Политики «сдерживания»: Корейская война 2 глава

Американские лидеры полагали, что осознали опасность эскалации, но так и не сумели понять всю опасность патовых ситуаций на будущее. «Мы воюем, чтобы отра­зить ничем не прикрытую агрессию в Корее. — заявил Трумэн в апреле 1951 года. — При этом стараемся не допустить распространения корейского конфликта на другие районы. Однако в то же время военные действия необходимо вести таким образом, чтобы обеспечить безопасность наших вооруженных сил. Это существенно важно, по­скольку они собираются продолжать войну до тех пор, пока враг не откажется от без­жалостных попыток уничтожить Корейскую Республику».

Но вести войну ради «безопасности наших вооруженных сил» стратегически бес­цельно. Поскольку война сама по себе уже представляет собой риск для их безопас­ности, превращать «безопасность наших вооруженных сил» в самоцель — значит на­ходиться в плену тавтологии. Поскольку Трумэн не придумал иной цели войны, кроме как вынудить врага отказаться от своих попыток, то есть, иными словами, в самом лучшем случае, добиться предвоенного статус-кво, порожденное этим разоча­рование ляжет в основу давления в пользу победы. Макартур не рассматривал бы «вечный шах» в качестве осмысленной цели. Он настоятельно и красноречиво утверждал, что опасность эскалации заложена уже в самом решении прибегнуть к во­енному вмешательству и что ее нельзя уменьшить посредством сдержанности при проведении военных операций. И по правде говоря, продолжение войны лишь увели­чит подобные риски. Давая свидетельские показания в 1951 году, Макартур подчерки­вал: «У вас на плечах сидит война, и вы не можете просто сказать: „Пусть эта война продолжается до бесконечности, а я буду готовиться к какой-нибудь другой вой­не..."» И поскольку Макартур не соглашался с точкой зрения администрации отно­сительно того, что корейскую войну будто бы следует вести таким образом, чтобы не давать Советам повода развернуть широкомасштабное нападение, то он защищал стратегию разгрома китайских армий, по крайней мере в Корее.

В состав предложений Макартура входил «ультиматум, требующий, чтобы либо он [Китай] в течение разумного срока явился на переговоры и согласовал условия пре­кращения огня, либо его действия в Корее будут считаться объявлением войны наци­ям, там присутствующим, и тогда эти нации предпримут такие шаги, какие сочтут нужными, чтобы довести дело до завершения». Макартур то и дело требовал бомбить базы в Маньчжурии, объявить блокаду Китаю, усилить американские войска в Корее и перебросить силы националистического Китая с Тайваня в Корею, причем основы­вался на том, что все это является «нормальным способом» «обеспечить справедливый и почетный мир в кратчайший возможный срок с минимальной потерей человеческих жизней путем использования всего вашего потенциала».

Ряд рекомендаций Макартура выходил далеко за пределы полномочий командую­щего театром военных действий. К примеру, введение в Корею сил националистиче­ского Китая было бы равносильно объявлению войны всеобщего характера против Китайской Народной Республики. И если бы китайская гражданская война была пе­ренесена на корейскую почву, ни одна из китайских сторон не согласилась бы на ее окончание, не одержав решительной победы; и Америка оказалась бы в эпицентре бесконечного конфликта.

И все же основополагающим стал не вопрос адекватности конкретных рекоменда­ций Макартура, а выставленное им требование ключевого характера: существует ли выбор между патовой ситуацией и войной всеобщего свойства? 11 апреля 1951 года, когда Трумэн сместил Макартура, дебаты разгорелись в открытую. Как всегда реши­тельный, Трумэн не мог позволить себе ничего иного, кроме как сместить коман­дующего, выказавшего публичное неповиновение. Но он также тем самым предпочел стратегию, оставлявшую инициативу в руках противника. Ибо, делая соответствующее заявление, Трумэн опять скорректировал формулировку стоящих перед Америкой це­лей. Впервые «отражение агрессии» определялось как достижение урегулирования по существующей линии прекращения огня, где бы она ни пролегала, — причем это соз­давало дополнительный повод для китайцев интенсифицировать военные усилия для обеспечения себе наилучшей из возможных линий:

«Реальный мир может быть достигнут посредством урегулирования на основе сле­дующих факторов.

Первый: боевые действия должны прекратиться.

Второй: должны быть предприняты конкретные шаги для того, чтобы обеспечить невозобновление боевых действий.

Третий: агрессии должен быть положен конец».

Объединение Кореи, которого шесть месяцев назад Соединенные Штаты пытались добиться силой оружия, откладывалось на будущее: «Урегулирование, основанное на данных составляющих факторах, открыло бы путь к объединению Кореи и выводу всех иностранных вооруженных сил».

Макартура встречали как героя, и он принял участие в серии широко освещав­шихся слушаний в сенате. Макартур строил свою защиту на анализе, по его выраже­нию, традиционных взаимоотношений между внешней политикой и военной страте­гией:

«Определением общего характера, бывшим в ходу в течение многих десятилетий, являлась фраза: „Война есть конечное средство политики", то есть, если исчерпаны все прочие политические средства, вы обращаетесь к применению силы, а когда это сделано, возникает вопрос сбалансированного контроля, сбалансированности кон­цепций, учета и анализа основополагающих интересов, но в ту минуту, когда начнет­ся уничтожение противника, контроль перейдет в руки военных...

Я безоговорочно заявляю, что, когда люди вступают в схватку, не может быть ни­каких искусственных решений во имя политики, которые ставили бы ваших соб­ственных людей в невыгодное положение, уменьшали бы их шансы на победу и уве­личивали бы потери среди них».

Макартур был прав, когда выступал против взаимного выжидания как националь­ной политики. Он, однако, сделал политические ограничения неизбежными, высту­пив против постановки каких бы то ни было политических целей, даже таких, какие требуются для поддержания победы в местном масштабе. Если дипломатия исключалась бы из определения целей войны, то любой конфликт автоматически превращался бы во всеобщую войну, независимо от ставок и рисков, что является далеко не по­следним соображением в век ядерного оружия.

Администрация Трумэна тем не менее пошла еще дальше. Она не только отвергла рекомендации Макартура, но настаивала на том, что альтернативы стратегической паузе не существует. Генерал Брэдли, ставший председателем Объединенного комите­та начальников штабов, определил три варианта хода военных действий:

«Либо мы уходим и бросаем Южную Корею на произвол судьбы, либо пытаемся вести бой в общем и целом там, где мы сейчас находимся, не вовлекая в сражение слишком большие силы, либо переходим к войне всеобщего характера и вводим в действие силы, достаточные для того, чтобы выбить всю эту публику из Кореи. В на­стоящее время мы действуем по второму варианту».

В практике американской системы управления документы многовариантного ха­рактера, как правило, из трех версий в качестве предподчительной рекомендуют сред­нюю. А поскольку внешнеполитические учреждения имеют тенденцию раскладывать пасьянсы из своих рекомендаций в пространстве между ничегонеделанием и всеобщей войной, опытные бюрократы знают, что моральный уровень их подчиненных резко повышается, когда они избирают средний путь. Именно это и имело место с тремя вариантами Брэдли, хотя фраза «вести бой в общем и целом... не вовлекая в сражение слишком большие силы» просто отражает дилемму политики, не имеющей четко очерченных задач.

Дин Ачесон подтвердил на языке дипломатии, что целью Америки в Корее и на са­мом деле является поддержание состояния бездействия. Задачей Америки в Корее было «покончить с агрессией, обеспечить невозможность ее повторения и восстановить мир». Не дав определения ни одному из этих терминов, Ачесон переходит к сомнени­ям в эффективности мер, предложенных Макартуром: «В отношении сомнительных преимуществ переноса войны в первоначально ограниченной манере на территорию ма­терикового Китая, — заявляет государственный секретарь, — следует взвесить меру рис­ка войны общего характера с Китаем, риска советского вмешательства и третьей миро­вой войны, а также возможных последствий для солидарности внутри коалиции стран свободного мира»; ибо «затруднительно представить себе, как Советский Союз сможет проигнорировать прямую атаку на материковую территорию Китая»".

Если Соединенные Штаты не осмеливались победить, но не могли позволить себе проиграть, то какой оставался конкретный выбор? И если общие заявления перевести на язык фактов, то речь шла о застойном бездействии на поле боя и, соответственно, за столом переговоров. В своих мемуарах Трумэн так сводит воедино точки зрения всех своих подчиненных — как военных, так и гражданских лиц:

«Каждое из принимавшихся мной решений в связи с корейским конфликтом имело под собой одну осознанную цель: не допустить третьей мировой войны и ужа­сающих разрушений, которые она бы могла принести цивилизованному миру. Это означало, что мы обязаны были не предпринимать ничего, что создало бы оправдание для Советов и ввергло бы свободные нации в полномасштабную всеобщую войну»".

Вера в то, что Советский Союз готов сделать выбор в пользу всеобщей войны, до­казывает, до какой степени было утеряно представление об истинном соотношении сил. Сталин вовсе не искал предлога, чтобы начать всеобщую войну; он более всего стремился ее избежать. Если бы он жаждал конфронтации, то было более чем доста­точно поводов для этого в Европе или в тех военных действиях, которые уже велись в Корее. И неудивительно то, что ни на одном из этапов войны Советский Союз не угрожал вмешательством или действиями военного характера. В осторожной и подо­зрительной натуре Сталина не было ничего от отчаянного авантюриста; он всегда предпочитал действовать втихомолку и обходным путем, а не идти на фактическую конфронтацию, и проявлял особую осмотрительность, чтобы не пришлось идти на риск военного столкновения с Соединенными Штатами, и не без причины. С учетом несопоставимости ядерных возможностей обеих сторон, именно Советский Союз во всеобщей войне терял все.

Потрясающе, но все свидетели со стороны администрации подчеркивали прямо противоположную точку зрения. Маршалл утверждал, что Соединенным Штатам по­требуется еще два или три года, чтобы быть готовыми ко всеобщей войне. Брэдли считал, что «мы находимся не в наилучшем положении, чтобы встретить лицом к ли­цу глобальную войну». Отсюда его знаменитое изречение, что схватка всеобщего ха­рактера по поводу Кореи «вовлечет нас не в ту войну, не в том месте, не в то время и не с тем противником». Ачесон также полагал, что требуется больше времени, чтобы «создать эффективные силы противодействия».

Почему, в свете наращивания Советским Союзом ядерных возможностей, амери­канские лидеры могли думать, будто значение их сил противодействия возрастет по прошествии времени? Это можно объяснить лишь одним из странных предположе­ний, легших в основу теории «сдерживания». А именно — будто Америка слаба, хотя на самом деле она в то время обладала атомной монополией, и что ее «позиция силы» может быть улучшена, хотя в это время Советский Союз наращивал свой ядерный ар­сенал. Сталин преуспел в том, что не дал Соединенным Штатам возможности попы­таться достигнуть ограниченной победы в Корее, сделав капитал на их гипнозе само­внушения и не совершив ничего, конкретно угрожающего.

После вмешательства китайцев Америка более не ставила всерьез вопрос о воз­можностях достижения ограниченной победы. Деятельность администрации Трумэна основывалась на аксиоме, что добиться чего-то большего, чем воздерживания от во­енных действий, либо невозможно, либо чревато всеобщей войной. На деле это не исчерпывало диапазона имевшихся вариантов. Промежуточный курс, подобный тому, что я рассматривал ранее, а именно — установление разграничительной линии по са­мому узкому месту полуострова при демилитаризации всей остальной части страны под международным наблюдением, мог бы быть реализован, а если бы противник его отверг — и навязан в одностороннем порядке. У Китая, вероятно, не было возможно­стей предотвратить это, как полагал и преемник Макартура генерал Мэтью Риджуэй, но от рекомендаций подобного рода он, однако, воздерживался²⁷.

Макартур почти наверняка был прав, когда утверждал, что «Китай использует про­тив нас максимум своих сил». Что же касается Советского Союза, то ему предстояло бы решать, оправдывает ли себя в свете американского ядерного превосходства и со­ветской экономической слабости американское продвижение на сравнительно корот­кое расстояние от тридцать восьмой параллели до сужения полуострова риск войны всеобщего характера. Конечно, Китай бы с этим не смирился, но он бы и не воевал, а лишь сохранял бы угрожающую позу, как только такая линия была бы установлена. Но эта ситуация не слишком бы отличалась от той, которая в итоге сложилась вокруг тридцать восьмой параллели. Китай наверняка прекратил бы свои угрозы, почувство­вав страх перед советской агрессией, и тогда его шаги в направлении Соединенных Штатов были бы закономерны. Если первый же коммунистический вызов Соединен­ным Штатам закончился бы явной неудачей, то прочие воинственные силы повели бы себя с гораздо большей осторожностью в таких районах, как Индокитай. А разрыв между Китаем и Советским Союзом произошел бы гораздо быстрее.

Весной 1951 года новое американское наступление под командованием генерала Риджуэя пробивало себе путь на север при помощи традиционной американской так­тики брать противника измором. Был освобожден Сеул, пересечена тридцать восьмая параллель, как вдруг в июне 1951 года коммунисты предложили переговоры о пере­мирии. Тогда Вашингтон приказал прекратить наступательные действия; с этого мо­мента все операции на уровне батальона и выше подлежали утверждению Верховным Главнокомандующим: сделав этот жест, администрация Трумэна полагала, что таким образом она улучшит атмосферу на переговорах, демонстрируя китайцам, что Ва­шингтон вовсе не нацелен на победу.

Это был классический американский жест. Вследствие убежденности в том, что мир — состояние нормальное, а добрая воля — проявление естественное, американ­ские руководители обычно стремились облегчить переговоры, устраняя элементы, вы­зывающие трения, и односторонне демонстрируя добрую волю. Но действительно ли односторонние действия на переговорах безоговорочно идут в актив? Обычно дипло­маты редко платят за уже оказанные услуги, особенно в военное время. Типичным фактором, вынуждающим к переговорам, является нажим на поле боя. А снятие тако­го нажима лишает противника стимула вести переговоры всерьез, и его одолевает ис­кушение затягивать переговоры до бесконечности в надежде, не последуют ли новые односторонние жесты.

Именно это и случилось в Корее. Американская сдержанность позволила Китаю прервать процесс, по ходу которого его армия перемалывалась благодаря американ­скому материально-техническому превосходству. И потому с того момента без особого риска китайцы могли пользоваться военными операциями, чтобы увеличивать потери противника и обострять раздражение американцев, стремящихся поскорее покончить с войной. Во время паузы коммунисты заняли почти неприступные позиции в непро­ходимой горной местности, постепенно лишая американцев возможности угрожать возобновлением военных действий²⁹. Результатом этого стала затянувшаяся война на измор, которая пришла к концу лишь потому, что установилось болезненное равнове­сие между ограниченными физическими возможностями Китая и психологическими барьерами американцев. И при этом цена затишья оказалась такова, что число жертв, понесенных Америкой за период переговоров, превысило цифру за предшествующий период полномасштабной войны.

Затишье, к которому стремилась Америка, распространилось как на военный, так и на дипломатический фронт. Воздействие военной паузы на войска красочно описа­но официальным британским наблюдателем бригадиром А. К. Фергюсоном:

«Мне представляется, что заданная цель пребывания сил ООН в Корее, гласящая: „Отразить агрессию и восстановить мир и безопасность в регионе", сформулирована слишком неопределенно, чтобы при данных обстоятельствах задать высшему началь­ствующему лицу на поле боя военную цель, достижение которой приведет военные действия к завершению... Множество британских и американских офицеров и воен­ных разных рангов уже задают вопросы типа: „Когда закончится война в Корее?", „Когда, по вашему мнению, войска ООН смогут быть выведены из Кореи?", „Какова цель нашего пребывания в Корее?" Такие вопросы наводят меня на мысль, что, пока перед британскими и американскими силами в Корее не будет поставлена какая-то конкретная задача, на которой им следует сосредоточиться, командующему полевыми войсками с огромным трудом удастся поддерживать их боевой дух...»

Избрав паузу в боевых действиях, Америка впервые после войны всерьез нарушила консенсус в области внешней политики. Для Макартура и его сторонников Корейская война была сплошным разочарованием, поскольку введенные для нее ограничения гарантировали военно-политический пат. Для администрации Трумэна война в Корее была кошмаром, поскольку она была чересчур крупномасштабна для своих политиче­ских целей и слишком мала с точки зрения стратегической доктрины. Макартур на­стаивал на решительной схватке по поводу Кореи, даже если бы это повлекло за со­бой войну против Китая, в то время как администрация предпочитала беречь силы Америки на случай отражения советского прорыва в Западную Европу, предусмотрен­ного теорией «сдерживания».

Таким образом, война в Корее отразила как силу, так и ограниченный характер по­литики «сдерживания». С точки зрения традиционной государственной политики, Корея была испытанием в целях определения разграничительной линии между двумя соперни­чающими сферами влияния, находившимися тогда в процессе формирования. Но аме­риканцы воспринимали этот конфликт совершенно иначе: как столкновение между добром и злом и как схватку от имени всего свободного мира. Такая интерпретация на­полняла действия Америки могучим побудительным мотивом и исключительной само­отдачей. Она также заставляла политику «сдерживания» колебаться между практическим и апокалиптическим. Великие акты созидания, такие, как восстановление Европы и Японии, осуществлялись при наличии серьезнейшего пренебрежения аналитическими тонкостями и исключительной переоценки советских возможностей. Вопросы, которые можно было облечь в моральные или юридические формулы, разрешались хорошо и тщательно; но одновременно проявилась тенденция концентрировать внимание скорее на формуле, чем на той задаче, выполнению которой она была призвана способствовать. Оценивая степень успеха Америки в Корее, Ачесон в меньшей мере интересовался ис­ходом столкновения на поле боя, чем утверждением концепции коллективной безопас­ности: «Идея коллективной безопасности была подвергнута испытанию и выдержала его. Нации, являющиеся приверженцами коллективной безопасности, показали, что могут держаться вместе и сражаться вместе». Утверждение принципа коллективной безопасности оказалось гораздо важнее, чем конкретный исход, коль скоро удалось уйти

от поражения.

Эти аспекты политики «сдерживания» возложили, по-видимому, непомерное бре­мя на американский народ, который должен был смириться с тяжелыми потерями, пока его политические руководители стремились проплыть узеньким проходом между сопротивлением агрессии и недопущением войны всеобщего характера, не придавая при этом ни одному из этих понятий оперативного смысла. Последствием подобного подхода было спонтанное разочарование и поиск козлов отпущения. Маршалла и особенно Ачесона поносили на все лады. Якобы имевшее место коммунистическое проникновение в Вашингтон систематически эксплуатировалось демагогами наподо­бие сенатора Джозефа Маккарти.

Тем не менее наиболее важным аспектом реакции американской обществен­ности на войну в Корее было не недовольство бесконечной войной, но терпеливое ее восприятие. Перед лицом всех разочарований Америка твердо приняла на себя бремя глобальной ответственности в, казалось бы, непрекращающейся борьбе, со­пряженной с тяжелыми потерями и не приводящей к определенному исходу. В конце концов Америка добилась цели, но более дорогой ценой и по истечении бо­лее продолжительного срока, чем это было необходимо. Полутора десятилетиями позднее американцы испытают еще более тяжкие душевные страдания по поводу конфликта в Индокитае.

Существует, однако, коренное различие между вызовом Корейской войне внутри страны и болью, позднее испытанной Америкой в связи с Индокитаем. Критики Ко­рейской войны настаивали на победе, в то время как критики Вьетнамской войны проповедовали признание, а иногда и важность поражения. Противоречия, связанные с войной в Корее, давали администрации Трумэна опорную точку на переговорах; Трумэн и его советники могли пользоваться наличием оппозиции у себя в стране, как угрозой против Северной Кореи и Китая, поскольку альтернативой было более энергичное ведение войны. По Индокитаю действительным было обратное. Против­ники войны, проповедовавшие безоговорочный вывод американских войск из Вьет­нама, ослабляли переговорное положение Америки.

Если подводить окончательный итог, все участники военных действий в Корее из­влекли для себя поучительный урок. Американские государственные деятели того пе­риода заслуживают того, чтобы их запомнили за ту прозорливость, с которой они на­правили вооруженные силы в отдаленную страну, объявленную всего за несколько месяцев до этого «несущественной» с точки зрения безопасности Америки. Когда был брошен вызов, они оказались в состоянии полностью изменить свой подход, ибо по­няли, что смириться с коммунистической оккупацией Кореи означало бы подорвать американские позиции в Азии, в частности, нанести вред предельно важным для Америки отношениям с Японией.

В начале периода мирового лидерства Америка сдала свой первый экзамен, пусть даже с трудом. И все же американское простодушие было лишь оборотной стороной исключительной способности к самоотдаче, что позволило американцам перенести гибель и увечья 150 тыс. своих сограждан в войне, не приведшей к решительному ис­ходу. Кризис в Корее привел к накоплению сил в Европе и созданию организации Северо-Атлантического пакта, что сделало возможным выдержать долгое испытание на выносливость, явственно предлагаемое «холодной войной». А вот революционным лидерам — в Юго-Восточной Азии и в других местах — Америке пришлось заплатить свою цену, ибо те открыли методику ведения боевых действий, при которой они уклонялись от вовлечения в крупномасштабные наземные сражения и все же сохра­няли способность истощать решимость сверхдержавы.

Урок для Китая оказался более болезненным. Несмотря на свою явную материаль­ную слабость, Китай умудрился добиться военной паузы в схватке со сверхдержавой благодаря комбинации дипломатических и военных маневров. Но он также узнал, чего стоит фронтальная схватка с американской военной машиной. За весь период «холодной войны» больше не будет китайско-американских военных столкновений. А неохотная и скудная поддержка Пекина Советским Союзом посеяла семена китайско-советского разрыва.

Самым крупным проигрышем Корея оказалась для Советского Союза, страны, ко­торая, как думали американские руководители, будто бы и организовала все это ме­роприятие. В течение двух лет с момента вторжения в Корею Америка сумела при­влечь на свою сторону все страны, находившиеся за всемирной демаркационной линией. Соединенные Штаты утроили оборонные расходы и преобразовали Атланти­ческий союз из политической коалиции в единую военную организацию, во главе ко­торой встал американский командующий. На горизонте замаячила возможность пере­вооружения Германии, и была сделана попытка создать европейскую армию. Вакуум, существовавший перед фронтом советских войск в Центральной Европе, оказался за­полнен. Пусть даже можно предположить, что Америка способна была добиться в Корее большего, но, тем не менее, Советы с той поры вынуждены будут соизмерять свои успехи с размерами потерь и, возможно, выдвигать на первый план разнообраз­ных коммунистических авантюристов, особенно в Индокитае. Но в ответ они столк­нутся с могучим противостоянием пришедших в равновесие с ними сил благодаря пе­ревооружению союзников и усилению связи между ними.

И этот сдвиг, который марксисты называют изменением соотношения сил, не прошел незамеченным для лидера, который привык строить свою политику на основе подобного анализа. Не прошло и восемнадцати месяцев с момента вторжения в Юж­ную Корею, как Сталин выступил с инициативой пересмотра советской политики, а кульминацией этого процесса стал наиболее значительный дипломатический ход Со­ветского Союза непосредственно после окончания второй мировой войны.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Переговоры с коммунистами:

Аденауэр, Черчилль

И Эйзенхауэр

 

Вмарте 1952 года, еще до окончания войны в Корее, Сталин сделал дипломатиче­ский ход в целях прекращения «холодной войны» по причинам, совершенно противо­положным ожиданиям творцов теории «сдерживания». Эта инициатива была вызвана вовсе не трансформацией советской системы, как они предсказывали. Вместо этого архиидеолог пытался защитить коммунистическую систему от тягот гонки вооруже­ний, с которой, как он, по-видимому, убедился, справиться будет невозможно. Получалось, что, несмотря на комбинацию из марксизма и паранойи, Сталин первона­чально даже не поверил, что Америка пойдет на мобилизацию столь ощутимой мощи в, казалось бы, поначалу чисто оборонительных целях.

В сталинском предложении ничего не говорилось об установлении гармоничного мирового порядка. Вместо того чтобы покончить с предпосылками «холодной войны», он призвал к взаимному признанию «черта рогатого» с точки зрения американского мышления: наличия двух сфер влияния — одной для Америки в Западной Европе, другой для Советского Союза в Восточной Европе, а посередине — объединенной, вооруженной, нейтральной Германии.

С той поры историки и политические лидеры спорят, рассматривать ли предложе­ние Сталина как упущенную возможность окончания «холодной войны», или целью этого продуманного шага было втянуть демократические страны в переговоры, сам факт открытия которых блокировал бы перевооружение Германии. Пытался ли Ста­лин толкнуть Запад на действия, которые бы подорвали его внутреннее единство, или он хотел дать обратный ход углублявшейся конфронтации между Востоком и Запа­дом?

Ответ, по-видимому, заключается в том, что Сталин, вероятно, сам не знал, как далеко он готов будет зайти, чтобы ослабить напряженность в отношениях с Западом. Хотя он сделал предложения, которые демократии охотно бы приняли четырьмя го­дами ранее, поведение Сталина в промежуточный период не давало возможности под­вергнуть испытанию его искренность, более того, оно делало его искренность ничего не значащей. Ибо независимо от конечных целей Сталина такого рода проверка вы­звала бы серьезнейшие трения внутри Атлантического союза и тем самым сняла бы предпосылки, приведшие в первую очередь к разработке подобного предложения.

В любом случае этот мастер хитроумных расчетов пренебрег одним из решающих факторов: тем, что сам он смертен. Через год после того, как Сталин сделал это пред­ложение, он уже лежал мертвый. Его преемники не проявили упорства и настойчи­вости в отношении переговоров всеобъемлющего характера, да и не обладали доста­точной властью, чтобы делать уступки огромного масштаба, без чего о такого рода действиях не могло быть и речи. В итоге эта мирная инициатива осталась загадочным эпизодом, более всего демонстрирующим, насколько различной была исходная моти­вировка поведения обеих сторон в период «холодной войны».

Исходя из предпосылки, что юридические обязательства создают свою собствен­ную реальность, Америка ожидала от Сталина воплощения в жизнь Ялтинского и Потсдамского соглашений. Считая соглашения обязательными только в том случае, если они правильно отражают соотношение сил, Сталин предполагал: демократиче­ские страны будут настаивать на своих правах таким образом, что это даст ему воз­можность подсчитать риски и выгоды в случае выполнения договоренности. А в от­сутствие этого Сталин бы тянул время, набирая как можно больше переговорных плюсов в ожидании конкретного шага со стороны демократических стран или того, что Сталин мог бы принять за конкретный шаг.

Казалось, этот момент наступил в начале 50-х годов. Соединенные Штаты разра­ботали «план Маршалла» в 1947 году и ввели в действие организацию Северо-Атлантического пакта в 1949 году. Федеративная Республика Германия родилась на свет под эгидой Запада. Первоначальная реакция Сталина была, как обычно, жесто­кой: отсюда блокада Берлина, заговор в Чехословакии и согласие на вторжение в Южную Корею. Тем не менее Соединенным Штатам удалось шаг за шагом создать сферу влияния, охватывающую все передовые в промышленном отношении страны мира.

Со своей стороны, Сталин преуспел в сооружении пояса безопасности в Восточ­ной Европе, однако это достижение равнялось распространению вширь собственной слабости. Мастер силовых расчетов обязан был понимать, и, вероятно, лучше, чем лидеры демократических стран, что он не добился истинной концентрации сил и что, с точки зрения равновесия, орбита сателлитов окажется каналом утечки советских ре­сурсов. В противоположность этому страны НАТО и Япония представляли собой об­ширный потенциал индустриальных резервов. Долгосрочные тенденции, столь люби­мые марксистскими аналитиками, благоприятствовали американской сфере влияния. С точки зрения «Realpolitik», империю Сталина охватила глубочайшая тревога.

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: