Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Общие показатели самоубийств и распространенность суицида среди мужчин и женщин в некоторых странах

 

 

  Год

Количество самоубийств на 100 тыс. чел.

 

(наиболее

       
       
Страна свежие из среди      
  доступных данных) населения в целом мужчин (м) женщин (ж) соотношение м/ж
Венгрия 1991 38,6 58,0 20,7 2,8
Шри-Ланка 1986 33,2 46,9 18,9 2,5
СССР 1990 21,1 34,4 9,1 3,8
Китай 1989 17,1 14,7 19,6 0,8
Япония 1991 16,1 20,6 11,8 1,7
ФРГ 1990 15,8 22,4 9,6 2,3
Австралия 1988 13,3 21,0 5,6 3,8
Сингапур 1990 • 13,1 14,7 11,5 1,3
Канада 1990 12,7 20,4 5,2 3,9
США 1989 12,2 19,9 4,8 4,1
Гонконг 1989 10,5 11,8 9,1 1,3
Пуэрто-Рико 1990 10,5 19,4 2,1 9,2
Уругвай 1990 10,3 16,6 4,2 4,0
Ирландия 1990 9,5 14,4 4,7 3,1
Индия 1988 8,1 9,1 6,9 1,3
Респ. Корея 1987 7,9 11,5 4,4 2,6
Великобритания 1991 7,9 12,4 3,6 3,4
Израиль 1989 7,8 11,0 4,6 2,4
Аргентина 1989 7,1 10,5 3,8 2,8
Коста-Рика 1989 5,8 9,3 2,1 4,4
Таиланд 1985 5,8 7,1 4,5 1,6
Чили 1989 5,6 9,8 1,5 6,5
Венесуэла 1989 4,8 7,8 1,8 4,3
Мексика 1990 2,3 3,9 0,7 5,6

Истогник (за исклюгением Индии и Китая): неопубликованные статистические данные отдела психического здоровья ВОЗ. Истогник данных по Индии: National Crime Records Bureau, Government of India, 1992. Истогник данных no Китаю: WHO, 1991a.

Динамика показателей уровня самоубийств в России XX в. может отслеживаться только с 80-х гг. и до нашего времени. Ранее эти статистические данные были закрыты. К сожалению, с 1926 г. до конца

74

ГЛАВА 2

70-х - начала 80-х гг. нашего века в СССР не только была закрыта статистика, но своеобразному «ослиному погребению» была подвергнута практически вся суицидология, в первую очередь социально-психологические аспекты изучения суицидального поведения. И только в единичных работах клинического плана исследовались отдельные аспекты аутоагрессивного поведения. В нашем обществе проблемы самоубийства «не существовало». В различного рода публикациях любого рода специалистов по моделированию и манипулированию (партийные пропагандисты, публицисты и прочие «инженеры человеческих душ» из СМИ) постоянно подчеркивался рост уровня самоубийств на «загнивающем» Западе и допускались единичные суициды в нашей стране. В Большой Советской Энциклопедии (третье издание) нет термина «самоубийство». («А значит, нет и проблемы», как заметил в свое время один их публицистов, ссылаясь именно на факт отсутствия статьи на соответствующую тему в БСЭ.) И только с 80-х гг. XX в. начинается достаточно интенсивное исследование самых различных аспектов (включая и социально-демографические показатели) суицидального поведения (Кузнецов М. Т., Гольдинберг Б. М., 1986; Постовалова Л. И., 1989; Иванова А. Е., Ермаков С. П., 1995; Жариков Н. М. и соавт., 1997, и др.).

До этого времени реальная картина состояния проблемы самоубийств в стране отсутствовала, и соответствующие данные в любого рода международные организации не представлялись. Дело не только в отсутствии статистических и социологических подходов к проблеме. За все эти годы не вышло ни одной монографии по суицидологии, не переведена ни одна книга западных исследователей на эту тему. Контрастом выглядит чрезвычайное обилие работ (книг, сборников, статей), посвященных проблеме самоубийств в XIX в. и начале XX в. Можно говорить о какой-то моде на эту тему в научной и общественной среде в тот период. О различных аспектах проблемы самоубийств писали философы и врачи, психологи и священники, педагоги и юристы, писатели и историки, этнографы, журналисты, общественные деятели. Естественно, что не каждый из них углубленно разрабатывал какие-то аспекты суицидологии, но каждый стремился высказать свои мысли по интересующей общество проблеме.

Интересно, что еще в начале XIX в. эта проблема уже обсуждалась на заседаниях Императорской Академии наук. И только попытка публикации этого отчета, составленного на основании правительственных данных о количестве убийств и самоубийств, вызвала негативную реакцию министра просвещения адмирала А. С. Шишкова: «Статью об исчислении смертоубийств и самоубийств, приключившихся в два

Отношение к самоубийству в истории

75

минувших года в России, почитаю не токмо ни к чему не нужною, но и вредною. Первое: какая надобность знать о числе сих преступлений? Второе: по каким доказательствам всякий читатель может удостоверен быть, что число сие отнюдь не увеличено? Третье: к чему извещение о сем может служить? Разве к тому только, что колеблющийся преступник, видя перед собой многих предшественников, мог почерпнуть из того одобрение, что он не первый к такому делу приступает? Мне кажется, подобные статьи, неприличные к обнародованию оных, надлежало бы к тому, кто прислал их для напечатания, отослать назад с замечанием, чтоб и впредь над такими пустыми вещами не трудился. Хорошо извещать о благих делах, а такие, как смертоубийство и самоубийство, должны погружаться в вечное забвение» (цит. по: Сухомлинов М., 1866).

Интересно, что этот первый статистический отчет, содержащий данные о количестве самоубийств в некоторых губерниях Российской империи в 1819 и 1820 гг. (автор — руководитель статистического отдела при министерстве полиции, с 1835 г. академик Карл Герман) был спустя десять лет все же опубликован в тех же трудах академии (на французском языке). Именно благодаря последнему обстоятельству (нет худа без добра!) данные моральной статистики по России стали известны европейским исследователям. Руководители СССР и соответствующие «воспитывающие и надзирающие» инстанции без всякой аргументации просто закрыли целую науку, имеющую как медицинские, так и чисто социальные точки приложения, пытаясь погрузить в «вечное забвение» не только данные текущей жизни, но и все сделанное в области суицидологии в XIX в.

Исследования проблемы самоубийств в XIX в. характеризуются многосторонностью подходов, широтой охвата проблемы в целом и отдельных ее аспектов. Еще одна особенность работ того времени, на которую автор посчитал необходимым обратить внимание, состоит в следующем: каждый пишущий о самоубийстве руководствовался какими-то исходными позициями, взглядами, которые весьма активно обосновывались и были обращены как к узким специалистам, так и к обществу в целом. Это характерно как для специальных исследовательских работ, так и для небольших публицистических заметок, эссе, этюдов и прочих форм выражения своих взглядов на проблемы суицидологии (Толстой Л. Н., Петров Г., 1910; Сидамон-Эристова Е., 1910, и др.).

Юрист А. В. Лихачев в своем капитальном труде по статистике самоубийств приходит к выводу о необходимости улучшения материальных основ жизни, так как именно они, а не религиозное чувство определяют,

76

ГЛАВА 2

по его мнению, взаимоотношения людей. Однако И. А. Невзоров (1891) высказывает твердое убеждение, что именно в поднятии религиозности заключается главное средство против самоубийства. Чрезвычайно интересно, что христианский писатель ссылается вовсе не на писания отцов церкви и христианских вероучителей, а на положения медицинской науки и ее выдающихся представителей, в частности на основополагающий труд Эскироля (уже упоминаемый выше): «Если человек не укрепит своей души религиозными чувствованиями, то он больше будет расположен добровольно окончить свою жизнь, когда будет испытывать какую-нибудь печаль или какое-нибудь несчастье». Несмотря на то что мысль о значении религиозности развивает православный автор, он смотрит на значение этого фактора более широко, не разграничивая понимание этого вопроса в религии и науке. Не случайно И. А. Невзоров ссылается на исследования одного из крупнейших суицидологов XIX в. Е. Lisle (1856), который писал: «Когда мы говорим о религиозном чувстве, то разумеем все формы религии и все культы без исключения. Мы видим, что самоубийства менее часты у различных народов, где более почитается и уважается религия, будут ли эти народы католики, протестанты, иудеи или магометане».

Начиная с работ первой половины XIX в. и до начала 20-х гг. XX в., в России были проведены и опубликованы многочисленные исследования, затрагивающие не только «исчисление» уровня самоубийств, но и множество самых различных аспектов суицидального поведения. В 1847 г. К. С. Веселовский в «Журнале Министерства внутренних дел» публикует работу «Опыты нравственной статистики России», целиком посвященную статистике самоубийств за 1803-1841 гг. Наиболее полное исследование вопросов суицидологии, отражающих не только показатели уровня самоубийств и их динамику, но и множество самых различных аспектов этой проблемы, было проведено в уже упоминавшемся выше капитальном труде А. В. Лихачева «Самоубийство в Западной Европе и Европейской России». Рассматривая социологию как своеобразную «психологию всего человечества», в отличие от психиатрии, изучающей, по мнению автора, «индивидуальную мысль», он тем не менее затронул множество вопросов, далеко выходящих за пределы статистико-социологического подхода к проблеме.

Даже в настоящее время, несмотря на все большее стремление к унификации научных понятий и рубрик, единого подхода к оценке социально-психологических ситуаций, лежащих в основе суицидального конфликта, не существует. Многое определяется установками исследователя и невозможностью в этом вопросе полностью избежать субъективизма. Естественно, что в исследовании мотивов и определя-

Отношение к самоубийству в истории

77

ющих их социально-психологических ситуаций, выполненных на протяжении XIX в. и в начале XX в., этот аспект изучения суицидального поведения характеризовался еще большим разбросом рубрик и принципов подхода.

А. В. Лихачев писал, что число индивидуальных мотивов не ограничено, потому что всякое неудовлетворенное желание человека, всякое стремление, встретившее существенные препятствия, может служить эпилогом самоубийства. По мнению автора, уже это обстоятельство способствует разнообразию классификаций мотивов самоубийства. В 1878 г. уголовная статистика Франции сводила эти мотивы в 21 рубрику, итальянская — в 18, прусская — в 31, баварская — в 10. В официальных отчетах эти мотивы подводятся под более общие понятия (французская статистика выделяет 5 групп мотивов, прусская — 9). Еще большим разбросом отличается число классификационных рубрик у отдельных исследователей: Лиль — 48 рубрик, Бриер де Буамон — 19, Морселли — 10. А. В. Лихачев выделял 9 классов мотивов самоубийств и отмечал трудность отнесения отдельных из них в ту или иную рубрику и различного рода «курьезы» тех или иных систематик. В прусской статистике внебрачная беременность отличается от заберемене-ния вне брака и находится в одном классе со страхом наказания по суду и самоубийством после убийства.

Приведенные выше «курьезы» показывают, что статистика в области причин и мотивов суицидального поведения уже не носит такого определенного показателя, как другие параметры суицида (демографические показатели, время, способ самоубийства и проч.). И дело вовсе не в числе классификационных рубрик или включения отдельных мотивов в одну из них. Сама содержательная сторона мотиваци-онной составляющей суицида, ее понимание у исследователей определяется и национальным колоритом, и чисто субъективными взглядами автора. Это препятствует возможности, весьма заманчивого с точки зрения изучения этнокультуральных влияний на суицид, непосредственного сравнения частоты тех или иных мотивов самоубийств XIX и XX вв. Можно только предполагать наличие определенных тенденций в этих характеристиках суицидального поведения. Данные книги А. В. Лихачева «Самоубийство в Западной Европе и Европейской России» и аналогичные показатели нашего времени отражают не только действительное изменение мотивов самоубийств за сто с лишним лет, но и существенное различие в подходах авторов, живущих в разных общественно-исторических условиях.

Взгляды исследователя той или иной эпохи определяются существующим в его время понятийным аппаратом. Согласно статистике

78

ГЛАВА 2

А. В. Лихачева, класс мотивов, объединяемых понятием «любовь», включающий несчастную любовь, ревность и внебрачную беременность, по частоте встречаемости вообще находится на восьмом (последнем) месте в ряду других мотивов самоубийств. Проанализировав данные по Петербургу за 1866-1880 гг. и по Москве за 1871-1880 гг. (в Москве это данные и самоубийств, и покушений на самоубийства), автор расположил восемь классов мотивов в следующей последовательности (в скобках — процент от общего числа, включающий и неизвестные мотивы (44, 56 %): 1) душевные болезни (19,00), 2) пьянство (9,76), 3) материальные потери, неудачи (7,67), 4) утомление жизнью (5,52), 5) горе и обиды (4,49), 6) физические страдания (3,54), 7) стыд и страх наказания (3,36), 8) любовь (2,10).

Со временем изменилось и само содержание этой классификационной рубрики, и процент так называемых неизвестных мотивов. Но в целом неудачная любовь как мотив суицида в процентном отношении от общего числа обследованных, по С. В. Бородину и А. С. Михлину (1980), составляет среди покончивших с собой 4,2 %, среди покушавшихся — 8,9 %. Однако само это понятие «неудачная любовь» включает столько возможных оттенков и индивидуальных обстоятельств, что, по мнению автора, сравнение статистических данных по этой рубрике всегда будет недостаточно корректным. Другое дело — сравнение отдельных самоубийств, обстоятельства которых известны с исчерпывающей полнотой. Но как раз в случаях неудачной любви получить исчерпывающие данные нередко не удается не только от самого покушавшегося на самоубийство, но и от его ближайшего окружения.

Здесь возможны любые варианты искажения реальных мотивов: их сокрытие по тем или иным причинам или подстановка существующих «архетипов» обыденного мышления, согласно которым «любовная лодка» — основная движущая сила не только жизни, но и добровольной смерти. Хорошо известен так называемый эффект Вертера, но даже никогда не слышавшие этих слов люди с детства усваивают, что в молодом и зрелом возрасте неудачная любовь — основной мотив самоубийства. Однако, как свидетельствуют статистические данные весьма обширных и серьезных исследований, публикуемых в конце XIX и XX вв., в ряду других суицидогенных факторов «любовь» (при любом содержании этой рубрики) занимает далеко не первое место в ряду других мотивов суицидального поведения.

Так, согласно данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1980), в ряду обширной группы мотивов, связанных с семейными конфликтами, эти конфликты и развод занимают первое место и составляют 37 % от общего числа. Другие мотивы этой же рубрики — это болезнь

Отношение к самоубийству в истории                                  79

и смерть близких (11,4 %), одиночество (6,5 %), неудачная любовь, несправедливые отношения со стороны окружающих, половая несостоятельность, ревность, супружеская измена, потеря «значимого другого», недостаток внимания и т. д. Этот список может быть продолжен и другими неблагоприятными ситуациями. Однако, как уже было показано выше, лично-семейные отношения и переживания нередко надо рассматривать в контексте более широкого взаимодействия суициден-та с его окружением. И только в этом контексте семейные конфликты и отношения со «значимым другим» получают адекватную оценку. Это вовсе не исключает, что лично-семейные конфликты могут быть непосредственными детерминантами суицидального поведения, но возможен и вариант, когда ближайшее окружение — это только повод и мотивировка суицидальных тенденций, формирующихся в других «ситуационных зонах».

Однако в целом самоубийства, связанные с лично-семейными конфликтами, наиболее часто фигурируют как ведущие мотивы суицидального поведения. Это относится как к суицидам, закончившимся смертью, так и к покушениям на самоубийство. По данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1978,1980), около 2/з всех самоубийств происходит под влиянием мотивов лично-семейного характера. Вместе с тем, сравнивая свои данные (был обследован очень большой контингент самоубийц) с данными статистики 1925 г., эти авторы подчеркивают, что в то время лично-семейные мотивы в суицидальном поведении встречались намного реже (18 % против 62,9 % в исследовании 1978 г.). Сами авторы отмечают неполную сопоставимость классификационных групп мотивов. В 1925 г. фигурируют такие мотивы, как разочарование, недовольство жизнью, горе и обиды и прочее, часть которых, несомненно, была связана и с конфликтами лично-семейного плана.

В свете сказанного выше о возможных расхождениях классификационных рубрик, несомненный интерес представляет оценка одного из мотивов самоубийства у двух авторов: А. В. Лихачева и П. Г. Розанова (1891). Речь идет о весьма специфической причине самоубийства, которая у авторов XIX в. называлась «утомление жизнью». А. В. Лихачев пишет, что отвращение к жизни (состояние, когда жизнь становится в тягость) приводит человека к самоуничтожению и может быть принято за расстройство психической деятельности. Автор ссылается на работу Бриера де Буамона, считавшего, что подобный мотив самоубийства может наблюдаться и при отсутствии каких бы то ни было признаков душевного расстройства. П. Г. Розанов не считает необходимым выделять отдельную рубрику мотивов, обозначаемую термином «утомление жизнью» или отвращение к ней, и поэтому источни-

80

ГЛАВА 2

ки, в которых фигурировали выражения, характеризующие состояния самоубийц типа «скучал, жаловался на тяжесть жизни» и т. п., рассматривает в разделе, включающем душевнобольных. По мнению автора, желание смерти, доходящее до самоубийства, «не может не характеризовать болезненной слабости воли». Подтверждение наличия душевной болезни у лиц с «утомлением жизнью» П. Г. Розанов видит в факте наследования этого болезненного состояния, представляющего «несомненные следы психического вырождения».

По вопросу соотношения психических расстройств и самоубийства П. Г. Розанов считает, что «беспочвенно и неосновательно стоять на возможности самоубийства в здоровом состоянии, в состоянии, так сказать, полной осмысленности (здесь и далее выделено нами.— В. Е.) и правильности оценки своего поведения, приписываемых некоторым самоубийцам». Даже по отношению к самоубийцам, которые, согласно статистике самого автора, не включались в рубрики «помешательство» и «пьянство» (18,15 % наблюдений), П. Г. Розанов вполне разделяет точку зрения Крафт-Эбинга на самоубийство, в соответствии с которой этих лиц следует «сгитатъ психигески больными, пока не будет доказано противное» (выделено нами.— В. Е.).

Предвидя возможные упреки в расширении понятия помешательства, сливающегося, по существу, со здоровым состоянием, автор считает необходимым обосновать собственную точку зрения на возможность отнесения к душевнобольным группы самоубийц, размещенных «по примеру других сюисидологов по разным рубрикам мотивов» (упомянутые выше 18,15 % наблюдений). По мнению П. Г. Розанова, эти лица покончили с собой не вследствие «горя или обиды», «расстройства дел», «боязни суда», но по причинам наличия «прирожденной (наследственной) или приобретенной душевной подавленности, гнетущего состояния духа, замешательства, которое выбивает человека из обычной умственно-нравственной колеи, и вследствие действительной или, гораздо чаще, кажущейся безысходности, безвыборности положения».

П. Г. Розанов, не используя специальных терминов и рассматривая состояния аффективно суженного сознания для доказательства наличия у самоубийцы психического расстройства, описывает те особенности психической жизни суицидента, которые уже в наше время были названы выдающимся суицидологом современности Э. Шнейдманом (2001) «констрикцией души» (сужением сознания). П. Г. Розанов пишет: «Освети, блесни ему идея противоположного свойства в виде луча надежды, возможности лучшего — и человек, нередко, излечен, спасен, возвращен к жизни. Но в том-то и беда, что не всякий раз само-

Отношение к самоубийству в истории

81

убийце является на помощь эта благодетельная «борьба противоположных представлений», он раб охватившей его идеи и потому-то собственно должен быть рассматриваем как умственно нездоровый человек».

Таким образом, приведенное выше выражение, несмотря на его известную метафоричность, определенно показывает, что уже во второй половине XIX в. в исследовании проблемы самоубийств методы социально-статистического анализа сочетались с психолого-аналитическим подходом к исследованию каждого суицида (выражение автора работы «О самоубийстве в нормальном и болезненном состоянии» П. Лебедева, 1888). Различные исследователи подчеркивали, что уже для статистики самоубийств важное значение имеет субъективизм исследователя, что определяет необходимость индивидуализации (Н. И. Пирогов) каждого конкретного случая, так как «материал не представляет требуемой однородности».

Однако статистический подход на протяжении двух веков служил и продолжает служить задачам исследования проблемы самоубийств. С помощью статистического анализа все возможные ситуации и мотивы самоубийства систематизируются, сводятся в определенные рубрики, вычисляется частота их встречаемости, уточняются критерии отнесения отдельных суицидов в ту или иную группу. По существу, определяются инварианты индивидуальных переживаний, позволяющие говорить об общности ситуационных суицидогенных факторов. И хотя выше подчеркивалась недостаточная корректность сравнения данных разных эпох и даже исследований, ориентировочные данные по этому аспекту суицидального поведения, безусловно, важны для понимания и оценки даже отдельно взятого покушения на самоубийство.

Семейные конфликты наиболее часто определяют мотивы суицидального поведения, но характер этих конфликтов различен у разных людей и определяется таким множеством факторов, что их трудно свести в какие-то таблицы и схемы, которые отразили бы все параметры и нюансы конкретной ситуации, детерминирующие суицид, связанный с мотивами, лежащими в сфере личностных отношений. Здесь и этнокультуральные особенности суицидентов, и конкретные условия жизни, и их пол, возраст, семейное положение и т. д. и т. п. Хорошо известно, что подростки наиболее часто совершают покушения на самоубийство по мотивам несправедливого отношения со стороны окружающих. Неудачная любовь чаще выступает как мотив суицида у молодых людей 16-20 лет, различного рода семейные конфликты — у лиц в возрасте 30-40 лет, потеря близких и одиночество часто определяют формирование суицидальных тенденций у пожилых людей.

82

ГЛАВА 2

Известно, что семейные ссоры больше приводят к смерти вследствие суицида мужчин, чем женщин, но последние гораздо чаще совершают покушения на самоубийство вследствие неудачной любви, болезни и смерти близких или одиночества. Так называемый коэффициент летальности (отношение числа завершенных самоубийств и суицидальных попыток) существенно различается в разных категориях суицидентов. Отмечается, что в самоубийствах по мотивам болезни, потери близких людей (коэффициент летальности 4,4) или одиночества (3,1) удельный вес завершенных самоубийств заведомо выше, чем в суицидах по мотивам несчастной любви (0,5) (Бородин С. В., Мих-лин А. С, 1978). Приведенные выше цифры достаточно наглядно показывают степень выраженности суицидальных намерений (интенцию) у суицидентов, мотивы суицидального поведения которых определялись лично-семейными конфликтами.

Статистические методы анализа используются для оценки очень многих параметров суицидального поведения, рассмотреть которые (и тем более провести сравнительно-исторический анализ данных различных эпох) не представляется возможным. Поэтому в дальнейшем приводятся только некоторые характеристики суицидального поведения, полученные в рамках достаточно корректных и объемных исследований.

К сожалению, по нашему мнению, нередко встречаются работы, представляющие собой скорее упражнения в арифметике, интересные для авторов, но практически не несущие никакой полезной информации для понимания тех или иных сторон суицидального поведения. («Мы наблюдали находящихся, выписанных, пролеченных в таком-то месте в таком-то году, а контрольная группа [неизвестно, в какой степени совпадающая по своим параметрам с анализируемой] «была старше, моложе, имела другие диагнозы» и проч. и проч.»). При чтении этих работ невольно всплывают слова классика: «Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках...» Сказанное выше никак не бросает тень на чрезвычайно интересные исследования прошлого и настоящего, в которых методы статистики используются для изучения различных аспектов проблемы самоубийств.

При изучении эпидемиологии и некоторых особенностей самоубийств населения Санкт-Петербурга были получены интересные данные по возрастному составу лиц, покончивших с собой.

Материалы табл. 5 показывают, что суициды лиц трудоспособного возраста составляют около 70 % от общего числа завершенных самоубийств. В возрастной группе 40-49 лет отмечается наибольший пик

Отношение к самоубийству в истории                                   83

Таблица 5

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...