 |
Джованни Верга Габриэле Д’Аннунцио Грация Деледда Луиджи Капуана Луиджи Пиранделло Антонио Фогаццаро
|
|
|
|
Джованни Верга Габриэле Д’Аннунцио Грация Деледда Луиджи Капуана Луиджи Пиранделло Антонио Фогаццаро
Ссора с патриархом
ССОРА С ПАТРИАРХОМ
Джованни Верга
ВОЙНА СВЯТЫХ
Святой Рокко важно шествовал под балдахином в праздничной процессии, окруженный множеством горящих свечей, в сопровождении своры собак на поводках[1], оркестра и толпы верующих, как вдруг все смешалось в невероятной суматохе, началась свалка, драка, полилась кровь, священники, подобрав свои сутаны, тут же пустились наутек, трубы и кларнеты дули и свистели прямо в уши людей, женщины визжали, а удары сыпались повсюду, точно гнилые груши с деревьев, под самым носом святого Рокко благословенного. Примчались судья, синдик[2], карабинеры. Тех, кому переломали ребра, отнесли в больницу, самых буйных драчунов отправили отсыпаться в тюрьму, святой скорее вприпрыжку, нежели степенным шагом, вернулся в свою церковь, и праздник закончился, словно комедия с Пульчинеллой[3].
А причиной всему была зависть прихожан церкви святого Паскуале. Дело в том, что в этом году почитатели святого Рокко потратили невесть сколько денег, чтобы праздник получился как можно пышнее. Выписали из города оркестр, запустили в небо две тысячи ракет и даже новую хоругвь купили – всю затканную золотом и весившую, как говорили, больше квинтала[4], она колыхалась над толпой словно «золотая пена». Вся эта роскошь чертовски разозлила прихожан церкви святого Паскуале, так что в конце концов кто‑ то из них не выдержал и, побледнев от злости, заорал как одержимый:
– Да славится святой Паскуале!
Тут и началась потасовка.
Понятное дело, орать «Да славится Паскуале! » прямо в лицо святому Рокко – самое настоящее издевательство. Это все равно что заявиться к вам в дом и плюнуть на пол или то же самое, что ущипнуть женщину, которую вы ведете под руку.
|
|
|
Когда такое случается, то и про бога и про черта забудешь, и уж конечно потеряешь последние остатки уважения к чужим святым, которые, если хорошенько разобраться, все одинаковы. Если дело происходит в церкви, дерутся скамьями, если во время процессии – летают, словно летучие мыши, обломки факелов, ну а за столом – швыряются посудой.
– Черт побери! – вопил кум Нино, весь в синяках. – Хотел бы я посмотреть, у кого хватит духу еще раз крикнуть: «Да славится святой Паскуале! »
– У меня хватит! – рявкнул разъяренный Тури[5] – дубильщик, его будущий шурин. А взбешен он был оттого, что получил такую оплеуху, что едва глаза не лишился. – Да славится святой Паскуале до скончания веков!
– Ради бога! Ради бога! – визжала его сестра Саридда[6], бросаясь разнимать брата и жениха, которые еще минуту назад преспокойно прогуливались с ней по улицам.
Кум Нино, жених, язвительно заорал:
– Да славятся мои сапоги! Да славится святой сапог!
– Ах вот как! – заревел Тури с пеной у рта и с распухшим глазом, посиневшим, как баклажан. – Так вот тебе за все – и за святого Рокко! И за сапоги! Вот тебе! Получай!
И они принялись награждать друг друга такими затрещинами, которые могли бы прикончить и быка, если бы подоспевшие друзья не растащили их пинками и колотушками. Саридда тоже вошла в раж и орала что есть мочи: «Да славится святой Паскуале! » – и едва не подралась со своим женихом, словно они уже были мужем и женой.
После таких перепалок отцы обычно ссорятся со своими сыновьями, а жены расходятся с мужьями, если почитательница святого Паскуале вышла на свою беду замуж за почитателя святого Рокко.
– Слышать ничего не хочу больше об этом человеке! – подбоченившись, отвечала Саридда соседкам, когда те спрашивали ее, почему расстроилась свадьба. – Даже если мне его приведут разодетым в золото и серебро! Ясно вам!
|
|
|
– А по мне, так, пусть она хоть плесенью зарастет, – говорил в свою очередь кум Нино, когда в остерии ему обмывали физиономию, всю залитую кровью. – Одни болваны да бездельники живут в этом квартале дубильщиков! Должно быть, я был крепко пьян, когда мне пришло в голову искать там невесту.
– Хватит, – заключил синдик. – Если уж нельзя вынести святого на площадь, чтобы не началась драка, а это, без сомнения, сплошное свинство, так не бывать больше никаким праздникам, никаким торжествам! Я запрещаю их! И если только увижу на улице хоть один огарок – хоть один, слышите! – всех за решетку упрячу!
А дальше дело приняло серьезный оборот, потому что местный епископ даровал каноникам[7] церкви святого Паскуале право носить моццетту[8]. Вот тогда обиженные прихожане церкви святого Рокко, священнослужители которой моццетты не имели, дошли до Рима и припали к ногам папы с прошением на гербовой бумаге и всем прочим. Но все напрасно: их соперники из нижнего квартала, которые еще недавно были голодранцами, разжирели, как свиньи, взявшись за новое ремесло – дубление кож, а ведь каждый знает: на этом свете справедливость продается и покупается, как душа Иуды.
В приходе церкви святого Паскуале со дня на день ждали посланца монсиньора, важного господина, у которого, как утверждали очевидцы, были на туфлях серебряные пряжки, с полфунта каждая. Он должен был привезти каноникам церкви святого Паскуале моццетту. По этому поводу они выписали оркестр и собирались встретить с ним посланца епископа за три мили от села. Ходили слухи, что вечером на площади будет фейерверк, и повсюду огромными, словно коробки, буквами будет написано: «Да славится святой Паскуале! »
Жители верхнего квартала пришли поэтому в невероятное волнение, а некоторые, самые горячие, вырезали из грушевого и вишневого дерева дубины, толстенные, как бревна, и цедили сквозь зубы:
– Если ожидается музыка, нужно будет задать тон!
Посланцу епископа грозила явная опасность – он рисковал своими ребрами во время торжественного въезда. Однако он, такой хитрец, велел оркестру ожидать его за околицей, а сам пешком тропинками да задворками незаметно добрался до дома приходского священника, куда велел созвать главарей обеих партий.
|
|
|
Стоило этим господам оказаться лицом к лицу, как, накаленные столь долгой враждой, они готовы были тут же вцепиться в горло друг другу. Понадобилось все влияние его преподобия, облачившегося ради такого случая в новую суконную мантию, чтобы мороженое и прохладительные напитки были поданы и употреблены без помех.
– Ну ладно! – согласился синдик, уткнувшись носом в стакан. – Если я вам нужен как миротворец, то готов к услугам.
Посланец епископа сказал, что он и в самом деле прибыл, словно голубка Ноя с оливковой ветвью в клюве, чтобы примирить их, и, сделав должное внушение, стал расточать улыбки и пожимать всем руки, повторяя:
– Прошу вас, синьоры, пожаловать в ризницу в день праздника на чашку шоколада.
– Обойдемся без праздника, – сказал помощник судьи, – иначе опять затеют драку.
– Драка все равно будет, раз такое самоуправство творится – если человеку не дают повеселиться, как ему хочется, да еще на свои же денежки! – воскликнул Бруно‑ каретник.
– Я умываю руки, – продолжал помощник судьи. – Распоряжения властей тверды на этот счет. Устроите праздник – я пошлю за карабинерами. Я не потерплю беспорядков.
– За порядок отвечаю я, – изрек синдик, стукнув зонтом о землю и окидывая взглядом окружающих.
– Мило, ничего не скажешь! Или, может, вы думаете, никто не видит, как в совете вы пляшете под дудку вашего свояка Бруно! – вставил помощник судьи.
– А вы постоянно ставите палки в колеса, потому что никак не можете переварить эти распоряжения насчет белья!
– Синьоры! Синьоры! – пытался успокоить их посланец епископа. – Так мы ни к чему не придем.
– К революции придем! К революции! – вопил Бруно, потрясая кулаками.
К счастью, приходский священник успел незаметно убрать подальше чашки и стаканы, а пономарь помчался сломя голову отпустить оркестр, который, узнав о приезде посланца епископа, спешил приветствовать его, дуя в рожки и тромбоны.
|
|
|
– Так мы ни о чем не договоримся! – бормотал посланец епископа, досадуя, что в то время, как в его краях уже созрели хлеба, он должен торчать здесь и возиться с кумом Бруно и помощником судьи, готовыми удавить друг друга. – Кстати, а что это за история с бельем?
– Обычное самоуправство! Теперь нельзя вывесить за окошко даже носовой платок, чтоб вас сразу же не оштрафовали. Жена помощника судьи, полагаясь на положение мужа, – до сих пор хоть какое‑ то уважение к властям еще было, – обычно вывешивала на балконе всю недельную стирку, сами понимаете… то немногое… что бог послал… А теперь, с новыми‑ то порядками, это уже смертный грех. Запрещено даже выпускать на улицу кур, собак и других животных. А ведь они, с вашего позволения, наводили чистоту. Ведь если, дай‑ то бог, пойдут дожди, так по щиколотку в грязи увязнем.
Посланец епископа, чтобы смягчить души прихожан, как пригвожденный с утра до вечера сидел в исповедальне, точь‑ в‑ точь сова, и женщины, все до единой, желали исповедоваться у него. Он же мог отпустить любые грехи, как сам монсиньор епископ.
– Падре! – шептала ему Саридда, уткнувшись носом в решетку исповедальни. – Кум Нино каждое воскресенье в церкви вынуждает меня на дурные мысли.
– Каким образом, дочь моя?
– Мы были обручены с ним, пока в селе не началось все это. А теперь, когда свадьба расстроилась, он становится возле главного алтаря и глазеет на меня и, пока идет служба, хихикает со своими дружками на мой счет.
А когда посланец монсиньора попытался тронуть сердце кума Нино, тот отвечал:
– Это она воротит нос от меня, когда встречает где‑ нибудь, будто я прокаженный какой!
Сам же он, когда нья[9] Саридда проходила в воскресенье по площади, делал вид, будто с головой ушел в беседу с сержантом или с какой‑ нибудь другой важной персоной, и вовсе не замечал ее. А Саридда притворялась, что очень занята склеиванием цветных бумажных фонариков, и демонстративно вывешивала их на подоконнике прямо перед носом Нино.
Как‑ то раз они оказались вместе в одном доме на крестинах и даже не поздоровались, будто и знать не знали друг друга, а Саридда к тому же принялась вовсю кокетничать с крестным отцом новорожденной.
– Подумаешь, отец крестный! – ехидничал Нино. – Крестят‑ то девочку! А когда рождается девочка, известное дело, даже стропила на крыше прогибаются.
И Саридда, будто бы обращаясь к матери малютки, тараторила:
– Нет худа без добра. Иной раз кажется, что потерял сокровище, а на деле так надо еще бога и святого Паскуале благодарить, что избавился от беды: человека только тогда узнаешь до конца, когда с ним пуд соли съешь!
|
|
|
– Да, уж что и говорить: пришла беда – отворяй ворота! Только стоит ли портить кровь себе из‑ за ерунды? Умер папа, другой придет – свято место пусто не бывает!
На площади муниципальный глашатай забил в большой барабан.
– Синдик говорит, что праздник будет, – зашептали в толпе.
– Судиться буду до скончания веков! Нищим стану, в одной рубашке пойду, как святой Иов, но пять лир штрафа ни за что не заплачу! До самой смерти!
– Черт побери! Не до праздника тут, если в этом году мы все передохнем с голодухи! – крикнул Нино.
С самого марта не было ни капли дождя, и пожелтевшие посевы, потрескивая, как фитиль, умирали от жажды. Но Бруно‑ каретник уверял, что стоит только устроить процессию и вынести святого Паскуале, непременно, как бывало не раз, пойдет дождь. Только какое ему было дело до дождя – ему, каретнику, да и всем дубильщикам. Ну что ж, потаскали туда‑ сюда святого Паскуале и при восходе солнца, и на закате и на пригорке его выставляли, чтобы благословил поля в один из тех удушливых летних дней, когда небо сплошь закрыто тучами, а крестьяне рвут на себе волосы от отчаяния, глядя на выжженные поля и на колосья, что стелются по земле, словно умирают.
– Распроклятый святой! – орал Нино и плевался во все стороны, носясь как помешанный по полю. – Вы же погубили меня! Вы – грабитель, а не святой Паскуале! Только серп и оставили, чтобы я мог перерезать себе горло!
Весь верхний квартал охватило отчаяние: год казался нескончаемым оттого, что голод начался уже в июне, и женщины, нечесаные, с остановившимся взглядом, стояли у своих дверей, не зная, что предпринять. Донья Саридда, узнав, что на площади продают мула кума Нино в уплату за аренду земли, на которой ничего не уродилось, сразу же смягчилась, от ее злости и следа не осталось, и она немедля послала своего брата Тури на выручку, отдав ему те немногие сбережения, что были отложены на черный день.
Нино стоял на краю площади, засунув руки в карманы, и рассеянно смотрел в сторону, пока продавали его мула, украшенного лентами, с новой уздечкой.
– Не надо мне ничего, – мрачно сказал он. – Руки у меня еще, благодарение богу, остались! Хорош, нечего сказать, твой святой Паскуале!
Тури отошел, чтобы опять не поссориться, немного подождал и отправился домой.
После того как святого Паскуале носили туда‑ сюда, а проку все равно не было никакого, люди потеряли всякую надежду. Хуже всего, что даже многие прихожане церкви святого Рокко поддались соблазну пойти с этой процессией, толкались, как ослы, с терновыми венками на голове, и все ради своих посевов. Зато потом они последними словами крыли святого Паскуале, да так решительно, что посланцу монсиньора ничего не оставалось, как тихонько, без оркестра, как и явился, пешком уйти восвояси.
Помощник судьи, желая насолить Бруно‑ каретнику, телеграфировал начальству, что народ взбудоражен и общественный порядок висит на волоске. Так что в один распрекрасный день стало известно, что ночью пожаловали солдаты, и каждый может убедиться в этом, увидев их в казарме.
– Это они из‑ за холеры сюда явились, – предполагали некоторые. – Внизу, в городе, люди мрут как мухи.
Аптекарь замкнул свою лавочку на замок, а доктор удрал первым, чтобы и ему не досталось[10].
– Все обойдется, – успокаивали себя те немногие, что оставались на месте и не смогли убежать куда‑ нибудь подальше, – святой Рокко благословенный позаботится о своем селе, а первому, кто попробует ночью сбежать, мы живо сдерем кожу!
И жители нижнего квартала, прихожане церкви святого Паскуале, босиком понеслись в церковь святого Рокко. Однако, несмотря ни на что, холерные больные зачастили вскоре, как крупные капли дождя, предвещающие грозу. Про одного говорили, будто он, как свинья, объелся плодами фикидиндии[11] и оттого преставился, про другого – будто возвращался поздно ночью домой… Одним словом, холера, невзирая ни на какие молитвы и предосторожности, явилась во всей красе, назло святому Рокко, хотя одной старушке, считавшейся праведницей, приснился однажды святой Рокко, и он будто бы сказал ей: «Не бойтесь холеры. Я сам справлюсь с ней, я ведь не такой никчемный святой, как этот Паскуале».
Нино и Тури не виделись с тех пор, как был продан мул. Но едва Нино узнал, что брат и сестра заболели холерой, сразу же помчался к ним. Саридда вся почернела, стала неузнаваемой. Она лежала в глубине комнаты рядом с братом – тому стало лучше, но он в отчаянии рвал на себе волосы, не зная, чем помочь сестре.
– Ах! Какой же негодяй этот святой Рокко! – вздохнул Нино. – Такого я от него не ожидал. О, Саридда, неужели вы совсем не узнаёте меня? Это же я, ваш прежний Нино!
Донья Саридда глядела на него глубоко провалившимися глазами – без фонаря их, пожалуй, и не отыскать было на ее лице. А у Нино слезы текли в три ручья.
– Ах, святой Рокко! – причитал он. – Уж на что злую шутку сыграл со мной святой Паскуале, но эта будет почище!
Саридда все‑ таки выздоровела. И, стоя в дверях, повязанная платком, желтая, словно воск, говорила Нино:
– Святой Рокко сотворил со мной чудо, и вы тоже должны поставить ему свечу в день его праздника.
Нино промолчал и, несмотря на камень, лежавший на сердце, кивнул головой в знак согласия. Вскоре и его прихватила холера, и он оказался на волосок от смерти. Саридда, раздирая лицо ногтями, заявила, что хочет умереть вместе с ним, что обрежет волосы, положит их в гроб ему и уйдет в монастырь, чтобы никто ее больше никогда не видел, пока она жива.
– Нет, нет! – горестно отвечал Нино. – Волосы отрастут, но кто тебя больше не увидит, так это я, ведь я умру.
– Хорошенькое же чудо ниспослал тебе святой Рокко! – утешал его Тури.
Но когда оба они побороли болезнь и с провалившимися щеками, ослабевшие, грелись на солнышке, прислонившись к стене, то снова попрекали друг друга святым Рокко и святым Паскуале.
Как‑ то, когда холера окончательно отступила, проходил мимо Бруно‑ каретник, возвращавшийся в село, и сообщил:
– Мы думаем устроить большой праздник, чтобы отблагодарить святого Паскуале за его милости: ведь это он спас нас от смерти. Отныне не будет больше среди нас смутьянов и спорщиков, раз отдал богу душу помощник судьи, главный зачинщик этих споров.
– Это верно, но, похоже, праздник‑ то будет для покойников, – усмехнулся Нино.
– А разве не по милости святого Рокко ты остался в живых?
– Да перестаньте же наконец! – рассердилась Саридда. – Неужто нужна еще одна холера, чтобы вы жили в мире?
Перевод И. Константиновой
|
|
|
