 |
Глава 3.. Проповедь здравого смысла
|
|
|
|
Глава 3.
Проповедь здравого смысла
Вот, в сущности, и все. Мы подробно обсудили вопрос неразумности «Человека Разумного», принципы работы его мозга, а также принципы работы с этим мозгом. Однако мы не ответили на, может быть, главный вопрос: а что делать с «неразумностью»? Это, вообще, излечимо? И что значит «быть разумным»? Разумеется, вопросы это первостепенной важности, но ведь они даже не столько медицинские и психологические, сколько философские. Хотя у врача и психолога философия должна получиться лучше, чем у философа, ведь они, в отличие от последнего, решают определенные задачи, а то, что делается с определенной целью, всегда лучше того, что просто делается, тем более что нельзя определить точно, действительно ли делается или не делается вовсе.
Пусты слова того философа, который не врачует никакое страдание человека. Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так и от философии, если она не изгоняет болезней души.
Эпикур
Короче говоря, у меня есть определенные соображения о том, как обратиться все‑ таки к разуму (мои утверждения, касающиеся неразумности человека, не отрицают возможности разума). Однако человеку свойственно прислушиваться к авторитетам, а именно — к тем именам, которые он слышал, мог или должен был слышать в школе. Под эту рубрику я не подпадаю, поэтому, не затрагивая вопрос, войдет ли мое имя когда‑ нибудь в нечто подобное, обратимся к самой философии (т. е. к тому, что является плодом трудов тех, кого почитают философами). Здесь есть много интересных вещей, которые, впрочем, я позволю себе повернуть так, чтобы это было полезно, а не просто интересно. В конечном счете, разум важен не сам по себе, а тем, что может сделать нашу жизнь разумной. Право, без этого она будет неинтересной…
|
|
|
Ну что ж, приступим. Но не будем штудировать всю философию — это было бы слишком. Остановимся лишь на античной цивилизации, которая воистину замечательна! Она оставила нам множество посланий, которые, по ряду причин, мы так и не сумели (или не захотели — что тоже вариант) расшифровать. Я попытаюсь указать на эти послания. Поверьте, это важно. В конечном счете, античная культура — последняя и самая близкая к нам, где заботу о душе не подменили еще разговорами о ней.
Врач надеется помочь пациенту принять такую новую философию жизни, которая поможет снизить эмоциональный стресс и будет способствовать более счастливой жизни. Мы придерживаемся точки зрения, что люди, в зависимости от особенностей мышления, либо становятся еще более несчастными из‑ за нелогичного научного мышления, либо достигают еще большей степени удовлетворения в жизни, придерживаясь здравого смысла.
С. Уолен и Р. Уэсслер
Философское бесстыдство
Прежде всего, нам надлежит взглянуть на самых бесстыдных античных философов — на киников и скептиков. Они презрели все, что почитается в нашем псевдоразумном обществе «священной коровой»: условности, приличия, способы поддержания и сохранения собственного лица и другие порождения нашего «разума», которого, впрочем, у нас, как мы знаем, нет и в помине. Оттого‑ то эта «священная корова» и есть наше величайшее заблуждение, полагают киники и скептики. Они открывают завесу нашего «разума» (точнее даже — срывают ее), обнаруживая ту истину, которая спрятана за нашими заблуждениями. В целом, сказанное ими звучит, как крик андерсеновского мальчика: «А король‑ то — голый! » Да, это обличение неразумности нашего «разума».
|
|
|
Хорошо быть кошкою, хорошо собакою…
Почему киников называют «киниками»? Вопрос закономерный, а ответ прост: киники, равно как и кинологи, — производное от древнегреческого слова «собака». Знаменитый Диоген (Синопский), который, как гласит предание, поселился в бочке и смущал публику, занимаясь онанизмом на базарной площади, решил жить, как собака. Его отец, рассказывают, был фальшивомонетчиком, а сын стал обличать фальшь любого штампа, любой условности, любого авторитета: нет подлинной чести, нет подлинной мудрости, нет счастья и нет богатства — все это низменные металлы с фальшивой надписью. Таков базовый посыл философии кинизма.
Как‑ то Диоген попросил милостыню у ворчливого и угрюмого человека. «Если ты меня убедишь, то подам», — сказал тот. «Да если бы я мог тебя убедить, то давно бы заставил повеситься! » — ответил ему Диоген.
Но откуда взялась «собака»? Диоген считал достойным жить, как собака, аккурат в соответствии с известной присказкой: «Хорошо быть кошкою, хорошо собакою: где хочу — пописаю, где хочу — покакаю». Действительно, если разобраться, человечество пошло по абсолютно ложному пути, когда эту, в сущности, совершенно никчемную проблему «туалета» превратило в нечто выдающееся. И ведь на этом стоит вся цивилизация! Вопрос «физиологических отправлений», если разобраться, выеденного яйца не стоит — обычное дело, ничем не отличающееся от другой физиологической потребности: от питания, дыхания и т. п. Однако же, нет, «туалет» (а к нему, понятное дело, примыкает и сексуальность, хотя, возможно, все с нее и началось, так, по крайней мере, полагает товарищ Фрейд) стал чем‑ то исключительным, вокруг него все закрутилось, завертелось, возникло бесчисленное множество самых разнообразных условностей, предрассудков, страхов, проблем и т. п.
Вся наша цивилизация, если задуматься, стоит на этом «пункте», и причем стоит вверх ногами! Наша мыслительная деятельность вращалась вокруг этого вопроса по причине необходимости его обойти, поскольку же естественную физиологическую потребность обойти невозможно, то кружить здесь можно до бесконечности, заглядывая параллельно в вопросы смысла жизни, добродетели, веры и т. п.! Вот он, оплот нашей культуры, прошу прощения, — в «туалете»! Вот он, инициатор наших «мозговых штурмов» (я снова извиняюсь), — в «туалете»! Ну, ведь и действительно — глупо! И поэтому Диоген рубит это чахлое древо под самый корень — «хорошо быть кошкою, хорошо собакою»…
|
|
|
Было бы большой ошибкой думать, что мудрец рассматривал такой способ жизни как панацею от всех бед. Его поведение — это метафора и одновременно гипербола, задача которой — усилить сообщение, чтобы сделать его более явным. Диоген восстал против искусственности нашей жизни и считал, например, что Прометея наказали по заслугам: нечего было воду мутить! Цивилизация, конечно, хорошо, но вот неврозы‑ то — это ее производное. Качество жизни, превратившейся в муку, также на совести проводивших эти эксперименты с благими намерениями и летальным исходами. Впрочем, ниспровержение условностей не было для Диогена самоцелью, он, в действительности, был разгневан другим — тем, что за этими условностями потерялся человек. Нет и не может быть существа, которое бы шло вопреки своим желаниям и оставалось бы при этом самим собой. Нет и не может быть существа, которое бы не ощущало своих желаний, а если бы ощущало, то готово было бы отказаться от них ради умозрительной добродетели.
Большинство людей отделяет от безумия один только палец; ведь если кто‑ нибудь будет расхаживать по улицам и указывать на все средним пальцем, то подумают, что он сошел с ума, а если указательным, то нет.
Диоген
Нет, это невозможно! А потому Диоген ходил по людным афинским улицам среди белого дня с фонарем и кричал: «Человек, где ты?! Я ищу человека! ». Впрочем, иногда он был и еще более категоричен в своих высказываниях и выходках. Однажды Диоген закричал: «Эй вы, люди! » Сбежался народ, а мудрец‑ киник набросился на них с палкою: «Что вы сбежались?! Я звал людей, а не дерьмо! » Это выглядит столь же некрасивым, сколь и оправданным, ведь мы забыли сами себя, мы стыдимся своих желаний и думаем, что это правильно. Условности и предрассудки значат у нас более, чем жизнь человека. Я прошу прощения, но Пушкина и Лермонтова убили на дуэли, и эта глупость произошла по причине предрассудков и условностей. Конечно, если бы не было последних, то не было бы ни Пушкина, ни Лермонтова (как поэтов, разумеется), однако согласитесь, это и не повод к тому, чтобы их изводить!
|
|
|
Впрочем, мы настолько боимся своих желаний, своего истинного лица, что готовы их скрывать и сами скрываться. Мне часто приходится слышать: «А как это вы себе представляете?! Если мы все будем жить своими желаниями, это что же тогда получится?!! » Как правило, подобную сентенцию изрекает какая‑ нибудь благородная и благообразная дама. И когда я смотрю на нее, то в душе у меня возникает некоторое смятение: о каких‑ таких желаниях она говорит? Что это у нее за желания такие, что их воплощение приведет к крушению мирозданья? О‑ о‑ о, за благообразным видом благородных дам скрывается, видимо, нечто ужасное! Забавно…
Диоген говорил, что в жизни невозможно достичь никакого блага без упражнений и что благодаря им можно все одолеть. Люди несчастны только из‑ за собственного неразумения. И когда мы привыкнем, то презрение к наслаждениям само по себе будет доставлять нам высочайшее удовольствие.
Разумеется, желание должно быть ограничено, точнее говоря, оно не может не быть ограничено, и для этого совершенно не нужны какие‑ то исключительные и драконовские меры. В природе желания животных ограничены внешними обстоятельствами — ограничены в меру и разумно. Даже хищник, у которого нет никаких естественных врагов, и тот ограничен обстоятельствами! По крайней мере, он ограничен объемами своего желудка (если съест больше, то и умрет от заворота кишок), своими сородичами, с которыми придется искать разрешения «конфликта интересов», он ограничен, наконец, биологическими и природными циклами, продолжительностью репродуктивного периода. Иными словами, его желания ограничены естественным образом.
Кстати, о том, что бояться желаний не нужно, что не нужно их каким‑ то специальным образом регламентировать, Диоген сообщал просто и ясно, указывая на естественные ограничения. Когда его спросили, в какое время следует завтракать, он ответил: «Если ты богат — когда хочешь; если беден — когда можешь». «Что нужно делать, когда тебя бьют? » — спросили у Диогена. «Надеть шлем», — отвечал он. Когда же ему сказали: «Диоген, ты не заботишься о своей жизни, так побеспокойся хоть о своей смерти — назначь душеприказчика. Подумай, кто‑ то же должен будет тебя похоронить! ». — Диоген невозмутимо отвечал: «Это сделает тот, кому понадобится мое жилище». Поразительно, но эта свобода от условностей, от предрассудков делала знаменитого киника абсолютно бесстрашным, но не за счет какого‑ то искусственного вымучивания храбрости, а опять же — естественным образом. Когда у Диогена спросили: «Вот ты хвастаешь, что тебе ничего не нужно, а сам ведь живешь в бочке! Что случится, если у тебя заберут бочку? », — Он ответил: «Останется место от бочки».
|
|
|
Действительно, мы делаем слишком много проблем из ничего и сами оказываемся заложниками этих проблем, наконец, мы вынуждены играть, изображать и теряться за этими играми. Старухе, которая прихорашивалась с помощью античной косметики, Диоген крикнул: «Если это ты для живых — то напрасно, если для мертвых — не мешкай! » Конечно, Диоген не издевался «подло» над «старой женщиной», он спрашивал: «Есть ли что‑ то за этими масками, которыми ты скрываешь свое лицо? И есть ли оно у тебя? И что ты знаешь о нем? » Да, было бы большой ошибкой думать, что этот киник — экстравагантный эксцентрик. Нет, таким был способ обращения, способ послания, адресованного каждому из нас: человек, где ты?! Жив ли еще? И зачем ты живешь?
Диоген без конца повторял: «Богами людям дана легкая жизнь, а они забыли о ней, гоняясь за лакомствами, благовониями и другими благами». «Счастье состоит единственно в том, чтобы постоянно пребывать в радостном состоянии духа и никогда не горевать, где бы и в какое бы время мы ни оказались». «Истинное наслаждение заключается в том, чтобы душа была спокойной и веселой. Без этого все золото Мидаса и Креза не принесет никакой пользы. Когда человек печалится о малом или большом, его уже нельзя считать счастливым, он несчастен».
Впрочем, люди мало прислушиваются к мудрецам, и это, по всей видимости, единственное обстоятельство, которое омрачало жизнь Диогена. «Если бы я заявил, — признался Диоген, — что лечу зубы, то ко мне бы сбежались все, кому нужно выдрать зуб, а если бы я пообещал исцелять глаза, то, клянусь Зевсом, ко мне бросились бы все показать свои гноящиеся глаза. То же самое произошло если бы я объявил, что знаю лекарство от болезней селезенки, подагры или насморка. Когда же я обещаю исцелить всех, кто послушается меня, от невежества и пороков, никто не является ко мне и не просит лекарства. Этого не случится, даже если я пообещаю заплатить приличную сумму! »
Смешно, но Диогена называли «спятившим Сократом», а ведь Диоген, как никто другой, обращался к подлинному здравому смыслу.
Однажды Диоген рассуждал о чем‑ то весьма серьезном, но никто не обращал на него внимания. Тогда он начал верещать по‑ птичьи. Собрались люди. Диоген же сказал им: «Вы готовы слушать чепуху, а к серьезным вещам относитесь пренебрежительно».
Именно ему принадлежит знаменитое высказывание: «Судьбе следует противопоставлять отвагу, закону — природу, страстям — разум». Противопоставлять, а не отменять одно другим, поскольку это и невозможно, и вряд ли оправданно…
Я допускаю
Знаменитый английский философ, лауреат Нобелевской премии по литературе Бертран Рассел так представляет себе философию скептиков: «Человек науки говорит: „Я думаю, что дело обстоит так‑ то и так‑ то, но я в этом не уверен“. Человек, движимый интеллектуальным любопытством, говорит: „Я не знаю, каково это, но надеюсь узнать“. Философ‑ скептик говорит: „Никто не знает и никто никогда не сможет знать“». Действительно, скептики были скептиками как в отношении возможностей познания, так и в отношении избранности и исключительности человеческой природы. Но все же нельзя согласиться с осуждающим тоном лорда Рассела (большого, надо признать, зануды), поскольку за подобной ремаркой философа‑ скептика кроется отнюдь не леность и не глупость, на самом деле перед нами попытка правильно расставить жизненные приоритеты.
Основным пунктом философских занятий у скептиков было следующее: они выдвигали два противоположных аргумента и доказывали несостоятельность их обоих. Скептик Тимон говорил: «Не может быть никаких самоочевидных принципов, поскольку если вы будете их доказывать, то придется ссылаться на несамоочевидные принципы, а потому ничего не стоят ни те, ни другие». Таким образом, скептики, а также и Платон первыми разрушили иллюзию состоятельности «объяснений».
Человеческий разум определяет то, что является важным, а что второстепенным (как он это делает — другой вопрос, который лучше даже не трогать, поскольку это чистой воды безумие). После того, как подобный выбор сделан, начинается игра, где жизненные карты тасуются, складываются и перекладываются. Так проходит жизнь, так она заканчивается. А зачем жили, ради чего жили — это не обсуждается, потому что некогда, ведь у нас очень важная игра: придумать приоритеты и потом их придерживаться. Скептики, в этом им нужно отдать должное, отказались играть в подобные игры.
«Если доподлинно неизвестно, какие боги есть, а каких нет, да и есть ли они вообще, то какая разница, каким из них служить? » — рассуждали скептики и служили в тех храмах, которые располагались по соседству. Конечно, верующему человеку это покажется богохульством, однако допустим, что эту практику взяли бы на вооружение враждующие стороны ближневосточного конфликта Израиля и Палестины, у нас — в Чечне, в штатах Джамма и Кашмир, в Сербии и Хорватии, в Русской и Украинской православных церквах, в Ирландии, по всему миру, во всех его уголках. Разве бы мы имели эти национальные, религиозные и конфессионные конфликты? Вряд ли. А ради чего все они сражаются, за какую веру, а главное — какой в этом смысл? Скептик отказывается понимать, он допускает, что это возможно, поскольку возможно все, что угодно, но он только допускает, не более того.
Скептики, таким образом, заставляют нас задуматься над очень важным вопросом, что настоящее, подлинное, а что условное? Христиане, например, которые вроде бы должны помнить заповедь «Не убий! », совершали кровавые «крестовые походы», жгли людей на кострах инквизиции, преследовали ученых, зачастую лишая их жизни. Почему? Хороший вопрос. Сознание всегда найдет объяснение! И именно для борьбы с нашим предательским сознанием, которое всегда готово повернуть дело так, чтобы все наши худшие стремления были оправданы, даже более того — выглядели благопристойными, скептики и создали свою философию — философию об условности условности, ради избавления от условности.
И если киники указали нам на необходимость помнить о себе, то скептики напоминают: не забывайте, что условности условны, это освобождает. И киники, и скептики учили свободе — свободе, которая возможна лишь при условии освобождения от страхов и предрассудков, которые, впрочем, ходят рука об руку, делая, тем самым наше сознание. Если нам нужно сознание, которое лишает нас внутренней свободы, то мы можем отмахнуться от этих чудаков. Если же такое сознание нас не устраивает, то нам следует, прежде всего, прислушаться к скептикам и определиться с тем, что мы будем считать делом стоящим. Чтобы начать строительство, прежде необходимо очистить площадку, скептики помогают решить эту задачу. Киники предлагают закладной камень. Посмотрим, что могут нам предложить стоики и эпикурейцы, которые предлагают весьма, на мой взгляд, конкретные вещи.
Философская строгость
Это достаточно странно, но две перечисленные философские школы — стоицизм и эпикурейство — находились друг с другом в состоянии необъявленной войны. Впрочем, как обычно бывает, воевали не те величайшие умы, которые делали суть философии, а политики, которые использовали разночтения между этими учениями в своих корыстных целях. Эпикурейство — последнее учение древних греков, стоицизм — основное у древних римлян. Вот этот географический нюанс и сделал проблему, которой не было. Римляне захватывали тогдашнее мировое господство, и потому все греческое было обречено на поругание. Поскольку же последние и самые знаменитые стоики были политическими деятелями высшего разлива — вплоть до императора (Марк Аврелий), тут нечему удивляться. Когда человеческое счастье взвешивают на весах «политических интересов», последние неизменно перевешивают здравый смысл. Впрочем, оставим это. Рядовые стоики и эпикурейцы говорили о том, к чему грех не прислушаться.
Откажитесь, и да будет вам!
Стоицизм пережил сильнейшие трансформации в своем развитии, начался с одного, кончился другим. Его отцами и душой стали Зенон и Эпиктет, а могильщиками — г‑ н Сенека, учитель Нерона, и Марк Аврелий, император и отец императора Коммода (самого скверного, как о нем пишут, среди самых скверных римских императоров). Политика испортила дело. Ну, да бог с ними.
Нельзя быть счастливым, когда желаешь того, что невозможно; и наоборот, можно быть счастливым только в том случае, если желаешь возможного, потому что в таком случае всегда будешь иметь то, что желаешь. Все дело в том, чтобы желать только того, что в нашей власти, того, что возможно. Кто желает невозможного, тот раб и глупец, восстающий против своего хозяина — Бога. Хозяин наш желает, чтобы мы были счастливы; но для этого мы должны помнить, что все родившееся должно умереть и что люди должны разлучаться.
Эпиктет
Что же заповедовали стоики, чем они жили? Они относились к страданию с бесчувственной ненавистью сильных людей. Страдание некрасиво, оно портит жизнь, оно — признак гниения. Как к нему можно относиться?! Но что есть страдание, если не желания, разбившиеся о рифы реальности? Не было бы желаний, не было бы и страданий — такова, вкратце, философия стоиков. Таков и рецепт: откажитесь от желаний, будьте свободными. Нельзя не заметить здесь, сколь близки стоики к буддийской доктрине. Впрочем, эта близость лишь родственная.
Когда я говорю, что стоики настаивали на необходимости отказа от желаний — это выглядит как‑ то формально. Что значит отказаться от желаний? О чем, вообще, идет речь? Несколько упрощая, можно сказать, что стоики заповедовали нам не страдать манией величия, ведь все в этом мире бренно, и наше право на что‑ либо весьма относительно. Можно подумать, что я в действительности обладаю своей одеждой, но ведь это большое заблуждение. Моей (или якобы моей) одеждой обладают еще и уличная грязь, и время, и пыль в бельевом шкафу, и любой гвоздь, торчащий из стены, готовый разорвать мое одеяние. Я уж не говорю о «правах» вора или огня на мою одежду! Конечно, это, вроде бы, моя одежда, но ведь ни уличная грязь, ни пыль, ни гвоздь, ни вор, ни огонь не будут спрашивать моего разрешения на то, чтобы выполнить свою функцию в отношении «моей» одежды — испачкать, запылить, порвать, украсть, сжечь и т. п. Стоики понимали это, кажется, лучше других.
«Ничто не вечно под луною» — так, достаточно тривиально, надо признать, рассуждали стоики. Памятуя Гераклита, они не льстили себе иллюзией стабильности, ибо «все течет, все изменяется». Поэтому рано или поздно, так или иначе, все, что есть у тебя, будет отнято. Богатство может иссякнуть, а если ты и сохранишь его до глубокой своей старости, то на тот свет все равно не утащишь. Слава — та вообще преходяща. Здоровье будет отниматься у тебя по малой толике — болезнями и старостью, а потом и вовсе отнимется. Так или иначе, рано или поздно, но нам придется расстаться со всем, что мы весьма ошибочно считаем своей собственностью. Единственное, что всегда останется с нами, — это мы сами. Но именно эту часть своего богатства, это свое истинное достояние мы и не замечаем, полагая, что все наше добро — это деньги и другие материальные ценности, недвижимость, слава, здоровье и т. п. Ошибка! Все это может быть отнято, а потому дорого не стоит, и лучше уж отказаться от всего этого заблаговременно, нежели впадать по поводу подобных утрат в печаль и отчаяние. Однако же «нормальный» человек выбирает пестование утрат и отказывается от своей жизни, от возможности жить.
Боже, дай нам благоразумие спокойно принять то, что мы не можем изменить; мужество, чтобы изменить то, что можем; и мудрости, чтобы отличить одно от другого.
Рейнхольд Нибур
История Стильпона — философа‑ стоика — весьма в этом смысле иллюстративна. Ему удалось спастись от пожара, опустошившего его родной город. Но в огне погибли его жена, дети и все его имущество. Встретив Стильпона и не прочитав на его лице, несмотря на столь ужасные бедствия, ни испуга, ни потрясения, македонский царь Деметрий задал ему вопрос: «Неужели же ты и впрямь не потерпел никакого убытка?! » «Благодарение богам, ничего своего я не потерял», — ответил ему Стильпон. Он называет в этом случае «своим» то, что безраздельно принадлежит только ему, т. е. свою собственную жизнь. Все остальное, кроме нашей собственной жизни, отнюдь не является и не может быть нашим. Притязание же на то, что не является нашим, есть очевидное прегрешение. А проклятия, брошенные Богу: «Как Ты мог?! Почему я?! » — и вовсе чистой воды безумие.
Да, Стильпон кажется черствым и жестоким, но разве если бы он плакал, кто‑ то воскрес из пожара, и если бы он корил судьбу, разве она прислушалась бы к его обвинениям? Жизнь продолжается, и думать нужно о живых, а всякие требования ущербны по своей сути. Мы же любим думать о покойниках — о том, что мы не так сделали, что им не так сказали, чего не успели и т. п. Тем временем мы допускаем те же самые ошибки в отношении ныне живущих, когда же уйдут и они, то настанет, наконец, и их черед, но, как всегда, будет поздно. Отказ, о котором говорят стоики, есть отказ психологический, это не отстранение от предмета, но устранение притязаний, именно в этом ракурсе и следует понимать их основной принцип. Откажитесь от того, что вы имеете, прежде, чем это будет у вас отнято, тогда вы избежите страдания — таков завет стоиков. Стоики учат нас самому простому рецепту мужества, впрочем, во всем этом скрыт и еще один, очень глубокий смысл.
Не требуй, чтобы свершающееся свершилось по твоей воле, но желай, чтобы свершающееся свершилось так, как оно свершается, и проживешь ты счастливо.
Эпиктет
Вспомним уже знакомого нам Эпиктета. Значительную часть своей жизни он был рабом. Однажды, чем‑ то не угодив своему хозяину, он навлек на себя его гнев. Вздорный человек стал бить его, а потом повалил наземь. Эпиктет упал ничком, и хозяин принялся выкручивать ему ногу. Эпиктет не сопротивлялся, в какой‑ то момент он поднял голову и произнес: «Ты ее сломаешь». Хозяин не внял предупреждению, и через какое‑ то мгновение нога Эпиктета в его руках хрустнула и сломалась. «Ну, я же тебя предупреждал», — спокойно сообщил ему Эпиктет, подняв свою голову во второй раз. Конечно, Эпиктет потерпел утрату, но он и не притязал на свою ногу, что было бы в высшей степени глупо и безрассудно. Это, разумеется, не означает, что не нужно пользоваться своими ногами, пока они у тебя есть (чем Эпиктет, безусловно, и занимался), однако же следует ли страдать после того, как их не станет?
Но чем поучительна история Эпиктета, так это развязкой сюжета. Пораженный мужеством и спокойствием своего раба, хозяин дал Эпиктету вольную. Возможно, впрочем, он руководствовался при принятии этого решения и более прагматичной целью — действительно, зачем ему хромой раб? Так или иначе, но жизнь предложила Эпиктету, который не настаивал по одному пункту (на целостности собственной конечности), большие дивиденды по другому — он получил свободу. Отказ от того, что нам и так не принадлежит, — это никакая не утрата, это, напротив, обретение, обретение того, что жизнь предложит взамен ею же и изъятого. Жизнь всегда предлагает нам новые и новые варианты, только мы их не замечаем, поскольку продолжаем настаивать там, где это уже и бессмысленно, и накладно.
Впоследствии учение стоиков извратили. Да, они были прагматиками до мозга костей, они были заняты тем, чтобы жить счастливо, и эта задача, безусловно, является самой достойной. Политические деятели, примазавшиеся к стоицизму в эпоху расцвета Римской империи, тоже хотели жить счастливо, но упустили важную деталь: счастье в том, как мы проживаем свою жизнь, а не в том, чем мы пытаемся ее декорировать. Таков, в общих чертах, завет стоиков.
Тот, кто обрел, потеряв
История практически не сохранила для нас трудов Зенона. Мы знаем только, что в 315 году до нашей эры он был еще молод, прибыл в Афины из Финикии, но растерял по дороге все свои богатства. «Кинизм дал Зенону опору и утешение в постигшем его несчастье, — писал А. Мень. — Равнодушие к земным благам стало для него броней, которая могла надежно защитить от любых ударов в будущем. Он проникся убеждением, что человеческая жизнь должна строиться не на прихотях или условностях, а на непреложных мировых законах».
«Мудрец, чьи суждения истинны, — полагал Зенон, — хозяин своей судьбы во всем том, что он ценит, поскольку никакая внешняя сила не может лишить его добродетели». В этой фразе важно каждое слово. Можно быть мудрецом и заблуждаться, ведь всякий умник тяготеет к тому, чтобы считать свои мысли правильными, тогда как истина в самой жизни, а не в ее описании. Заблуждение же мудреца — это всегда ошибка в определении приоритетов; конечно, допустив эту ошибку, не станешь хозяином своей судьбы. Наконец, если приоритеты определены верно, т. е. они обнаружены внутри самого человеческого существа, то, разумеется, беспокоиться о превратностях «внешних сил» не приходится. Качество жизни определяется качеством психологического состояния, а не какими‑ то формальными вещами.
Когда Зенон почувствовал, что становится старым и немощным, он добровольно лишил себя жизни. Его похоронили как почетного гражданина — за общественный счет, а в эпитафии было сказано, что Зенон прославил себя тем, что всегда был верен собственному учению. Редкая, надо признать, особенность «мудрых» мужей.
Желание как основа жизни
За что же поздние стоики нападали на Эпикура? Если не лукавить: исключительно по причине своего великодержавного шовинизма — воинственным римлянам слишком льстила возможность надругаться над греческими авторитетами. Впрочем, за что‑ то же они должны были зацепиться, организовывая свой «черный пиар». Да, они нашли, за что зацепиться, ведь Эпикур учил: умейте пользоваться своими наслаждениями, не отказывайтесь от тех наслаждений, которые дарованы вам самой жизнью. Вот, собственно, этот тезис ему и вменили в вину: гедонист, мол, о высшем благе не думает, все бы ему развлекаться и пользовать наслаждения!
Формально, конечно, есть к чему придраться. Как говорят в подобных случаях на флоте: «И на голом матросе можно найти 100 недостатков, а что уж если он одет…». Впрочем, достаточно взглянуть на жизнь Эпикура, чтобы понять, сколь ошибочны подобные претензии — более скромного существа мир, наверное, не знал. Слабый здоровьем (его постоянно мучили боли), он даже на смертном одре не переставал беспокоиться о дорогих ему людях, полностью игнорируя собственное тяжелое физическое состояние. Этот, с позволения сказать, гедонист ограничивал свою диету хлебом и родниковой водой (лишь по праздникам рацион разнообразили сыр и вино).
Он считал, что нельзя есть много, в противном случае за удовольствием последует неудовольствие от несварения желудка, а страдание бессмысленно и вредно. Сексуальные утехи он считал непозволительным излишеством, полагая, что они влекут за собой многие осложнения — в виде скандальной супруги и вечно ревущих детей. Конечно, тут он был слишком категоричен, но, скорее всего, приводил этот тезис лишь для того, чтобы мы лучше его поняли: наслаждения — хороши, поскольку они радуют, но плохи те наслаждения, которые ведут к страданию. «Я ликую от радости телесной, питаясь хлебом и водою, — писал Эпикур, — и я плюю на дорогие удовольствия — не за них самих, но за неприятные последствия их».
Иными словами, основным отличием учения Эпикура от учения стоиков можно считать отношение к земным благам. Эпикур не считал нужным их игнорировать, но и не полагал разумным ставить их на первое место. Что же в личностном пространстве самого Эпикура было важным? Стремление к мудрости и знанию законов природы, помощь ближним и сердечная забота о них, радость жизни и радость общения, счастье свободы от никчемных привязанностей и страха. Последний, по определению Эпикура, подлинное несчастье. И именно Эпикур говорил: «Высшее удовольствие — это свобода от желаний». Впрочем, зная Эпикура, следовало бы думать о том, что эта свобода хороша, если удовлетворены те желания, которые могут быть удовлетворены, а других просто нет.
Кого‑ то подобные истины могут тронуть своей неподдельной простотой и исключительной по изяществу логической строгостью, кого‑ то прагматизмом, однако же возможность оценить их по‑ настоящему появится лишь у тех, кто обеспечит себе счастливую жизнь в соответствии с этой внутренней логикой бытия.
Благополучие и счастье не в обилии денег, не в высоком положении, не в должностях каких‑ либо или силе, но в свободе от печали, в умеренности чувств и расположении души, полагающих (всему) пределы, назначенные природой.
Эпикур
Жизненность философии
Философия жизненна. Впрочем, дурна та философия, которая поучает, и хороша та, что указывает. Так что помните киников, а потому не забывайте о себе; помните скептиков, и тогда условности будут в вашей жизни только условностями; помните стоиков — ведь лучше отказаться раньше, чем позже, но и помните эпикурейцев — ведь глупо не воспользоваться тем, что предлагает нам жизнь. Такое умеренное, здравое, благодарное и рачительное отношение к жизни позволяет жить счастливо. Хотя, конечно, нужно правильно понимать счастье, ведь счастье — это то, что вы ощущаете. А то, что вы ощущаете, зависит только от вас, потому что это работа мозга и это ваш мозг. Не пускайте дело на самотек, ибо движение по пути наименьшего сопротивления приводит к уничтожению, а движение вопреки сопротивлению, но в нужном вам направлении обеспечивает ту созидательность, которая и делает жизнь жизнью.
Середина — «золотая» или «серенькая»?
Задумаемся, насколько качество нашей жизни зависит от внешних обстоятельств? Конечно, не много найдется среди нас «святых» и «праведников», которые станут утверждать, что им, де, ничего не нужно, а душа их и так будет радоваться, что бы ни происходило. Впрочем, как нелепы и даже милы в своей глупости наши убеждения! В действительности, для того чтобы понять, насколько мало наше психическое состояние зависит от внешних обстоятельств и как мало требуется от нас, чтобы от них не зависеть, достаточно привести данные одного очень интересного исследования.
Дома бывают большими и маленькими; пока все дома в округе — домики, они вполне удовлетворяют социальным запросам своих обитателей. Но как только рядом с ними вырастает дворец, эти домики скукоживаются до размеров лачуг.
Карл Маркс
П. Брикмен сделал замечательное научное наблюдение. Он проследил, как будут чувствовать себя люди, которые пережили состояния неожиданного и крупного везения, а также те, кто стал жертвой трагических происшествий, но не только в момент «подлинного счастья» и «настоящей трагедии», а и после, спустя всего каких‑ то нескольких месяцев, одного‑ двух лет.
Выяснилось, что люди, выигравшие в лотерею гигантскую сумму денег, будучи сначала переполненными радостью по поводу этого приобретения, через год‑ другой становились не более довольными своей участью, чем любой из нас. Аналогично тому и те люди, которые были прикованы к постели в результате травмы или борющиеся с опасным для жизни заболеванием, совершенно адаптировались к своей участи в указанный срок. Сначала ощущая себя раздавленными, и даже подумывая о самоубийстве, с течением времени они становились почти настолько же счастливыми, как и любой другой «средний человек».
О чем это говорит? О том, что человек ко всему привыкает, а потому «плохие» и «хорошие» события — это лишь мгновения, которым не суждено радовать или печалить нас длительное время. К сожалению, здесь напрашивается и другой вывод: то, что мы полагаем счастьем, будет радовать нас не пожизненно, а лишь какой‑ то весьма ограниченный период времени. То, что кажется нам «полной катастрофой», только кажется таковой, на самом деле мы с любой бедой сживемся.
Хотя судьбы людей очень несхожи, но некоторое равновесие в распределении благ и несчастий как бы уравновешивает их между собой.
Франсуа де Ларошфуко
Наконец, еще один вывод, который кажется мне самым важным при анализе результатов этого исследования: нам просто никогда не добиться счастья, если мы будем пытаться двигаться к нему привычными для нас способами. Качество нашей жизни, в действительности, не зависит от внешних обстоятельств, и если вы желаете быть счастливыми, то сможете добиться этого, только если начнете прямо сейчас (причем без всяких на то оснований, за исключением разве лишь одного — желания быть счастливым) испытывать радость. Никаких других способов быть счастливым нет и, видимо, учитывая особенности нашей психической организации, не предвидится.
Два блистательных современных ученых Л. Росс и Р. Н
|
|
|
