 |
Принципиальная схема «сознание—подсознание»
|
|
|
|
Сознание: слова
Подсознание: то, что стоит за этими словами
Выготский поставил, в сущности, очень простой вопрос, он задался целью выяснить: что человек действительно думает и насколько точно это может быть выражено им же в его же словах? Впрочем, дальше мысль ученого сделала еще более крутой вираж: а то, что человек думает, это действительно то, что он думает? Ответ Выготского на оба поставленных им вопроса оказался сокрушительным ударом для всей современной ему психологии, впрочем, психология и теперь еще не вполне оправилась от этого удара.
Как оказалось, в психике мы имеем три совершенно разных пласта: во‑ первых, то, что человек говорит о том, что он думает; во‑ вторых, то, что он думает; и в‑ третьих, то, что заставляет его так думать (или, точнее говоря, то, что делает такие его мысли). Причем, хотя все эти три пласта, три уровня психики связаны между собой, на каждом из них идет «своя игра». В результате наша психическая организация, можно сказать, представляет собой трехглавого Змея‑ Горыныча, но из той сказки, где головы эти полностью между собой рассорились.
Дорогой мой читатель, не стоит впадать в панику, хотя, конечно, все, что я только что рассказал, звучит, наверное, как полная тарабарщина. Ничего, сейчас мы во всем разберемся, причем, даю слово, все окажется значительно проще, чем, может быть, показалось вначале.
Скажи «МАМА! »
Что же это за три уровня, которые и составляют всю нашу с вами психическую организацию? Лев Семенович начал отвечать на этот вопрос, изучая поведение ребенка. Как известно, дети сначала не говорят, потом говорят весьма своеобразно, а только затем более‑ менее явственно. При этом понятно, что психика у ребенка, хотя он и не использует слов, уже есть. Он многому может научиться даже без помощи слов: он начинает сидеть, ходить, он знает, что что‑ то трогать безопасно, что‑ то, напротив, представляет собой угрозу, он умеет радоваться при появлении знакомых ему людей, а также избегать контакта с людьми ему не знакомыми. На самом деле, даже в младенческом возрасте ребенок представляет собой уже очень серьезную натуру.
|
|
|
Изначально звуки, издаваемые ребенком, — простые рефлексы голосового аппарата, они только еще подготавливают почву для того величайшего открытия в жизни ребенка, когда он начинает понимать, что с помощью этих звуков и их комбинаций можно обозначать определенные предметы, что с их помощью можно достигнуть очень много, что, сказав «ам‑ ам», можно получить есть, а сказав «ма‑ ма», можно позвать маму.
Л. С. Выготский
Параллельно со своим взрослением ребенок начинает изучать человеческую речь, причем изучение это продвигается весьма интересным образом. Сначала ребенок просто повторяет за взрослым какие‑ то слова, смысла этих слов, конечно, не понимая, потому что, чтобы понять смысл слов, надо знать много самих слов. Простое, на первый взгляд, слово «мама» означает не просто какого‑ то конкретного человека, а отношение «мать‑ ребенок», и для того чтобы понять это отношение, в свою очередь, надо знать много других слов: «тетя», «другая тетя», «рождение», «дети», «я», «родители» и т. д., и т. п. Без всех этих знаний слово «мама» — пустой звук!
Может казаться, что ребенок произносит все эти слова: «мама», «папа», «ав‑ ав», «ка‑ ка» и т. п., понимая то, что он говорит, но это большое, хотя и милое, заблуждение. Просто он повторяет то, что говорят его родители или воспитатели в соответствующих случаях, когда же этот случай наступает, а родители ничего не говорят, то, дабы не нарушать установившийся «динамический стереотип» (хорошо уже нам известный), ребенок и дополняет обстановку этого случая недостающим звуковым раздражением — словом, которое пока лишь звук!
|
|
|
Поехали в гараж!
Этот случай произошел с моими хорошими знакомыми. Они очень хвалили свою маленькую дочку полуторагодовалого возраста, которая, по их словам, была уже вполне образованной особой. Для демонстрации ее «жизненных знаний» было сделано следующее. Мама девочки села за руль своей машины и въехала на ней в гараж. Ребенок, сидя в это время у отца на руках, со знанием дела прокомментировал это событие: «Машинка Фольсвагин пассат поехала в гараж». Буря восторга!
После этого я предложил несколько видоизменить условия, а именно: взять соседскую машину — тоже синюю, но «Жигули» — и провести тот же опыт. Мама села за руль «Жигулей» и поставила их в гараж. Излучая блаженное неведение, ребенок повторил: «Машинка Фольсвагин пассат поехала в гараж! » Легкое разочарование родителей было, как вы, наверное, теперь догадываетесь, продиктовано нарушением такого же «динамического стереотипа», только более сложного…
Облака мысли и дожди слов…
Постепенно ребенок научается использовать слова в соответствующих местах, и только когда он узнает очень много слов, главное из которых самое простое — это слово «я», начнется новая работа: он будет ими пользоваться, пытаясь высказать и отстоять свои интересы. До трех лет ребенок пользуется словом «я» от случая к случаю и мало что в этом понимает. Например, он может сказать: «Коля хочет ка‑ ка! ». При этом этот «Коля» — он сам, однако, никто в его присутствии не говорит: «Я хочу ка‑ ка! », а говорят: «Коля хочет ка‑ ка! » Вот он и повторяет, а осмысленная связь этих трех слов — «я» (субъект), «хочу» (желание) и «ка‑ ка» (действие) — произойдет только к трем‑ четырем годам. Кстати, как правило, наши первые детские воспоминания, относятся именно к этому возрасту, потому что значительно легче запомнить то, что было названо и, что называется, «со смыслом».
Ребенок объясняет названия предметов их свойствами: Корова называется корова, потому что у нее рога, теленок — потому что у него рога еще маленькие, лошадь — потому что у нее нет рогов, собака — потому что у нее нет рогов и она маленькая, автомобиль — потому что он совсем не животное.
|
|
|
Л. С. Выготский
Вот, собственно говоря, мы и получили три заветных уровня: во‑ первых, это само желание, или потребность; во‑ вторых, привычка, или, иначе выражаясь, личный опыт реализации этого желания (потребности); и только в‑ третьих, слово, которым «это» называется. Впрочем, тут есть много проблем, которые не столько проблемы науки, сколько наши с вами.
Во‑ первых, знать о том, какую мы имеем потребность, особенно какую именно, возможно только в том случае, если мы поимеем опыт реализации этой потребности, что, как нетрудно догадаться, в большом количестве случаев составляет проблему.
Во‑ вторых, никогда нельзя быть уверенным в том, что, осуществляя то или иное действие, мы реализуем именно ту потребность, о которой думаем, или, с другой стороны, ту, в реализации которой действительно нуждаемся. Например, худея, мы можем думать, что преследуем «эстетическую потребность», хотя на самом деле решаем вопрос «сексуальной важности». И в чем мы нуждаемся, когда садимся на диету? В том, чтобы «стать стройными и красивыми»? Вряд ли. По всей видимости, мы пытаемся таким образом достаться желанному лицу в качестве сексуального партнера.
В‑ третьих, наши суждения и рассуждения во всем этом деле — советчики самые бестолковые и самые ненадежные. Мы привыкли руководствоваться чужим опытом, полагаться на чужой опыт; но ведь не все то нам хорошо, что другим хорошо. Наверное, это должно быть понятно. Однако же как узнать, что именно нам хорошо? Это можно узнать, только испробовав. А если это (то, что нам надлежит испробовать, чтобы узнать, что оно для нас хорошо) считается «плохим», хотя, в сущности, и не «плохо», а, например, редко или необычно? Испробуем? Вероятность не велика. А как мы будем себя чувствовать, имея потребность, которая не реализована или реализована не так, как надо? Доложу вам как доктор — будет плохо. Впрочем, всех, кто желает думать, что скроен по единому для всех шаблону, я прошу не беспокоиться, это не ваш случай.
|
|
|
Но не будем забегать вперед, изучим все по порядку.
Сексуальная неудовлетворенность
Сексуальность — это отнюдь не прихоть, отнюдь не придаток к жизни, сексуальность — это потребность. Конечно, не такая, как в воздухе или еде, но не многим меньше, скажу я вам! Если же потребность не удовлетворяется, то в подкорке возникает существенный дискомфорт, проявляющийся чувством крайне неприятного внутреннего психологического напряжения (зачастую прямо тревоги! ), ощущение бессмысленности жизни, подавленность и другие прелести.
Поскольку культура требует столь больших жертв не только в области сексуальности, но и в области людской наклонности к агрессии, становится более понятным, почему людям так трудно быть ею осчастливленными.
Зигмунд Фрейд
Причем удовлетворение сексуальной потребности — это вопрос, прежде всего, качества, а не количества. Если у человека есть сексуальные отношения, это еще не значит, что его сексуальная потребность удовлетворена. Важно то, «как» она удовлетворена. И это опять‑ таки не вопрос «поз» и всяческой «новизны в сексе», это вопрос качества переживания, силы эмоционального отклика, подлинности психологического контакта. Но именно эти, самые существенные моменты, как правило, и упускаются нами из виду.
В результате этих упущений жизнь, во‑ первых, теряет свой блеск и аромат; во‑ вторых, возникает чувство тревоги, внутреннего напряжения или даже депрессия. В‑ третьих — и это самое важное, если мы хотим понять действительную сущность отношения сознания и подсознания, — за счет их игры формируются невротические симптомы: разнообразные страхи, навязчивости и т. п.
Человек будет бояться сердечного приступа, или инфекции, или рака, или увольнения с работы, но все это — только поводы, способы как‑ то легализовать свою тревогу, найти повод, на который можно было бы ее списать. Истинная же ее причина, а именно: недостаточное или некачественное удовлетворение индивидуальной, своеобычной сексуальной потребности данного человека — ему самому, этому человеку и его сознанию, будет неведома! Обманувшее само себя сознание окажется не в силах решить эту проблему и станет бессмысленно ходить по кругу невротического симптома, постоянно хватаясь за ложный ответ.
Сознание и подсознание
Прежде, чем двигаться дальше, договоримся о терминах.
Во‑ первых, я буду использовать как синонимы слова «сознание» и «кора» (подразумевается кора головного мозга, или, как ее еще иногда называют, «серое вещество», хотя серое вещество есть и в других частях мозга); это, конечно, сильное преувеличение, ведь кора есть и у мыши, а вот сознание у нее явно отсутствует, но облегчим себе жизнь, по крайней мере, сознание человека локализуется именно в коре.
|
|
|
Во‑ вторых, я буду использовать как синонимы слова «подсознание» и «подкорка». Подкорка — это то замечательное место, где, собственно говоря, вся жизнь и происходит. Там локализуются все базовые «центры», оттуда осуществляется руководство жизнью и деятельностью организма, там таятся все наши динамические стереотипы, там зреют доминанты, оттуда, собственно, как от печки, и пляшет вся наша «психическая жизнь».
Подкорка, кстати сказать, тоже «серое вещество» и, по большому счету, именно оно и думает, хотя это не те мысли, которые мы произносим или можем произнести в словах, это, скорее, те мысли, которые есть наши следования динамическим стереотипам, и те, которые суть доминанты нашего поведения. Сознание (производное коры) только сопровождает, прилаживается к тем подлинным нашим мыслям, которые нам самим доподлинно неизвестны, которые живут в нас на правах «смутных ощущений», кажущихся, едва уловимых «внутренних движений»
Кора < ‑ > Подкорка [[3]]
Ребенок в наших опытах отказывается переменить значения слов «стол» и «лампа», потому что «на лампе нельзя будет писать, а стол будет гореть».
Л. С. Выготский
О том, каково истинное положение дел в нашей подкорке, мы, на самом‑ то деле, можем узнать достаточно просто. Достаточно выяснить, насколько хорошо мы себя чувствуем. Ответьте на следующие вопросы. Вы не тревожитесь (за исключением тех случаев, конечно, когда на вас с ножом нападают)? Вы радостны, спокойны и уравновешенны, довольны собой и другими? У вас всегда хорошее настроение? Вы оптимистичны? Короче говоря, вы напоминаете счастливого, довольного пса, которого хорошо выгуляли, накормили, а теперь чешут за ухом? Если да, то все у вас в вашей подкорке тип‑ топ! Если же что‑ то выпало из этого относительно скромного списка, то можете быть уверены, что у вас в подкорке не все слава богу. Впрочем, спешу успокоить разволновавшихся по поводу такого «диагноза»: вы не одиноки, имя вам и нам — «миллиарды»! Можно даже относительно точно сказать — «шесть миллиардов», по крайней мере, на начало XXI века.
Высокие классовые отношения
В сущности, что такое сознание? Это рафинированные интеллигенты, знать не знающие, чем жизнь пахнет, рассуждающие пространно, живущие в иллюзорном, умозрительном мире, где создаются лишь версии событий, но об истинных причинах явлений никто не догадывается и догадываться не хочет. Сознание — это зал дворянских собраний, где ходят утонченные эстеты, считающие, что познали суть жизни, начитавшись Канта с Гегелем, а также дамы в кринолинах, ничего никогда не читавшие, но полагающие, что они и без этого самые‑ самые.
Всадник для маленьких детей — это человек, который в саду, лодырь — тот, кто делает лодки, богадельня — это место, где бога делают.
Л. С. Выготский
Подсознание же — это пролетариат, самый настоящий, рассуждениям чуждый, решения принимающий спонтанно, как бог на душу положит. Подкорка в практически неизменном виде досталась нам от братьев наших меньших, имеющих одну заботу — выжить, и всего несколько незамысловатых средств, решающих эту задачу. В подкорке царят достаточно жесткие порядки, теоретиков здесь не любят, а любят практиков.
Понятно, что диалог у пролетариата (подсознания) с интеллигенцией (сознанием), как правило, не ладится. Они вообще на разных языках говорят. Сознание подсознанию не указ, и если там, «наверху», что‑ то себе думают, это мало кого волнует, «в нашем болоте свои порядки! ».
Если интеллигенция впадает в панику (нарушаются какие‑ то наши представления о жизни), то пролетариат, как правило, гордо сие игнорирует. Однако же если спокойствие пролетариата нарушилось — вот тут никому не поздоровится.
Гвалт в зале дворянских собраний
Представим себе, что внутри нашей психики — в подкорке — заваривается какая‑ то каша, пролетариат проявляет недовольство: или какая‑ то потребность активизировалась (зарождается доминанта), или какой‑ то динамический стереотип нарушился (что, как вы догадываетесь, является серьезным «мотивирующим моментом»). Чем, собственно, пролетариат недоволен, сознанию и дворянам нашим, конечно, понять трудно, зачастую им и сам факт этого возмущения подсознания оказывается неведом. Дискомфорт есть, а в связи с чем — непонятно.
В зале дворянских собраний начинается паника… Рафинированные интеллигенты (наши убеждения и мировоззренческие установки), а также дамы напудренные в безумных кринолинах (это наши с вами переживания), позабывши о былом этикете и манерах, чуя рождающееся «внизу», «этажом ниже», «в подвале», в подкорке то бишь, возмущение, начинают лихорадочное движение. Пролетариат (разнообразные инстинкты, потребности и эмоции) — дикий и необразованный, бог знает чего перепугавшийся, но от шума наверху еще более очумевший, колотит со всей дури в свой потолок, их — дворянского собрания — пол, что, в свою очередь, производит на достопочтенную светскую публику активизирующее и одновременно парализующее действие. Мысли и переживания начинают носиться по зале своих «дворянских собраний», как угорелые, наскакивая друг на друга, сбивая прочую интеллигенцию и самолично сбиваясь в тесные кучки. Другие мысли и переживания, которые должны призывать всех к порядку и спокойно разбираться, в чем суть да дело (это здравый смысл и друг его — рассудок), напротив, впадают в полную каталепсию и, обездвиженные, глупо и бессильно взирают на происходящее безобразие.
Представим себе двух людей, вышедших со шпагами на поединок по всем правилам фехтовального искусства. Вдруг один из противников, почувствовав себя раненным, поняв, что дело не шутка, бросил шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Фехтовальщиком, требовавшим борьбы по правилам искусства, были французы; его противником, бросившим шпагу и поднявшим дубину, были русские. Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, поднималась, опускалась и гвоздила французов…
Л. Н. Толстой
Ситуация, в целом, должно быть, понятна: революционные массы (возбужденные центры подкорки) ломятся в двери зала дворянских собраний (в сознание) с бессмысленными воплями: «Слазь, эксплуататоры! » Сознание, конечно, быстро и безоговорочно идет на все предлагаемые ему условия, охотно демонстрирует «политическую лояльность» и «политическую же сознательность». Оно на все готово, что бы ему ни предложили, оно все поддержит, на все согласится. Однако же не долго скучать победителям, «героям мировой революции», поскольку уже через считанные доли секунды сознание запоет в предлагаемую ему дуду…
Отчего возбудилась подкорка? Ну, были причины: потребности активизировались и не удовлетворились, стереотипы нарушились и т. п. Но ведь сознание абсолютно не в курсе истинной причины этого возмущения! А какой‑ то повод ему найти надо, и вот тут‑ то оно, себе на голову, и проявляет инициативу, подыскивая всевозможные «причины», которые и станут благодатной почвой для дальнейшего развития и усугубления наших страхов.
В этом смысле сознание ведет себя как «политическая проститутка» и, движимое позицией «как бы чего не вышло», конъюнктурно обслуживает недовольство подкорки. Причем на этом поприще так старается, что создает в этом же самом подсознании еще большие проблемы, еще большее напряжение!
В очередь, сукины дети, в очередь!
Блистательная фраза из блистательного «Собачьего сердца» Михаила Афанасьевича Булгакова — «в очередь, сукины дети, в очередь! » — как нельзя лучше отражает дальнейшее протекание этого процесса. Все наши мысли и суждения, установки и жизненные принципы, все они, перепуганные возникшим возмущением (возбуждением) в подкорке, да что там греха таить, и собственными действиями, в миг выстраиваются в длинную очередь, чтобы задобрить пугающее недовольство подкорки. Попытки «заговорить», «заболтать» бунтующие массы, желание подтвердить свою верность идеалам «трудового народа», «курсу партии и правительства» оказываются для психики человека роковой ошибкой.
Теперь к практике. Упало в крови содержание глюкозы (сахара), соответствующие внутренние рецепторы, эту информацию воспринимающие, отправляют в мозг телефонограмму: так и так, мол, сахара маловато. Или, например, другой вариант: наступило время привычного приема пищи, и возбудился, словно проснувшись от дико орущего будильника, соответствующий динамический стереотип. Что дальше?
Эволюция человека основывается на том, что он утратил свою первоначальную родину ‑ природу. Он никогда уже не сможет туда вернуться, никогда не сможет стать животным. У него теперь только один путь: покинуть свою естественную родину и искать новую, которую он сам себе создаст, в которой он превратит окружающий мир в мир людей и сам станет действительно человеком.
Эрих Фромм
Дальше все мысли наши устремляются в эту слегка приоткрытую дверь. Тематика нашего мыслительного процесса — еда. Мы думаем о том, что и где можно перекусить, особенно услужливые приговаривают, как важно и нужно было бы сейчас поесть, как это будет вкусно и приятно… Причем хорошо это или плохо для нашего организма (например в случае дистрофии у одного и ожирения у другого человека), эту ликующую массу интересует в последнюю очередь, если интересует. Да, наши мысли в этот момент обслуживают далеко не здравый смысл и не наши фактические интересы, а работу вообще нашего мозга, точнее — нашей подкорки.
После того как вся эта мощная и стройная мыслительная когорта, составленная из уважаемых представителей сознания (коры) сформирована, начинается соответствующая работа: поиск и поглощение пищи. А информация о том, что пищи уже достаточно, что хватит уже трескать за обе щеки, эта информация с упомянутых нами рецепторов, отслеживающих количество сахара в крови, поступит в мозг со значительным опозданием. Это, в лучшем случае, произойдет только через час, когда какая‑ то часть поглощенного продукта благополучно переварится, преодолеет массу барьеров и попадет‑ таки в кровь, где расположены те самые рецепторы. А до тех пор, если нас не остановят какие‑ то другие обстоятельства, мы будем набивать себе брюхо, словно бы пытаемся наесться не до следующего приема пищи через 4—5 часов, а на долгую блокадную зиму.
Тем временем наше сознание, проявляя чудеса несознательности, гонимое возбудившейся подкорковой доминантой, будет продолжать мотивировать нас на прием новых и новых блюд, с привлечением аперитивов, закусок и десертов. Зараженное перепуганной голодом подкоркой, сознание ставит перед собой такие цели («я бы сейчас быка, наверное, съел! »), что мало никому не покажется! А корректировать его нечем, нас даже переполнение желудка смутить не может — кибитка запряжена и кони помчали, а то и понесли, ничем их не остановишь. Да, первоначальные прожекты всегда существенно завышены. Мозг, так сказать, перестраховывается, но эти же прожекты являются и конечными, поскольку кроме них в сознании, подчинившемся возбуждению подкорки, ничего нет.
Таким образом, формируется привычка есть много, а надо ли столько есть и сколько надо есть — это, к сожалению, остается за кадром. В результате более половины американцев страдают элементарным ожирением, что, во‑ первых, свидетельствует об общей, хотя и скрытой, тревожности граждан современного геополитического гегемона; во‑ вторых, о полном отсутствии необходимых психологических и физиологических знаний; в‑ третьих, о ценностях этой «культуры обжор». Доминанта, выражаясь, правда, на языке жаргона, «сдала всех»…
То, что мы называем своими «мыслями», по‑ видимому, зависит от организации путей в мозге примерно таким же образом, каким путешествия зависят от дорог и железнодорожных путей.
Бертран Рассел
Животное находится в принципиально иной ситуации. Хищник, например, лишний раз с добычей тягаться не станет: шкуры ему своей жалко, и правильно. Его инстинкт самосохранения добросовестно выполняет функции здравого смысла и, надо сказать, качественно! Впрочем, и добыча хищника к жизни своей отнюдь не равнодушна, а потому по тем же естественным механизмам, с помощью того же благополучно функционирующего инстинкта самосохранения, побеспокоится, чтобы, во‑ первых, не быть тяжеловесной и немобильной, во‑ вторых, невнимательной, слишком поглощенной своей трапезой.
Трудно себе представить, например, тигра, рассуждающего о том, как вкусна гуляющая поблизости антилопа и как было бы хорошо добавить к обеду еще и филейную часть дикого кабана. Трудно. А потому на полный тигриный желудок обе вышеперечисленные особы могут вполне вольготно разгуливать в непосредственной близости от сурового хищника.
«Двое из ларца»
Таким образом, мы можем вывести первое правило: за счет сложности устройства нашей психической организации сразу «двое из ларца» — и наше сознание и наше подсознание — решают одну и ту же задачу, но каждый по своему сценарию. Эти двое из ларца, как назло, постоянно в противофазе! Впрочем, не дай бог им попасть в резонанс…
Наслаждение есть начало и конец счастливой жизни.
Эпикур
Случай первый. Появляется в подкорке чувство голода, но вследствие господства какой‑ то другой доминанты (например заинтересованного или крайне необходимого выполнения какой‑ то работы) оно оказывается подавленным. Потом, когда господствовавшая доминанта себя исчерпывает, человек вспоминает: «Батюшки‑ светы, я же хотел есть! Надо что‑ то перекусить». Но, как известно, дорога ложка к обеду. Сейчас же в подкорке от соответствующего пищевого возбуждения и след простыл, энергия его, по принципу доминанты, пошла на иные цели. Поэтому прием пищи, спровоцированный теперь одним лишь сознанием, не будет поддержан подкоркой. Слюна, желудочный сок, желчь, пищеварительные ферменты и прочая необходимая для расщепления пищи братия вовсе не будет спешить выделяться, поскольку сознанием эти функции напрямую не регулируются. Но мы все‑ таки затолкаем в желудок хорошенькую партию продукта, несмотря на неприятную тяжесть в животе. Впрочем, эта тяжесть — только полбеды, потому что настоящая беда придет значительно позже, когда мы обратимся за медицинской помощью, заполучая столь знакомые всем нам диагнозы гастрита, язвенной болезни, дискинезии желчевыводящих путей и прочей желудочно‑ кишечной нечисти.
Случай второй. Эти два брата‑ акробата — кора и подкорка — берутся за дело обеими (четырьмя) руками. Мало, можете мне поверить, никому не покажется. Подкорка может запустить тот или иной процесс, а кора (сознание) его подхватит и потащит, не останавливаясь. В случае пищевой потребности это, может быть, и не так очевидно. Хотя некоторым должно быть известно, что такое переезжать из ресторана в ресторан или, если вы человек восточный, присутствовать на застолье, где кушанья в течение многих часов подряд подаются одно за одним и, чтобы иметь возможность их принять, столующиеся вынуждены опорожняться, используя в качестве опорожнителя или два пальца, или перо павлина.
Финишировать в этом процессе становится крайне трудно, поскольку кора и подкорка в буквальном смысле этого слова слились в едином порыве: сознание — «по заданию партии и правительства», подкорка — повинуясь требованию не нарушать динамический стереотип обжоры. И сознание начинает что‑ то там возражать только по достижении массы тела своего носителя в 150 килограммов или внимая (хоть как‑ то! ) врачебным наставлениям, где звучат неприглядные диагнозы: диабет, гипертоническая болезнь и атеросклероз с сопутствующими инфарктами и инсультами.
Комплекс неполноценности
Но есть и другие примеры подобных взаимоотношений коры и подкорки. Возьмем наугад ощущение собственной неловкости или несостоятельности, может быть, болезненности или слабости. Все эти чувства, возникшие когда‑ то под действием тех или иных обстоятельств и закрепившиеся в подкорке, способны так «зарядить» кору, что в результате мы получаем знаменитейших спортсменов или танцовщиков, ученых или художников, военачальников или писателей, которые, продолжая мотивироваться воспоминанием о том давнишнем ощущении, остаются вечно неудовлетворенными, вечно работающими, вечно страдающими.
Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один четырехлетний мальчик, — я хочу быть тем, кто закапывает других.
Альфред Адлер
Сознание строит новые и новые планы, устремляется к новым и новым вершинам, оставаясь всегда неспокойным и неудовлетворенным. Да и трудно удовлетвориться, если пытаешься в уже совершенно иных условиях поправить положение дел, в той твоей, может быть, детской еще ситуации, где это, ставшее роковым для тебя, неприятное ощущение собственной несостоятельности возникло. Кстати говоря, именно это ощущение собственной детской несостоятельности легло когда‑ то в основу пресловутого «комплекса неполноценности», разработанного знаменитым австрийским ученым Альфредом Адлером.
Адлер рассуждал следующим образом. Всякий человек долгое время остается под опекой родителей (или воспитателей). Родители принимают за ребенка решения, говорят, что и как ему делать, они лучше осведомлены по всем вопросам и всегда правы. Причем последнее они подтверждают не здравым рассуждением, а, прежде всего, силой, хотя бы и силой авторитета.
В этих условиях у всякого человека формируется ощущение, что он ничего из себя не представляет, ничего толком не умеет, ничего не знает, тогда как другие люди, наоборот, все знают, все умеют, все могут. Проходит время, ребенок становится взрослым, но детское ощущение собственной несостоятельности у него остается, определяя всю его дальнейшую жизнь. Дальше возможны два варианта развития событий: или «комплекс неполноценности» начинает «свою игру», и человек превращается в профессионального неудачника, или же он предпринимает попытки преодолеть свою «неполноценность», постоянно вылезая из собственной кожи, что, разумеется, сопровождается массой неприятных ощущений.
Подсознательная коллизия любви‑ с
Однако же перейдем‑ таки от дел «земных», к коим, разумеется, должно быть отнесено пищевое поведение, к делам «духовным». Теперь речь пойдет о том, что в обыкновении зовется любовью. Что мы тут имеем?
Конечно же, всему предшествует, как это всегда и бывает, возбуждение подкорки, пресловутое подсознание готовит почву и начинает свой боевой поход. Там, в глубине мозга, действуют разные силы: с одной стороны, соответствующие инстанции атакуются половыми гормонами; с другой стороны, в качестве формирующегося или уже существующего динамического стереотипа выступает так называемый «ритм половой жизни»; со стороны третьей выступает сама половая потребность, т. е. активизируются соответствующие мозговые центры.
Впрочем, кроме этого, чисто физиологического, фундамента, есть еще такие вещи, как, например, восприятие красоты, что, кстати сказать, также является динамическим стереотипом (ведь совсем не случайно одному кажется красивым одно, а другому — другое). Есть и воспоминание о пережитом некогда удовольствии сексуального плана, которое переживалось не в вакууме, а в каких‑ то определенных обстоятельствах, черты и характеристики которых мозг, руководствуясь инстинктом самосохранения, хранит свято. Теперь появление неких подобных черт или характеристик прошлых ситуаций и возбуждает воспоминание о пережитом удовольствии.
Однако пока что речь о подкорке, о подсознании, о том, что не осознается. Но и сознание не теряет времени даром! В сознании роятся мысли, например, что «надо любить»: «Но как на свете без любви прожить? ». Никак — дураку понятно! Говорят, значит, знают! А ведь столько было об этом сказано в сказках и песенках — уму непостижимо! Впрочем, этому товарищу — уму — как оказывается, постижимо все… Да, мысли наши пускаются во все тяжкие. И «время торопит», и «надо как у людей», и «любящую жену (мужа) надо», и «семью — очаг, оплот, пристань», и «ребенка, ребенка надо! ». Бог знает что!
А теперь представьте себе, какого рода ценность представляет для невротика объект любви! Здесь и властолюбие, и сверхчувствительность; честолюбие, недовольство, эгоизм, нетерпение и прочие невротические компоненты характера; защитные готовности недоверия, осторожности, ревности; девальвирующая тенденция, всегда и везде ищущая ошибки, невротические выверты и обходные пути, на которых невротик добивается личной зависимости, чтобы исходя из нее доказать свое превосходство или сбежать.
Альфред Адлер
Что ж, в точке пересечения этих линий и сталкиваются соответствующие три локомотива. Пунктом коллизии, как всегда, оказывается подкорка. Локомотивы эти таковы: во‑ первых, физиология с ее гормонами; во‑ вторых, собственно подкорковая жизнь; в‑ третьих, мои мысли, мои скакуны, со своими извечными: «пора, мой друг, пора! » и «сердце, тебе не хочется покоя! ». И когда вся эта чудная компания входит в унисон, резонируя и сотрясая то, что хотелось бы, да не можется назвать здравым смыслом, формируется заветный мозговой пункт, или пока еще пунктик — «X». Да, в этом пунктике «X», где любовь еще только грезится, неизбежность возникновения рокового чувства приводит‑ таки к его возникновению. Любовь…
Первая страсть
По правде сказать, я не очень понимаю, что такое «первая любовь» (скорее, это чувство следовало бы назвать «первым заблуждением»), но вот что такое «первая страсть», мне вполне понятно. Когда юноша или девушка первый раз в своей жизни испытывают вожделенную страсть по отношению к другому лицу — это феерия, которой нет конца. Они пронесут с собой это воспоминание через всю жизнь, и даже если к сорока годам позабудут имя «своей страсти», ее облик, что‑ то неуловимое в форме лица, во взгляде, в улыбке — они будут помнить до гробовой доски.
Я любил или полюблю в своей жизни несколько раз. Так что же, мое желание, каким бы особенным оно ни было, соответствует определенному типу? «Это вполне мой тип», «Это вовсе не мой тип» — слова волокиты. Не является ли влюбленный всего лишь чуть более разборчивым волокитой, который всю жизнь ищет «свой тип»? В каком уголке чужого тела должен я прочесть свою истину?
Ролан Барт
Одна пациентка, обратившаяся ко мне по поводу своей, как она сказала, «влюбчивости», без конца меняла поклонников, троих из которых мне довелось видеть. Первые двое показались мне весьма заурядными типами, причем с моей оценкой она была согласна. Но что‑ то же возбуждало в ней безумное влечение? Когда я увидел третьего, зародилось во мне странное подозрение… Мне захотелось проверить свою догадку и я попросил свою пациентку показать мне ее юношеский альбом. К большому ее удивлению на одной из фотографий я без труда и весьма быстро нашел того, в кого она была страстно влюблена в свои 16 лет, хотя претендентов, как вы догадываетесь, было предостаточно.
Молодой человек на фотографии отличался тем же детским простодушием лица, относительно низким лбом и отстраненностью взгляда, которую я заметил у тех ее любовников, которых мне приходилось видеть. Вот такую забавную шутку сыграла с этой женщиной ее «первая страсть», которая продолжалась, с одной стороны, не более месяца, но с другой напоминала о себе заново чуть ли не каждый месяц…
Динамический стереотип — раз! Половая доминанта — два!
Акт творения божества
Далее все происходит в точности по г‑ ну Вольтеру, с той лишь малосущественной разницей, что этот французский просвещенец говорил о Боге, а мы здесь о возлюбленной/возлюбленном, которого/которую нельзя не полюбить. Вольтер, мир его праху, говаривал: «Если бы Бога (а у нас — возлюбленной/возлюбленного) не было, то Его следовало бы выдумать». Так, одним росчерком пера Вольтер подвел (или вывел на чистую воду — это как кому нравится) всех своих собратьев гуманистов, а мы вынуждены сделать то же самое с влюбленным/влюбленной. Да простится нам, грешным!
Любовь — есть явление проекции. Приписав какому‑ нибудь человеку все, чем самому хотелось бы обладать, украсить его всеми достоинствами — значит любить его.
Отто Вейнингер
Итак, в означенном нами пункте коллизии — «X» — все готово, физиология, подсознание и сознание взяли низкий старт, а потому в засекреченный час «Y» происходит чудо: возникает возлюбленный. Возникает он мистиче
|
|
|
