Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Онегин и Татьяна.




 

Отношения Онегина и Татьяны строятся по принципу антитезы, противостояния. Но в основе этого противостояния заключена потенциальная общность. Как два противоположно заряженных полюса магнита, Онегин и Татьяна тянутся друг к другу. В характере Татьяны заключены положительные жизненные ценности, которые так нужны Онегину и от которых он так далек.

В то же время есть нечто общее между всеми молодыми героями романа. И Онегин, и Ленский, и Татьяна переросли духовно ту среду, которая их окружает. Ведь и Татьяна чувствует себя чужой в своей патриархально‑ дворянской среде. «Вообрази: я здесь одна, / Никто меня не понимает, / Рассудок мой изнемогает, / И молча гибнуть я должна», – сетует она в любовном письме к Онегину.

Но в отличие от Онегина Татьяна растет в иной обстановке, в других условиях. Главное преимущество ее над «нерусским» Онегиным и «полурусским» Ленским в том, что, по определению Пушкина, Татьяна «русская душою». И автор объясняет, почему она такая. В противоположность Онегину Татьяна выросла в «глуши забытого селенья», в близости с народом, в атмосфере. сказок, песен, гаданий, поверий и «преданий простонародной старины». Картины детства, отрочества и юности Татьяны перекликаются с жизнью Онегина по принципу антитезы: они во всем противоположны.

У Евгения – иностранцы‑ гувернеры, у Татьяны – добрая няня, простая русская крестьянка, за которой легко угадать няню самого Пушкина – Арину Родионовну. У Онегина – «наука страсти нежной», у Татьяны – нищелюбие, помощь бедным и смиренная молитва, которая «услаждает тоску волнуемой души». У Онегина – суетная юность, напоминающая изо дня в день повторяющийся обряд – «одних обедов длинный ряд». У Татьяны – уединение, сосредоточенность молчаливо зреющей души.

Рассказывая о детстве Татьяны, Пушкин неспроста вводит в роман мотивы житийной литературы. Детство всех православных праведниц сопровождалось отчуждением от забав, от детских игр и шалостей. Татьяна «в горелки не играла», «ей скучен был и звонкий смех, и шум их ветреных утех»:

 

Задумчивость, ее подруга

От самых колыбельных дней,

Теченье сельского досуга

Мечтами украшала ей.

 

Избегая детских проказ, она любила долгими зимними вечерами слушать рассказы няни, в которых оживали преданья старины глубокой. Если Онегин вел в юности противоестественный образ жизни, «утро в полночь обратя», то юность Татьяны послушна ритмам природы и согласным с нею ритмам народной жизни:

 

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход,

Когда на бледном небосклоне

Звезд исчезает хоровод.

 

Как Божия птичка, она всегда просыпается на рассвете, как все крестьянские и дворовые девушки, она в утро первого снега «идет зиму встречать, / Морозной пылью подышать / И первым снегом с кровли бани / Умыть лицо, плеча и грудь».

Мир природы в романе неизменно соотносится с образом этой девушки, которой Пушкин, рискуя навлечь недовольство читателей и читательниц, дал такое простонародное имя (в эпоху Пушкина оно звучало вроде Акулины, Матрены или Лукерьи). Само определение русскости Татьяны связано со свойственным ей поэтическим чувством природы:

 

Татьяна (русская душою,

Сама не зная, почему)

С ее холодною красою

Любила русскую зиму,

На солнце иней в день морозный,

И сани, и зарею поздней

Сиянье розовых снегов,

И мглу крещенских вечеров.

 

Природа в романе Пушкина чаще всего и открывается через окно, в которое глядит Татьяна. Можно сказать, что Татьяна у окна – это лейтмотив, повторяющаяся в романе сюжетная ситуация:

 

…Проснувшись рано,

В окно увидела Татьяна

Поутру побелевший двор,

Куртины, кровли и забор.

 

«И часто целый день одна / Сидела молча у окна»; «И молчалива, как Светлана, / Вошла и села у окна»; «Татьяна пред окном стояла, / На стекла хладные дыша»; «Глядит, уж в комнате светло; / В окне сквозь мерзлое стекло / Зари багряный луч играет»; «Садится Таня у окна, / Редеет сумрак; но она / Своих полей не различает»;

 

Одна, печальна под окном

Озарена лучом Дианы,

Татьяна бедная не спит

И в поле темное глядит.

 

По мере чтения романа русская природа с ее чередой времен суток и времен года настолько срастается с образом любимой Пушкиным героини, что порой ловишь себя на мысли: любой пейзаж в романе – «окно» в мир ее поэтической души.

Существенно отличается от Онегина и тот круг чтения, та европейская культурная традиция, которая оказала заметное влияние на формирование характера Татьяны. Онегин, даже разочаровавшись в жизни и людях, захватил с собой в деревню ряд книг, сохраняющих для него безусловный интерес и авторитет. Среди них первое место занимает Байрон, да с ним еще два‑ три романа,

 

В которых отразился век

И современный человек

Изображен довольно верно

С его безнравственной душой,

Себялюбивой и сухой,

Мечтанью преданной безмерно,

С его озлобленным умом,

Кипящим в действии пустом.

 

Татьяна – «уездная барышня», она зачитывается старомодной литературой западноевропейских сентименталистов, представленных именами Ричардсона и Руссо. Произведения их сохраняют веру в человека, а высокие христианские идеалы в них связываются с глубокими потребностями человеческого сердца. Такая литература не противоречит народным взглядам на истинные и мнимые ценности жизни. Сентиментализм органически входит в состав «русской души» Татьяны. И хотя навеянный сентиментальными романами строй мыслей и чувств героини наивен, вместе с тем, как заметила Е. Н. Купреянова, он «высоко одухотворен и нравственно активен». В романах сентименталистов культивировалась сердечность и поднимался на высокий пьедестал не эгоист и скептик, как у Байрона, а благородный и чувствительный герой, способный на подвиг самопожертвования. Писатель‑ сентименталист «являл нам своего героя как совершенства образец»:

 

Он одарял предмет любимый,

Всегда неправедно гонимый,

Душой чувствительной, умом

И привлекательным лицом.

Питая жар чистейшей страсти,

Всегда восторженный герой

Готов был жертвовать собой…

 

О таком избраннике сердца и мечтает поэтическая Татьяна, когда она встречает в деревенской глуши ни на кого не похожего, всеми соседями презираемого и гонимого Онегина. И она приняла его за свой идеал, который она так долго вынашивала в своем воображении, о котором лила слезы в «тишине лесов»:

 

Ты в сновиденьях мне являлся,

Незримый, ты мне был уж мил,

Твой чудный взгляд меня томил,

В душе твой голос раздавался.

 

В письме к Онегину проступают драгоценные особенности характера Татьяны – ее искренность и доверчивость, а также простодушная вера избранной мечте. Татьяна дорога Пушкину тем, что она

 

…любит без искусства,

Послушная веленью чувства,

Что так доверчива она,

Что от небес одарена

Воображением мятежным,

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным.

 

В отличие от «науки страсти нежной», от любви светских «красавиц записных» чувство Татьяны к Онегину возвышенно и одухотворенно. В нем нет ни грани той любовной игры, которой отдал дань Онегин и которая до времени отравила и иссушила его сердце. В глазах Татьяны любовь – святыня, Божий дар, с которым нужно обращаться бережно и нежно. В письме к Онегину она говорит:

 

Не правда ль? я тебя слыхала:

Ты говорил со мной в тиши,

Когда я бедным помогала

Или молитвой услаждала

Тоску волнуемой души?

 

В любви для нее главное не чувственная страсть, а глубокая духовная связь с любимым человеком. Любовь – это выход из одиночества, из низких меркантильных желаний и интересов, в которых погрязли люди, окружающие Татьяну. В союзе с Онегиным для нее открываются заманчивые перспективы духовного роста, нравственного самоусовершенствования:

 

Вся жизнь моя была залогом

Свиданья верного с тобой;

Я знаю, ты мне послан Богом,

До гроба ты хранитель мой.

 

Такой взгляд на любовь утверждается православной церковью в «последовании обручения», где Сам Бог соединяет жениха и невесту в нерушимый союз и наставляет их на всякое доброе дело в мире, единомыслии, истине и любви.

В трепетные минуты, когда Татьяна ожидает Онегина, Пушкин сопровождает ее переживания хороводной песней девушек, собирающих ягоды в господском саду:

 

Девицы, красавицы,

Душеньки, подруженьки…

 

Так поэт еще раз подчеркивает глубокую укорененность сердечных чувств Татьяны в русской национальной жизни и культуре, неподдельную народность ее души.

Пресыщенный поверхностными любовными утехами, Онегин все‑ таки почувствовал в письме Татьяны что‑ то глубокое и серьезное. «Доверчивость души невинной» тронула его и привела в волненье «давно умолкнувшие чувства». По‑ человечески оценив сердечный порыв Татьяны, Онегин искренне признался ей, что не может ответить таким же чувством на ее любовь:

 

Но я не создан для блаженства;

Ему чужда душа моя;

Напрасны ваши совершенства;

Их вовсе не достоин я…

 

Но ведь отказаться принять «совершенство» – это значит не только проявить великодушие, но и оскорбить «совершенство» высокомерным его отторжением. «А счастье было так возможно, так близко! » – упрекнет Татьяна Онегина в сцене последнего свидания в финале романа. О чем говорит этот упрек? О том, что Онегин далеко уж не такой полный антипод Татьяны.

Е. Н. Купреянова пишет: «Онегин настолько же превосходит Татьяну своим европеизированным интеллектом, насколько „русская душою“ Татьяна возвышается над Онегиным своим нравственным, общим с народом чувством. И это чувство не угасло в Онегине, а тлеет где‑ то в глубине его души, испепеленной незаурядным, но охлажденным, озлобленным, европеизированным умом. И беда Онегина в том, что он не сознает в себе этого здорового чувства и становится рабом своего скептического ума».

В деревенской глуши Онегин встречается с Татьяной трижды: при первом появлении у Лариных, в день объяснения с Татьяной по поводу ее письма и примерно через год на ее именинах. И ни одна из этих встреч не оставляет его равнодушным, в чем он, однако, не хочет себе признаться и за что даже сердится на себя и других.

Он сердится на себя за то, что проснувшееся в глубине дремлющего сердца чувство к Татьяне подтачивает его самоуверенный и холодный эгоизм, в плену у которого он оказался. Но одновременно Онегин сердится еще и на других, на Ленского например, который верит «в чистую любовь и мира совершенство». Ведь желание убить в восторженном поэте эту веру искушает Онегина давно: «Он охладительное слово / В устах старался удержать». Долго тлевшее в душе Онегина презрительное раздражение прорывается теперь, когда сам Онегин раздражен неравнодушием своим к Татьяне:

 

…Но девы томной

Заметя трепетный порыв,

С досады взоры опустив,

Надулся он и, негодуя,

Поклялся Ленского взбесить

И уж порядком отомстить.

 

Как это ни парадоксально на первый взгляд, но проникающая в сердце Онегина симпатия к Татьяне, несовместимая с его «озлобленным умом», является источником раздражения, которое привело к разрыву связей с Ленским, к дуэли с ним и к убийству юного героя.

Сердечная интуиция и тут не подводит Татьяну. Вспомним ее вещий сон, в котором она видит себя невестой Онегина, выступающего в роли искусителя‑ разбойника, главаря шайки нечистых, бесовских тварей. Завидев Татьяну, эта нечисть хочет овладеть ею как безличным товаром и кричит – «Мое! мое! »:

 

Мое – сказал Евгений грозно,

И шайка вся сокрылась вдруг…

 

Мерой народной сказки, вошедшей в плоть и кровь Татьяны, измеряется в этом сне разрушительная (разбойничья) природа онегинского эгоизма. А далее является Ленский как препятствие к осуществлению эгоистических целей Онегина («мое! »), возникает спор:

 

Спор громче, громче; вдруг Евгений

Хватает длинный нож, и вмиг

Повержен Ленский; страшно тени

Сгустились; нестерпимый крик

Раздался… хижина шатнулась…

И Таня в ужасе проснулась…

 

Примечательно, что картина свадебного пира в сне Татьяны перекликается с описанием праздника ее именин. Съезжающиеся на бал гости своей карикатурностью напоминают ту нечисть, которая окружала Онегина в сне Татьяны. Причем Пушкин показывает «лай мосек, чмоканье девиц, шум, хохот, давку у порога» (сравните: «копыта, хоботы кривые, хвосты хохлатые, усы») глазами недовольного Онегина, который «стал чертить в душе своей / карикатуры всех гостей».

Смертный холод, угрожающие симптомы которого проникали в душу Онегина уже в первой главе, теперь начинает свою разрушительную работу по отношению к близким герою людям. Ю. М. Лотман в комментарии к «Евгению Онегину» убедительно показал, что кровавый исход дуэли Онегина с Ленским был спровоцирован секундантом Зарецким, который, в нарушение правил дуэльного кодекса, отрезал все пути к примирению: при передаче картеля игнорировал обязанность секунданта склонить противников к примирению; не отменил дуэль, хотя Онегин опоздал почти на два часа; допустил в качестве секунданта Онегина его слугу; не встречался с этим секундантом накануне, чтоб обсудить правила дуэли. Исследователь романа доказал, что Онегин не намеревался убить Ленского, что он оказался убийцей поневоле. Однако заметим, что спровоцировал дуэль все‑ таки Онегин и что Зарецкий является виновником убийства с молчаливого попустительства того же Онегина, который, испугавшись неблагоприятного для себя общественного мнения, дал волю этому проходимцу.

«В тоске сердечных угрызений» Онегин покидает усадьбу. «Им овладело беспокойство, / Охота к перемене мест». Сменой внешних впечатлений он хочет заглушить поднимающиеся из глубин его души угрызения совести. Убийство друга нанесло сокрушительный удар по эгоизму Онегина. В свое время Г. А. Гуковский высказал мысль, что в процессе путешествия, а потом под воздействием проснувшейся любви к Татьяне происходит нравственное перерождение героя, что Татьяна этих перемен в Онегине не разгадала и ее отказ – жестокая ошибка героини.

На самом деле все обстоит гораздо сложнее. Если бы Пушкин хотел показать перерождение Онегина, он бы не исключил главу о его путешествии из текста романа. Начиная с седьмой главы внимание Пушкина от Онегина целиком перешло к Татьяне, так как именно с ней была связана мечта Пушкина об идеале русского человека. Не раз в этой связи Пушкин признавался в любви к Татьяне, а седьмую главу открыл темой весеннего обновления. В этой главе Татьяне суждено выдержать и одолеть тот искус, жертвой которого явился Онегин. Она посещает кабинет скитальца и читает те книги, которые оказали решающее влияние на внутренний мир героя:

 

Что ж он? Ужели подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон? …

Уж не пародия ли он?

 

Открывая для себя интеллектуальный мир Онегина, «русская душою» Татьяна не только понимает его, но и поднимается над ним, давая точное определение одной из коренных слабостей онегинского ума. Легкость, с которой она преодолевает это искушение, свидетельствует о здоровой нравственной основе ее души, о зрелости обретающего силу интеллекта.

Отъезд Татьяны из усадебной глуши в Москву, а потом появление ее в великосветском обществе Петербурга на философском уровне романа сопровождается разрешением того конфликта между «европейским» интеллектом и «русской душой», который так и не удалось преодолеть Онегину. При встрече с Татьяной в Петербурге он никак не может соединить в одном лице простодушную сельскую девочку и «богиню роскошной, царственной Невы». Тайна этого единства так и остается за порогом его сознания.

В комментарии к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотман обратил внимание, что в восьмой главе романа значительно усложняется взгляд Пушкина на светское общество. «Образ света получает двойное освещение: с одной стороны, мир бездушный и механистический, он остается объектом осуждения, с другой – как сфера, в которой развивается русская культура… как мир Карамзина и декабристов, Жуковского и самого автора „Евгения Онегина“, он сохраняет безусловную ценность». В этой связи само понимание народности у Пушкина расширяется, усложняется. «В пятой главе оно захватывает один чуждый „европеизма“ пласт народной культуры. Теперь он мыслится как понятие культурно всеобъемлющее, охватывающее и высшие духовные достижения, в том числе и духовные ценности вершин дворянской культуры. Поэтому Татьяна, сделавшись светской дамой и интеллектуально возвысившись до уровня автора, могла остаться для него народной по типу сознания»:

 

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей…

Все тихо, просто было в ней…

 

Внезапно вспыхнувшее в Онегине чувство к Татьяне сопровождается недоуменным восклицанием: «Как! из глуши степных селений! …» Это восклицание говорит о том, что чувство Онегина скользит по поверхности души Татьяны и не захватывает ее духовного ядра: «Хоть он глядел нельзя прилежней, / Но и следов Татьяны прежней / Не мог Онегин обрести». И увлечен герой «не этой девочкой несмелой, влюбленной, бедной и простой», а «равнодушною княгиней» и «неприступною богиней». Его чувство искренне, но на первом месте в нем лежит по‑ прежнему не духовная близость, а чувственная страсть:

 

О люди! все похожи вы

На прародительницу Эву:

Что вам дано, то не влечет,

Вас непрестанно змий зовет

К себе, к таинственному древу;

Запретный плод вам подавай,

А без того вам рай не рай.

 

Опустошенный и постаревший душою Онегин играет с огнем, ибо его увлечение Татьяной, напоминающее юношескую влюбленность («в Татьяну как дитя влюблен»), грозит ему полным испепелением:

 

Любви все возрасты покорны;

Но юным, девственным сердцам

Ее порывы благотворны,

Как бури вешние полям:

В дожде страстей они свежеют,

И обновляются, и зреют ‑

И жизнь могущая дает

И пышный цвет и сладкий плод.

Но в возраст поздний и бесплодный,

На повороте наших лет,

Печален страсти мертвой след:

Так бури осени холодной

В болото обращают луг

И обнажают лес вокруг.

 

Мудрая Татьяна чувствует гибельность для Онегина этой «мертвой страсти» и из любви‑ сострадания к нему пытается погасить ее: «Она его не замечает, / Как он ни бейся, хоть умри». Татьяне страшно за Онегина, за безумные строки его письма, в котором «все совершенство» любимой он видит в «улыбке уст», «в движенье глаз» и говорит:

 

Пред вами в муках замирать,

Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

 

Татьяне страшно за тот чувственный пожар, который может сжечь Онегина. Потому она и не отвечает на его письма, а при встречах обдает его «крещенским холодом». И все это – из жалости, из сострадания к нему. На этом фоне особенно убийственно полное непонимание Онегиным благородных намерений Татьяны:

 

Да, может быть, боязни тайной,

Чтоб муж иль свет не угадал

Проказы, слабости случайной…

Всего, что мой Онегин знал…

 

Так мелко объясняет герой причину неприступности Татьяны. Пытаясь избавиться от страсти, он пробует уйти в беспорядочное чтение книг, набор которых поражает странной пестротой. И тут появляются в дебрях онегинской души какие‑ то проблески, какие‑ то искорки возможного его пробуждения:

 

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки. В них‑ то он

Был совершенно углублен.

То были тайные преданья

Сердечной, темной старины,

Ни с чем не связанные сны,

Угрозы, толки, предсказанья,

Иль длинной сказки вздор живой,

Иль письма девы молодой.

 

«Духовные глаза» Онегина наконец‑ то обращаются от внешних впечатлений, от мало помогающих ему книг, в которых запечатлелась далекая от русской почвы чужая мудрость, в глубины собственного сердца. И там, в темных лабиринтах, начинают блуждать спасительные, манящие огни. Просыпается совесть, «змея сердечных угрызений», Онегин видит на талом снегу недвижного юношу – призрак убитого им Ленского; проносится в его сердечном воображении «рой изменниц молодых», и вдруг как удар и упрек – «то сельский дом – и у окна сидит она… и все она! ».

Вот эти русские глубины онегинской души, которые он начинает обнаруживать в себе, выводят его вновь к «русской душою» Татьяне, которую он не понял и не оценил тогда и которую тщетно пытается понять сейчас. Но все в этой душе пока еще так призрачно, так туманно и неопределенно, что автор не выдерживает и срывается на грубую шутку:

 

Он так привык теряться в этом,

Что чуть с ума не своротил

Или не сделался поэтом.

Признаться: то‑ то б одолжил!

 

Беда Онегина заключается в том, что его интеллект, его ум не опирается на высокую культуру человеческих чувств. Чувства Онегина, при всей их искренности и силе, остаются темными, поврежденными «наукой страсти нежной». Онегин не знает одухотворенной культуры любви, поднимающейся над элементарной человеческой чувственностью, которая шутит злые шутки с героем, превращает его в раба стихийной, неуправляемой страсти. И Татьяна права, когда в сцене последнего свидания упрекает Онегина в «обидной страсти»:

 

А нынче! – что к моим ногам

Вас привело? какая малость!

Как с вашим сердцем и умом

Быть чувства мелкого рабом?

 

Любовь Онегина, лишенная национальной нравственной опоры, потому и обречена, потому и обидна Татьяне, что при всей ее силе и безоглядности она не выходит за пределы светского «стандарта». В основе ее – нравственная облегченность, неуемная чувственность. А потому, с досадой и упреком обращаясь к Онегину, Татьяна говорит:

 

А мне, Онегин, пышность эта,

Постылой жизни мишура,

Мои успехи в вихре света,

Мой модный дом и вечера,

Что в них? Сейчас отдать я рада

Всю эту ветошь маскарада,

Весь этот блеск, и шум, и чад

За полку книг, за дикий сад,

За наше бедное жилище,

За те места, где в первый раз,

Онегин, видела я вас,

Да за смиренное кладбище,

Где нынче крест в тени ветвей

Над бедной нянею моей…

 

Так понять всю силу онегинской любви‑ страсти и всю разрушительную бесплодность ее могла только Татьяна, высокий ум и интеллект которой питался ее «русской душой». Во имя любви к Онегину, не плотской, не чувственной, а высокой и одухотворенной, нашла в себе силы Татьяна произнести самые мужественные и мудрые в романе слова:

 

Я Вас прошу меня оставить;

Я знаю: в вашем сердце есть

И гордость и прямая честь,

Я вас люблю (к чему лукавить? ),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

 

Прав В. С. Непомнящий, утверждающий, что чувство, любовь Татьяны – «вовсе не проявление „потребностей“ и „страстей“ эгоистического „естества“»: «Для понимания романа, в первую очередь Татьяны, это имеет первостепенное значение. Все споры, все недоуменные или осуждающие взгляды в сторону Татьяны в связи с ее поведением в последней главе романа объясняются тем, что поступки Татьяны рассматриваются в привычном плане борьбы „чувства“ и „долга“. Но это не коллизия Татьяны – миросозерцание ее коренным образом отличается от описанного выше. Чувство Татьяны к Онегину вовсе не „борется“ с долгом, совсем напротив: Татьяна расстается с Онегиным во имя любви, ради него – и в этом столкновении героя с совсем иными, незнакомыми ему основаниями нравственной жизни заключается весь смысл финала романа».

Именно Татьяна поняла глубочайшее, трагическое несоответствие между назначением Онегина и его существованием, отделив от Онегина «онегинское» и убедившись, что это «онегинское» – «призрак», «пародия», «подражание». Именно она почувствовала, что у Онегина есть другое, более высокое предназначение, которое «онегинство» в нем давит, не давая ему раскрыться и развернуться, превращая Онегина в жертву «бурных заблуждений и необузданных страстей».

«Роман движется в глубины души неподвижного героя, – замечает В. С. Непомнящий, – туда, где может забрезжить свет надежды на возрождение этой души, – и останавливается в момент, когда „Стоит Евгений, / Как будто громом поражен“». Отказ любящей его Татьяны «показал, что существуют – не в мечтах, но в действительности – иные ценности, иная жизнь и иная любовь, чем те, к каким он привык, – и стало быть, не все в жизни потеряно и можно верить „мира совершенству“». Своим поступком Татьяна показала ему, что человек не игра «природных» стихий и «естественных» желаний, что у него в этом мире есть более высокое предназначение.

В. Г. Белинский, который совершенно не понял всей глубины и значимости поступка Татьяны, так охарактеризовал смысл открытого финала романа: «Что сталось с Онегиным потом? Воскресила ли его страсть для нового, более сообразного с человеческим достоинством страдания? Или убила она все силы души его, и безотрадная тоска его обратилась в мертвую, холодную апатию? – Не знаем, да и на что нам знать это, когда мы знаем, что силы этой богатой натуры остались без приложения, жизнь без смысла, а роман без конца? Довольно и этого знать, чтоб не захотеть больше ничего знать…»

Такой безотрадный взгляд на итог романа прямо вытекает из непонимания смысла финальной его сцены. Сам вопрос Белинского, «воскресила ли» Онегина «страсть», свидетельствует о непонимании губительной и разрушительной основы этой страсти. Такая страсть не способна воскресить никого. Уровень осмысления Белинским поступка Татьяны оказывается даже ниже онегинского. Если Евгений «стоит… как громом поражен», то Белинский не без иронии резонерствует: «Но я другому отдана, – именно отдана, а не отдалась! Вечная верность – кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства чистоты и женственности, потому что некоторые отношения, не освященные любовию, в высшей степени безнравственны…»

В скрытой полемике с Белинским иначе оценил поступок Татьяны в речи о Пушкине Ф. М. Достоевский. Он утверждал, что свой отказ Татьяна твердо высказала Онегину, «как русская женщина, в этом ее апофеоз. Она высказывает правду поэмы. О, я ни слова не скажу про ее религиозные убеждения, про взгляд на таинство брака, – нет, этого я не коснусь. Но что же: потому ли она отказалась идти за ним… что она, „как русская женщина“… не способна на смелый шаг, не в силах пожертвовать обаянием честей, богатства, светского своего значения, условиями добродетели? Нет, русская женщина смела. Русская женщина смело пойдет за тем, во что поверит, и она доказала это. Но она „другому отдана и будет век ему верна“. Кому же, чему же верна? … Да, верна этому генералу, ее мужу, честному человеку, ее любящему и ею гордящемуся. Пусть ее „молила мать“, но ведь она, а не кто другая дала согласие, она ведь, она сама поклялась ему быть честной женой его. Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он ее муж, и измена ее покроет его позором, стыдом и убьет его. А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого? Счастье не в одних только наслаждениях любви, а в высшей гармонии духа… Скажут: да ведь несчастен же и Онегин; одного спасла, а другого погубила! … Я вот как думаю: если бы Татьяна стала свободною, если бы умер ее старый муж и она овдовела, то и тогда она не пошла бы за Онегиным. Надобно же понимать суть этого характера! Ведь она же видит, кто он такой… Ведь если она пойдет за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на свое увлечение насмешливо. У него нет никакой почвы, это былинка, носимая ветром. Не такова она вовсе: у ней и в отчаянии и в страдальческом сознании, что погибла ее жизнь, все‑ таки есть нечто твердое и незыблемое, на что опирается ее душа. Это ее воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской глуши, в которой началась ее смиренная, чистая жизнь, – это „крест и тень ветвей“ над могилой ее бедной няни… Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею. А у него что есть и кто он такой? … Нет, есть глубокие и твердые души, которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы из бесконечного сострадания. Нет, Татьяна не могла пойти за Онегиным».

Таков ответ Достоевского, как будто бы более глубокий и правильный, за исключением одного: из рассуждений писателя так и осталось неясным, за что же Татьяна любит Онегина? В той интерпретации, какую дает Онегину Достоевский, все в нем убито и вытеснено «онегинским», «светским», поверхностным и легкомысленным. Эту грань в характере Онегина Татьяна прекрасно понимает и любить Онегина за его «онегинство», конечно, не желает и не может. Все дело в том, что за светской развращенностью, беспочвенностью и опустошенностью «онегинства» Татьяна прозревает в Онегине не вполне осознанное им самим духовное ядро, опираясь на которое он может развернуть свою жизнь в другую, прямо противоположную сторону. Татьяна любит в Онегине то, что он сам в себе еще не понял и не раскрыл.

 

Кто ты, мой ангел ли хранитель,

Или коварный искуситель:

Мои сомненья разреши, ‑

 

обращается Татьяна с вопросом еще в девическом письме к Онегину. Такой же высокий духовный запрос по отношению к нему она сохраняет и сейчас, говоря, что любит другое в нем. «Другому отдана» Татьяны значит не только верность старому мужу, но и преданность той величайшей святыне, которая открылась ей и которую она прозревает в разочарованном, мятущемся Онегине. Но эту святыню нельзя никому навязать. Онегин сам должен открыть ее в себе страдальческим опытом жизни.

Как громом пораженный последним свиданием с Татьяной, Онегин остается на пороге новой жизни и нового поиска. Пушкин разрешает в конце романа основной, узловой конфликт его, указывая Онегину устами Татьяны «путь, истину и жизнь». Одновременно в характере Онегина он дает художественную формулу будущего героя русских романов Тургенева, Толстого, Достоевского. Все эти писатели «раскроют скобки» пушкинской формулы и поведут своих героев путями, векторы которых, а также границы и горизонты очерчены Пушкиным. То же самое можно сказать и о Татьяне. К ней восходит галерея женских образов Тургенева, Гончарова, Толстого, Некрасова, Островского и Достоевского. «Даль свободного романа» открывается у Пушкина в будущее русской жизни и русской литературы.

 

 

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...