, как в клетке.

Днем солнце жарит, как огненная печь. Все бродят в раскаленных башмаках, с зонтом под мышкой на случай дождя (он еще впереди), таская с собой складной алюминиевый стул на случай, если устанешь (так оно и будет), а если это гости, то еще и камеру (если разрешено) и гирлянды из коробочек с пленкой, которые свисают с шеи, словно связки чеснока.

Гости приносят с собой разнообразные ожидания, от самых высоких до самых заурядных. Они приезжают, чтобы увидеть то, что дано увидеть не каждому, – одно из самых фантастических зрелищ, живое божество, La Mariposa – женщину-бабочку.

Танец бабочки – завершающее событие дня. Все в восторгом предвкушают этот танец-соло. Его исполняет женщина, и – о, что это за женщина! Когда солнце начинает клониться к горизонту, появляется старик в ритуальном костюме, на который ушли килограммы бирюзы. В хромированный микрофон выпуска тридцатых годов, попискивающий, словно завидевший ястреба цыпленок, он возвещает: "А теперь – танец бабочки" – и, прихрамывая, удаляется.

В отличие от балетного номера, где после объявления занавес раздвигается и танцоры выпархивают на сцену, здесь, в Пуйе, как и в других местах, где исполняются племенные танцы, от объявления до выхода танцора может пройти любое время – от двадцати минут до вечности. Где исполнитель? Возможно, он наводит порядок в своем автофургоне. Температура воздуха здесь нередко превышает сто градусов,* поэтому в последний момент необходимо подправить потекший от пота грим. Если специальный пояс танцора, принадлежавший еще его деду, по пути к арене лопнет, то танцор вообще не появится, потому что дух пояса нуждается в отдыхе. Начало танца может быть отложено в связи с тем, что по радио исполняют хорошую песню.

* По шкале Фаренгейта. Примерно тридцать восемь градусов по Цельсию.

Иногда исполнитель не слышит объявления, и за ним приходится посылать гонца. И потом, конечно же, по пути к арене танцовщик обязательно должен переговорить со всеми родственниками и обязательно остановится, чтобы маленькие племянники и племянницы могли вдоволь на него наглядеться. Ребятишки приходят в ужас, смешанный с восторгом, увидев возвышающийся над ними дух Katsina, который подозрительно напоминает дядюшку Томаса, или танцовщицу в костюме кукурузы, которая так похожа на тетушку Яси. Наконец, всегда есть вероятность, что танцор еще только подъезжает по Тесукскому шоссе – ноги его торчат из кузова грузовичка, из выхлопной трубы которого на целую милю стелется черный дым.

С нетерпением ожидая танца бабочки, люди болтают о девах-бабочках и о красоте молодых женщин из племени зуньи, которые танцуют в старинных красно-черных одеяниях, оставляя одно плечо обнаженным, с ярко-розовыми кругами, нарисованными на щеках. Они хвалят молодых исполнителей танца оленей, которые пляшут, привязав к кистям рук и щиколоткам сосновые ветки.

А время все идет.

Идет.

Идет.

Люди бренчат мелочью в карманах. Цыкают зубами. Собравшимся не терпится увидеть прославленную исполнительницу танца бабочки.

И вдруг неожиданно, потому что всем уже смертельно надоело ждать, руки барабанщика начинают выбивать священный ритм бабочки, а хор принимается изо всех сил возносить призывы богам.

В представлении собравшихся бабочка – это нечто хрупкое. "Воздушная красота", – предвкушают они. Поэтому все неизбежно бывают потрясены, когда на сцену выскакивает Мария Лухан [15]. Она огромна – действительно огромна, – как Венера Виллендорфская*, как Мать Времен, как могучая женщина с картины Диего Риверы, которая одним мановением руки создает город Мехико.

* Палеолитическая скульптура, найденная в Нижней Австрии и изображающая тучную женщину с пышными формами.

И еще Мария Лухан стара, очень стара – как женщина, восставшая из праха, как старая река, как старые сосны на границе леса. Одно ее плечо обнажено. Ее красно-черная manta, накидка, подпрыгивает вместе с ней. Тучное тело и очень тонкие ноги делают ее похожей на прыгающего паука, обернутого кожурой красного перца.

Она скачет на одной ноге, потом на другой. Помахивает веером из перьев. Она – Бабочка, прилетевшая, чтобы дать силу слабым. Она – то, что большинство из нас считает слабым – старость, бабочка, женственность.

Косы девы-бабочки касаются земли. Они толстые, как початки кукурузы, а цвет их – каменно-серый. У нее крылья бабочки – как у маленьких детей, которые в школьных спектаклях изображают ангелов. Ее бедра – как два покачивающихся битком набитых мешка, а мощные ягодицы такие выпуклые, что образуют полку, на которой смогли бы усидеть два малыша.

Она прыгает: прыг-скок, прыг-скок – но не как кролик, а так, что земля содрогается.

– Я здесь, здесь, здесь...

– Я здесь, здесь, здесь...

– Проснитесь вы, вы, вы!

Она помахивает веером из перьев, овевая землю и обитающих на ней людей опыляющим духом бабочки. Ее браслеты из ракушек гремят, как гремучие змеи, подвески из колокольчиков постукивают, как дождь. Ее тень с огромным животом и тонкими ножками танцует от одного края танцевальной арены к другому. Ее ступни вздымают маленькие вихри пыли.

Индейцы охвачены благоговением. А некоторые из гостей переглядываются и ворчат: "Это она и есть? Это дева-бабочка?" Они в недоумении, а кое-кто даже разочарован. Похоже, они уже не помнят, что мир духов – это место, где женщины – волчицы, мужья – медведи, а старухи внушительных размеров – бабочки.

Да, так оно и должно быть – чтобы Дикая Женщина-Бабочка была стара и тучна, ибо в одной груди она носит мир наземный, а в другой – подземный. Ее спина – круглая планета Земля со всеми ее растениями, зверьем и людьми. На плечах она носит рассвет и закат, в левом бедре – все сосны в мире, в правом – всех волчиц. В утробе у нее – все дети, которым предстоит родиться на свет.

Дева-бабочка – это оплодотворяющая женская сила. Перенося пыльцу с места на место, она выполняет перекрестное опыление – так душа оплодотворяет сознание снами, так архетипы оплодотворяют земной мир. Она – центр. Она соединяет противоположности, беря крошку отсюда и перенося туда. Преображение – дело ничуть не более сложное. Вот чему она учит. Вот как она учит. Вот как это делает душа.

Женщина-бабочка исправляет ошибочное представление о том, что преображение – только для тех, кто вынес муки, для святых или сказочно сильных. Чтобы преобразиться, "Я" не нужно двигать горы. Достаточно небольших усилий. Их хватит надолго. Ими можно многое изменить. Оплодотворяющая сила позволяет не двигать горы с места на место.

Дева-бабочка опыляет души земли. "Это проще, чем вы думаете", – говорит она. Помахивая веером из перьев и подпрыгивая, она осыпает духовной пыльцой всех присутствующих: американских индейцев, маленьких детей, гостей – всех. Все ее тело несет благодать – все старое, слабое, тучное тело, с короткими ногами, с короткой шеей, покрытое старческими пятнами. Перед вами женщина, связанная со своей дикой природой, переводчица с языка инстинкта, оплодотворяющая сила, та, что исправляет, та, что помнит старые принципы. Она – la voz mitologica. Она олицетворение Дикой Женщины.

Исполнительница танца бабочки должна быть старой, ибо она олицетворяет древнюю душу. У нее широкие бедра и тяжелый зад, потому что она много несет на себе. Ее седые волосы показывают, что ей уже не нужно соблюдать табу, запрещающие прикасаться к другим людям. Она вольна прикоснуться к кому угодно: к мальчикам, младенцам, мужчинам, женщинам, девочкам, старым, больным и мертвым. Женщина-бабочка может прикоснуться к любому. Это ее привилегия – касаться всех. В этом ее сила. Ведь у нее тело La Mariposa, бабочки.

Тело – что планета. Оно как земля. Его, как и любой природный ландшафт, вредно слишком плотно застраивать, делить на клочки, урезать, перекапывать, лишать силы. Дикую женщину не так легко сбить с толку планами преобразования. Для нее вопрос не в том, как выглядеть, а в том, как себя ощущать. Грудь любой формы имеет функцию: кормить и быть чувствительной. Она дает молоко? Она дает ощущения? Значит, это хорошая грудь.

Бедра бывают широкими потому, что таят в себе атласную колыбель цвета слоновой кости для взращивания новой жизни. Женские бедра – широкие борта для того, что расположено выше и ниже, они – портал, пышные подушки, рукоятки любви, убежище, за которым прячутся дети. Ноги предназначены для того, чтобы нас нести, перемещать; они лебедки, которые помогают нам подняться; они – anillo, кольцо, обнимающее любимого. Они не могут быть слишком такими или слишком другими. Они такие, какие есть.

В теле нет ничего, что "должно быть таким-то". Дело не в форме, не в размере, не в возрасте, даже не в том, что всего должно быть по два, потому что есть и исключения. Вопрос первозданности стоит так: чувствительно ли тело, есть ли у него надлежащая связь с наслаждением, с сердцем, с душой, с дикой природой? Доступно ли ему счастье, радость? Может ли оно само двигаться, танцевать, подпрыгивать, раскачиваться, вращаться? Если да, то больше ничего не нужно.

В детстве я как-то попала на экскурсию в Чикагский музей естественной истории. Там я увидела скульптуры Мальвины Хоффман – десятки статуй из темной бронзы в натуральную величину, стоящие в просторном зале. Она изображала главным образом обнаженные тела людей, принадлежавших к разным народам мира, и видение у нее было дикое.

Она расточала свою любовь стройной лодыжке охотника, длинным грудям матери с двумя взрослыми детьми, холмикам плоти на груди девственницы, яйцам старика, свисающим до середины ляжки, носу с ноздрями крупнее глаз, носу, крючковатому, как ястребиный клюв, носу, прямому как угол. Она влюблялась в уши, похожие на семафоры, в уши, доходившие почти до подбородка, и маленькие, как орехи-пекан. Она любила каждый волосок, свившийся, как змея, каждый волосок, волнистый, как развернутая лента, каждый волосок, прямой, как осока. Она любила тело дикой любовью. Она понимала скрытую в нем силу.

В пьесе Нтозаке Шанге "Для цветных девушек, которые подумывают о самоубийстве, когда радуги достаточно" [16] есть одна строка. Эти слова произносит девушка в фиолетовом после неудачных попыток справиться со всеми психическими и физическими аспектами своего существа, которые общество игнорирует или принижает. Она подводит итог такими мудрыми и спокойными словами:

Вот что у меня есть:
стихи,
широкие бедра, набухшие груди
и
так много любви!

Вот в чем сила нашего тела, наша сила, сила дикой женщины. В мифах и сказках божества и другие великие духи испытывают сердца людей, являясь им в разных обликах, скрывающих их божественность. Они приходят в мантиях и в лохмотьях, в серебряных перевязях и с грязными ногами. Они приходят – темнокожие, как старое дерево

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: